Вокари Ли
Длиной в неизвестность
«Это не кончится никогда!» – в ужасе подумал Тору. Если случившееся, на самом деле, хорошо продуманная насмешка? Теперь Кира разболтает всем о его неудаче и лишит его возможности быть счастливым – ему придётся уйти из университета, стать никем среди никого и потерять остаток жизни – и всё из-за совершенно ненужного и глупого поцелуя! Пьяные мысли путались, но одно Тору хорошо понимал – он был ужасно расстроен и разочарован.
– Я видел, как ты крут.
Над ухом раздался радостный голос. Слишком радостный для сложившейся ситуации.
– Не смешно, – сухо ответил Тору, упав головой на поджатые колени. – Я был совершенно растоптан, и всё потому, что ты не соизволил прийти вовремя! Ещё и пялился на мои мучения, да?
– Ну я же пришёл, – Юра сел рядом и, совсем не изменившись в лице, сделал глоток неизвестного мутного напитка, – за твоё здоровье!
– Такое унижение.
– Расти большим, добрым, умным и стань хорошим человеком, – продолжал Юра.
– Настоящий позор. Как я в зеркало на себя смотреть буду?!
– А ещё не грузись. Ты классный, когда позволяешь себе быть собой. Знаешь, какой классный? Ой, – протянул Юра, – очень-очень. Я бы на её месте тоже тебя присвоил. Молодец девчонка, умничка.
– Она просто изнасиловала меня своими губами!
– Да брось ты, – махнул рукой Юра. Тору его жест оскорбил и заставил ещё больше засомневаться в себе.
– Не брошу.
– Она просто поцеловала тебя. Я же видел. Может, хотя бы немного живее станешь?
– Это ты её попросил? – вдруг предположил Тору. Ему стало горько и больно. – Ты решил поиздеваться надо мной? Среди толпы пьяных животных, я меньше всего ожидал этого от тебя! Ты называл себя моим другом! Да я тебе всё рассказывал, а ты…
– Тебе, кажется, надо проветриться, – спокойно сказал Юра, отмахнувшись от обвинений, – ну-ка поднимайся!
Он схватил Тору за промокший в следах алкоголя рукав и потянул на себя. Тору, несмотря на темноту, заметивший «бабочковый» румянец на его щеках, поддался и вяло зашагал за ним. Его мучила обида и острейшее чувство несправедливости. Ему хотелось прямо здесь и сейчас провалиться под пол и навсегда исчезнуть, но интерес к заставлял Тору идти вслед за Юрой. Он пытался расслышать за шумом шарканье собственных ног и чужие резвые шаги.
– Куда ты такой невыносимый, а? Ну почему ты такой?
Выйдя на улицу, Тору глубоко вдохнул тишину, создаваемую монотонным воем машин. Рев моторов был намного приятнее стучащей по вискам музыки. Тору смотрел на лицо Юры: тонкая, чуть бледная, кожа легко пропускала льющийся изнутри свет. Светлые глаза, светлые волосы, светлый голос, душа и смех – весь он выглядел слишком чистым, уже не похожим на клише ангелом, пришедшим не из этого мира не для этого мира. Тору и раньше видел людей славянской внешности, но ни один из них, пусть ещё более голубоглазый и беловолосый, не был похож на проснувшуюся на небе звезду. Тору смотрел на Юру и не понимал, стоит ли перед ним в самом деле живой человек: бледные волоски, рассыпанные по лицу, поблескивали в лучах фонарей и отдалённо моргающих фар. Юра по-прежнему выглядел отмеченным смертью ребёнком, но смерть его не представлялась Тору безобразной. Никаких костлявых рук и чёрных одеяний, лишь неугасаемое серебряное свечение, поднимающее незапятнанную душу над незапятнанным телом.
Тору блаженно вздохнул: дружить с таким, как Юра, казалось настоящей удачей. Был ли он достоин? Они никогда не касались друг друга, и у Тору не было шанса ощутить теплоту чужой кожи. Он мог, основываясь на догадках и наблюдениях, только предполагать, что Юра ещё не был мёртв – об этом говорил лишь коснувшийся щёк румянец. Мёртвые не краснеют.
