Вокари Ли
Длиной в неизвестность
Шаг тридцать девятый. Наше последнее Вечное Лето
– Ну вообще, – Юра прокашлялся и сделал глубокий хриплый вдох. На секунду Тору напрягся, но вскоре беспокойство растворилось в оттенках голоса. – Я тебе про осознанные сны говорил уже. На самом деле, я сам не знаю, как это произошло, но, в общем, я научился управлять снами. Сначала своими: настроением, цветом, формами и прочим. Там даже локации настраивались, и я целые города строил. Ну мне уже тогда не по себе было, хоть и весело. Сам себе хозяин, делаю, что хочу, но какое-то чувство всё равно странное. А потом я и на других переключился. Не знаю, как. Просто однажды подумал о том, что было бы здорово с кем-нибудь так встретиться. И получилось. Крис. Я писал в дневнике. Он, кстати, из Канады и был, кажется. Но не подумай ничего такого, это просто совпадение. Но мы не могли разговаривать, всё было сплошной тишиной и скукой. И никакие локации не получались. Я думал, что потерял контроль, но потом попробовал как наедине с собой что-то в голове покрутить. И покрутил. Накрутил, в итоге, это стекло идиотское, но сразу всё стало слышно. Потом понял, что стекло реально нужно, там с энергиями что-то во время контакта двух подсознаний из одной сферы происходит. А с локациями так и не получалось. Потом я ещё с кем-то встретился так. Но не со всеми можно. Я потом уже понял, что таких, с кем получалось, мало. Не больше сотни, наверное, но всех я и не пробовал, – Юра шумно глотнул, – чай такой вкусный нашёл. Я потом фотку скину. Так вот, – продолжил он, – и вот так вот я общался. С Крисом больше всего, привязался прям. А потом Крис пропал резко. И до него вообще никак нельзя было достучаться. Умер, наверное. Да, думаю, умер, – в голосе Юры промелькнула едва уловимая печаль. – И я стал общаться с остальными, но было скучно до ужаса. И даже прикоснуться нельзя было. А ещё я стал понимать, что эта штука не универсальная, поэтому никаких фантазийных штук. Только подсознание. Причём, получается, только моё подсознание, потому что ни у кого не получалось создавать. У меня тоже не всегда, иногда приходилось договариваться с подсознанием на совсем безумные вещи. Мне тогда это ерундой казалось, потому что малолеткам всё время жить скучно. Теперь бы я уже по-другому действовал, но всё равно всё происходит вовремя и своему подсознанию я благодарен – это всё-таки действительно большой труд. Даже от тебя я максимум картин добился. Ну вот поэтому на английском общаться приходилось, благо, я его неплохо так знал. Потом тебя встретил. А дальше ты уже знаешь.
– То есть, – предположил Тору, – ты создал Вселенную снов?
– Типа того.
– То есть я сейчас общаюсь с Богом? – удивился Тору. Нет, ему определённо понадобится гораздо больше времени, чтобы всё осознать. Юмэ рассказывал о некоторых принципах работы Вселенной снов, но этого было мало.
– Нет, – твёрдо сказал Юра, – Бог один. Можешь верить, можешь нет, но я только по Его образу и подобию. Просто, так сказать, прокачался. Так каждый может. Мы все из одного теста, а Бог может творить. И мы, как дети Его, можем.
– Получается, каждый?
– Не знаю насчёт сейчас, но в будущем, – тепло усмехнулся Юра, – в будущем все смогут, наверное.
– В следующей жизни создам ещё один Дримленд, – в ответ улыбнулся Тору, – и мы снова будем там. Я бы вообще не просыпался.
– Знаешь, почему люблю общаться с тобой? – вдруг спросил Юра. – Потому что могу говорить то, что думаю, а ты даже не посчитаешь это религиозным бредом. И вообще бредом не посчитаешь.
– И всё равно не верится, – ответил Тору, забравшись на кровать и закутавшись в одеяло. – Я столько времени был с тем, кто создал мою мечту. Сколько раз ты спасал мою жизнь, знаешь?
