Вокари Ли
Длиной в неизвестность
Шаг тридцать второй. Улыбка Бога
Как и ожидалось, Юра позвонил спустя чуть меньше, чем полчаса. Тору сразу представил, как он приходит домой, ставит пакеты на пол, идёт разглядывать опустевшие комнаты и, наверняка, замечает чуть приоткрытый ящик, но не придаёт этому большого значения. Запутавшись и почувствовав себя дураком, Юра, наконец, звонит ему, и теперь он слышит дребезжащий на диване телефон.
Тору лежал рядом и, обессилев, смотрел в потолок. Ему не хотелось говорить сейчас – на эмоциях можно было сказать лишнего и окончательно всё испортить. Вместо этого он предпочёл трусливо молчать и прятаться от Юры даже в социальных сетях.
Когда Тору отключил уведомления, ему стало ещё тяжелее держать себя в руках. Теперь он стал проверять телефон каждые пять минут, невротично читая всплывающие панели сообщений. Юра, очевидно, беспокоился. Тору не меньше беспокоился за его беспокойство – а если снова приступ, а он там совсем один? Наверное, нельзя было оставлять его в неведении? Он же многое значил для Юры, раз тот пошёл на…такое? От мыслей о коробке Тору вновь передёрнуло. Нет. Говорить сейчас точно было нельзя.
Т: /мне нужно время/
Он хотел подольше поразмышлять над формулировкой, но подумал, что любые слова будут излишни.
Ю: /что ты несёшь и куда делся /
Юра ответил так быстро, что Тору даже не успел закрыть диалог. От сообщения веяло холодом. По спине побежали мурашки, и ему захотелось спрятаться от невидимого пронзительного взгляда.
Т: /Дай мне время, прошу. Я объясню всё позже. Не надо сейчас/
Ю: /ты должен мне объяснить
мы не на России 1 чтобы давать время
сдохнем в любой момент /
Юра был прав. Конечно, снова был прав. Тору почувствовал, как задрожали руки. Он был совершенно опустошён и растерян. В голове раздался грохот – рушился внутренний мир, не без помощи Юры державшийся на хлипких ветках.
Т: /Я видел/
Написать больше было стыдно. Даже наедине с собой он не мог произнести того, о чём думал, а написать об этом Юре и вовсе казалось чем-то немыслимым.
Ю: /кого/
Конечно, он спросил. Разве мог не спросить? Даже спас он его, исходя из «Разве мог не спасти?»
Глупая фраза. Гадкое выражение, прилипающее к языку и рукам.
Т: /коробку. Мне нужно всё обдумать. Прости. Я вообще не понимаю, зачем ты это делаешь. Это подло и низко. Это что-то больное и грязное, и я тоже чувствую себя больным и грязным. Я доверял тебе слишком многое, чтобы так просто принять. Прости
Мне просто действительно очень больно
Я запутался и должен подумать/
Тору знал, что Юра возмутится его извинениям, скажет, что между ними не должно быть места для «спасибо» и «прости», а потом напишет что-то такое, где между строк и никогда – напрямую извинится сам.
Но Юра не написал. Несколько минут Тору с глупым видом не моргая смотрел в диалог. Он не видел своего отражения, но был уверен, что похож на лишенного любимой игрушки потерявшегося ребёнка. Только Юра не был игрушкой и, к сожалению, мог действовать по-своему, так, как считал нужным. Как же тошно.
Юра набрал. Тору не ответил, но был удовлетворен. Главное, что Юра больше не молчал. И пусть последнее слово останется за ним.
Они не общались несколько дней. Сначала Юра делал попытки заговорить первым, но Тору не отвечал или отвечал так скупо и безразлично, что самому становилось противно. Он чувствовал, что время ещё не настало. Он всё ещё не мог решить, что делать дальше и как продолжать общение, если его удастся сохранить.
