Вокари Ли
Длиной в неизвестность
Шаг сороковой. Вдох. Неизвестность. Кассиопея. Я, наконец, свободен
На следующее утро Тору почувствовал себя воскрешённым. Тело двигалось плавно, воздушно и легко, будто в одно мгновение очистилось от висевшего на нём груза. Тору видел себя чистым ребёнком, только-только родившимся на свет из объятий пушистого белого снега и переливающейся над горизонтом радуги. Внутри не осталось места для страха, сомнений и домыслов – все они растворились в нежности навсегда ушедшего ночного пейзажа. Тору по-прежнему трепетно хранил его в глубине подсознания, но теперь, когда он потерял надежду на новую встречу, память не приносила тяжести. Его не тянуло назад, к мягкости тёплой постели, прячущемуся за горизонт свету и прикосновениям росистой травы. Тоска по яркости звёздного неба не причиняла боли, оставляя после себя лишь почти невесомое послевкусие расставания.
Тору пожелал матери доброго утра и не разозлился на уже ставшие дежурными вопросы. Они показались ему по-доброму забавными и, в какой-то степени, милыми – наверное, мать и вправду не умела проявлять заботу иначе.
Неожиданно для самого себя Тору крепко её обнял. Возможно, это не помогло ему загладить вину за недопонимания прошлого, но внутренний голос подсказывал, что он двигался по правильному пути.
Она, казалось, была не меньше удивлена: несколько мгновений стояла неподвижно, а потом обняла Тору в ответ. Он почувствовал, как быстро забилось её сердце и как замерло дыхание. Должно быть, так ощущалось наконец достигнутое взаимопонимание: без лишних слов, без попыток начать пустой и неискренний разговор, без беспокойства и детских обид. В конце концов, Тору давно вырос и матери рано или поздно придётся признать в нём отдельную, в чём-то независимую и своенравную, в чём-то – имеющую право на ошибку и слёзы, в чём-то – наивно-счастливую, но по-прежнему любимую личность.
«Подумать только, – едва слышно проговорил Тору, – нам понадобилось больше двадцати лет, чтобы друг друга понять».
Мать коротко усмехнулась и погладила его по спине. Тору решил, что может считать это ответом.
В середине дня, когда беспощадное жаркое солнце обжигало кожу, едва касаясь оконного стекла, Тору перечитал их историю. Сейчас, в состоянии полного умиротворения, из которого его не могли вывести даже воспоминания, мысли Юры казались ему ещё более близкими. Он пропускал их через себя, позволял тонкой ниточке, ведущей в далёкий Торонто, касаться сердца и сплетаться в нём в витиеватые узоры.
Тору ни о чём не жалел, а историю, недописанную, недосказанную и ещё непрожитую, воспринимал как лучшее, что случалось с ним за многие годы. Его не покидала мысль о том, что и сам он был одним из Творений Юры.
Юра создал его вместе со Вселенной снов, подобрал жалким и не знающим себя наивным мальчиком, не понимающим смыслов и живущим по инерции чужих наставлений. Юра долго, ненавязчиво, плавно и бережно вкладывал в него то, что считал важным и ценным; он слепил Тору из обрывков прошлого, искр будущего и рутины настоящего, превратив невзрачного и обречённого ребёнка в решительного и знающего себе цену мужчину.
Прочтя дневник, Тору посмотрел в зеркало: сейчас в каждой черте лица он видел произведение искусства, совершенство линий и удивительную точность Создания. Пытавшись передать Высший смысл в своих абстракциях, Тору упускал то, что Юра уже заложил в него Высшее, вшил во внутреннюю программу, сделал центром и основой всего существа – в тот самый день, когда они впервые оказались перед безмолвием матового стекла.
Тору потратил на безуспешные поиски так много времени и сил, но, благодаря Юре, наконец-то нашёл то, что так долго искал. Нашёл то самое, потерянное среди стремительно бегущих лет. Нашёл и не отрываясь смотрел на него, до сих пор до конца не веря в свою удачу.