– Это всего лишь повод. Ты никогда не хотел умереть на самом деле. Просто ждал перемен.
– Я чуть не шагнул под поезд, – напомнил Тору.
– Мы так часто делаем то, чего не хотим, что я даже не удивлён. Тебе на работу завтра, например.
– Помнишь мой график? – ухмыльнулся Тору.
– Угадал. А сюрприз потом, хорошо? Хотя это уже не совсем сюрприз, но оно важно. Хочу ближе туда, – Тору почувствовал, как на том конце Юра неопределённо махнул рукой, – чтобы уже ни о чём не думалось.
– Хочешь, чтобы я от любопытства умер?
– Да ты так поговорил со мной, что убить мало, – фыркнул Юра и, рассмеявшись, закашлялся, – я теперь тоже какой-то унылый. И дома один, как назло. По Москве скучаю. Сейчас бы в русский парк какой-нибудь. Не верится, правда. Здесь тоже хорошо, но вообще не так душевно. А если с Токио сравнить? Тоже же чувствуешь так?
– Чувствую, – согласился Тору, мыслями находясь далеко от Москвы и Токио. Он, полностью успокоившись и почти осознав всё сказанное, вновь ощутил сковавшую грудь боль. Уже не свою.
У Юры болело. Он молчал, притворялся довольным и даже почти счастливым, но, однажды сняв маску, уже не мог отшутиться и спрятаться за фальшивой улыбкой. Время научило Тору чувствовать боль Юры в её самых тонких оттенках. И сейчас, на расстоянии семи с половиной тысяч километров, он ощущал её особенно острой.
– Тогда ложись спать и высыпайся. Спокойной ночи, дурачок.
– Юр, подожди!
Звонок оборвался, и вместе с ним оборвалась вереница тяжёлых мыслей.
***
Тору решил продолжить Юрин дневник. В его жизни не происходило ничего яркого, но он всё равно почти каждый день вписывал в блокнот хотя бы несколько предложений. Отмечал он, в основном, внутреннее состояние, часто ограничиваясь короткими: «Грустно. Скучно. По-прежнему», «Одному всё больше невыносимо». Тору казалось, что идеей продолжить чужие мысли он испортил всё, что было написано раньше. Однако пролог Юры, в котором он назвал дневник «Их историей», отчётливо давал на это разрешение. Если в блокноте действительно была написана их история, то почему он не мог дописать её до точки? До самого конца и последнего вздоха.
«Давай не забудем друг друга», – уже сейчас Тору был уверен в том, что не сможет забыть связавшие их моменты.
Но если он продолжит в том же духе, то блокнота ни за что не хватит! Юра писал только о самом важном, а Тору тратил страницы на всякие глупости, теряя саму идею дневника. Разве их история, начавшаяся ещё в юности и до сих пор тянущаяся сквозь время и города, могла состоять из такой бессмыслицы? Однако что-то, исходящее из самой глубины души, подсказывало Тору, что он всё делает правильно.
«Ничего не происходит. Всё прошлое счастье кажется каким-то фальшивым. Неприятно писать это среди страниц, где Юра стойко переживал смерть отца и, – Тору обильно зачеркнул написанное чёрной пастой, – но я напишу. Потому что мои мысли тоже часть нашей истории».
Своё состояние Тору мог отличить от последней депрессии. То, что происходило сейчас, больше было похоже на скуку или подходящую к пику апатию. Ему ни в коем случае не хотелось умереть – особенно: нарушить данное Юре обещание – и при этом ничего не хотелось делать. Просто ничего – его жизнь превратилась в кардиографическую изолинию.
Пока в одну из ночей Тору не оказался в до боли знакомом месте.
Он несколько раз оглянулся, зажмурился и снова открыл глаза. Пейзаж оставался по-прежнему неизменным. Дримленд. Этот пейзаж был не чем иным, как давно потерянным Дримлендом.
