Вокари Ли
Длиной в неизвестность
– Юра, он же ещё ребёнок! – ещё громче воскликнула Нина Юрьевна. – Юра, это же преступление! Как же так, Юрочка…
– Здравствуйте, Нина Юрьевна, – боязливо начал Тору, – я Акияма Тору, я совершеннолетний, и мы с Юрой просто хорошие друзья. Это… недоразумение, наверное.
– Да какое же тут недоразумение, дитя? – она оставила Юру и шагнула ближе к Тору. Дышать стало тяжелее, в нос ударил ещё более терпкий запах ладана. – Что же вы творите, мальчики… Как мне-то жить теперь, что я воспитала…такое! Твои-то родители в курсе? И что говорят? Довольны, что сын в таком возрасте с мужиками в кровати лежит?
– Ма, прекрати, – вмешался Юра, но Тору остановил его на полуслове.
– Нина Юрьевна, – продолжил он, чувствуя, как потеют ладони, – Юра мне вчера очень помог. Он подтягивал меня по учёбе. Я не так давно в России и иногда тяжело. А Юра всегда мне помогает. И я ему тоже, – Тору ненадолго прервался – за спиной зашуршали шторы, – стараюсь, по крайней мере. А потом я ему сказал, что мне бы хотелось познакомиться с православием, потому что Юра всегда так интересно рассказывает. Видно, что для него это многое значит, и я, как его хороший друг, тоже хочу узнать больше.
Тору глубоко вдохнул, заметив, как Юра тихо рассмеялся за спиной у матери. Должно быть, его импровизированная речь со стороны и правда выглядела ужасно комично, но он собирался доиграть представление по новому сценарию. Миниатюра имени Акиямы Тору только начиналась! Юра, смотри внимательнее – будешь жизнью обязан за такое унижение.
Уже на первой фразе о православии Нина Юрьевна расцвела: с её лица пропала злость, а обида и разочарование сменились восторженной улыбкой.
– Он пригласил меня домой, потому что у вас тут много… – Тору нервно пытался вспомнить, как в православных кругах называется религиозная атрибутика, – простите, я ещё иногда не очень хорошо говорю по-русски, – оправдался он. – Ну вот, и мы засиделись допоздна, пока Юра читал мне Евангелие, – Тору надеялся, что сказал всё правильно, несмотря на вдруг прорезавшийся акцент. – А отправлять меня одного ночью он не стал. Мы боялись вас разбудить, поэтому я остался. Юра такой хороший друг, что не смог позволить мне спать на полу. Простите меня, если вышло какое-то недопонимание.
Тору поклонился в привычной японской манере. Казалось, Нина Юрьевна больше не думала на него злиться.
– Да, ма, всё так и было, – рассеянно произнёс всё ещё шокированный Юра.
– А ещё у Юры есть девушка, – вдруг добавил Тору, – Кира. Очень хорошая и вежливая. У неё строгая семья, поэтому они не так часто видятся, наверное. Но они любят друг друга, так искренне, что я и сам восхищаюсь.
Юра смотрел на него и растерянно хлопал глазами. «Вот видишь! – подумал Тору, – учись!» Он чувствовал себя победителем. Ровно до того момента, как Нина Юрьевна снова заговорила.
– Пойдём тогда с нами сейчас, – добродушно улыбнулась она. Шторы резко затихли, и комнату объяла тишина, – у нас утренняя служба скоро. Заодно всё посмотришь, Юрочка тебе покажет и расскажет.
Что? Он?! В храм?!
Юра расхохотался в голос, а Тору едва сдержался, чтобы не отвесить ему подзатыльник.
– Да, Тору, идём, – поддержал он мать, – всё-всё покажу.
– Вот и решили! – довольно воскликнула Нина Юрьевна. – Ты уж прости, что я так грубо. Просто показывают, знаешь, этих ЛБТ…ЛТГ… как их там.
– Да-да, я понял, – закивал Тору, – я вообще против этого всего.
– Да, ма, мы с Тору против, – согласился Юра, – мы за крепкую мужскую дружбу.