Поняв, что Юра смотрит в ответ, Тору отвернулся, попытавшись состроить самое непринуждённое выражение лица. Ему показалось, что от усилий мышцы вокруг глаза задёргались. Он неуклюже сел на стоящую рядом одинокую лавку. Деревянные панели неприятно скрипнули, лежавший под ногами окурок размок в следах густой слюны. Тору наступил на него ботинком – бумага бычка расклеилась и обнажила глубоко впитавшиеся в неё размохрённые волокна. «Снаружи всё выглядело не так удручающе», – подумал Тору. Будто в самом деле кто-то сгнил изнутри.
Ботинок оставил после себя влажный след. Остатки ясности ума смыло вместе с изменившим облик окурком. Воздух начал давить на голову, шею и плечи взяла в тиски темнота. Перед глазами вспыхнуло яркое, но так же быстро исчезло, отражаясь потяжелевшим стуком сердца. Загудело в ушах, и Тору на мгновение показалось, что и сам он стал белым шумом. «Белый шум полезен для психического здоровья, – зазвучало изнутри, – но белый шум никогда сам себя не слышит».
Фонарь моргнул, затрещал и звякнул, позже – засветил ярче. Уже не кажущийся бледным луч защекотал нос. Тору тихо чихнул, и Юра, будто ждавший сигнала, сел рядом, оперевшись на спинку скамейки. Тору повторил за ним, но быстро отстранился. «Жёсткая, – подумал он, – под швы помещаются даже кости».
Их молчание становилось всё тише. Бессловесный диалог длился больше десяти минут, за которые они ни разу не взглянули друг на друга и даже не попытались объясниться: напряжение росло, Тору чувствовал себя одновременно виноватым и жертвой. Эти ощущения разрывали его на части, а в местах раскола начинала чесаться кожа. «Сейчас вот-вот проступит мясо. Сначала фасции, жир, а потом и бульон». От бульона Тору затошнило. Если кто-то сварит из его наружного и внутреннего суп, значит, кому-то он будет полезен и важен. До сих пор совершенно не хотелось быть полезным. Приносить пользу – удел насекомых и уродливой комнатной мебели. Жуки более искусны в своей простоте и нелепости, они приносят пользу, лишь будучи едой. Поэтому быть полезным казалось позорным. Но что оставалось, если больше ничего не умел и ни на что не годился? Тору считал, что ведёт образ жизни, мало отличимый от образа жизни жука, поэтому мысль о том, чтобы быть супом больше не приносила боли. Польза так польза.
Голова болела от мыслей, но Юра оставался неподвижным. У него не болела даже спина – он всё ещё крепко прижимался к угловатым деревянным доскам.
– Сейчас бы на велосипеде уехать на край земли, – пьяно протянул Тору, первым нарушив молчание, – добежать до обрыва, под которым даже земли не видно, – он мечтательно вздохнул, посмотрев на небо сквозь пальцы, – и сидеть до рассвета, чтобы никто не трогал.
– Чего? – переспросил Юра.
Тору неохотно перевёл на него взгляд; на мгновение ему показалось, что он видит перед собой поблескивающее в предрассветных лучах матовое стекло.
– Там правда никогда не шёл дождь, – продолжил Тору, – ни разу не хмурилось небо. Ты знаешь о месте, где никогда не идёт дождь?
Память перенесла его в ночной Дримленд: за несколько часов после захода солнца успели смолкнуть голоса птиц и выглянуть разбежавшиеся по небу звёзды. Сверкающие веснушки притягивали взгляд и оттеняли белеющий вдалеке серп месяца.
Юмэ с лёгкостью спустил на дорожку два стареньких велосипеда. Под колёсами заскрипели ступени, зашелестела трава и запылила земля. Прохладный ветер коснулся кожи, мурашки крупной россыпью расползлись по спине. Ногу защекотало: поморщившись, Тору смахнул с колена жука.
– Здесь нет комаров, – не без гордости сказал Юмэ, – но совсем без жучков было бы грустно.
В одно ловкое движение он, по-прежнему едва видимый из-за стекла, запрыгнул на велосипед и, легко прокрутив педали, тронулся с места. Через пару метров он обернулся на вросшего в землю Тору, присмотревшегося к сиденью велосипеда и пытавшегося понять, как лучше и безопаснее его оседлать.
– Ты не умеешь? – остановившись, спросил Юмэ.
– Умею, – смутился Тору, – но сесть всегда сложнее всего. Будешь насмехаться надо мной?