Несколько минут Тору, не веря своему больному и помутнившемуся восприятию, стоял на месте и рассматривал открывшиеся виды: всё выглядело точно так же, как много лет назад: виднеющиеся из-за горизонта горы, голубое небо с редкими перьевыми облаками и поблескивающий вдалеке ручей. Тот самый, вдоль которого они с Юмэ на велосипедах ехали посмотреть на ночное небо.
Тору упал на колени и плавно пропустил между пальцев мягкую зелёную траву. Кожу обволокла утренняя роса, он приник к земле щекой и почувствовал, как на лице распустилась улыбка. Родная земля. Родная трава. Родной и самый близкий Дримленд.
Вечное лето. Вечное лето Дримленда приняло его касание и ответило почти невесомыми поцелуями прохладного ветра.
Тору открыл глаза и, перевернувшись на спину, широко раскинул руки. Он вдруг осознал, что смеялся. Смеялся так звонко, как никогда прежде: смех лился изнутри, пронизывал пространство и оставался где-то среди бегущих в вечность облаков. Тору гладил и целовал покалывающую кожу траву, обнимал редкие цветы и благодарил мир за долгожданную встречу.
Тору замер, всё ещё сжимая в руках податливые стебли. Если Дримленд был творением Юмэ, то значило ли это..?
– Я могу считать, что сюрприз удался?
Тору оглянулся, услышав позади знакомый голос. Он несколько секунд в растерянности смотрел на улыбающегося Юмэ и, вскочив на ноги, бросился к нему в объятия.
– Ай, – покачнувшись, Юмэ едва устоял на ногах.
– Подожди, – вдруг отпрянул Тору, – я только сейчас понял. Стекло.
– А, это, – махнул рукой Юмэ, будто не придав этому никакого значения, – мы встретились и даже касались друг друга. Теперь в стекле нет никакого смысла. Наконец-то ты видишь меня нормально. На таком фоне я красивее?
– Ты везде хорош, – уверенно ответил Тору.
– Как ты вообще привязался к кому-то, не видя даже лица?
– Эй, – он слегка толкнул Юмэ , но тот неожиданно поддался и упал на траву, утянув Тору за собой, – ты ко мне только из-за внешности привязался?!
– Стал бы я тебе написывать и названивать? – возмутился Юмэ, тыкнув локтем ему под рёбра. Тору засмеялся, дёрнувшись от щекотки. – Стал бы, а? Хочешь сказать, что ты красивее Киры?
– А ты хочешь сказать, что нет? – нарочито обиженно спросил Тору, перекатившись и нависнув над Юмэ. Тот с благодарностью выдохнул и перестал щуриться, прячась от солнечных лучей.
– Я плохой ценитель мужской красоты, – Юмэ выглядел растерянным и…милым? Тору не мог подобрать других слов, чтобы описать его смущённое лицо. – Но ты, наверное, похож на самурая.
– Ты покраснел?
– Это солнце, дурак, – Юмэ скинул его с себя ощутимым толчком в плечо.
– Жёлтое солнце, этот дурак, называющий меня дураком, говорит, что краснеет от твоей желтизны, а не из-за того, что считает красивым своего лучшего друга.
– Да замолчи ты уже! – Юмэ кинул в него небольшую горсть земли. Тору рассмеялся, в ответ кинув в Юмэ траву.
– Так хорошо не переживать о червях всяких и пауках, – он расслабился и закрыл футболкой лицо. Солнце больше не обжигало кожу, а растянувшаяся перед глазами темнота добавляла спокойствия. – Буду лежать так весь день. И ты мне не помешаешь.
– Не видел меня так давно и будешь валяться с закрытым лицом? Если хотел показать мне свой пресс, то я заценил, – посмеялся Юмэ, садясь и шумно потягиваясь. – А жуков я совсем убрал, да. Помню, как ты визжал из-за них раньше.
– Спасибо, не-ценитель мужской красоты, – довольно улыбнулся Тору.
