Вокари Ли
Длиной в неизвестность
– Да хоть Пушкина. Я хочу культурно просвящаться, – нарочито пафосно сказал Юра. Тору представил его сидящим перед монитором с моноклем, в цилиндре и чёрном фраке с ласточкиным хвостом. В трусах и зелёных носках – в лучшем стиле Zoom-конференции. Стало смешно. Тору принял позыв, но так и не смог его осуществить: смех застрял в горле и получилось что-то невнятное и совсем не похожее на веселье.
– Хокку?
– Басё?
– Кобаяси Исса.
– Не слышал. Погнали, – Юра шумно втянул воду и сделал большой глоток, снова прокашлялся и затих в ожидании.
Тору прочёл «Мир росы» в оригинале, на что Юра задумчиво произнёс:
– Мне настолько нравится твой японский, что я сделаю вид, что всё понял.
– Как думаешь, роса может бороться за жизнь? – спросил Тору. – Или не за жизнь. Бороться ради борьбы. Может ли быть так, что, как только борьба, даже бессмысленная, прекратится, жизнь сразу исчезнет? И как может исчезнуть жизнь из воды? Как определить, живая перед тобой росинка или уже перенёсшая тысячи смертей и рождений? Смотрели ли на одну из её молекул динозавры?
– Погоди, погоди, – остановил его Юра. – А ты можешь ещё раз? На японском, медленнее.
Тору безропотно ещё раз прочёл строки, будто в самом деле забыв про вопросы, которые успел задать. Юра неуверенно, запинаясь и подбирая похожую интонацию, попытался повторить несколько слов.
– Говори мягче, – подсказал Тору, – так, будто хочешь рассказать маленькому ребёнку сказку.
Юра попробовал ещё раз, но снова прозвучал излишне резко и угловато.
– Ну нет, – выдохнул Тору, задумавшись, – мягче. Как будто ласкаешь любимого человека. Сейчас ночь, подключи фантазию. Ну или память, в конце концов, ловелас.
Он крепче прижал телефон к уху. Тору определённо нравилось чувствовать себя учителем.
– Может быть, в постели я груб и нетерпелив? – он почувствовал, как Юра ухмыльнулся – его ухмылка пробежала по спине мурашками. На фоне послышался едва различимый шорох. Кроткий и невинно-неловкий. Отвлекающий. Тору глубоко вдохнул, прикрыв глаза, и крепче сжал телефон в напрягшихся пальцах.
– С японским нельзя быть грубым, – объяснил он, – иначе будет сильный акцент и…
– А с японцами? – Юра коротко и сдавленно вздохнул. Тору надеялся, что он просто смеётся над ним и его неловкими комментариями. Но Юра определённо не смеялся.
– Я не пробовал с японцами, – Тору сказал первое, что пришло в голову. Мысли спутались. В комнате стало душно.
– Тогда покажи ещё раз, – попросил Юра, перейдя на расслабленный низкий шёпот. Наверное, он хотел спать, а Тору утомил его глупыми разговорами. Но класть трубку не хотелось. Нежелание прерывать звонок было гораздо больше, чем боязнь прослыть бессовестным эгоистом.
Тору медленно повторил строки, чувствуя, как ускоряется пульс. Это не было похоже на паническую атаку. Нет. Совсем нет. Обволакивающее тепло, окутывающее тело, – на мгновение в нём будто снова прорезалась жизнь.
– Боюсь, что мой учитель сегодня слишком мягок, и мне далеко до успеха, – Юра шумно втянул воздух через нос. «Уже зевает, – успел подумать Тору, – какой же я скучный». В трубке что-то звякнуло. Тору до крови прикусил губу.
– У тебя получится, – приободрил он, усомнившись, что получится у него самого. – Просто делай так, как я говорю. Поначалу всё всегда идёт тяжело.
– А потом становится хорошо, – продолжил Юра. Тору прислушался к его потяжелевшему дыханию и своему давно ощутимому стыду.
– Именно так, – согласился он. – Поэтому повтори ещё раз. Плавно. Понимаешь, русский, он сам по себе грубее.
– Зато ты универсален, – заметил Юра, – твой русский не хуже японского. Хотя мягкий японский звучит как-то, – он ненадолго прервался, и в трубке послышались тихие плавные шорохи, – естественнее.