– Буду ждать, пока ты решишься и сядешь, – вздохнул Юмэ, – а потом покажу тебе лучший пейзаж из всех, что ты мог представить. А ещё здесь, – он потряс гремящим рюкзаком, будто Тору в самом деле мог отчётливо его видеть, – есть бумага и карандаш. Не густо, но ты же нарисуешь мне что-нибудь?
– Я постараюсь, но…
– Славно, – усмехнулся Юмэ, – тогда давай быстрее! Хватит ломаться, как барышня, поехали!
Он снова вскочил на велосипед и закрутил педали, уводя за собой надоевшее стекло. Тору решил больше не отставать и вскоре сократил расстояние между ними до минимального. Не признаваясь самому себе, он пытался обогнать стекло, надеясь хотя бы на миг заглянуть за него. Перехитрить систему было нельзя: как бы усердно Тору ни крутил педали, стекло успевало подстроиться под каждое движение и скрыть собой черты Юмэ.
– Это стекло придумал гений, – вслух произнёс он, – у него вообще нет слабых мест?
– Не гений, нет, – ответил Юмэ, – оно просто устоялось. Как мнение о том, что единица больше нуля. А как там оно на самом деле – никто не знает.
– Его совсем никак нельзя убрать? – с надеждой переспросил Тору.
– Никак, наверное. Самого раздражает. Но мне точно нельзя к тебе прикасаться, иначе – взрыв энергии и многое такое. Сложно, но это всё только догадки. Я, честно, туповат, чтобы всё понять, поэтому принимаю правила игры.
– А почему ты можешь меня видеть? – передним колесом Тору налетел на камень, велосипед подпрыгнул, вздрогнул и, подняв ворох серой пыли, грубо приземлился на дорожку.
– Аккуратнее, – встревоженно попросил Юмэ. Тору нехотя представил его реакцию: пролегшая между бровями морщинка, поджавшиеся губы и до побеления костяшек сжавшие руль пальцы. – А почему вижу тебя…не знаю. Стекло, наверное, хочет, чтобы я женился. Да и мордашка у тебя милая.
– Ищешь жену, а по местам красивым меня возишь, да? Ты же так никого не найдёшь, – искренне удивился Тору.
– Ты такой дурачок, – посмеялся Юмэ и ускорился, снова увеличивая повисшее между ними расстояние.
– Эй, – не успел сориентироваться Тору, – куда, подожди!
Их путь пролегал через ручей, в темноте казавшийся разлившимся по траве мраком. Тору виделось, будто боги смерти устроили на его берегу пир, окончательно отрекшись от мира добра и света. Он мог слышать их скрипучие голоса, мелодию сямисэна, восхваляющую закат жизни. Ему стало не по себе, но ласкающий лицо влажный ветер лёгкой рукой смыл лишние мысли, оставляя место свежести настоящего мгновения.
– Будь осторожен, – предупредил Юмэ, – не увлекайся сильно.
– А? – спросил Тору и в следующий миг почувствовал, как колесо погружается в зыбучую влагу.
– Ну вот, – шумно вздохнул Юмэ, – об этом я и говорил. Вы в Японии все такие нежные?
– Ничего я не нежный, – пробубнел Тору, едва не вскрикивая от прикосновения к разлившейся под ногами жиже, – ничего я не…
Он почти без усилий приподнял велосипед и перенёс его на сухую дорожку.
–…не нежный.
– Хорошо, не-нежный неженка Акияма-кун.
– Почему ты такой? – возмутился Тору, вновь закрутив педали. Теперь он шёл впереди и мог видеть пейзаж, прятавшийся за спиной друга и стеклом. Тусклый свет разливался по дороге, бледные лучи, отбрасываемые звёздами и луной, падали на кожу, придавая ей прозрачно-серое сияние. На мгновение Тору почувствовал себя мертвецом. Чувство не показалось ему новым.
Они прибыли к краю возвышенности примерно спустя полчаса. Тору не чувствовал усталости: сон реализовывал самые причудливые мечты, не беря ничего взамен. Он нерешительно подошёл к краю обрыва, по привычке пугаясь неизвестности. Взглянув вниз, он увидел россыпь огней, издалека напоминающих фонари. Они двигались, кружились на месте и перемежались, образовывая танцующий пейзаж красок. Вспышки меняли цвет, переливаясь оттенками радуги, и гасли, сыграв свою роль.