– Да хорош тебе. Даже на наш дом не посмотришь? Не соскучился?
Тору тут же вскочил, едва не запутавшись в растянувшейся футболке.
– Хочу!
– Тогда пойдём, – Юмэ помог ему подняться, а Тору заметил, насколько непривычно было касаться его руки в Дримленде. Кожа Юмэ даже не казалась сухой и бледной, он выглядел обычным, нормальным, человеком. Будто между ними не было расстояния, времени, разлуки и смерти, смотрящей на пространство пустотой глазниц.
Юмэ так и вёл его по зелёному полю, не говорил ни слова, позволяя услышать журчание ручья и пение редких птиц.
Больше всего Тору боялся, что в этот момент Юру разбудят и Дримленд исчезнет вместе с Юмэ и дорогими сердцу воспоминаниями. Он боялся упустить момент, которого ждал многие годы, находясь в плену счастливого прошлого.
Тору до конца не мог проверить в то, что сейчас Дримленд был настоящим, что Юра так легко исполнил его самое заветное желание. Чудо новогодней ночи, наконец, начало сбываться. Лучший год. Самый лучший в его жизни, несмотря на боль и пережитые невзгоды.
Юмэ остановился, обошёл сзади и плотно закрыл его глаза тёплыми ладонями. Тору рефлекторно вздрогнул и попытался убрать руки от лица – отсутствие возможности видеть заставляло думать, что мимолётное счастье осталось позади и он вот-вот вернётся в духоту московской квартиры. Тору вцепился в пальцы Юмэ и потянул вниз. Тот позволил свету скользнуть под ладони, давая привыкнуть к темноте.
– Доверяешь?
– Всегда, – кивнул Тору, опустив руки и глубоко вдохнув.
– Я всё контролирую. Не Бойся.
Юра не раз доверял ему. Юмэ доверял ему. И он доверял в ответ.
Они шли медленно – под босыми ногами шуршала трава и проминалась податливая земля. Вскоре Тору осмелился и зашагал увереннее – Юмэ осторожно направлял его в нужную сторону, позволяя задавать удобный темп. Где-то внутри себя Тору почувствовал импульс открыть глаза. Он тяжело сглотнул, боясь в очередной раз всё испортить.
– Рано, – Юмэ заметил его волнение и поспешил успокоить, – но почти пришли. Я скажу, когда можно.
Тору готов был послушаться и поддаться. Сейчас он чувствовал себя особенно беззащитным и уязвимым – его движения, настроение и желания направлялись и тонко воспринимались другим человеком. В этом было что-то по-своему прекрасное: отпустить контроль, к которому он был так привязан в реальности, и позволить порыву вести себя в известном, но всё равно таинственном направлении. Тору был почти лишён одного из органов чувств, поэтому принятие, с которым он и раньше подходил к Юмэ, ощущалось совсем иначе. По-новому и удивительно приятно. Он как никогда понимал, что испытывал Юра, впервые решившись ему довериться. Ему в самом деле было страшно. И в самом деле хорошо.
– Волнуешься, – заметил Юмэ, – понимаю. Но так даже интереснее. Ты уже насмотрелся, теперь почувствуй всё кожей. Трава ноги щекочет. А ветер треплет футболку и волосы.
Тору коротко кивнул и попытался расслабиться.
– Кстати, – добавил Юмэ, – помимо того, что тут нет всяких жуков и острых камней, тут ещё и боли не чувствуешь. Вернее, чувствуешь, но можно отключить, если в реальности при этом не больно. Но тут и твоё подсознание должно поработать. Здесь даже лучше, на самом деле. Пришли, – он плавно опустил руки, позволяя глазам медленно привыкнуть к нарастающей яркости.