– Мне больше идёт быть мягким японцем? – переспросил Тору. Он повернулся на бок, продолжая плотно прижимать телефон к уху. Он хотел слышать всё: от едва уловимого шороха до скрипа компьютерного кресла. Происходящее отвлекало, вытягивало из мыслей и заставляло ещё хотя бы на мгновение продлить нежное чувство жизни.
– Тебе обязательно выбирать?
– Повтори, – попросил Тору, хватаясь за ниточку, держащую его над пропастью, – ещё раз.
Кобаяси Исса никогда не простил бы ему. Никогда.
Юра повторил успевшие отложиться в памяти строки. Тору, наконец, был удовлетворён и отметил его старания восторженным вздохом. Возможно, из него в самом деле получился хороший учитель.
– Спасибо тебе, – вымученно произнёс Юра. Неужели поэзия могла его так утомить? Какая нелепость. Тору уткнулся лицом в подушку и разочарованно простонал. Каким же он был трусом!
Он коротко «угукнул» в трубку, всё ещё не решаясь прервать звонок. Ему нужно было сказать Юре что-то очень-очень важное, но смелости предательски не хватало.
– Теперь сможешь спать? – спросил Юра, будто почувствовав его замешательство. – Я же всё правильно понял?
– Понял что?
– Ты завтра на парах опять спать будешь, – Юра возмутился, а Тору почувствовал, каких трудов ему стоило промолчать. Губы невольно тронула улыбка. – Спокойной ночи. И про таблетки не забывай.
– Ты…понял, да, – зажмурившись, повторил Тору. – Прости, что побеспокоил так поздно и…спасибо.
– Ерунда. Было лучше дебильного стрима.
Юра первым сбросил вызов, оставив Тору наедине с клокочущим в груди сердцем. Он долго смотрел на затухающий экран телефона, пока, наконец, не погрузился в беспокойный сон.
Они друг друга поняли. В этот раз вместе. Поняли и негласно предпочли молчать – а там и без слов будет понятно.
Может быть, Тору ещё стоило побороться за выбранный путь. А сдаться всегда успеется.
Шаг двадцать третий. Увядшее расцветает в твоих руках
Следующим утром Тору смог по-новому взглянуть на самого себя. Он чувствовал, что может удержать на плечах тяжесть рутины. Хотя бы сегодня. Хотя бы в течение этой недели.
Мать ворвалась в комнату так неожиданно, что Тору успел лишь накрыть одеялом лежащий на кровати мусор.
– Доброе утро. Поешь, собирайся и не опоздай. Я побежала, буду поздно, – дверь закрылась, сквозняк покачнул занавески. Тору облегчённо выдохнул, собрал с кровати салфетки и привёл комнату в порядок. Где-то до сих пор лежали разбросанные вещи, а пыльный подоконник выглядел потемневшим, но сил на большее не осталось. Тору сел на край кровати и в безмыслии полчаса осматривал комнату: пространство больше не казалось захламлённым, поэтому он со спокойной душой собрался в университет, не забыв захватить с собой несколько наспех собранных бутербродов – у него неожиданно проснулся зверский аппетит, который не мог выдержать дурной привычки выходить из дома без завтрака.
Жевать, идя по скользким дорогам, было неудобно и неловко – Тору казалось, что на него смотрят десятки осуждающих глаз. Отвоевав у совести один бутерброд, остальные он сложил обратно в рюкзак. Чужое любопытство утихло, оставив после себя грязные следы.
Как назло, в вагоне пили кофе и аппетитно жевали бургеры. Девушка, держащая пластиковый стаканчик прямо над его головой, заставляла Тору нервничать. Из вежливости или из страха быть обидно испачканным в самом начале дня он уступил ей место. Все мысли занимали лежащие в рюкзаке бутерброды – места не осталось даже для панических атак.
Доехав до нужной станции и выплыв на платформу вместе с несущей его толпой, Тору закрыл глаза на осуждение и разрешил себе съесть злосчастный бутерброд. Сосуществовать с голодом не получалось – Тору не мог вытащить внимание из недовольного желудка.