Тору смутился и обречённо засобирался. Его сильно клонило в сон, хотелось весь день пролежать в кровати и провести время в объятиях лени, но, несмотря на это, на душе было как-то по-родному тепло. Будто после долгой разлуки вернулся домой, где тебя по-прежнему ждут.
Подстывшие за ночь дороги покрылись инеем, под ногами похрустывала хрупкая корочка льда. Тору шёл чуть позади и иногда, чтобы случайно не потеряться, смотрел на Юрину спину. У куртки, которую ему любезно одолжили, были достаточно тёплые карманы: пальцы почти не мёрзли, касаясь ворсистой ткани.
Тору оглядывался по сторонам, надеясь найти что-то, хотя бы немного похожее на храм.
– Далеко? – спросил он, подкравшись к Юре сбоку.
– Вон там.
Юра небрежно махнул головой куда-то вперёд. Тору присмотрелся и сначала ничего не заметил: многоэтажные дома, фонарные столбы, еле-еле виднеющийся мост. Но позже вдалеке – нет-нет, на вид до нужного места оставалось не меньше часа! – блеснули золотые купола.
– Почему не на транспорте? – едва не хныча от усталости, спросил Тору.
Юра тяжело выдохнул, усмехнулся и посмотрел на него с сочувствием:
– К блаженству души путь лежит через страдания тела, – драматично сказал он, – мама по возможности не пользуется транспортом. Даже если эта возможность в полутора часах пешей прогулки по лютому холоду.
– И ты часто так?
– Каждую неделю, – пожал плечами Юра, – почти каждую.
– Я теперь ещё больше буду тобой восхищаться, – заметил Тору, надев капюшон.
– А ты восхищаешься? – ухмыльнулся Юра.
– Не то чтобы восхищаюсь, – Тору замялся. Лысое дерево вяло затрещало над ухом, – но теперь точно да. Курить так хочется.
– Ну давай, хороший мальчик, закури. Мама тебе расскажет, что это греховно.
– Сигареты в куртке. Перед смертью не накуришься.
– Бросил бы уже.
– Бросил бы, – согласился Тору, – но не бросается. Не удивительно, что ты не куришь – у тебя такая чувствительная мама. Страшно подумать, что было бы, если бы ты вдруг стал атеистом.
– Она бы приняла, – невозмутимо ответил он, – не сразу, но в конце концов. Я бы, конечно, прошёл все круги ада на земле, но, верю, что она приняла бы, хотя, наверное, предпочла бы, чтобы я остался без рук и ног.
Тору кивнул. Юрина искренность оставила на душе горький осадок.
Остаток дороги они провели в тишине, редко прерываемой мучительным Юриным кашлем. Тору каждый раз вздрагивал, вспоминал проведённые в больнице вечера и боялся, что что-то снова пойдёт не так. Но Юра чувствовал себя хорошо и будто совсем не обращал внимания на кашель и иногда возникающую одышку. К лучшему. Пускай не замечает, потому что с его характером заметить означало стоять на пороге смерти.
Потерявшись в своих размышлениях, Тору не заметил, как они подошли к нужному месту. Вблизи храм показался ему ещё более притягательным: несколько минут он смотрел на золотые купола, поблескивающее в свете поднимающегося солнца, и на изящно возвышающиеся кресты, даже иноверцу напоминающие о духовной чистоте. В калитку заходили люди, в основном, женщины в длинных юбках и платках. Тору вглядывался в мелькающие лица, пытаясь понять, что за сила привела их сюда в такой ранний час. Поток прихожан не заканчивался: до службы оставалось несколько минут. В Тору расцветала приятная уверенность, что он оказался здесь не просто так.
Спокойная прохлада приятно освежала лицо, щёки пощипывало встреченным по пути режущим ветром. В воздухе читалось стойкое ощущение благоговения. Сердца всех собравшихся здесь людей бились ради общей цели – даже Юра выглядел совершенно иначе: в его глазах появилась особенная ясность.
Его мать уже зашла на территорию храма, позволив им постоять снаружи вдвоём и прочувствовать атмосферу субботнего утра.