– О Ками-сама, – выдохнул Тору, смотря на возвышающийся над ним дом, – Боже…
Воспоминания нахлынули волной и погрузили его в глубину беззаботных и счастливых лет. Всё тот же сад. Всё тот же дом. На стенах по-прежнему висели его картины. В воздухе до сих пор пахло прошлым. Далёким и светлым прошлым, в котором не было места прощаниям, разочарованиям и отчаянию. Только голубое небо, зелёная трава, колышущий занавески ветер и с упоением рассказывающий об устройстве Дримленда Юмэ. Уже без стекла. Смог бы Тору, ложась спать в одну из обыкновенных токийских ночей, поверить, что когда-нибудь сбудутся все его желания?
Он бегом поднялся на второй этаж и с разбега прыгнул в объятия мягкой постели. Если Юмэ действительно контролировал здесь каждый листочек и каждую щепочку скрипящего пола, то Тору готов был расцеловать его в благодарность за возвращённую беззаботность детства.
– Вечером к обрыву? – Юмэ остановился в дверном проёме и с улыбкой смотрел на его ликование.
– Хоть на край земли, – ответил Тору, оборачиваясь в воздушное одеяло. – Боже, Юмэ, это невероятно!
– Юра.
– Что?
– Назови меня по имени, – попросил Юмэ, подойдя ближе.
– Тебе не нравится? – удивился Тору. В Дримленде называть Юру «Юмэ» было гораздо привычнее.
– Назови, – настоял Юмэ, садясь рядом.
– Юра, – согласился Тору. – Спасибо, Юр. Правда. Я не знаю, я… Я думал об этом почти всё время, но точно каждый день. И каждую ночь, – он заметил на себе вопросительный взгляд, – почти каждую ночь я надеялся снова здесь оказаться. Я думал, что ты забыл про меня! Я даже когда-то подумал, что ты умер! Или что для тебя наше прошлое совсем ничего не значит. А ты вот как, оказывается. Если ты не сказал сразу, значит, были причины, да?
– Были, – кивнул Юра, – какой ты догадливый.
Тору наивно ждал объяснений, но вместо этого Юра лёг рядом и пристально на него посмотрел – и взгляд бросил такой же, как в аэропорту. Без сожалений.
Тору доверился этому взгляду, как доверился рукам и внутренней силе. Здесь, в созданном ими доме, не было ни страха, ни боли, ни мучений выбора. Тору отдавал себя этому ощущению без остатка, отдавал так, что не оставалось места для недосказанности и незавершённости. Без сожалений.
Счастливые и разморённые жаром солнца, они лежали в кровати до наступления вечера. Солнце розовело, краснело, наливалось смущением и страстью, а после, истощённое долгим и ярким свечением, темнело и медленно падало за горизонт.
– А ведь когда-то, помню, ты боялся лежать со мной в кровати даже через стекло.
– Какой-то символ непринятия, – задумался Тору, – стекло это твоё.
– Наше стекло, – исправил Юра, – теперь мы всё приняли, наверное?
Улыбнувшись, Тору кивнул.
Каждый думал о чём-то своём, а может, не думал вовсе. До окончания ночи оставалось, по ощущениям, всего несколько часов. Тех же часов, что ещё вчера проходили в одиночестве и тоске. Какой удивительной была жизнь! Тору боялся не успеть насладиться совместным временем и цеплялся за каждое мгновение так, будто оно было последним. Будто он в самом деле видел Юру в последний раз.
И даже понимая, насколько глупыми были лезущие в голову мысли, он не мог им противиться. Находящийся на грани эйфории Тору всё равно проигрывал взбунтовавшемуся сознанию. И вновь ни о чём не жалел. Это сознание, непослушное и возбуждённое, порывистое и гибкое, позволило ему быть здесь и своими глазами видеть ожившую сказку.
Небо рассыпало звёзды по ткани потемневшего платья и обнажило серебрящийся диск луны.
Тору и Юра спустились вниз – стоять на ногах после часов, проведённых в кровати, было тяжелее обычного. В голове до сих пор слышались отголоски тёплого разговора, а на волосах ощущались прикосновения перебирающих их пальцев.