Как он сможет делиться с Юрой чем-то сокровенным, если будет ждать подвоха? Сможет ли доверять ему, как раньше, понимая, что он не изменился, а всегда был таким? Сможет ли забыть о нелепой случайности, грозящейся разрушить его жизнь? Тору истязал себя вопросами и приходящими по ночам ответами. Он почти не спал – рисовал под тусклым светом телефонного фонарика и пытался с помощью картин найти решение проблемы. Выходило плохо. Выходило жёлто-красным и светлым.
За время своего молчания Тору убедился, что их дружба была важна не для него одного. Он не знал наверняка, считал ли Юра это затянувшейся игрой в догонялки, но тот факт, что он долго не оставлял попыток всё исправить, не мог не радовать.
Тору было больно видеть Юру в университете и наблюдать за ним с расстояния пяти парт. Ему казалось неправильным больше не смеяться вместе, не обсуждать фильмы и чужие отношения. В этом было что-то больное, сломанное и грязное, будто каждого из них окунули в зловонную лужу и посадили за парты, оставив обтекать помоями.
Переживать панические атаки и конфликты с преподавателями без Юры оказалось намного сложнее. В прошлом году, когда их дружба только-только начала зарождаться, он справлялся со всем один и полагался только на себя. Один! Рядом не было никого, кто мог бы заметить его состояние, и он вырастил на себе слабенькую броню, так же слабо способную уберечь от внешнего давления. А потом появился Юра, который заметил, но не подал вида, вместо этого предпочтя оказываться рядом в самый нужный момент. И теперь Тору, ещё больше теряющийся от трусости, едва справлялся с тем, что когда-то ощущалось незначительным волнением.
Он чувствовал себя отрезанным от мира пленником обувной коробки и нуждающимся в спасителе беспомощным зверьком. В конце концов, Юра был его единственным другом, разве мог он просто исчезнуть? Разве мог не исчезнуть, когда Тору, по большей степени, сам был во всём виноват?
Тору замечал обеспокоенный взгляд, но внушал себе, что всё это показалось. Потому что не могло быть иначе. Не могло быть так, чтобы Юра до сих пор переживал о таком, как он. Даже если несколько дней назад они были самыми близкими друзьями. Тору чувствовал себя коротким жизненным эпизодом, которых Юра пересмотрел десятки и сотни. Скучная дорама с плохим концом. Та самая, которую берёшься пересматривать из раза в раз, ставишь на фон, когда делаешь домашнее задание или готовишься к экзаменам.
Без Юры было, без сомнений, плохо. Так, что начинало ломить кости и зацикливать мысли.
Время раздумий истекло, и Тору давно всё решил, но что-то останавливало его, не давая сделать последний шаг. Наверное, трусость. Подлая и обидная трусость.
А потом снова случился Юра. Как всегда непредсказуемый, пьяный и свалившийся под дверь, едва успев нажать на звонок.
Перед этим он несколько минут ходил под окнами и что-то кричал – только однажды Тору смог разобрать слова про любовь и мелочи жизни. Он пытался дозвониться до Юры, но тот не отвечал, продолжая буянить на улице. Почему никто из соседей не вызвал полицию? В глубине души Тору и сам хотел это сделать, но не позволила совесть – всё-таки Юра был его другом. Очень странным и непредсказуемым другом.
Тору был как никогда благодарен за то, что мать, занятая на кухне, почти силой заставила его открыть дверь. Он смотрел на развалившееся на пороге тело и не мог понять, что ему нужно было делать. В растерянности он попытался поднять Юру на ноги, но тот не поддался, заваливаясь обратно. Сколько надо было выпить, чтобы довести себя до такого?!
С четвёртой попытки Тору смог втащить Юру в квартиру. Тот, нахмурившись, осмотрелся: в его выражении лица читалось что-то неопределённое, одновременно похожее на удивление и разочарование. Он не узнал квартиру? Не узнал его? Тору не поверил в то, что Юра мог забыть его лицо всего за несколько часов, даже будучи очень пьяным.