Может быть, всем действительно было всё равно? На бутерброды, на его внешний вид и на него самого? Скольких людей из толпы он смог запомнить? Девушку со стаканчиком кофе? Он совершенно не помнил её лица. Бутерброд вдруг показался ему гораздо более вкусным.
День обещал быть спокойным, но до омерзительного скучным – как обидно было это осознавать, впервые за долгое время почувствовав себя хорошо. Юра опоздал на первую пару. Сказал, что проспал, и Тору возликовал, убедившись в том, что он тоже умел уставать. Однако позже Юра признался, что просто решил прогуляться пешком, пропустив два подходящих автобуса.
В перерывах Тору даже успел пообщаться с Кирой, сегодня выглядевшей ещё более счастливой, чем обычно. Как оказалось, её отец открыл несколько новых филиалов клиники и в честь этого устраивал пышное застолье. Тору и Юра были приглашены – Кира сказала, что Роман Александрович не будет возражать против двух близких друзей, но не упомянула сразу, что «близких друзей» она пригласила не меньше восьми человек.
Юра сразу согласился и многозначительно посмотрел на Тору. Тору не хотел идти ни на какие семейные вечеринки. И не на семейные. Тору просто не хотел никуда идти: уже сейчас, в одиннадцать часов дня, он чувствовал себя разбитым и вымотанным. Он неуверенно покачал головой, но Юра, махнув на его возражения рукой, пообещал Кире прийти к шести часам вечера. «Вдвоём с этим упрямым ослом».
Спасибо, Юрочка, удружил. Так держать.
Ослом Тору поплёлся за ним обратно в аудиторию, по пути не забывая причитать и возмущаться. С какой стати Юра решил всё сам? У него были совершенно другие планы! Лежать в кровати и мучиться бременем жизни – тоже план. А главное, что он точно осуществим.
У Тору не было никаких шансов попасть на праздник Киры. Если он не потеряет сознание, пока будет добираться до её дома, то это точно случится прямо во время застолья. Он станет посмешищем, и этот позор никогда не будет забыт.
– Грузишься, – снова повторил Юра. Впервые за всё время его глубоких рассуждений о жизни и смерти.
– Твоими трудами, – фыркнул Тору, – никуда не пойду.
– Пойдешь.
– Ни за что.
Тору было страшно даже представить себя в окружении толпы пьяных и шумных людей, сплочённых единой радостью. Он будет чувствовать себя грозовым облаком на ясном небе, наверняка встретится с ненавистью и потеряет последних людей, способных выдержать его ужасный характер. Слишком большой риск для сомнительного удовольствия и совершенно оправданный – для упрямого Юры, не видящего жизни без риска.
– Не хочу, – повторил Тору среди шума учебного класса.
Гудящие стоматологические установки заглушили тишину голоса, обратив её во взметающуюся в воздух пыль.
Тору без энтузиазма смотрел на сосредоточенных одногруппников: они с уверенностью и знанием дела выполняли работу и выглядели по-настоящему заинтересованными. Каждый из них имел шанс стать хорошим врачом, самоотверженно заботящимся о здоровье пациентов, учёным, ведущим к прогрессу современную стоматологию, и, в целом, отличным специалистом, наделившим свою жизнь уникальным смыслом. Тору не был на это способен. Он давно не питал интереса к учёбе, игнорировал научную деятельность, в оценках перебивался с четвёрок на хлипкие пятёрки и совершенно не желал что-то менять. Он испытывал глубокую и болезненную ненависть к требованиям, злился на правила, на высокомерных преподавателей и счастливых студентов, которых, кажется, полностью устраивали сложившиеся порядки. Тору сравнивал никчёмного и растерянного себя с инициативными, полными сил и стремлений одногруппниками и никогда – в свою пользу.
В детстве Тору считал себя уникальным, талантливым и умным, способным при желании превзойти любого человека, но сейчас он столкнулся с уродливой реальностью, просверливающей дырки в пластиковых зубах, пишущей длинные лекции и готовящейся к экзаменам за три месяца до сессии. Эта реальность, чужая, тошнотворная, не вписывающаяся в желаемое со строгостью графика и бессмысленно потраченным временем, ранила, заставляла истязать себя в погоне за ложными ценностями и успехом на случайно подвернувшемся поле боя.
