Вокари Ли
Длиной в неизвестность
Шаг тридцатый. За мной неустанно следят
Посреди ночи Тору проснулся от стойкого ощущения чужого взгляда на своей спине. Сползшее одеяло обнажило кожу, делая прикосновение невидимых глаз более острым и колким. Было страшно пошевелиться, сердце поднялось к горлу и застучало быстрее. Дышать стало тяжелее, Тору хватал воздух ртом, стараясь не издать при этом ни звука. Что за существо смотрело на него сейчас? Мысли путались, кожа покрывалась мурашками и липким холодным потом.
Это не было похоже на паническую атаку или приступ тревоги – сейчас страх был ощутимым и не исходил изнутри. Тору мог отследить его начало и развитие, он осознавал причину и следствие, хотя и не мог противостоять сковавшему тело чувству. Он зажмурился, надеясь прогнать внезапное наваждение. «Просто заснуть, – мысленно повторял он, судорожно стараясь удержаться за реальность, – тебе всё кажется. Ты просто окончательно тронулся умом. Псих. Безнадёжный псих».
За спиной послышались шаркающие шаги. «Нина Юрьевна, – успокоил себя Тору, – это просто Нина Юрьевна. Пришла убедиться, что мы с Юрой всё ещё просто хорошие друзья».
Тору почувствовал на шее холодное дыхание и от неожиданности плотнее прижался к Юре. Он натянул одеяло на голову, будто это могло отпугнуть чудовище.
В детстве, когда Тору ещё спал с матерью, он стеснялся своего страха и всеми силами старался вести себя по-мужски. Сейчас же ему было всё равно, насколько нелепо он выглядел. Юра был единственным, кто мог дать ему ощущение безопасности. Чем бы ни было стоящее за спиной существо, при желании оно всё равно в одно движение уничтожит их обоих.
Юра заворчался, повернулся к Тору лицом и забросил руку ему на плечо. Под тяжестью тёплого ото сна тела стало легче дышать – чудовище шагнуло назад, испугавшись светлой Юриной макушки. Однако тревога не отступала, а ощущение чужого присутствия оставалось таким же стойким.
Тору казалось, что он вот-вот лопнет от сковавшего его напряжения. Тело вытянулось струной, конечности потяжелели и перестали слушаться. Он находился в отчаянном положении – ему некуда было бежать. Тору почувствовал, как задрожали руки и вновь участилось сердцебиение. Эта ночь не закончится никогда!
– Ты чего удумал? – сонно произнёс Юра. Он отодвинулся к стене и скинул с плеч одеяло.
– Юр, сзади кто-то есть, – нерешительно прошептал Тору.
– Ась? – Юра включил лампу и посмотрел ему за спину. – Не-а.
– Я слышал, – затараторил Тору, – я слышал, как оно ходит. Оно дышало на меня!
– Ты переутомился, – успокоил Юра, – я оставлю свет. Хочешь – поменяемся местами и буду тебя защищать от злобного подкроватного монстра.
– Я не утомлялся! Юр, оно где-то рядом. Я не повернусь туда.
– Я смотрю, – зевнул Юра, – никого. Мне даже грустно и одиноко стало.
– Юра!
Юра недовольно вздохнул и ловким движением, нависнув сверху, перетащил Тору на другую сторону кровати.
– Я серьёзно, – повторил он. – Можно я не буду напоминать, что чуть больше двадцати четырёх часов назад ты почти валялся под поездом, а на следующее утро полтора часа пёрся в храм, где простоял среди незнакомцев, совершающих дикие для тебя ритуалы. Ты вообще понимаешь, что ты сделал? С твоей, – Юра осёкся, подбирая слова. Наверняка спросонья он хотел сказать что-то правдивое, но колкое, – особенностью. Чувствительностью, в общем. А теперь чудится всякое – неудивительно. Ещё и в чужом доме.