– Тору, – решительно сказал Юра. Назвал по имени. Не забыл, значит, – Тору.
Тору посмотрел ему в глаза: в огромных зрачках он увидел своё растерянное выражение лица.
– Тш, – шикнул Тору, – давай в комнату.
– Нет! – строго возразил Юра, попытавшись ровно встать на ноги. – Я должен сказать, – он задумался и посмотрел на свою руку. На ладони виднелся потемневший след крови, – сказать, что я тебя просто обожаю!
Юра кинулся ему в объятия, едва не повалив их обоих с ног.
– Юр, хорошо, – сдавленно прошептал Тору, – давай зайдём в комнату и поговорим, ладно?
– А ты будешь меня любить? – спросил Юра. Запах алкоголя за несколько минут успел пропитать всю квартиру.
– Буду, если зайдёшь в комнату, – попросил Тору.
Поздно.
На шум из кухни вышла мать. Некоторое время она молча рассматривала их, застывших в полусогнутом положении, а потом замерла в изумлении. Тору считал в её взгляде испуг и возмущение. Мысленно он обратил молитвы ко всем известным богам. Сейчас что-то будет…Сейчас обязательно случится что-то плохое.
– Мы сейчас уйдём, – нерешительно сказал он, отталкивая от себя Юру, – сейчас.
– Нет, – протянул Юра, – никуда не уйдём.
– И как мне это понимать? – мать сложила руки на груди и встала в ту самую позу. Плохое ожидаемо начало происходить прямо здесь и сейчас.
– Юра немного перепил, – оправдался Тору, – прости.
– Немного? – переспросила она. – Юр, я была о тебе лучшего мнения.
– Мам, – прервал её Тору.
– Знаете, как я люблю вашего сына?
– Юр, – Тору легко стукнул его по плечу, почувствовав, как кровь прилила к лицу. Признания в любви всегда звучали смущающе, даже от лучших друзей. Даже от пьяных лучших друзей. Особенно от них.
Юра опустился на колени и склонился к полу. Тору показалось, что он услышал всхлип.
– Я всё объясню, – Юра поднял на него измученный взгляд – в потухших глазах блеснула влага, – я не хотел ничего такого, Тору. Я не хотел, понимаешь? Ты не так меня понял, Тору, я нормальный человек.
– Так, ну-ка заканчивайте, – мать попыталась выставить Юру за дверь, но Тору, поборов внутренний страх, не позволил ей даже прикоснуться к нему.
– Он никуда не уйдёт в таком состоянии, – строго сказал он, – я разберусь.
– Тору! – сказала мать одновременно с Юрой.
– Заткнитесь оба! – прокричал Тору, не выдержав шума и напряжения. Чуть позже он опомнился и испуганно посмотрел на мать. – Прости.
Как можно быстрее он затолкал Юру в комнату и запер дверь. Что он вообще только что сделал?! Как он завтра будет смотреть матери в глаза?! Как ему теперь всё исправить? Это безнадёжно! Она же изведёт его обидами и презрением!
Ситуация вышла из-под контроля сразу же, как в квартире прозвучал дверной звонок. Теперь же она, очевидно, не собиралась входить обратно, и Тору предстояло решить всё самому. Слишком много решений! Он не был к этому готов! А всё из-за пьяного тела, едва держащегося на непослушных ногах.
Тору растерянно посмотрел на Юру, продолжающего всхлипывать и вытирать слёзы рукавом куртки. В один момент это перестало казаться комичным – он в самом деле плакал? Юра…плакал?! Нет, Юра бесконтрольно рыдал и не останавливался даже на мгновение. Его речь стала ещё более спутанной, он говорил несвязно и загнанно, пытаясь уложить мысли в одно предложение.