– Лучше на звёзды посмотри, – сказал Юмэ, сев на край обрыва и свесив с него ноги, – Кассиопея.
От камня откололось несколько кусков, с треском упавших с высоты. Тору поёжился, но, посмотрев на вновь разделившее их с Юмэ стекло, успокоился. Силуэт друга не выглядел напряженным, наоборот, от него исходило небывалое умиротворение: по-видимому, его не тревожили упавшие камни и возможность самому сорваться вниз. Тору собирался последовать примеру Юмэ и вдоволь насладиться свободой, но внутри себя чувствовал грызущее сопротивление, будто всё нутро сторонилось расслабленности и норовило сжаться в тугой комок, выпятив защищающие от боли иглы. Ему неоткуда было ждать удара, ничто здесь, на краю ими же созданной земли, не хотело причинить зла, однако поверить в это было сложнее, чем высказать словами. Даже звёзды смотрели с осуждением, но при этом так притягивали узорами, что Тору не мог отвернуться от их ослепительной яркости. Там, вне сна, его ждала обыденность, серая и тусклая, не впитывающая никаких цветов, которыми он бы пытался её окрасить. Тору не хотел просыпаться, мирясь с тревогой и сомнениями здесь, чтобы не мириться с ними наяву.
Юмэ покачивал ногой, и Тору с бессилием смотрел на стекло, передающее очертания движений. Что бы он почувствовал, если бы оно вдруг исчезло? Не успел ли он влюбиться в образ таинственности, вынуждающий раз за разом бороться за его преодоление?
Тору жаждал войны, но не умел правильно держать даже самое простое оружие. Мысли и тело становились врагами, он бил кулаками пустоту, не замечая в разбегающихся по ней волнах собственного отражения. Он рассмеялся, почувствовав, как тёплый ветер коснулся щёк.
Стекло дрогнуло и сжалось, истончившись и укоротившись. У Юмэ в самом деле были светлые волосы, а пейзаж почти мог кольцом окружить их обоих. Наконец, Тору облегчённо выдохнул, сел ближе к краю обрыва, прикрыл глаза и, прислонившись щекой к безжизненной поверхности, обнаружил её неожиданно тёплой.
Шаг десятый. Мы дышим одними лёгкими
– Тору, – протянув гласные, Юра пощёлкал пальцами перед его лицом. Тору нахмурился и отвернулся. Голова закружилась. Вокруг не было ни Дримленда, ни потеплевшего стекла, ни отпечатавшихся на земле следов велосипедных колёс – только город, привычная чёрно-серая Москва и белая макушка Юриной головы.
– Лучше на звёзды посмотри, – вяло пробубнел Тору. – Кассиопея. Мне так нравится.
– Ты болен, кажется, друг мой.
Тору помотал головой. Не потому, что был лжецом, нет. Он действительно едва осознавал произносимое, но мог с уверенностью сказать, что это была какая-то бессвязная чушь. Никакой болезни у него не было, вся жизнь представлялась лишь лёгким недомоганием, от которого рано или поздно взвоет даже самый упрямый боец.
– Когда ты последний раз ходил не с таким обречённым видом? – спросил Юра, испытующе глядя на Тору. Под таким напором хотелось отвернуться и запрятать тело под скамейку. Может быть, даже позволить ей въесться в спину. – Ты когда-нибудь общался с людьми, не делая такое лицо, будто тебе все должны?
– Когда такое было? – поинтересовался Тору, попытавшись нащупать в кармане пачку сигарет. «Я же точно стащил их со стола», – подумал он, разочарованно вздохнув.
– Да даже сейчас! Ты меня провоцируешь? Я чувствую себя так, будто пытаюсь оживить то, что давно сдохло, – выпалил он, вплотную придвинувшись к Тору, – я не прошу меня боготворить. Но хотя бы общаться со мной, не делая одолжение, можно? Поцеловала тебя она, и что? Ну я бы поцеловал, и что? Просить прощения, что не твой Танака-сэнсэй, да? Случившееся случилось, ты можешь выбирать: отпустить или намертво вцепиться, и ты почему-то всегда выбираешь второе. Почему?