Юра взял велосипеды. Всё те же велосипеды, что и много лет назад, с по-прежнему низкими сиденьями и рамами. Тору некоторое время смотрел на простенький механизм и задумчиво поглаживал руль.
– Я, наверное, скажу это сейчас, – Юра ловко запрыгнул на велосипед и закрутил педали так быстро, что Тору едва удавалось расслышать его из-за стремительно увеличивающегося расстояния. Он боялся, что Юра, подобно солнцу, исчезнет за горизонтом и никогда не вернётся в покинутый временем Дримленд.
– Будь готов к тому, что видишь Дримленд в последний раз.
Его слова прошлись по спине мурашками и вошли под ребро острием ножа. Тору ускорился, крутя педали настолько быстро, насколько позволяли силы. Он пытался угнаться за неуловимым и понимал, что сейчас, в тишине уснувшей природы и тускнеющем лунном свете, не успевал.
– А если солнце зашло, то у нас не больше двух часов, – крикнул Юра. Его голос рассёк тишину, навсегда впитавшись в вечную землю.
Тору не замечал перед собой пейзажа, не замечал пространства, которому несколько часов назад горячо клялся в любви и верности – он видел лишь светлую макушку, к которой мчался, едва собирая силы.
Два часа. Поезд, аэропорт, пять часов до заветного сообщения. Всё повторялось, события делали петлю и возвращались к истоку: он снова здесь, в Дримленде, ехал к обрыву, с которого начиналась новая жизнь. Рядом с Юмэ. Нет. Рядом с Юрой. И без стекла, делящего их миры на два.
Теперь мир был один, общий и одинаково близкий. Если бы он мог догнать его, если бы…
Шумящий ручей, камни и размывшаяся водой земля, пристальный взгляд луны, смеющиеся звёзды и плачущее из-под земли солнце – пейзажи сменяли друг друга, Тору узнавал в них совсем юного и наивного себя.
Он рисует невнятные образы. Видит первые сны.
Видит Юмэ. Видит Танаку Иори. Видит Ойкаву Юити и Мисаки Рин. Теряет Танаку Иори. Теряет Юмэ.
Теряет любящего отца. Встречает Юру. Все прошлые потери меркнут в свете его сердца. Вновь обретает Юмэ.
Аэропорт. Сны. Теряет Юру. Река и чёрная глубина.
Тору вздрогнул, поэтапно увидев свою жизнь в затенённой зелени вечного лета. Она показалась ему такой же незначительной и жалкой, как стопка потёртых карточек неудавшегося фотографа.
Тору был уверен, что видел больше, чем было нужно, но спрашивать Юру не было времени. В другой раз. Когда-нибудь он обязательно спросит.
Они добрались до обрыва, по ощущениям, за считанные минуты. Устало отбросили велосипеды и, подойдя к краю, сели на тонкую пластинку твёрдой земли.
– Я не ответил тебе, – напомнил Юра, восстанавливающий дыхание рваными вдохами, – теперь и поговорить можно. Я не сказал сразу, потому что хотел, чтобы ты ещё раз стал моим другом, только уже взрослым и более сознательным. Я, наверное, виноват перед тобой, потому что сразу узнал и всё понял. И перед тем виноват, что ты так долго трепал себе нервы. Но мне правда хотелось. Иначе я бы до сих пор считал, что мы общаемся только из-за твоей больной тяги к прошлому. Но ты принял моё новое настоящее, после смерти отца и прочей случившейся грязи. Я боялся, что ты не поймёшь правильно, хотя верил в то, что поймёшь. И не ошибся. Вот что-то, а ошибаюсь я редко, особенно насчёт людей. Теперь же всё хорошо? Я спокоен, что твои чувства искренни, а твой ненаглядный Юмэ, – он пригладил растрепавшиеся волосы, очевидно смущаясь, – сейчас сидит на всё том же краю земли и уже без стекла, которое тебя наверняка бесило, обсуждает скучную взрослую жизнь. Мы не этого ли боялись? – Юра усмехнулся, перевёл взгляд в небо и тыкнул пальцем куда-то в его черноту. – Кассиопея. Мне кажется, всё в итоге сложилось лучше, чем могло бы. Думаю, можно считать, что мы исполнили наши глупые детские мечты.