– Боже мой, Тору, я правда не хотел, – Юра продолжал стоять на коленях. Он монотонно, почти как молитву, повторял одно и то же, до побеления костяшек сжимая кулаки. – Я не хотел, Тору, ты понял не так! Пожалуйста, я нормальный, я, честно, нормальный. Ты же знаешь, как я люблю тебя. Ты же всё знаешь, Тору, я же не могу тебе больше ничего дать. У меня больше ничего нет, Тору.
Юра закашлялся, всхлипывая, и продолжил говорить что-то совершенно несвязное. Тору не мог разобрать половину слов, но слушал так внимательно, будто от этого зависела его жизнь.
– Хочешь, я сожгу эту чёртову коробку? Хочешь? – Юра обхватил его колени руками и, как побитая собака, выпрашивающая ласку, потёрся о голень. – Я всё сожгу, Тору, я не хотел. Эти проклятые записки…да я напишу тебе таких хоть миллион! Там же такой бред пишут, зачем оно тебе? Тору, прости меня. Хочешь, я сожгу? Хочешь? Хочешь, выброшу все вещи? Или и их тоже сжечь? Вместо плакатов и икон повешу твои картины, хочешь? Что ты хочешь? Что мне сделать, чтобы ты меня простил?
– Юр, – Тору опустился рядом и нерешительно прижал Юру к себе.
Никогда раньше он не видел его таким. Таким уязвимым, беззащитным и…беспомощным? Юра был действительно хорошим другом, его слёзы делали Тору больно, а откровенные признания царапали сердце. Но как бы бессовестно и эгоистично это ни звучало в его голове, он был рад слышать, что Юра по-прежнему считал его близким и важным.
– Я не хотел сделать тебе больно, – продолжил он, уже более сдержанно и тихо. Тору гладил его по волосам, всё ещё не представляя, как вести себя дальше.
– Юр, всё в порядке. Всё хорошо и не нужно ничего сжигать.
– Если всё в порядке, то почему ты говоришь про время, когда его осталось так мало? – Юра всхлипывал и смотрел Тору прямо в глаза. От его взгляда становилось не по себе: сейчас в нём снова можно было увидеть разбушевавшиеся ветры смерти.
– Тебе сейчас нужно поспать, – осторожно прошептал Тору. Он хотел ненавязчиво отвлечь Юру от посторонних мыслей, – завтра мы ещё раз всё обсудим. Когда ты протрезвеешь, хорошо?
– Завтра, – Юра вдруг засмеялся в голос, – а может быть, у нас не будет никакого завтра, Тору? Почему ты так уверен в себе?
– Юр.
– Так мало времени, Тору, Боже мой, – Юра, отвернувшись, закашлялся, – так мало времени. Да мне, может быть, месяц остался?
– Ты пьян. И моя мама ужасно зла на нас.
– А я сказал ей, что люблю тебя? Или забыл? Забыл, наверное. Надо сказать, – Юра потянулся к двери, но Тору остановил его, сжав холодные пальцы в своей руке.
– Она знает, – ответил он. Теперь точно не получится уложить его спать – если Юра начал говорить о любви и дружбе, то остановить его не могли даже боги.
– А ты знаешь? – замерев, спросил Юра.
– Конечно.
Разумеется, он знал и тоже считал Юру своим самым близким другом. Но почему надо было говорить об этом именно сейчас? На пьяную голову можно было сказать и сделать столько лишнего!
– Я не пьян, – будто прочитав его мысли, возразил Юра, – корабли лавировали, лавировали да не…
Тору закрыл его рот своей рукой.
– Юра, спать, – твёрдо сказал он. – Завтра проснёмся пораньше и, если ты действительно не пьян и так дорожишь временем, будем творить великие дела.
– Обещаешь?
– Конечно.
Спустя долгие минуты уговоров Тору с трудом уложил Юру в кровать. На всякий случай, он решил принести ведро, но по пути из ванной встретился со всё ещё рассерженной матерью. Тору не нашёл в себе сил заговорить первым, поэтому смог лишь неловко потупить взгляд и молча проскользнуть в комнату.