– Не в чужом, – Тору сказал первое, что пришло в голову, но затем понял, как нелепо это, наверное, звучало со стороны, – я же жил у тебя раньше.
– Но всё-таки по-другому. Тут ещё мама сцену закатила, – Юра ободряюще похлопал его по плечу. – Забей, в общем. Что плохого вообще может случиться в моей квартире? Тут икон больше, чем в церкви.
– Прости, что разбудил, – промямлил Тору, – так нелепо, наверное.
– Забей, – протянул Юра, – ты молодец, что рассказал. Надо быть смелее. Я не смеялся над тобой, если что. Просто посреди ночи слышать про пожирающих душу чудовищ…ну ты, думаю, понимаешь.
– Прости, – повторился Тору, – я доставляю слишком много проблем.
– Да, своими глупыми извинениями, – фыркнул Юра, – завтра после учёбы заедем к тебе, чтобы забрать вещи.
– Твоя мама не будет против, если я останусь?
– Она уже сейчас не воспринимает тебя как гостя, – объяснил Юра, – она приходит под вечер и никогда даже не заглядывает ко мне. Готов поспорить, что тебя заметят, только если будешь шуметь так, что стены начнут дрожать.
– То есть…
– То и есть, – ответил Юра, поворачиваясь на бок, – моя мама была любезна с тобой, как с гостем. Сейчас ты не гость, а член нашей семьи. Для неё – что-то вроде неприхотливого кота, которому не надо менять туалет и воду. Спокойной ночи. Если что, бери табуретку и бей монстров по темечку. Они этого страсть как не любят и сразу мрут.
Тору кивнул, пропустив мимо ушей последнюю фразу. Его только что, пускай в шутку и невсерьёз, назвали членом семьи.
К утру он забыл о ночном видении и помнил только их с Юрой разговор. Темнота, как ничто другое, способствовала откровениям и искренности. Больше всего он надеялся, что спросонья не успел наговорить глупостей. Просыпаться по утрам, несмотря на беспокойные ночи, становилось легче и радостнее. Не могло же всё так просто закончиться после того, как он чуть не убил себя? А если бы Юра его не спас? Если бы не решил исполнить свой человеческий долг? Тору бы так и не дождался своего «доброго утра»?
– Ужасно хочется спать, – Тору вздрогнул от неожиданности, стоило Юре заговорить. – Темнотища смертная, даже с этой дурацкой лампой, которая мне полночи спать не давала.
– Прости, – снова извинился Тору, но исправился, наткнувшись на недовольный взгляд Юры, – доброе утро.
– Я рад, если доброе. Надо в шарагу любимую катиться, – Юра рывком встал с кровати – у Тору от одного взгляда на такое закружилась голова.
– Ты на бюджете, повезло. Так обидно платить за это, особенно за физкультуру. Я всё равно не занимаюсь толком, вечно там что-то болит. У тебя не болит?
– Двести девяносто один балл, – Юра что-то нервно искал в шкафу, – русский завалил, не поверишь. Не болит у меня ничего, только душа за два часа до Авиамоторной.
Тору изо всех сил старался смотреть Юре в лицо. Получалось с переменным успехом. Он щёлкнул выключателем лампы и одновременно с этим дал себе лёгкую пощёчину.
– Эй, – возмутился Юра, – верни.
Тору послушался и снова включил свет.
– Чего лупишь себя?
– Пытаюсь проснуться, – соврал он, не подняв взгляда.
– В следующий раз оболью ледяной водой, – пообещал Юра, – и не прижимайся ко мне так больше, а то под утро снилось всякое.
Тору затих, задумавшись, а когда осознал сказанное, Юра уже вышел из комнаты.
***
В Юрином халате, оставшемся у него с первого курса, Тору чувствовал себя странно: рукава были слишком длинными и широкими, их приходилось подворачивать, чтобы не выглядеть школьником-переростком, укравшим отцовское пальто.
Ему казалось, что всё вокруг пропахло ладаном – со временем от прилипчивого аромата начала болеть голова.