Тору вдруг вспомнил как, по словам Киры, на Новый год Юра ходил на службу с его бывшей девушкой. Он улыбнулся своим мыслям, неловко осмотревшись: постепенно приходящих людей было всё меньше, а шаг их становился всё быстрее и шире. Молодая прихожанка трижды спешно перекрестилась и заскочила внутрь.
Он уставился на свои пальцы, сложив вместе большой, указательный и средний, но потом, заметив Юрин вопросительный взгляд, смутился и опустил руки в карманы.
– Вот так, – Юра медленно перекрестился: его рука плавно двигалась ото лба к животу, затем – к правому и левому плечу, – но ты можешь не делать.
Тору благодарно кивнул и зашёл в храм вслед за ним. Внутри было темно и душно: горели свечи и маленькие лампады, на стенах, расписанных библейскими сюжетами, висели иконы, похожие на те, что он видел у Юры дома. На некоторых из них дерево обрело свойственный древнему искусству рельеф: небольшие трещины и вздутия придавали им большую загадочность.
Всю службу Тору не находил себе места: ему хотелось есть, а урчащий желудок, издающий неприлично громкие звуки, до невозможного смущал. В первые же полчаса у него затекли ноги, но перемещаться по храму между сосредоточеных и блаженных лиц было неловко. Поэтому он просто смотрел на Юру, который, как по команде, крестился и что-то шептал вместе с остальными прихожанами. Тору едва мог узнать в нём человека, способного без труда развеселить даже унылого неудачника. Сейчас Юра, выпрямившись, неподвижно стоял и молился. Он был настоящим мужчиной, взрослым, порядочным и вежливым, готовым безвозмездно открыть своё сердце Богу и людям. Тору восхищался им, чувствуя, что этот восторг вот-вот растрогает его до слёз. Между ними пролегала огромная пропасть, и сейчас она была как никогда заметна.
Тору чувствовал себя лишним и грязным среди невинных и светлых лиц. Ему казалось, что святые смотрели с осуждением, а сам Бог, глядя на него, отвернулся от стыда. Нина Юрьевна приняла его из-за лжи: на самом деле, в Тору не было даже мельчайшей частицы тех качеств, о которых он был вынужден соврать. Разве мог он рассчитывать на то, что к нему отнесутся с пониманием здесь, в уже устоявшемся обществе праведных людей, видящих жизнь в совершенно иных оттенках?
Тору отвёл взгляд от Юры, не желая даже на расстоянии беспокоить его своими мыслями и отвлекать от того, что было для него действительно важно.
Голос священника успокаивал и погружал в состояние, похожее на неглубокий транс – вот почему люди приходили в храм лечить душу. Не вылечиться было нельзя, всё происходило само собой без участия воли или разума.
Он посмотрел на висящую в центре глубокого купола люстру: маленькие стекляшки отражали пламя свечей, создавая видимость яркого, играющего с ветром костра. Тору так увлёкся, что оставшееся время пролетело для него почти незаметно – казалось, прошло не больше получаса.
– Юр, – он подошёл к нему со спины, когда тот ставил свечу на невысокий столик, – меня никогда не смогут принять здесь?
Тору спросил это сейчас, в такой неподходящий момент, когда он легко мог испортить всё даже одной неловкой фразой. Но сердце, приоткрывшееся навстречу чистоте, действовало за него. Тору попросту не мог заставить его молчать.
– Глупости, – отмахнулся он, – меня же приняли.
– Но ты не такой, как я, – возразил Тору, до конца не понимая, что именно имел в виду. – Я же видел, как ты сейчас стоял. Как они все. Так уверенно и…с пониманием того, что делаешь.
– Конечно, как все. Потому что и я, и ты такие же. Мы не бракованные. Вообще никто не бракованный. Нас Бог создал свободными. А те, кто говорит, что в храме принимают только каких-то определённых, ошибаются. Но ошибаются они, а не я, Тору. Они, а не мы.