Юра лежал в кровати, по шею укрывшись одеялом. Его умиротворенное лицо больше не выражало ни тревоги, ни боли; Тору подошёл ближе и, всматриваясь в расслабленные черты, наклонился: о пролитых слезах напоминали только коснувшиеся щёк бледные дорожки.
– А знаешь, – приоткрыв глаза, пробормотал Юра, – такого меня даже Бог не простит и не примет. Только ты. Ну и чёрт бы с ним, – он улыбнулся и провалился в сон, больше ничего не сказав.
Шаг тридцать третий. Закрытая дверь – вечная темнота
Всю ночь Тору не мог заснуть. Юра ворочался в постели, что-то говорил, вздрагивал и снова замолкал, сжимаясь, как продрогший котёнок.
Юра действительно был похож на кота: такой же своенравный и на первый взгляд кажущийся безразличным. Однако теперь Тору всё знал. Знал и радовался тому, что значил для него чуть больше, чем ожидалось. Чуть больше, чем значил бог, от которого Юра почти отрёкся на его глазах. Пьяным решениям не стоило доверять, но Тору всё ещё доверял Юре, даже зная о дурацкой коробке. В конце концов, все люди совершали ошибки? Он не знал, как будет общаться с Юрой, когда тот протрезвеет – ему было по-прежнему стыдно смотреть в глаза всё ещё лучшему другу. Вспомнит ли он то, что наговорил? И стоило ли напоминать, если сегодняшний вечер растворится во сне и алкоголе?
К: /Он до тебя хоть дошёл?
Бутылку отцовского коньяка точно, гад, выжрал, хотя пришёл уже готовым/
Сообщение от Киры Тору одновременно напугало и насмешило. Юра пил вместе с Кирой? Ситуация показалась ему комичной: в классическом сюжете пить стоило как раз с ним, а уже после идти к Кире, каяться в любви и просить прощения за какую-нибудь мелочь. Но удивляться не стоило: с Юрой не могло быть никаких классических сюжетов. Юра и сам был далеко не классическим героем позднего романтизма.
Т: /дополз, думаю/
Тору отправил Кире фото спящего Юры. Она прислала дурацкий стикер. Тору стикеры не любил, если только их не присылал Юра – он всегда подбирал умело и поэтому смешно становилось даже тогда, когда смеяться было нельзя.
К: /Придурок/
Т: /что праздновали?/
К: /день Зимбабве/
Т: /что?/
Кира набрала ему, и Тору сразу принял звонок. Говорить пришлось тихо.
– Он завалился ко мне с полупустой полторашкой, – начала Кира, – это явно была не первая. И заорал: «с днём Зимбабве!» Ну я немного, как бы это цензурно-то сказать…
– Удивилась? – предположил Тору.
– Спасибо, мой японский друг, что не даёшь мне забыть русский, – иронично заметила Кира, – так вот. Я, значит, его тоже поздравила, а он ещё у порога осушил несчастную «Балтику» или что там у него было и попёрся в комнату. Потребовал срочно выпить за процветание великой республики. Ну я дала немного. А потом потихоньку всё вылакал, попутно говоря, какой он мудак и козёл и как обидел самого доброго человечка. Нет, серьёзно, «человечка». Я сразу про тебя подумала и не зря, видимо. Ещё про его бывшую вспомнила, но из-за неё он бы вряд ли себя козлом называл, она и сама справлялась. И не добрая она. Да он в любом случае к тебе бы попёрся. Поругались что ли?
– Немного, – ответил Тору, пытаясь осознать поток только что сказанного, – мелочи. Мне теперь мать жить не даст, – посмеялся он. – Он ей тут рассказывал, как любит меня и какой я хороший. Завтра, если вспомнит, в окно выйдет, наверное.