В перерыве к Тору подбежала взбудораженная Кира. Она грубо схватила его за запястье и потащила за собой, игнорируя любые возражения. В холле было немноголюдно: мимо мелькали белые халаты и колпаки, перемежающиеся с деловыми костюмами.
Тору смотрел на тяжело дышащую Киру: она силилась начать разговор, но каждый раз только судорожно хватала воздух. Когда она, наконец, заговорила, Тору стало не по себе.
– Акияма, – строго сказала Кира, – что у вас с Кирсановым?
– Что..? – с недоверием и опаской спросил Тору. Приехавший на этаж лифт напряжённо скрипнул.
– Говори прямо и как есть, – пыталась отдышаться она, – болтать не буду, всё между нами.
– Я не понимаю, о чём ты, – Тору попытался освободить запястье из крепкой хватки, – может, отпустишь меня сначала?
– Прости, – смягчилась Кира и разжала пальцы. – Но скажи, как есть. Ты приходишь в его халате – хорошо запомнила эти дурацкие красные пуговицы. Он срывается к тебе посреди…посреди вечера, сам просит меня отдать твою куртку. Она у меня, кстати. Пить меньше надо.
– Мы с Юрой хорошие друзья, – уверенно ответил Тору. Ему приходилось второй раз доказывать кому-то чистоту своих намерений – какой стыд! – Только друзья и ничего большего! А халат свой я в стирку бросил, и он на холоде не высох. Друзьям нормально помогать друг другу. Мы просто друзья.
– Ты не заболел? – Кира приложила руку к его лбу. – Мне без разницы, в карты вы там играете, целуетесь или книги по ортопедии читаете. Я имела в виду, что произошло-то в итоге? Ты упёрся куда-то посреди вечера, этот за тобой ринулся. Как я отцу должна была объяснить, что у меня друзья-придурки? Сказал вдвоём вас больше не приглашать.
– А, ты про это, – замялся Тору. До чего же неловкой получилась ситуация! Он почувствовал, как к лицу прилила кровь, – я просто перепил, наверное. Уже плохо помню. Юра нашёл меня на станции и проводил до дома.
– Поэтому твоя мать мне звонила и спрашивала, где тебя носит? – спросила Кира.
Неужели она в самом деле опустилась до того, чтобы выискивать номера его друзей? Она же даже не знала про его дружбу с Кирой! У неё даже Юриного номера быть не должно! Тору запаниковал и начал придумывать оправдания. Сказать, что Юра сначала привёз его к себе и позволил проспаться? Соврать, что мать тронулась умом и поэтому не заметила его присутствия? Всё звучало неубедительно даже в его голове. Оставалось лишь признаться, чтобы ещё быстрее и глубже не утонуть во лжи.
– Прости, – заранее извинился Тору, – я чувствовал себя плохо, поэтому не рискнул возвращаться домой.
– Молодец, – она потрепала его по волосам и усмехнулась, – Тору, у твоей матери никак не могло оказаться моего номера, она не настолько сумасшедшая. А вот врёшь ты ужас как плохо. Берегите себя, я вообще-то переживаю за вас, придурки.
Кира засмеялась и так же быстро ушла обратно в аудиторию, оставив его одного.
Спустя минуты студенческий холл оживился: во множестве голосов Тору едва не потерял собственное лицо.
Твоё сокровенное
В аудитории было ужасно душно. Тору лениво обмахивался тетрадью, вслушиваясь в лекцию по акушерству. Слова путались, кожа – плавилась, а приоткрытое окно издевательски похлопывало из противоположного конца кабинета. Он посмотрел на Киру: она расстегнула верхние пуговицы халата и иногда черкала что-то в конспекте. Глаза бегали от тетради к экрану с презентацией – и обратно. Тору следил за её движениями и на время переставал чувствовать, как по спине стекают капельки пота. На подбородке болталась маска, он то и дело дёргал её вверх-вниз, создавая жалкое подобие прохлады.