Тору не знал, о чём говорил Юра. Он запутался в понятиях сразу, как задал свой глупый вопрос. Или, может быть, не такой глупый, раз Юра решил ответить?
– Но мне понравилось сегодня, – сказал Тору. В его словах не было лжи.
– Я рад, если не врёшь, – выходя из храма, Юра случайно коснулся мизинцем его руки. Тору вдруг почувствовал себя увереннее.
Снаружи их встретила Нина Юрьевна. Выглядящая бодрее и счастливее, чем раньше, она сразу пристала к Тору с расспросами. Ему казалось, что кто-то посторонний бесцеремонно вторгается в его душу и вытаскивает её содержимое на тающий снег.
– Ма, ну всё, – смутился Юра, встав на защиту растерянно мямлящего Тору. – Пусть он у нас поживёт?
Тору едва не подавился воздухом. Так просто? Достаточно было назвать себя почти православным, чтобы дать Юре возможность спрашивать напрямую?
– Сынок, я не против хорошей компании, – ответила Нина Юрьевна, – но сейчас так легко проложить себе путь в ад, молодёжь совсем не знает Бога и…
– Мы будем беречь нравственный стержень внутри себя! – уверенно заявил Юра. Как же мастерски он играл и как легко было перепутать искренность с притворством! Но его вера была не такой – в этот раз Тору знал наверняка. То, как Юра вёл себя в храме, не находясь под взглядом матери, невозможно было сыграть. В его сердце был Бог, в которого он – действительно, без нарочитого преувеличения и фарса – верил всей душой. Бог, не считающий его сломанным и, вопреки предрассудкам, не видящий в нём ошибку своего творения. Не-дефектный Тору, едва не покончивший с собой, смотрел на него с уважением.
– Я зайду на работу, – предупредила Нина Юрьевна, – Юра, накорми мальчика, понял?
– Конечно, – кивнул он.
– Там в холодильнике пирог и суп, погрейте только.
– Конечно.
Юра ещё несколько минут получал наставления, прежде чем они смогли уйти.
– Туда, – Юра кивнул в сторону автобусной остановки, – ты не подумай, она такая только при гостях. Ну там про супчики всякие и прочее. Кстати, суп не советую, дрянь полная.
– А звучит вкусно, – мечтательно произнёс Тору.
– Ну вот только после голодовки и захочется, – усмехнулся Юра, – он на одной капусте с морковью. Может, картошка ещё плавает. Одинокая такая, крупная. С глазками.
– С глазками?
– Ну не в смысле глаз, дурак, – Юра легко толкнул его плечом. Тору чуть сильнее толкнул в ответ, – просто чёрные пятна.
– Покажешь? Интересно.
– Хорошо, будем читать Евангелие и рассматривать картошку, – давая обещание, Юра шутливо положил руку на сердце.
– А правда, – согласился Тору, – почитай мне. Я не любил, когда мама читала на ночь, потому что она на меня пялилась.
– Думаешь, я не буду?
– Ты не так будешь, если будешь, – объяснил он. – Ты не тревожный.
К остановке подошёл нужный автобус, и Тору мысленно поблагодарил Бога, к которому по счастливой случайности зашёл в гости несколько минут назад.
– В выходные так мало народу, – Юра довольно сел в кресло, откинувшись на низкую спинку. – Даже дышится легко.
– Иронично слышать это от тебя, – отшутился Тору, надеясь, что Юра не заметил в его голосе некоторую нервозность.
– Дышу, пока дышится, – пожал плечами он.
Какая простая истина была скрыта в его словах!
Вскоре Тору убедился в том, что насчёт супа Юра не врал. Как только содержимое кастрюли оказалось в тарелке, оно уже стало выглядеть подозрительным, а из микроволновки вылезло ещё и противно пахнущим.
– Не думал, что у тебя есть микроволновка, – заметил Тору, – слышал, что это от…от лука…
–…от лукавого, да, – поправил Юра. – Это моя. Мама не пользуется обычно, я при маме тоже. Греем на плите.