– Не вспомнит, – зевнула Кира. Тору зевнул тоже. – Надеюсь, что не вспомнит. И не выйдет. Он там ещё всякого наговорил. Но сказать не могу, прости. Зачем вообще начала, дура пьяная. Прости, Тору.
– Что-то серьёзное? – нахмурился он. – Он у меня тут просто от бога отречься почти успел.
– И это тоже, – призналась Кира, – я уже всего и не помню. Это, наверное, да. Завтра жалеть будет, грехи замаливать пойдёт – и так до сессии.
– Такое было уже? – поинтересовался Тору. Он боялся услышать лишнего, но при этом очень хотел узнать чуть больше. Возможно, больше, чем было нужно.
– Такого – нет, – уверенно сказала Кира, – но я говорила, что мы с ним не общались особо до той вечеринки. Но сколько я его знаю, не было. Хорошо его так подкосило, да. Он, как помню, даже после смерти отца не накидывался.
Тору ощутил острый укол вины. Если это произошло из-за него и его глупых обид…
– Но это не из-за тебя, не подумай, – прервала его мысли Кира, – ему давно пора было, нельзя так в себе всё держать. Но ты там за ним поухаживай. И не говори ему ничего плохого, даже если честно. Не надо.
–Ты вообще никак не расскажешь? – попросил Тору. Теперь любопытство уничтожит его изнутри! Лучше бы правда молчала, дура пьяная. Вдруг с Юрой было что-то серьёзное, о чём он не мог рассказать трезвым?
– Он сам расскажет, если захочет, – вздохнула Кира, – я хочу, но обещала. Кира держит слово, даже если так не кажется на первый взгляд. Считаешь же меня ветреной, да?
– Вовсе нет, – возразил Тору. Возможно, он соврал. Но лучше не говорить плохо, даже если говорить правду?
– Врать, правда, не умеешь, – посмеялась она, – зато Юра умеет. Не врать даже, но скрывать так хорошо, что ни за что не догадаешься. Вот пока он держится, и я молчу. Обещала, прости. Кира слово держит.
– Я понял, – разочарованно выдохнул Тору, посмотрев на Юру. Что он был вынужден скрывать? Почему не делился с ним? Сколько ещё тайн он держал в себе? Сначала коробка, теперь это. С коробкой хотя бы было ясно, что к чему, но здесь… Хотя и с коробкой, на самом деле, ясно не было – зачем ему понадобилась эта странная сталкерская штука? Да и катилась бы эта коробка!
– Да не расстраивайся ты так, – подбодрила Кира и, предвидя его вопрос, добавила: – да слышно, что ты уже скуксился весь. Не говори ему только, что я что-то сказала. Ты вообще не должен был знать, что у него от тебя какие-то секреты, это не по-дружески! Хотя я вот не знаю, насколько вы теперь друзья.
– А?
Кира закашлялась и сделала шумный глоток. Неужели ещё не напились? – Тору вновь посмотрел на заворочавшегося Юру.
– Ну вы же поругались.
– А, – кивнул Тору, – помиримся.
– Знаю. Повезло тебе, Акияма-кун, ты…
– Не называй меня так, – резко оборвал Тору, – плохие воспоминания.
– А, ой. Хорошо. Прости. Не думала, что это может не понравиться японцу. Прости, да.
– Всё в порядке, – устало улыбнулся Тору, – так что ты там говорила? Почему повезло?
– Да повезло и всё, – бросила Кира, – спокойной ночи, дурак счастливый.
Она положила трубку так быстро, что Тору не успел ничего возразить.
Он недовольно положил телефон на подоконник и посмотрел в ясное ночное небо.
«Уже двадцать восьмое апреля, – подумал Тору, – двадцать девятое. Вчера вот Зимбабве, сегодня – день Сёва. Времени, наверное, действительно не так много осталось»
Полный сожалений о прошлом, он лёг в кровать.
Меньше двадцати четырёх часов оставалось до наступления следующего дня.