Тору лениво перемешивал альгинат в резиновой миске, до боли сжимал в пальцах пластиковую лопатку и искал в себе силы продержаться до вечера под непрошенные наставления одногруппников. Он знал, как замешивать альгинат. Знал, что делал это слишком медленно и плавно, знал, что ему не доставало резкости и напора. Знал, что полость на зубе была чересчур остроугольной. Знал, что площадь кабинета, оборудованного под одну стоматологическую установку, должна быть не меньше четырнадцати квадратных метров. Представлял, как проверка бегает по углам с рулеткой, параллельно проверяя соответствие цвета стен нормативам. Знал, в какой позе должен сидеть врач, чтобы раньше времени не слечь в кровать с больной спиной и полузатухшим зрением. Знал. Знал. Знал. Он знал всё про проклятую стоматологию, но не знал ничего о том, как применить эти знания для выживания. Ему много раз говорили о критических случаях на приёме, но ни разу – о том, что может его убить. Его предупреждали об опасности ВИЧа и гепатита, но никогда – о выгорании и желании наложить на себя руки.
Масса прочитанных книг тянула его на дно. Никто не протягивал руку, чтобы помочь ему задержаться на поверхности пропасти.
Разве что…
– Давай быстрее, Акияма, – чашу грубо выхватили у Тору из рук.
Сев на свободное место, он нашёл взглядом Юру. Тот сидел за установкой и расслабленно, будто это не стоило ему никакого труда, препарировал чёртовы пластиковые зубы. Иногда он останавливался, стряхивал бледную пыль с перчаток и лица, небрежным движением пальцев поправлял сползшую на подбородок маску и снова принимался за работу. Тору не отрываясь следил за его движениями: Юра поудобнее перехватывал наконечник, щёлкал перчаткой о запястье, присматривался к модели, хмурился, крутил её в руках, смотрел сверху, трогал пальцем.
Он тяжело выдохнул, отложил материалы на врачебный столик и потянулся – серая футболка выправилась из джинсов, расстёгнутый халат приоткрыл светлую кожу с небольшой родинкой около пупка. Весь Юра был как произведение искусства – дорогая скульптура, искусно выточенная из бледного глянцевого мрамора. Тору снял с головы колпак и положил его на колени. В аудитории стало душно. Он отвёл взгляд и предпочёл притвориться невидимым, надеясь, что никто не обратит на него внимания хотя бы в ближайшие пятнадцать минут.
Тору прикрыл глаза, сделав глубокий вдох. Успокоиться. Ему нужно было успокоиться и создать видимость усердной работы. У него получилось. Остаток основной части занятия Тору просидел незамеченным, наблюдая за происходящим со стороны.
– Смотри, – Юра почти ткнул моделью ему в лицо, – я, честно, задолбался.
– Понимаю, – кивнул Тору. Работа была выполнена безукоризненно.
– Тебе хоть нравится?
– Нравится.
– А своё покажи, – потребовал Юра, хватая лежащую рядом с Тору модель. – И чего?
– Я замешивал альгинат, – Тору пожал плечами и лениво оперся на подголовник кресла. Ужасно хотелось спать.
– Два с половиной часа?
– Я очень старался, – зевнул Тору. – Я криворукий, очевидно. Посмотри на то, что уже есть. Уродство. И я ещё художник.
– Ну не уродство, – присмотрелся Юра. Через несколько секунд он и сам засомневался в своих словах, – подправить чуть. Могу помочь, если надо.
– Можешь?
– Если попросишь, – шутливо подмигнул Юра.
– Ну и не надо.
– Да помогу, помогу, пусть только народ рассосётся. А пациентов твоих жалко. Ты всё-таки не скульптор.
– У меня не будет пациентов, – ответил Тору, закрыв глаза. Ещё немного – и он бы провалился в сон, несмотря на яркий свет и не смолкший шум. – Не знаю, как ты делаешь это аккуратно, если на твои кривые конспекты страшно смотреть трезвым.
– Это талант, – гордо подняв подбородок, сказал Юра, – зато ты хорошо пишешь. Возьму тебя ассистентом или медбратом.
Тору разочарованно вздохнул и посмотрел на уродливую модель.