Тору посмотрел на него, улыбнулся вымученно и коснулся сухих губ своими. Происходящее имело смысл: от него пахло алкоголем, в глазах отражались блики фонарей, а Юра… А Юра сейчас смотрел нечитаемым взглядом – таким, что Тору казалось, что он по несчастливой случайности забрёл в очередной сон. Его могли оттолкнуть или притянуть ближе, но любой поступок оставался бы чем-то периферийным и едва уловимым.
Целовать Юру было приятно, щекотно и весело. По-дружески уютно и гораздо удобнее, чем Киру. Совсем не похоже на стеклянное бутылочное горлышко. Юра сидел так, неподвижно и крепко, будто врос в скамейку расплавившейся кожей, сжимал и разжимал губы, пробуя поцелуй на вкус, а потом резко изменился в лице: замешательство, растерянность и смущение сменились привычным ободряющим спокойствием. Он тяжело выдохнул и стал похож на «Бог с тобой, с больными не шутят». Тору положил ему на плечо влажные пальцы и сжал проступающее наружу тепло.
Он ждал, что сейчас Юра точно ударит, скажет что-нибудь до боли обидное и грубое, назовёт сумасшедшим или заставит извиняться и кровью заглаживать вину, но ничего не происходило. Не произошло и спустя несколько минут: они продолжали сидеть рядом друг с другом – вовсе не разозлившийся Юра, дрожащий от холода или волнения Тору и его рука, скучающая на жилистом плече.
– Сволочь ты настоящая, – смягчился Юра, вновь шумно откинувшись на спинку скамейки.
– Такие скамейки делают для поцелуев, – добавил Тору.
– Ты же вообще меня не слушал, да?
Его серьёзность выглядела тревожной и напряженной: будто выглаженная белая рубашка, натянутая на растолстевшего за год подростка. Такого Юру Тору не знал. Это был вовсе не Юра – сейчас он отражал то, что видел перед собой.
Ему попросту показалось. Поцелуй показался, блики в глазах и глупый диалог про кривые скамейки. Но фантазия была приятной и ненавязчивой. У таких, как Тору, не шептались за спиной, таким, как он, не угрожали расправой. Таким, как он, не запрещали любить и воспитывать детей и именно поэтому Тору со временем потерял искренность всякого любовного интереса. Юра был прав: из множества вариантов он упрямо выбирал самый тяжёлый. Если ситуация не требовала сопротивления и борьбы, она сразу теряла значимость в его глазах.
Запахи этой борьбы, точь-в-точь как те, которые описывали герои войн, делали его жизнь сносной, но очень затянутой. Тору поднял взгляд к небу. То ли в неловкости, то ли в попытке зацепиться за вечное – последнее, что держало его в настоящем моменте.
Сейчас Тору не желал умирать, но не препятствовал бы мчащейся на него фуре. Вместе с телом он оставил бы мучившую его тяжесть, смог бы подняться над землёй невидимым холодным облаком, сохранившим внутри себя следы того, что долгие годы нестерпимо болело.Тору стал бы минутной жалостью и поводом поразмыслить о смыслах и целях. Всё вновь и вновь приходило к тому, что ему придётся стать полезным – чуть меньшим, чем жуком, но чуть более совершенным.
Реинкарнации Тору боялся. Если ему в самом деле суждено стать жуком, а после – ещё несколько раз пройти свой путь до извлечения уроков? Какой урок хотела преподать жизнь? И почему она забирала так много сил, не оставляя их на поиски скрытых смыслов?
Он посмотрел на Юру: стал бы Юра спасать его? Если бы они умерли в это же мгновение, кто писал бы им эпитафии? На пьяную голову Тору старался остерегаться мыслей о смерти. То, что казалось ему желанным, под градусом представало уродливым и безобразным. За смертью пряталось ещё больше решений, которые нужно было принять, ещё больше времени, которое нужно было потратить, и всё равно прийти к одному.
– Ты не злишься? – наконец нащупав в кармане заломы полупустой пачки сигарет, он выудил одну и, зажав фильтр между зубами, оглянулся в поисках зажигалки.
– Злюсь, – сухо ответил Юра, чиркнув колёсиком. Контрастно яркое пламя разбило сгустившийся между ними воздух.
– Ты всё равно так хорошо меня знаешь, – Тору выдохнул дым в сторону, мутное облако ненадолго рассеяло темноту, а затем так же спешно исчезло, растворившись в фонарных отблесках. – Мы дышим одними лёгкими.
– Только я не курю, – добавил Юра.