Утром Тору проснулся с небывалой лёгкостью – недостаток сна придал организму силы и бодрости. В университет он решил не ходить: к удивлению, мать даже не зашла в комнату, хотя точно была дома. Видимо, она по-настоящему обиделась. Тору вымученно простонал – ему предстояла долгая и мучительная работа.
Юра открыл глаза значительно позже и сразу же взялся за голову. Тору мог только представить его чувства в этот момент. Если он действительно выпил столько, то его пробуждение стоило назвать воскрешением.
Юра сел на кровати, поморщился и лёг обратно, шумно выдохнув.
Тору почти пожелал ему светлой Пасхи, но вовремя взял себя в руки. После вчерашнего ему не хотелось даже косвенно упоминать религию – это казалось подлым предательством и настоящим плевком в душу открывшемуся ему Юре.
– Сколько лет прошло?
– А?
– Мне кажется, что я как Аанг, – Юра потянулся и уронил голову на согнутые колени, – проспал не меньше сотни лет.
– Я думал, что ты встанешь к обеду, – признался Тору, – но ты крепче, чем я ожидал.
Юра посмотрел вниз и поморщился.
– Я блевал?
– Всё в порядке, – отмахнулся Тору, – если не считать того, что моя мама теперь будет считать тебя моральным уродом.
– Да я обычно так не пью. Вообще ничего не помню, – признался Юра, – поэтому можешь шантажировать меня как угодно.
Покачнувшись, он встал с кровати и потянулся.
– Какой кошмар, – выдохнул Юра, – будь добр, водички. Помру сейчас.
– Ты такой наглый, – возмутился Тору, но за водой, конечно, сходил. По дороге он обдумывал свои чувства: вроде бы, всё осталось, как раньше, но что-то не давало покоя и заставляло чувствовать себя потерянно и глупо.
– Я не наговорил ничего?
– Наговорил, – ответил Тору. – Знаешь, сколько всего?
– Ты можешь просто сказать и не мучить и так замученного меня? – проворчал Юра.
– Это ты-то несчастный? – переспросил Тору, нарочито ярко удивившись такой наглости.
– Я, – уверенно ответил Юра. Не найдя подходящих слов, Тору кинул в него подушкой.
– Ты невозможный! Больше никогда так не делай.
– Как?
– Как сегодня, – объяснил Тору, – приполз ко мне в таком состоянии, что всё спиртом провоняло, а потом ползал по полу и много чего ещё творил. Дурак.
– Всё, что я сказал, неправда.
– Хорошо, – соврал Тору, – с прошедшим днём Зимбабве, да?
– Спасибо, – кивнул Юра и на манер тоста поднял пустой стакан, – стоп, – вдруг смутился он, – я и к тебе с этим?
– А к кому-то ещё? – сделав удивлённый вид, спросил Тору.
– Мы с Кирой пили. Коньяк. Отцовский. Родительский алкоголь вкуснее, – добавил Юра и поморщился, – даже думать не могу. Гадость какая.
– Конечно, не можешь. Все мозги вымыло.
– На самом деле, мне стыдно, – признался Юра, сжав уголок брошенной в него подушки, – хотя бы перед отцом. Те ублюдки тоже, наверное, ничего не помнили на утро. Зато я помню до сих пор и всю жизнь буду. Вот так всегда – один пьёт, делает, а помнят и мучаются другие. Стыдно до ужаса.
– Ты никого не убил, – успокоил Тору, – только доверие моей матери.
– И на том спасибо, да?
– Конечно. В наш век хорошо не приносить никому смерти, – он посмотрел Юре в глаза. Ураган смерти стих, оставляя после себя лишь дуновение приятной прохлады. Однако теперь она засела гораздо глубже в зрачках, точно выжидая своего часа.
– Смерть, – задумчиво произнёс Юра, – это ещё и жизнь такая, наверное. Не может же оно всё вот так просто, по щелчку? Раз – и нету. Закончился человек.