– Покажи.
Аудитория начала пустеть: до конца пары оставалось не больше получаса. Юра обошёл его сзади, прикрутил наконечник к рукаву и нажал на педаль. Бор с шумом впился в пластик, в воздух взметнулась пыль. Тору отвернулся, поморщившись.
– Эй, давай сам, – возмутился Юра. – Не бойся ты его так.
– Я не боюсь, – возразил Тору.
– Бери, – Юра передал ему наконечник. Тёплый. Тёплый от прикосновения пальцев, – поставь, куда надо, и нажимай на педаль.
Тору тяжело сглотнул, нерешительно нажал на педаль и сразу же отпустил.
– Не могу, – признался он, – не могу и всё. Кажется, что всё испорчу.
– Будешь портить, пока не попробуешь, – ответил Юра. – Надо смелее. Всё приходит с опытом.
Он посмотрел на жалкие попытки Тору совладать со страхом и неуверенностью, а позже, не выдержав повисшего в воздухе напряжения, обхватил его руку своей.
– Да не трясись ты так, – Юра наклонился, прижался теснее и продолжил уверенно управлять подрагивающей рукой, почти до хруста сжимающей наконечник.
Тору чувствовал себя неловко и скованно: плечом он мог чувствовать биение чужого сердца, быстрое и тяжёлое, глубокими толчками доносящееся из-за выступающих рёбер.
– Расслабься, ну, – Юра надавил на напряжённые мышцы и почти невесомо помассировал, заставив пальцы свободнее перехватить наконечник, – вот так. Из-за напряжения будет дрожать и выйдет криво.
Дыхание Юры, коснувшееся шеи, мурашками побежало вдоль позвоночника. Тору вздрогнул, но, заметив на себе вопросительный взгляд, сел ровно и сосредоточился на работе.
– Сначала под девяносто градусов, – Юра поставил руку в нужное положение и плавно нажал на педаль, – обводишь вокруг, чтобы выровнять контур. Потом, если нужна конусность, чуть-чуть заваливаешь вовнутрь. Не так сильно, – установка затихла. Повернувшись, Тору посмотрел на Юру: часть его лица была закрыта маской, в узких зрачках он попытался найти отражение уже знакомого мира, но видел только своё сонное лицо.
– Плавнее, – строже сказал Юра, – не ты ли меня учил быть мягче?
– Я, но…
– Без «но», Тору, – установка вновь зашумела, бор опилил пластик с куда большей плавностью – вышло что-то приближенное к образцу, – вот так. Просто расслабься и делай, что говорю. Попробуешь сам?
– Нет! – оборвал Тору. Он вцепился в Юрину руку и больше всего боялся её отпустить. – То есть…да. Но не сейчас. В следующий раз я точно сам.
Юра отодвинулся. Тору остановил его, должно быть, совсем жалкой просьбой:
– Не отпускай, – смутившись, пробормотал он, – пожалуйста. Я всё испорчу, если начну.
Юра вздохнул. В его глазах не было злости, но Тору не мог разобрать настоящих эмоций: сочувствие? Отвращение? Жалость? Презрение? Что-то очень похожее на него. Что-то… Как же правильно он всё понял: посмотрел на Юру, будто ища подтверждения. И Юра понял тоже – почти незаметно кивнул и, чуть погодя, закончил работу его рукой.
Впрочем, Тору уже не было важно, насколько выраженной была конусность унылой пластиковой культи. Хриплый голос Юры, всё ещё ощущающийся крупными мурашками под футболкой, казался куда более значимым. Живым. Настоящим. И сам Тору был настоящим.
Он даже не взглянул на убранную в рюкзак модель.
Шаг двадцать четвёртый. Затмение
– Юра, нет, – упирался Тору, – я не пойду.
– В серой было лучше? – Юра крутился у зеркала, высматривая в себе изъяны. – Так и знал. Но ладно, не так же плохо?
– Хорошо, – недовольно ответил Тору. – Пойдёшь один – и все твои.
– А мне не надо, – самодовольно сказал Юра, – но я пообещал, что ты придёшь. Хочешь выставить меня лжецом?
– Я? – возмутился Тору. – Я вообще-то сразу сказал, что не пойду. У меня нет сил. И времени. И сил. Ну не хочу я!
