Владимир Великий
Клятвоотступник
Сторож проснулся в двенадцать ночи, проснуться заставила естественная нужда. Михаил, оправившись по-маленькому, решил сделать большой обход, включавший в себя контору. Больший крюк совершался для большей бодрости и пущей важности. К крыльцу учреждения местной власти мужчина подходил почти всегда, иногда заходил и вовнутрь, старался показать управляющему свою работу налицо. Дед, несмотря на очень юный возраст начальника, всегда называл его по имени и отчеству. На этот раз старику повезло. Виктор Яковлевич еще был у себя в кабинете. Односельчане немного поболтали, выкурили по закрутке самосада и вновь принялись за свое дело. Сорокоумов начал что-то чертить на большом листе ватмана, Макаров направился к себе. Не успел он еще перейти шоссейку и приблизиться к магазину, как началась сильная пурга. Единственный керосиновый фонарь, висящий на столбе возле сторожевой будки, не был виден. Для страховки пожилой мужчина взял свое ружье наизготовку. Ему казалось, что в день водочного привоза кое-кто из деревенских жителей в такую непогоду может позариться на народное достояние.
От поистине коммунистических мыслей старик еще сильнее сжимал в своих руках берданку. Для верности решил усилить бдительность, пошел на очередной круг обхода. Неожиданно возле складского помещения раздался не то скрип, не то шорох. Охранник остановился, прислушался и крадучись направился к двери. К его удивлению, та была полуоткрыта. От страха перед возможным взломщиком дед сначала трухнул, за прошедшие пять лет службы на ответственном посту такой наглости он никогда не видел. Никто из местных магазин не пытался грабить. Бывало, совсем другое, притом очень часто. Кое-кто из пьяных приходил в гости к сторожу, тот уступал ему свой топчан для сна. Трезвенник рано утром уходил к себе домой и благодарил деда за бесплатный гостиничный сервис.
На этот раз история была совсем другая, без пальбы, как сейчас представлялось Макарову, не обойтись. Сторож подошел к двери, затаил дыхание и прислушался. Внутри кто-то ходил и почему-то тяжело дышал. Дедок сильно натужился и крикнул. Крика, как такового, у него не получилось, страх дал о себе знать. Этот же страх вынудил его быстро ретироваться от двери прочь. Сомнений не было, на складе находилось несколько грабителей, их численное преимущество было явным. От этого умозаключения у сторожа непонятно почему на некоторое время прибавилось смелости и оптимизма. Он невольно представил себя в образе настоящего героя, о котором завтра напечатают все газеты области, даже коммунистическая «Правда». В партию лейтенанта Макарова принимали на передовой, через час его рота подбила два немецких танка и уничтожила около двух десятков фрицев.
Старик, погруженный в сладостные мысли о своем предстоящем героизме в мирное время, опять что-то прокричал, затем вновь, уже очень близко подошел к двери склада. Внимательно прислушался, затем поднял ружье вверх, взвел курок и с силой нажал на спусковой крючок… Выстрела не получилось, причиной этому явился не то старый пыж, не то сырой порох. Александра хранила банку с патронами на кухне под столом. Безоружный защитник социалистической собственности решил больше не рисковать собственной жизнью, сразу рванулся в контору. Развязка наступила быстро и неожиданно. Двое мужчин некоторое время действовали так, словно им противостояла целая группа бандитов. Дедок имел опыт боевых действий на фронтах, управляющий пять лет назад уволился из рядов Советской Армии, три года был поваром в солдатской столовой.