Юра зашёл в аудиторию: на его лице блеснула влага.
– Ты умылся, – кивнул Тору, – молодец. А я помру сейчас.
В ответ Юра как-то невесело улыбнулся – почти дежурно и отрешённо. Тору пожал плечами.
Преподаватель занёс в кабинет макет: половина неправдоподобно обнажённой женщины – в магазинах для взрослых всё выглядело гораздо реалистичнее. Юра отвёл взгляд. Тору удивился: смутился? Юра смутился, увидев вагину?
Проектор вывел на экран низкокачественное видео, снятое, по ощущениям, несколько десятков лет назад: бледные краски, заедающая картинка и помехи. Помехи, из-за которых было отчётливо видно, как на свет появляется перемазанная слизью и кровью волосатая детская голова. По аудитории пронеслось гудение. Тору поморщился, представив боль от туго натянутых тканей и прорывающегося наружу, на минуточку, живого человека. Стало не по себе. Он посмотрел на Юру – тот ещё больше побледнел, даже позеленел и тяжело сглотнул: казалось, его вот-вот стошнит.
– Ты спал со своей бывшей, – Тору шутливо ткнул локтем ему под ребро – Юра вздрогнул и отмахнулся, – а представь, что оно правда вот так. Фу.
Он не ответил, прикрыл глаза и глубоко вдохнул – его руки мелко подрагивали. Как отличника и просто понятливого студента Юру попросили для наглядности показать всё на практике. Он, всё такой же бледный, поникший и тихий, подошёл к модели и, когда головка пластикового пупса показалась наполовину, плавно осел на пол.
Тору вскочил с места и уставился на лежащего Юру – чуть более живого цвета, чем его расстёгнутый халат. Жалюзи шумно захлопали и затрепетали, колышась в дуновении ветра, наконец добравшегося до забытой аудитории. Неужели снова? Реанимация, кислородная маска и дышащая в затылок смерть? Вокруг Юры засуетился преподаватель, стало шумно, голова закружилась, а напряжение достигло пика – Тору показалось, что и сам он вот-вот упадёт в обморок.
Кира открыла дверь, по полу потянуло сквозняком, и прохладный ветер залистал страницы тетрадей. Юра быстро пришёл в себя и всё так же невозмутимо сел за стол. Больше его не просили подходить к моделям, а до конца занятия и вовсе не трогали. Одногруппники отшутились, что смотреть на мешанину из трупных органов или распавшиеся опухоли Юре нравилось больше, чем трогать резиново-пластмассовых женщин. В ответ Юра сказал, что резиновые женщины никогда не вызывали у него ничего, кроме сочувствия и неприязни.
– Это всё твоя шаурма, – возмущённо цокнул Тору, щёлкнув ручкой, – я говорил тебе это не есть. Её из котов дворовых делают, ещё и руками грязными.
– Вкусная шаурма, хорош, – Юра забрал ручку, раскрутил её и вытащил стержень. Присмотрелся, будто хотел что-то сказать, но промолчал.
– Ты нормально? Так побелел. Я, вообще-то, хороший друг и волновался, мало ли, что тебя опять.
Жалюзи стихли, дверь захлопнулась и в аудиторию вернулась духота – препротивная погода, когда на улице теплеет, а в помещениях безжалостно топят.
Юра кивнул и, скрутив ручку в первоначальный вид, отвернулся к окну.
Шаг тридцать первый. Ты скрываешь от меня страшное
Тору окончательно освоился в квартире Юры. Как он и думал, Нина Юрьевна вскоре будто забыла о его существовании. Они даже здоровались редко, а до полноценных разговоров не доходило ни разу за все недели.
Юра всё чаще задерживался на учёбе, отрабатывая долги. В его отсутствие Тору стал глубже изучать религию – раз за разом перечитывал непонятные строки из Евангелие, искал ответы на волнующие вопросы в толкованиях и других религиозных книгах.