– Только ты не куришь, – кивнул Тору, вяло играя с дымом, – и я до сих пор удивляюсь. Гадкие какие, вот же.
– Тору, ты не в порядке, – вдруг сказал Юра, глубже вдыхая, – давай с этим что-нибудь сделаем? Ты мне всё-таки уже совсем не чужой, и я чувствую, что должен тебе, дураку, помочь. Ну не знаю, съездить куда-нибудь там или найти тебе кого-нибудь. Специалиста, в смысле. Не на пьяную голову решать, конечно, но чего ты вообще от жизни хочешь? Неужели готов вот так вот метаться от «очень плохо» к «чуть лучше»?
– Юр, – со вдруг прорезавшимся полуяпонским «р» начал Тору, – если всё, что я умею, – он втоптал окурок в плиточный шов, – попусту страдать, то в этом я достигну совершенства. И ни за что не соглашусь стать полезным.
Тору замолчал. Он знал, что его слушали и боялся рассеять внимание. Когда ещё выдастся возможность поговорить о волнующем вот так, с человеком, который только что назвал себя не чужим?
Юра вздохнул.
– Тебе весело сейчас? – спросил он.
– Да. Конечно, мне весело.
– А выглядишь, как покойник.
– Мне осталось всего шесть-семь десятков лет, – Тору усмехнулся. На душе у него вдруг стало непривычно тепло. – Это максимум, а потом… да, так и будет. Так что я почти и покойник.
– Японцы долгожители.
– Я от всех понемногу взял, – неохотно ответил Тору. Когда разговор приближался к темам семейного и родного, ему хотелось закончить его как можно скорее. О Юриной семье он почти ничего не знал: только то, что мать воспитывала его одна и была глубоко верующей. И Юра тоже был верующим, носил крестик, но о Боге старался не говорить либо из вежливости, либо потому что не считал Тору подходящим человеком.
– Но годы точно от русских? У тебя слишком узкие глаза для того, кого не хватит до ста десяти.
– Слишком широкие даже для девяноста шести.
– Умрёшь со мной в один день? – посмеялся Юра, переводя взгляд в небо. Тору повторил за ним: на чёрном полотне вспыхнули две звезды – яркая горошина и прячущаяся в тени бледность. – Ну да, Кассиопея. Красиво, вполне. И всё же, чего ты сейчас хочешь?
– Стать врачом, открыть что-нибудь интересное и важное. Чтобы все говорили обо мне, как о хорошем специалисте, – ответил Тору. Вопросы о будущем ставили его в тупик.
– А по-настоящему?
– Получить диплом, убрать его в шкаф и стать художником? Заработать на путешествие и дом на колёсах?
– Но это глобально, – ответил Юра, – сейчас ты хочешь лежать на кровати и мусолить страдания, да?
– Я просто устаю.
– Поэтому я и хочу, чтобы тебя посмотрел врач, – Юра замялся, а затем затих и замер.
– Думаешь, что я псих? – спросил Тору.
– Не псих.
– Конечно, нет. Ты мне прямо об этом только что сказал.
Тору не стал слушать объяснения Юры, все они казались ему пылью и пустым звуком. Какой смысл в оправданиях, если всё уже было сказано? Кто виноват, что Юра продолжает общаться с психом? Тору никогда не навязывал ему свою компанию, но сейчас чувствовал себя обманутым. Его окружению приходилось терпеть настоящего сумасшедшего!
Небо быстро наскучило. Оно отталкивало Тору предсказуемостью: всё значимое разворачивалось так далеко, что ему приходилось вновь погружаться в игру воображения. Однако сейчас хотелось как можно дольше удерживаться в реальности – Тору показалось, что через неловкость привидившегося поцелуя он заразился от Юры смертельно опасным присутствием.
Смотреть на Юру было интереснее: волосы, вздрагивающие под касаниями ветра, казались прозрачными, а глаза, влажные от неподвижности взгляда, сверкали ярче уличных фонарей. Юра смотрел вверх так, будто уже сейчас, сидя на случайной скамейке из миллиона прочих случайных скамеек видел себя там, в безграничной черноте, летящей кометой и таинственной невесомостью.
– Я подумаю, Юр, – сказал Тору, – спасибо.
Юра неопределённо махнул рукой, продолжив смотреть вслед звёздам.
Тору согласился с его молчанием, покорно закрыв глаза.