Через несколько минут споров он нехотя засобирался на праздник к Кире. Семейное застолье не должно было быть долгим – пара тостов, пара песен в стиле восьмедесятых и мирное прощание с пожеланиями удачного становления дел. К тому же, когда все изрядно напьются, можно будет незаметно сбежать – его явно не бросятся искать, по крайней мере, до того, как он успеет вернуться домой.
Всю дорогу Тору проспал. Кира предлагала заехать за ними или оплатить им такси, но Юра, не слушая возражений, по-джентльменски отказался. Сказал, что не дело девушке платить за двух молодых, красивых и самодостаточных парней. Зато без сил трястись в вагоне, оплакивать потраченное время и желать поскорее вернуться домой без сомнений было делом истинно благородных мужей.
Тору открыл глаза и недовольно простонал. Юра улыбался экрану телефона и что-то писал.
– Нам ещё долго, – констатировал Тору. – Потом домой столько же. И там ещё сидеть. Я помру, Юр, честно.
– Врёшь, – отмахнулся Юра, – смотри, – он показал фото: улыбающаяся Кира в роскошном чёрном платье стояла на фоне украшенной комнаты и показывала рукой половину кривенького сердца. Тору невольно, из стыдного любопытства, посмотрел выше: строчки диалога перемежались с обоюдными сердечками и безвкусными поцелуями. Вот как.
Вот как оно получилось. Что ж. Конфликт прошлого исчерпан? Юра будет счастлив с Кирой и не будет держать на него обиды. Когда-нибудь пригласит на свадьбу.
– Никогда, – беззвучно произнёс Тору, – никогда.
– М? – переспросил Юра. Он вытащил один наушник, прислушавшись.
– Говорю, что она очень красивая, – соврал Тору и уже тише добавил, – повезло.
– А, это да. Говорит, уже успела напиться, пока родители развлекали гостей.
– Там снова будет шумная и пьяная толпа?
– Кира обещала приличный весёлый вечер в хорошей компании, – Юра пожал плечами, поудобнее устроившись на сиденье, – если только мы всё не испортим. Как в прошлый раз.
– В прошлый раз… – задумался Тору. – В прошлый раз, да.
Он до сих пор не знал, был ли тот поцелуй настоящим. Но прикосновение к чужим губам казалось настолько естественным, что у Тору оставалось всё меньше сомнений. Если же он в самом деле сотворил нечто настолько наивное и глупое… Как ребёнок. Глупый ребёнок, потерявшийся в алкогольном бреду. И целовал же как…искренне и с душой, будто вкладывал в неумелую ласку давно искрящиеся внутри чувства. Как это недоразумение вообще можно было назвать поцелуем?
Он целовал Киру, в новогоднюю ночь, на мосту, открывающем панорамный вид на сияющий город. Он действовал уверенно и без сожалений, ласкал мягкие чувственные губы, будто находясь под действием чар. Тору хотел целовать Киру, яркую, смелую, неожиданно податливую и нежную. Он хотел целовать совсем невинную юную девушку, прячущую внутри пылкую, окутывающую страстью женщину.
Каждый раз, задумавшись о прошлом, Тору сравнивал поцелуй, подаренный Кире, и порыв, так неожиданно встреченный ответным прикосновением. Сравнивал и понимал, что, вопреки самоутешению, в тот вечер он действительно сделал то, что хотел.
Дома у Киры пахло свежей выпечкой, сладкими напитками и дорогим парфюмом. Тору смотрел на довольные лица – в одном помещении собралось слишком много людей, чьи улыбки выглядели фальшивыми и наигранными. Казалось, что богатые и вовсе не умеют радоваться, видя во всём лишь выгоду и расчёт. Тору не знал, говорила ли в нём зависть, но находиться среди толпы становилось всё неуютнее.
Юра быстро влился в компанию и завёл разговор с подвыпившим бизнесменом в коротковатом синем костюме. Тору слышал, как тот рассказывал ему о делах фирмы, не скупясь на ругательства и обвинения. Удивительно, что при этом он не произнёс ни слова о чём-то по-настоящему важном и способном послужить крючком для конкурентов. Кто-то даже в нетрезвом виде сохранял самообладание, а кто-то – Тору расстроенно пригладил волосы – целовал друзей, только почувствовав запах алкоголя.