Как бы Тору ни старался, поверить в чужого бога не получалось. Что-то каждый раз останавливало его на полпути от понимания истины, оставленной Христом. Тору питал к нему огромное уважение, но не мог открыть своё сердце. Он хотел сделать это ради Юры, чтобы суметь лучше его понять, но душа оставалась глуха к молитвам и проповедям.
В храме его тоже не встретили с теплотой: сначала рассматривали, как экзотическую зверушку, а потом и вовсе начали грубо поучать. Юра рассказал ему так много, что он считал себя почти неуязвимым, но каждый упрёк заставлял его почувствовать себя изгоем. Если поначалу Тору заходил в храм в надежде породниться с прихожанами и богом, то позже он превратил это в обязанность и потерял всякую надежду быть принятым. В стенах церкви его отвергли так же жестоко и легко, как в университете и школе. Вскоре Тору перестал различать божественное и земное – он окончательно запутался и потерял всякие ориентиры, способные вести его в нужном направлении.
Со временем Тору перестал задавать Юре вопросы и сам не делал попыток приблизиться к вере. Христианин умер в нём до того, как успел родиться, и эта позорная внутриутробная смерть стала поводом винить себя сильнее прежнего. О религии напоминали только стоящие в квартире иконы, запах ладана и висящий у Юры на шее крестик. Утром, когда за окном было ещё темно, а в комнате горела только желтоватая ночная лампа, он золотистым свечением выделялся на фоне бледной кожи. В такие моменты Тору ненадолго возвращался домой.
***
В один из дней, когда Юра и Нина Юрьевна сильно задерживались, Тору, закончив очередную картину, скучающе осматривал ящики тумбочек и небольших шкафов. Конечно, он считал аморальным копаться в чужих вещах, но Юра никогда не запрещал ему этого, говоря, что ещё слишком молод для хранения чего-то запрещённого и слишком стар – для постыдного.
Среди папок с конспектами, сохранившимися ещё, по-видимому, со школьных времён, Тору нашёл семейный фотоальбом, но не посмел притронуться к чему-то настолько интимному. Наверняка, там были снимки Юриного отца, поэтому о своей идее попросить Юру вместе посмотреть фото, он быстро забыл.
Несколько смявшихся постеров, тетради и черновики – в ящиках лежало столько вещей, что было неясно, как они простояли столько лет в целости и сохранности.
Не найдя чего-то интересного или доступного, Тору попытался задвинуть ящик, но тот не поддался, застряв на полпути. Он приложил чуть больше силы, но старое дерево предупредительно хрустнуло. Если у него не получится вернуть всё в первоначальный вид, Юра точно узнает, что в его личных вещах бессовестно рылись. Конечно, он не будет злиться, но сама ситуация заставляла Тору почувствовать себя, как минимум, дураком, а как максимум, настоящим вором, нагло пробравшимся в чужой дом.
С тяжёлым вздохом он постарался вытащить мешающие предметы, но вновь столкнулся с сопротивлением – путь преграждала плотная обувная коробка. Почему Тору не заглянул туда сразу?
Он рывком вытащил её из ящика – раздался звук порвавшейся бумаги. Тору нахмурился и стал боязливо осматривать коробку – наверняка повредил что-то важное! Он был просто безнадёжен! Кто вообще просил его лезть в чужой шкаф?! Почему он портил всё, к чему прикасался? Разве стал бы Юра копаться в его личных вещах и тем более ломать их? Конечно, нет! Только он был несчастьем, не приносящим ничего, кроме проблем. Безнадёжный! Безнадёжный!
Он корил себя, ощупывая коробку, но мысли остановились, стоило ему повернуть её на ребро. К шероховатому и смявшемуся картону была хлипко приклеена табличка с его, Тору, именем. Он в оцепенении посмотрел на коробку и почувствовал, как задрожали и вспотели руки. В горле встал ком. Тору не знал, стоило ли ему поднимать крышку, имел ли он моральное право заглянуть внутрь и узнать, что лежало под ней.