Тору многозначительно кивнул. Всё сложнее ему было поверить в то, что Юру в самом деле устраивала такая жизнь. Это было просто невообразимо! Он посчитал бы идиотом любого, кто рассказал бы про жизнь в России двадцать первого века в таком ключе.
Вежливость почти заставила Тору доесть злополучную порцию безвкусной и пресной жижи, но Юра вовремя вылил её в унитаз.
– Какая разница, сразу вылью или ты через пару минут из своего желудка?
– Жалко как-то.
– А меня не жалко? Я бы вообще всю кастрюлю вылил, – ответил Юра. – Мама мясо не ест и не готовит. А мне остаётся друзьям пиццы таскать, чтобы по десятому кругу не слушать про пользу поста.
Тору не нашёл нужных слов, и разговор быстро потух в отзвуках проснувшейся улицы.
Шаг тридцатый. За мной неустанно следят
Тору проснулся посреди ночи от звонка матери. Открыв глаза, он первым делом схватился за телефон и вгляделся в своё тускло-чёрное отражение. Экран уведомлений молчал. Час сорок.
Из-за приоткрытых штор в комнату лился лунный свет: серебристая нежность ползла по полу и одеялу, перебиралась на подушку и невесомо касалась лица. Тору оглянулся: в постели он был один.
Боковым зрением он уловил тёплое свечение: пламя свечи понималось над полкой с иконами. Юра стоял, сложив руки в молитвенном жесте, и едва слышно что-то шептал: его голос плавно вплетался в тишину улиц и растворялся в съеденном темнотой воздухе.
«…помилуй…раба Божьего…»
Пламя вздрогнуло, осветив очерченные позолотой лики. Тору бесшумно повернулся на бок, и, накинув на ухо одеяло, попытался скрыться от преследующего его бормотания. Наблюдать за молитвой было совестно, а от монотонного шёпота за спиной становилось не по себе.
– Я разбудил? – Юра сел рядом – матрац прогнулся и скрипнул.
– Я сам проснулся.
Глаза Юры блестели – в свете луны можно было разглядеть в них тонкую красную сеточку. Ресницы слиплись от влаги и стали ещё длиннее, Тору захотелось смахнуть с них остатки слёз.
– Ты молился, – тихо сказал Тору, сев рядом, – так рано. Или поздно.
– Отец снился, – ответил он, поправив ворот футболки, – попросил.
Юра сжал ткань домашних штанов, отвёл взгляд и тяжело сглотнул.
– Расскажи, – попросил Тору. Юра встал, потянулся и с улыбкой сказал:
– Пойдём на кухню. Мама ещё не вернулась, а есть жутко хочу.
– Юр.
Тору поплёлся за ним. Юра взял со стола заветревшийся кусок хлеба, посыпал его сахаром и надкусил. Полумрак комнаты оттенил скучающий взгляд: Юра безразлично смотрел прямо перед собой.
– Так и будешь молчать?
– А что я должен сказать? – монотонно жуя, ответил он. – Мне нечего.
Он плеснул в стакан сырой воды и шумно отпил.
– Ты можешь рассказать мне. Про отца и…вообще, что хочешь. Вижу же, что тебя гложет. Будет легче, если выговоришься.
Юра ненадолго перевёл на него взгляд, а потом снова уставился в никуда. Остаток бутерброда уныло лежал на столе: крупинки сахара переливались в свете луны. Юра смотрел на него без аппетита.
– В последнее время часто снится, – заговорил он, крутя в руках стакан, – просит молиться. Плохо ему там, наверное. К себе зовёт.
– Плохо, когда зовёт, – ответил Тору, – мама говорила, что плохо и что нельзя с покойниками ходить.
– Глупости, – отмахнулся Юра, – суеверия. Он никогда бы мне не навредил. Первый и единственный сын всё-таки. Со вторым не сложилось, он даже вдохнуть не успел, наверное, маленький такой, синенький. Жуть.
– Вторым?
– Не надо, – Юра в один глоток осушил стакан и рывком поставил его на стол, – туда не надо, правда.
– Юр, – Тору крепко схватил его за запястье и не дал выйти из-за стола, – пожалуйста.