Шаг одиннадцатый. Две птицы
– Юр, – Тору потряс спящего Юру за спрятанное в одеяло плечо. В ответ он услышал недовольное мычание. – Юр, вставай!
– Да куда ты орёшь с утра? – Юра открыл глаза, выражающие недоумение и нежелание видеть разлитый по комнате яркий свет. – Спи.
– Юр, вчера что было? – спросил Тору, едва не задыхаясь в собственном голосе. Пересохшее горло горело.
– Морда твоя обнаглевшая, – Юра не выдержал: приподнялся над подушкой и стукнул ей Тору по голове. Больно не было. Тору вряд ли мог почувствовать хоть что-то через броню нарастающего в груди напряжения. – Напились мы вчера, что непонятного? Не пил никогда ничего крепче чая?
Нащупав рукой нечто около дивана, Юра поднял в воздух звякнувшую пустую бутылку.
– Рашн водка, – он поморщился и отставил алкоголь в сторону.
– А почему мы..?
– А куда тебя класть надо было, на коврик в прихожей? Или там на лавке оставить? Ты и так еле языком ворочал к ночи. Не пил, а пьянел – вот и улетел. Я потом рядом лёг, чтобы с твоей тушкой безжизненной не сотворили чего, – пробубнел Юра, вяло садясь на диване и шумно потягиваясь. – Неблагодарный ты, гад. Я тебе Курилы припомню.
Тору хлопнул себя по лбу.
– А вот куда трусы твои делись, я не знаю, – задумчиво сказал Юра, подняв общее одеяло. – Спроси там, как проснутся.
– Я? – Тору сглотнул. На языке стало горько, в груди потяжелело. Даже думать о таком было унизительно. Каким же жалким он себя чувствовал – хотелось плюнуть себе в лицо.
– Ну давай я, – посмеялся Юра. Тору моргнул несколько раз, пока улыбка окончательно не стёрлась из памяти. – Что-то вроде «Ребят, тут мой друг, с которым я проснулся под одним одеялом, бельишко потерял», да?
– Ну Юр, ну не смешно, – выдохнул Тору, но уже менее напряжённо: худшего не произошло. Меньше всего Тору хотел познать другого человека во время попойки. Голова гудела от мысленного шума, а тишина дома давила на виски.
– Я больше никогда пить не буду.
– Ты мне вчера какой-то трактат на японском рассказал, – вспомнил Юра, похлопав Тору по плечу. Футболка съёжилась, плечо напряглось, кожа покрылась мурашками. У Юры были ужасно холодные руки, лёд пробирался через ткань – совсем как покойник.
– Мне даже страшно стало, что у тебя настройки до заводских сбились.
– Я больше ничего не сделал? – боясь услышать ответ, спросил Тору. Лучше бы Юра соврал. Да, пожалуйста, пусть он соврёт. – После того, как мы смотрели на звёзды.
– А что ты бы хотел сделать? На что твоей трезвой голове не хватает смелости?
– Ответь, – протянул Тору, чтобы убедиться, что всё то, о чём он мог бы пожалеть, ему в самом деле привиделось.
– Ну я же полностью одет, так что можешь ни о чём не беспокоиться. И девчонки к тебе не подходили, вроде бы. Не помню.
Юра вдруг закашлялся. Он стукнул себя по груди, что-то невнятно сказал, добавил жестами и вышел из комнаты. «Похмелье, – подумал Тору, – а у меня нет, хотя думал, что вообще не проснусь». Удивительно быть самым пьяным человеком на вечеринке и самым бодрым – после.
Юра вернулся в комнату спустя несколько минут. Вид у него был жуткий: будто не с кровати вскочил, а прямиком из могилы. Сам Тору наверняка выглядел не лучше, поэтому промолчал.
– Нашёл, – вдруг сказал Юра и посмотрел вверх. Тору повторил, уставившись на люстру. Трусы на ней смотрелись органично. Они напоминали ему крылья забившейся в оконную раму ласточки. Так же банально, как в фильмах.
– И как это?
– Не помню. Вообще почти не помню, что мы делали вчера. На улице ты был в трусах. А ещё ты целовался с Кирой.
– Юр, зачем? – измученно простонал Тору. Он почти забыл о случившемся и старательно игнорировал то, что могло напомнить ему о девушке, укравшей его первый поцелуй.