Он приподнял крышку, но сразу опустил, замерев в нерешительности. Что Юра мог хранить здесь? Тору боялся увидеть содержимое коробки, потому что сама её идея казалась ему не совсем…здоровой? нормальной? правильной? Он боялся разочароваться в образе, который построил в своей голове, боялся, что Юра окажется не таким, каким он хотел его видеть.
Но сможет ли он смотреть на него, как раньше, если не откроет коробку? Будет ли думать, что Юра хранил в ней что-то запретное или странное? Может быть, причиной его переживаний окажутся всего лишь милые фотографии или забавные графические картинки, которые Тору в шутку рисовал на парах. Может быть повода для беспокойства и вовсе не было?
Тору глубоко вдохнул и вновь приподнял крышку. Вторая попытка провалилась. Он разозлился на свою неуверенность и, зажмурившись, резко открыл коробку. Внутри не обнаружилось ни фотографий, ни чего-то, что могло вызвать отвращение. Тору выдохнул с облегчением. Бесполезные бумажки в коробке с его именем? Как глупо! И ради этого он так долго переживал?
Тору развернул первый листок и без интереса начал читать.
Любовное письмо? Валентинка. Он нахмурился и поднёс её ближе к лицу, думая, что зрение начало подводить. Нет. Дело было не в зрении. Действительно валентинка. От первокурсницы. Вторым листом была ещё одна записка. От третьекурсницы, однргруппницы Киры. Про неё она говорила в тот вечер..?
Тору бегло читал неразборчивые строки и совершенно не вдумывался в их смысл. Почему валентинки лежали здесь? Почему Юра не передал их?
Ему нужно было успокоиться. Перестать нервничать. Не паниковать. Всего лишь записки. Кира говорила, что некоторые девушки засматриваются на него и, хотя это звучало, как глупая фантазия, такие признания не были чем-то удивительным. В конце концов, он был молодым и не самым уродливым мужчиной! Это всего лишь любовные записки – какая глупость! Кто сейчас вообще использует письма?
Тору ожидал худшего, но оно так и не произошло. Разве было странным, что такие признания лежали в именной коробке в квартире его лучшего друга?
Было. Было, и настолько, что в животе закручивался тугой узел. Хотелось спрятаться от нахлынувших эмоций хотя бы в небольшой обувной коробке. Хотя бы где-то, где можно было вдохнуть чуть свободнее.
Из-под листов Тору вытащил фантик от конфеты, пустой таблетный блистер, небрежно обточенный карандаш и…ложку? Одноразовую пластиковую ложку – он помнил, как оставил её на столе после обеда в университете. Больше года назад. Но могло ли это значить, что..?
Нет. Нет. Нет. Нет. Это слишком. Это слишком, чтобы быть правдой. Так не могло быть, Юра был нормальным парнем без сталкерских наклонностей! Тору ещё раз посмотрел на содержимое коробки, наспех затолкал его обратно и плотно закрыл крышку.
Это определённо было тем самым «худшим», которого он опасался. Это было совершенным безумием! Но просто не могло быть правдой. Не могло. Это у него, наверное, совсем поехала крыша. А Юра был нормальным, воспитанным и…верующим! Верующим людям нельзя было становиться сталкерами! Юра не мог следить за ним, как и не мог коллекционировать такие дурацкие вещи! И почему коробка была подписана именно его именем? Почему в ней лежала его ложка? Почему чёртова – прости Господи – ложка?!
Тору зажмурился и, хлопнув себя по лбу, глубоко вдохнул. Успокоиться. Ему срочно нужно было успокоиться!
Наверное, даже святой Николай был шокирован. Должно быть, он тоже считал Юру совершенно обычным парнем, чистым и невинным мальчиком, наивным взглядом смотрящим на высокое пламя церковной свечи. Тору помнил эти глаза и не мог поверить в то, что на него они смотрели как-то иначе.