– Руки, – холодно сказал Юра. От металлических ноток его голоса Тору стало не по себе. – Отпусти, – он легко освободился из хватки и всё так же строго продолжил, – спущу с лестницы, и мне будет всё равно на твою мёрзнущую полуголую задницу.
– Прости, – поджав губы, проговорил Тору. Юра, чуть погодя, улыбнулся в ответ. Будто ничего не произошло. Будто этого разговора никогда не было. Тору хрустнул сахарным бутербродом – крупинки мелко заскрежетали на зубах. За стеной по-прежнему горело высокое пламя церковной свечи. Сияние ночи съело отзвуки невысказанных слов – в комнату Тору вернулся в полной тишине.
Весь следующий день он рисовал абстракции под странную музыку. Юра называл её «высочайшим искусством» и, казалось, сердцем проживал каждый такт. Тору же не различал в ней ничего, кроме хаотичных стуков и режущего слух звона, но всё равно терпеливо молчал и старался глубже погрузиться в работу. Всё было так, как раньше. Ночной разговор стёрся из памяти стен и исчерченного паутиной трещин потолка.
К вечеру вернулась Нина Юрьевна, но с её приходом атмосфера в доме не поменялась: время текло всё так же спокойно и размеренно, на душе не было тревоги, а в теле не ощущалось скованности. Тору продолжал рисовать, не беспокоясь о лишних вопросах или подозрениях, он оставался собой, несмотря на присутствие рядом постороннего человека. Чувство было незнакомым, но приятным и воодушевляющим. Отдых от тревоги ощущался блаженством и высшей наградой. Краски на картине стали заметно ярче. Юра подошёл со спины и задумчиво хмыкнул.
– Чего?
– Да вот смотрю и думаю, – ответил он, – на мои плакаты ей плевать. А тут будет всего лишь абстракция. И в интерьер впишется.
– И? – ожидая продолжения мысли, протянул Тору.
– Я её выкуплю.
– Дурак? Нет, – строго отрезал он.
– Да какая тебе разница, я или не я, – возмутился Юра.
– Я подарю, тут немного закончить осталось. И, Юр, пожалуйста, выключи это.
– Что выключить?
– Музыку, – вздохнул Тору. В чужом доме просить включить такую же чужую музыку было неловко и неуютно. – Пожалуйста, – добавил он, постаравшись прозвучать вежливее.
– Тебе не нравится? – удивился Юра, но музыку послушно остановил. В голове загудела приятная пустота. – Могу что-нибудь другое.
– Пусть пока тишина, – ответил Тору, вслушиваясь во вдруг показавшийся особенно мягким голос.
Разве мог он и дальше считать квартиру Юры чужой?
– Закончил, – спустя несколько минут гордо произнёс Тору, – подсохнет – и твоя.
– Хорошо получилось, – заметил Юра, разглядывая работу. – Справа самый классный кусок. Внизу, вот.
– Понял, – кивнул Тору, – это когда ты подошёл.
– Это я, получается? – удивлённо спросил Юра.
– Ты. Только не совсем ты. Твоё свечение.
– Какое свечение?
– Я не могу объяснить, но так ты видишься моим внутренним художественным глазам.
Объяснять Тору не хотел. Юра пожал плечами, сделав вид, что всё понял. На самом деле, он наверняка не понял ничего.
На ночь Юра действительно вслух читал Евангелие. Разобрать можно было меньше половины текста, и Тору иронично заметил, как неприятно иногда было чего-то не понимать. Но он чувствовал, что должен был проникнуться текстом, хранящим в себе божественное откровение, хотя бы потому, что это много значило для Юры.
А Юра, в свою очередь, читал медленно и выразительно – наверное, тоже очень хотел, чтобы Тору проникся и осознал для себя что-то новое.
На душе становилось теплее с каждой услышанной строчкой. Тору не знал, в самом ли деле он мог таким образом познакомиться с голосом Бога, но сейчас, в окружении приглушённого света лампы, отражающегося от глянцевых постеров, голоса Юры ему было более чем достаточно.