– Есть теория о параллельных мирах, – заметил Тору, – их много. Может быть, вообще всё не настоящее. Я мир таким с самого детства вижу. Или вот квантовое бессмертие – про то, как мы умираем только для одного мира. По идее, я тогда под поездом и остался. А твой отец, – он запнулся, но, заметив спокойствие Юры, продолжил, – остался жить в других вселенных.
– Не знаю насчёт бессмертия. Но параллельные миры не теория, – уверенно сказал Юра, – они реальны. Я уверен и даже не буду ничего доказывать.
– Я тоже уверен, – вспомнив о Юмэ и Дримленде, согласился Тору.
– А вообще, хочу, чтобы меня кремировали.
– А вам можно?
– Мне – да. Хочу так. Не хочу гнить. Хочу либо потеряться где-нибудь, либо стать пеплом.
– Разумно. Я бы тоже хотел потеряться. В лесу или на дне реки. Хотя после – уже всё равно.
– Думаешь, это страшно? – вдруг спросил Юра. Тору посмотрел на него в растерянности. Был ли смысл спрашивать это у неудавшегося самоубийцы? – Что ты чувствовал тогда? Что чувствует человек, готовый вот-вот проститься с жизнью?
– Не верится, – коротко ответил Тору, – просто не верится, что всё на самом деле подходит к концу.
Он не хотел погружаться глубже – выросшая между ними стена не давала открыть душу. Юра был не таким, каким Тору привык его видеть. Он почти не шутил и выглядел слишком поникшим даже для того, кто переживал страшное похмелье. Тору старался не придавать этому слишком большого значения. В конце концов, с чего бы ему быть весёлым и бодрым?
– Заразил меня. Видишь, тоже гружусь теперь, – невесело усмехнулся Юра.
– Даже ты про смерть заговорил, – удручённо заметил Тору.
– Даже я?
– Я не имел в виду, что ты не можешь, – исправился он, – просто непривычно. Обычно ты веселее и говоришь о другом.
– Ну да, – пожал плечами Юра, – и со мной бывает, наверное.
Он несколько секунд смирял подушку пустым взглядом, а потом подорвался с места и пошёл умываться. Тору удивился такой резкости, но промолчал – мог двигаться после такой попойки и хорошо.
Из ванной слышался кашель, заглушаемый шумом воды. Тору показалось, что он стал ещё более выраженным и мучительным – ему захотелось тотчас же зайти в ванную вслед за Юрой, но он решил не лезть не в своё дело. Пусть этим занимается Кира, которой можно рассказать все секреты и имени которой нет на дурацких коробках.
Тору скрестил руки на груди и отвернулся от вымышленного обидчика – а злиться на Юру всё равно не получалось.
Вскоре Юра вернулся в комнату, но выглядел ещё более уставшим, чем раньше.
– Наверное, у меня тут такая атмосфера, мертвецкая.
– Тогда давай вернёмся ко мне, – предложил Юра, – у меня даже ты не говоришь о смерти.
– Юр, нет, – скрепя сердце ответил Тору, – я и так с мамой поругался. Не надо. В другой раз.
Отказывать было больно. Отказывать было нужно.
– В другой раз, – кивнул Юра, задержав на Тору пронзительный взгляд, – хорошо, – он улыбнулся будто немного вымученно. На губе блеснуло красноватое.
– Тогда мне пора? – нерешительно спросил он. Тору кивнул в ответ, не найдя в себе силы заговорить. – За беспокойство прости, перед Анной Николаевной извинись за меня. Мне правда жаль.
Юра извинился так прямо, как мог. Казалось, что в одно мгновение он разучился формулировать мысли и генерировать шутки. На душе стало неспокойно.
Душе нужно было молчать.
Когда дверь за Юрой закрылась, Тору понял, что всё было безвозвратно утрачено.