Юра не пил. Иногда брал со стола закуски, иногда – подносил к пересохшим губам наполненный вином бокал, но ни разу не делал глоток. По несколько минут лениво жевал хрустящие снеки, иногда разбавляя чужой разговор колкостями. Несмотря на это, Тору казалось, что Юре было невыносимо скучно. Казалось. Ровно до того момента, как в зал зашла шумная и яркая Кира, в одно мгновение преобразившая провальный вечер.
Юра сразу повеселел, сел ровнее, поправил одежду и волосы. Тору никогда не думал, что заметить чужую симпатию может быть так просто. И никогда не думал, что предпочтёт ослепнуть. Смотреть на происходящее было…противно? Соприкосновение двух миров, мира динамичной жизни и мира холодной смерти, выглядело противоестественным и болезненным. Глаза Юры стали тусклыми, будто последний их свет остался в пределах чужой реальности.
Тору подпер голову рукой и, выдохнув, закрыл глаза. Не думать. Ему не стоило надумывать лишнего. Это вообще было не его дело!
Он вышел из-за стола и незаметно промелькнул мимо Юры и Киры. Узоры на стенах коридора в полутьме напоминали таинственные древние символы. В отсутствии толпы и почти чопорных лиц атмосфера вечера завораживала. Сочетание богатства и его собственной духовной бедности создавало впечатляющий и бодрящий контраст.
Ранее ему ни разу не удавалось попасть к Кире домой – не было времени или повода. Компанией собирались в кафе и маленьких квартирах на окраине города. Дорогая обстановка пугала и заставляла думать, что заблаговременно находишься в долгу у стен и высоких потолков. Тору плавно и медленно блуждал по коридорам, каждым шагом извиняясь перед полом и мебелью – дерево глубоких оттенков не хранило на себе хотя бы минимального слоя пыли. Он провёл пальцем по шероховатой поверхности – кожа осталась чистой и сохранила отпечаток прикосновения к истории.
Он долго бродил по дому: множество закрытых дверей, к которым тянуло любопытство и от которых отталкивала совесть, напоминали дешёвые фильмы ужасов: наверняка в темноте за ними происходило страшное. За одной из них была спальня родителей Киры, за другой – её собственная комната, но, вероятно, где-то пряталась пыточная или морозильная для хранения измученных тел.
Тору поморщился от неожиданно красочных мыслей и прислонился к косяку одной из дверей.
Из комнаты послышались знакомые голоса. Тору прислушался. Может быть, двери лучше было треснуть, заставить его ввалиться внутрь и опозориться таким низким и недостойным занятием. Вместо этого она оставалась приоткрытой, позволяя ему видеть происходящее. Определённо, лучше бы что-то сломалось. Лучше.
– Да не могу я, – Юра мягко положил руку на чужое обнажённое плечо, сжал, а затем, будто извинившись, мягко поводил по нему большим пальцем, – прости.
– Можешь, – Кира, перехватила его запястье и положила руку себе на грудь. Юра не отстранился. – Я вижу, что можешь.
– Это не то, – он, очевидно нехотя, мотнул головой, но продолжал стоять так близко, что наблюдавшему за ними Тору стало неуютно и больно. Страшно. К горлу подкатила тошнота, колени задрожали, а силуэты комнаты, очерченные приглушённым светом, в одно мгновение стали мутными и бесцветными. Юра трогал её обнажённую кожу.
– Это то, Юр, – Кира поцеловала напряженную шею, рукой варварски забралась под футболку и начала оглаживать тело быстрыми пальцами, – будто ты не знаешь, как оно бывает.
Грязно. Тору чувствовал себя грязным. Он уговаривал себя перестать смотреть, сгорал от стыда и отвращения, но всё равно не мог отпрянуть от двери. Он хотел видеть и слышать происходящее. Не знал зачем, но чувствовал, что должен. Должен.
Юра жмурился, запрокидывал голову и – Тору был уверен, Тору видел, Тору считывал это в каждом его движении – подставлялся под грязные ласки. Тору тяжело сглотнул, ненадолго отведя взгляд. Под рёбрами загудело – сердце стучало с запредельно скоростью.