– Я сегодня снова почувствовал себя настоящим, – выдохнул Тору.
– А я себя – мотыльком.
– До сих пор не представляю, насколько невероятный твой ум, раз создал такое.
– Мелочи, – отмахнулся Юра, – не думай об этом. Просто смотри и запоминай. Мне нравится чувствовать, что я сделал всё возможное. Так спокойнее и не приходится ни о чём лишнем думать. И дышится легче.
– Если ты хочешь знать, – нерешительно начал Тору, – ты для меня сделал больше, чем кто либо. Серьёзно, никто и никогда не делал столько. Одной этой ночи хватило бы, чтобы доказать.
– Взаимно? – невесело улыбнулся Юра. Тору сразу считал грусть в выражении его лица, но предпочёл промолчать и дождаться лучшего момента.
– Не хочу, чтобы время кончалось, – добавил он.
Юра неопределённо кивнул и, вопреки ожиданиям, не сказал ничего про «всё происходит вовремя». Наверное, сейчас слова потеряли всякий смысл, растворившись в быстром течении реальности, где время с самого начала играло против них.
– Я счастлив, – интуитивно сказал Тору, – сейчас сидеть здесь и не думать о быте, учёбе и работе. Я, наверное, вот так вот и нашёл то, что важно. Я и за прошлое-то держался, потому что думал, что именно там когда-то оставил то самое. А потом понял, что там не было никакого того самого. Потом искал, когда с Кирой общаться стал. Тоже показалось, что нашёл. А потом – поезд и полторы минуты до шага. И ты спасаешь. В последний момент же, как в фильмах. Я ещё на вечеринке думал, на самом деле, а потом, когда ты пощёчину мне дал…тоже думал. Ни в друзьях, ни в таблетках того самого не было. Психиатры ещё Бога иногда советуют, я и пытался. Тоже подотпустило, а потом по-новому всё. По кругу, как хомячка размотало. И я всё не знал, куда прийти, чтобы взять, наконец, то самое. А оно само пришло, вот так просто и неожиданно, как будто сковородкой по голове дали. Ещё весной пришло, кажется, но осозналось сейчас. А без осознания нельзя стать счастливым, потому что всегда не хватает чего-то важного. Твой Бог, Юр, прав был. Всё так и есть. А я поздно понял.
– Всё всегда… – начал он.
–…происходит вовремя? – закончил Тору.
– Конечно. Понял же в итоге. Что понял-то?
– Что у меня есть то самое. И что Бог есть любовь.
Юра коротко усмехнулся и затих, не переставая улыбаться.
Тору долго смотрел на его лицо, пытаясь сохранить его как последние объятия исчезающего Дримленда. Улыбка Юры была кульминацией – взрывом, знаменующим последние мгновения жизни Вселенной.
Создатель прощался со своим Творением – Тору оставалось лишь в тишине наблюдать за их молчаливым диалогом.
Когда Юра вернулся в реальность и его лицо вновь обрело привычное выражение, Тору продолжил:
– Если я больше действительно никогда не увижу Дримленд, то не буду сожалеть об этом. Оно самое внутри, поэтому на этой земле я оставляю только воспоминания.
– Дримленд уйдёт в вечность и миллионы световых лет будет хранить память о нас.
Тору кивнул. Всё самое важное уже было сказано молчанием Юриной улыбки.
– Будем закругляться?
Тору секунду посмотрел в его глаза и, найдя в них след приятной тоски, одними губами прошептал что-то, что навсегда останется загадкой для не знающего японского Юры. Второй раз. Тору говорил это второй раз за жизнь.
– Спасибо, – уже по-русски повторил он.
Юра обнял Тору, позволив последний раз уткнуться в своё плечо в окружении вечного лета.