Он почувствовал, как болью сдавило грудь: заставить себя поверить в увиденное было невозможно. И как нужно было к этому отнестись?
Ему хотелось кричать от обиды, от преданного доверия и непонимания. Он делился с Юрой всеми переживаниями и чувствами, Юра знал о нём всё, знал больше, чем знала родная мать! Тору доверял ему, считал пристанищем безопасности и спокойствия, полагался на него и готов был сохранить дружбу, несмотря на обстоятельства.
Сейчас же он чувствовал, как рушился по кирпичику выстроенный мир, ощущал, как действительность вновь сжималась до плоской безжизненной картинки, в которой не оставалось места для яркого и дышащего радостью Юры.
К Тору возвращалась бесцветная мерзлота. Не та, которую однажды он смог увидеть в Юриных глазах, но болезненная, колкая и ранящая. Убивающая изнутри. Пустая. Тору погрузился в неё в полном одиночестве, впервые не имея рядом человека, способного возложить на свои плечи часть его ноши.
Чувство, от которого он успел отвыкнуть, ощущалось в теле болью и ломотой. Хотелось выбросить свои ноги и руки, перестать мучиться и забыть обо всём, что только что произошло. Тору ненавидел своё любопытство, ненавидел то, что решил открыть злополучную коробку, ненавидел Юру, который занимался чем-то настолько неоправданным и глупым, выглядя при этом совершенно невозмутимо.
Их реальность никогда не сможет быть такой, как раньше. Однако, если Юра жил так многие годы, значит, для него ничего не поменяется? Он будет продолжать ходить по земле и общаться с людьми – и они не заметят в его характере никаких странных особенностей. Юра останется самим собой, всё тем же по-детски непосредственным светом.
В конце концов, он всегда был таким? Разве была его вина в том, что Тору придумал себе идеальный образ и слепо в него поверил? Он смотрел на Юру глазами лишенного родителей ребёнка и стремился к нему, как к недостижимому идеалу. При этом Юра оставался настолько понимающим, родным и близким, что Тору не чувствовал себя недостойным. Ему было комфортно находиться рядом, вместе проводить время и учиться по-новому воспринимать переменчивый мир. Сейчас же он даже не представлял, как будет смотреть Юре в глаза.
Ему определённо нужно было чуть больше времени, чтобы разобраться в себе и принять случившееся как данность. Как вновь посмеявшуюся над ним судьбу.
Телефон завибрировал на столе. На экране всплыло уведомление: Юра заботливо спрашивал, что нужно купить домой. В их общий дом. Будто ничего не произошло. Будто ничего и не происходило всё время, на протяжении которого Тору – честно, без преувеличения, – так часто чувствовал себя почти счастливым.
Он заблокировал экран, так и не открыв сообщение. Юра не подозревал о том, что его секрет был жестоко вывернут наружу. И причин ненавидеть его стало больше. Только сама ненависть вдруг куда-то пропала. Загорелась ослепляющей вспышкой и так же резко исчезла, оставив после себя лишь едкий запах гари и пепла. Так было всегда, стоило им немного поговорить по душам. Но теперь Тору не знал, когда подобный разговор состоится в следующий раз. Время. Всё должно было решить время. Им обоим нужно разобраться в себе: Юре, наверное, даже важнее.
Вся слаженная работа шла насмарку, когда жизнь начинала приходить в себя. Она уставилась на Тору растерянными и сонными глазами – он не знал, чего следовало ожидать и совершенно не представлял, что нужно было делать.
Тору собрал вещи и, оставив на столе лишь обещанную Юре картину, покинул чужую квартиру. Запах ладана перестал мерещиться ему только на середине пути.
Перед глазами всю дорогу стояло жёлтое пятно небрежных мазков. Казалось, где-то в идущей навстречу толпе он видел взлохмаченную светлую макушку.