Её грудь была такой же мягкой, как подушка, но меньшего размера. К подушке хотелось прижиматься ещё и ещё, но не к Кире. Он снова сравнивал её с вещами: бутылочное горлышко, подушка… Нехорошо.
Тору оделся и привёл себя в порядок. Он выглядел лучше, чем мог ожидать: о прошедшем вечере говорили лишь замедлившиеся мысли – в борьбе с тревогой многие пути вели к алкоголизму. Его мать выпивала редко, но метко. Почти не пьянела, тогда как он едва стоял на ногах.
Мать.
Тору с ужасом схватил телефон: заоблачное число пропущенных вызовов и непрочитанных сообщений. Домой лучше было не приходить. Вероятно, его уже искали в моргах, полиции и больницах. Ещё вероятнее, что о его безответственности знали все родственники и знакомые. Возможно, ему – на всякий случай – заказали участок на кладбище. Купили костюм. Красивый костюм и белую рубашку. «Он хотел быть врачом», – и мать, может быть, решит похоронить его в медицинском халате.
– Вы живы? – дверь распахнулась, шумно врезавшись в стену металлической ручкой. От громкого звука Тору вздрогнул и, едва не выронив из рук телефон, оглянулся.
В проходе стояла Кира. Увидев её, он почувствовал, как заалели мочки ушей, и к лицу прилила кровь. Неловкость повисшего в воздухе молчания пронзила пространство комнаты. Кира неуверенно шагнула внутрь: по-видимому, ей было также не по себе. Помнила ли она о произошедшем? Чувствовала ли на себе отпечаток нелепого поцелуя?
– Живы, – первым откликнулся Юра, – а вы?
– С трудом, – ответила Кира. – Я так-то по делу, поэтому…в общем, Тору, – она посмотрела прямо на него – Тору сразу же захотел зажмуриться и вновь заснуть. – Юр, оставишь нас?
– Ухожу, ухожу, – Юра пожал плечами и, захватив с собой поникшую полупустую бутылку, вышел из комнаты.
В этот же миг Тору пожалел, что не вцепился ему в ноги и не заставил остаться. Он согласен был заплатить Юре или обязаться до пятого курса делать за него рефераты, чтобы тот спас его от позора, но побежать сейчас за ним означало признаться в собственной трусости.
Тору смотрел на закрывшуюся дверь, пытаясь избавиться от остатков надежды. Казалось, что ручка вот-вот опустится, а задорный голос скажет, что пошутил, что не может позволить у себя за спиной интрижки и поэтому сам пришёл послушать и всё узнать. Но дверь молчала. Молчала вся умершая и обернувшаяся прахом комната. Говорила только Кира, которую меньше всего хотелось слышать.
– Я, наверное, была не права вчера, – начала она, и Тору закивал, стараясь как можно скорее закончить разговор. – Прости?
– Не стоит, – он неопределённо махнул рукой и стал собирать лежащие на полу вещи – пальцы затрепетали, к горлу подступил ком. Нужно было срочно отвлечься.
– Ты действительно интересный, давно на тебя смотрю, – продолжила Кира, – не то чтобы что-то серьёзное, нет. Я вообще другого люблю – ну, знаешь, как всегда, который меня не любит. Но я подумала, что тебе понравится что-то такое. Японцы же любят экзотику.
– Всё в порядке, – сказал Тору и закашлялся, поперхнувшись вязкой слюной. – Мы все перепили.
– Юра вчера, когда тебя уже уложил, попросил меня поговорить с тобой, – Тору замер, сжимая в руке чью-то испачканную толстовку. Юра, значит… Желание высказать ему всё, что накопилось в душе, возрастало с каждым ударом заходящегося сердца. – Говорил, ты очень переживаешь. А ты теперь говоришь, что всё в порядке. Я не знаю, кому и во что мне верить, но всё равно прости. Я бы хотела, чтобы мы были друзьями.
Тору кивнул и в одно движение сел на диван – перед глазами поплыло, кожа покрылась испариной.
– Я из девятой группы, – сказала Кира, – тоже стомат. Пару раз пересекались на лекциях. Мы с Юрой неплохо общались раньше, поэтому тебя сразу заметила, хотя ты рядом с ним совсем неприметный, конечно. Но многим девчонкам нравишься, я тебе честно скажу. Они тебе вечно записки всякие рисуют и валентинки к четырнадцатому.