**/**/****
«Наконец-то счастлив»
Он закрыл дневник без чувства незавершённости. В этот раз он был честен с самим собой.
Солнце незаметно потухло, уступив место вечерней прохладе. Тору накинул на плечи Юрину кофту – белую-белую, что среди темноты делала его подобным светлячку, случайно забредшему на ещё пышущие жаром улицы.
Он оглядывался по сторонам, но не чувствовал даже тени тревоги. Ладони были тёплыми и сухими, ноги твёрдо наступали на землю, а мысли пребывали в покое тихого созерцания. Он шёл по улицам, держа за руку долгожданную свободу.
Его мечта пройти по пути, не оглядываясь на чужие предрассудки, наконец, становилась реальностью.
Тору шёл мимо улыбающихся ему людей: за всю прогулку он, казалось, не встретил ни одного хмурого лица. Юра тоже не понимал удовольствия среди красивых пейзажей и душевной атмосферы Москвы ходить обиженным на жизнь понурым истуканом.
Вспомнив Юру, Тору заулыбался тоже. Определённо хороший день. Первый из тех, в котором ему было совершенно не о чем жалеть.
Он поднял голову, попытавшись найти Кассиопею среди пробивающихся сквозь темноту звёзд. Созвездие скрылось за дымчатыми облаками, вдруг перекрывшими небесное одеяло. «Ну и пусть», – ничуть не расстроившись, подумал Тору. Ветер плавно обдувал кожу, развеевал духоту летней ночи и вёл за собой россыпь мурашек – о чём ему было переживать?
Издалека показалась позолоченная верхушка храма. Тору присмотрелся, узнав в ней что-то знакомое и будоражащее душу: конечно. Именно в этот храм он пришёл, впервые познакомившись с Ниной Юрьевной.
Недалеко будет мост. Тессинский мост, с которого Юра любовался видом просыпающейся Москвы, будто впервые смотря на мир с превышающей его собственный рост высоты. Тору безвольно последовал за прошлым, схватился за холодную кисть, сжал в ладони цепкие пальцы и растворился в объявших его воспоминаниях. Он, в самом деле, нашёл то самое. И уже не мог потерять.
Безлюдный пейзаж смотрел на него Юриными глазами: в чёрной воде Яузы на фоне расцветающей жизни плескалась не знающая жалости, страстная и горькая смерть.
Тору легко перебрался на противоположную сторону ограждения. Холодные прутья больно впились в ладони нарастающей остротой. Пальца коснулось что-то едва ощутимое и хрупкое. Тору присмотрелся, заметив на себе мотылька: тонкие крылья вздрогнули и, поддавшись влажной летней прохладе, взмыли вверх. На коже сохранилось ощущение мягких и нежных лапок.
Он шагнул вниз, проводив мотылька взглядом и тенью улыбки. Под ногами провалилась земля. Под ногами не было земли.
Чёрная вода податливо приняла погасшую в его груди боль. Тору рефлекторно потянулся к поверхности, но ласкающий холод объял напряжённые руки – он полной грудью вдохнул подаренное ему избавление. Лёгкие горели, сопротивлялись и выталкивали наполняющую их черноту. Река тянула к себе, забирала страх, сомнения и невыплаканные слёзы, забирала непрожитые дни, недомолвки и нерешительность и погружала его, очищенного чёрной водой, на дно. На периферии сознания раздался глохнущий колокольный звон.
Тору принял покой каждой клеточкой сопротивляющегося тела.
Чёрная вода поглотила его без остатка, позволив ещё раз – последний раз – почувствовать себя Созданием.
Река, обдуваемая усилившимся ветром, покрылась мелко бегущей рябью мурашек. Создатель простился со своим Творением.
За семь с половиной тысяч километров от Москвы Юра Кирсанов сделал свой последний вдох.
Дымчатые облака рассеялись, обнажив прорезавшуюся из небесной темноты улыбку Кассиопеи.