У Юры, наверное, тоже. Он очевидно сдерживался – зачем? – из последних сил, отталкивал Киру, но в следующее же мгновение притягивал к себе. Она целовала его, бесстыдно и безропотно, так, как делают в фильмах для взрослых, она позволяла – нет! – она заставляла трогать себя, тонко постанывая.
Тору не знал, от чего его тошнило больше: от звуков или от открывшегося вида, но он чувствовал себя просто отвратительно. Перестать смотреть. Перестать…
– Не относись так серьёзно. Всё в порядке, Юр.
Кира опустилась на колени и звякнула пряжкой ремня. Тору узнал этот звук, резкий и холодный, сейчас – бесстрастный и безразличный, замер в исступлении, будучи не в силах поверить, и понял, что Юре, возможно, и в самом деле не нравилось. Юра мог добровольно, мог играючи и непринуждённо, так, как умеет только он, мог по-разному, но никогда – балансируя на грани желания и отвращения. Но почему он не отстранился? Почему не закончил всё грубо и недвусмысленно? Почему позволял? Почему?
Юра поднял Киру на ноги, застегнул ремень и, по-прежнему тяжело дыша, загнанно сказал:
– Нет.
– Почему ты не хочешь? – нервно спросила Кира. Тору показалось, что она была на пределе: резко оборванный пик возбуждения превратился в едва сдерживаемую злость. – Из-за него? Я не нравлюсь ему, ничего с твоей дружбой не случится, если мы переспим. Это ничего не значит, Юр.
– Дома твой отец, – отмахнулся Юра, поправив одежду и взлохмаченные волосы, – при чём здесь вообще Тору?
– При том, что вы неправильно дружите, – ответила Кира. Её голос дрожал. Казалось, она готова была вот-вот разрыдаться. – Ты слишком оберегаешь его. И даже сейчас. Ты всех оберегаешь, кроме меня.
– Я просто не могу так, – возразил Юра. Тору почувствовал, как начало успокаиваться взбунтовавшееся сердце. Страх и тошнота отступили, возвращая способность трезво мыслить. – Мы с Тору не спим.
– К сожалению?
– Дура, – Юра приобнял её за плечи и – в этот раз, очевидно, искренне – поцеловал в макушку. Нежно-нежно, как родители целуют новорождённого. Боги, как же нежно.
Ноги дрогнули, Тору, не отрываясь от двери, бесшумно опустился на колени. Он закрыл рот рукой, чувствуя, как задыхается от изумления. Почему было так тяжело смотреть и ещё тяжелее – отвернуться и пойти своей дорогой? Мир Тору трещал по швам, раскалывался на части и безвозвратно погружался во тьму. Во тьму комнаты, вобравший в себя два мира. Два объединившихся и, наверное, подходящих друг другу мира. Неужели он ошибался насчёт Юры? Неужели увиденное в новогоднюю ночь было не больше, чем усталостной галлюцинацией? Глаза. Что на самом деле пряталось в не-чужих глазах?
– Дура?
– Успокойся, – Юра поцеловал её. Тору зажмурился и, наконец, отодвинулся от двери, прижавшись спиной к стене. Перед глазами плыло. Зрение не возвращало миру краски и ясность.
Было ли ему больно из-за того, что Юра поцеловал именно Киру, которую Тору когда-то начал считать своей? Или боль причиняло то, что именно Юра, его лучший друг, целовал её? Тору не знал. К чёрту. Пусть всё отправляется к дьяволу.
У него, в отличие от других, не было своего мира, не было того, что он мог бы беречь. Он не должен был беречь и себя, начинать сражаться за путь, будучи изначально обречённым на позорный провал. Ему было бы лучше сдохнуть под проклятой дверью, которая стоила намного дороже, чем его жизнь.
Тору поднялся с пола и на трясущихся ногах вышел на улицу, пройдя вереницу длинных коридоров. Он даже не забрал куртку, так и оставив её висеть в опустевшей прихожей. Он шёл вперёд по скользкой дороге, имея в душе только одно намерение. Именно оно позволяло не обращать внимания на холод и взгляды мёрзнущих в пуховиках прохожих.