Завершающий этап поимки преступников чем-то напоминал американский боевик прошлого столетия. Управ, держа в руках одностволку деда, с силой ударил ногой дверь подсобки и стремительно рванулся во внутрь помещения. Сторож последовал за ним, в руках у него была деревянная лопата. Ей мужчина убирал снег возле магазина. Буквально через пару минут из помещения раздался громкий смех. Смеялись трое, двое мужчин и молодая девушка. Продавец Рая, приехав из солнечного Узбекистана в Сибирь на практику, не ожидала таких сильных морозов. Из-за того, что бутылки с водкой могли размерзнуться, она сильно переживала. Ночью ее терпение лопнуло, она с целой охапкой одеял и фуфаек направилась к торговой точке… Бдительность сторожа была поощрена управляющим осенью, от совхоза он бесплатно получил два мешка пшеницы и десять рублей премии. Деньги Михаил отдал своему любимому внуку Александру. Мальчишка учился очень хорошо и довольно часто помогал дедушке и бабушке по хозяйству…
Капитан Макаров, погруженный в воспоминания о недалеком прошлом из своей жизни, неожиданно для себя заснул. Проснулся рано утром, светящийся циферблат будильника показывал ровно пять часов. Командир отличной роты решил не идти на подъем личного состава, такое решение в своей жизни он принял впервые. Мужчина повернулся на бок, натянул на голову одеяло, в его глазах были слезы. На душе было очень скверно, сейчас ему даже не хотелось жить. Стремясь хоть как-то погасить внезапно возникшую апатию, Александр быстро встал с дивана и пошел на кухню. Открыл холодильник и с жадностью осушил бутылку холодного пива. Пить русскую водку, которую он когда-то привез во время отпуска из России, офицер не стал. Он нисколько не сомневался, что его сегодня обязательно вызовут на ковер к командиру части. Макаров прекрасно знал манеры плешивого. Майор не любил подчиненных, которые жалобились вышестоящему начальству.
Командир отличной роты не пришел в этот день и на развод. Он все утро, как и ночь, был погружен в раздумья. Чем больше офицер размышлял, тем сильнее кошки скребли в его душе. Иногда своих мыслей он даже боялся. Горький и страшный вывод был однозначен, он напрашивался сам. Годы офицерской жизни, наполненные всевозможными учениями, нарядами, смотрами и занятиями, у мыслителя пролетели прахом. Он был и, к сожалению, остался простым винтиком в этой общественно-политической машине громадной страны. Аналогичные мысли к нему пришли еще в прошлом году, когда он с женой и дочкой во время отпуска вновь побывал на Красной площади. Мысли седовласого мужчины в гражданской одежде, стоявшего возле Кремлевской стены, разительно отличались от наивных мыслей выпускника военного училища. Отрезок времени от молодого лейтенанта до опытного капитана составлял почти десять лет, прожито немало. Плачущему великану, только что разменявшему «тридцатник», казалось, что в его голове никогда не было образа того молодого человека, который когда-то был полон надеж и оптимизма.
Макаров вновь и вновь анализировал, почему вся его офицерская жизнь прокатилась мимо, кто и что помешало осуществить ему благородные замыслы, они ведь были не очень плохими. Офицер служил очень усердно, не щадил живота своего. Имел много почетных грамот, даже ценный подарок, будильник. Он все и вся делал по уставу, также ни на грамм не сомневался в правоте идей Коммунистической партии. Ее членом был уже десять лет. Член партийного бюро батальона без всякого сомнения «рубил» правду, если кто-то пытался оспаривать руководящую роль великой, народной партии. Во время последнего отпуска сибиряк скупал почти все журналы и газеты, напролет все читал. Он не узнавал свою родную страну, в которой во всех уголках то и дело говорили о перестройке, переписывали историю. Отпускник, он же офицер, он же коммунист, преданный делу советского народа и партии, еще долго не мог заснуть. Александр все продолжал размышлять, есть ли правда в том, о чем так с рвением пишут перестройщики и демократы, которые занимали и продолжают занимать важные посты во всевозможных нишах государственной и партийной власти. Не из Кремлевских ли палат давались и даются указания, которые привели к тому, что общество осталось без истории прошлого и без истории будущего?
Макаров был предельно честным человеком, во многом с писаками и соглашался. Особенно из равновесия его выводил «скромный» образ жизни партийных и советских вождей, которые по сути дела от жира лопались. В то же время в стране простые смертные во всем и везде испытывали острый дефицит. Прилавки магазинов были пустыми. Терпение по беспределу у простого гражданина великой страны лопнуло, он решил что-то делать. Вновь и вновь перечитывал газеты, смотрел телевизор, обошел односельчан, расспросил их о своем житье-бытье. Те в один голос жаловались на местные власти. Отпускник просидел две ночи напролет в родительском доме, набрасывал заметки письма в Центральный Комитет партии. Честному человеку казалось, что верхи не знают всего того, что творится на местах, в многочисленных глубинках. Ему очень хотелось наказать чиновников, которые довели людей до нищеты, до настоящего разбоя на улицах. Армейский коммунист переписывал послание три раза, потом запечатал его в конверт. Отправить письмо в Москву помешала Татьяна. Она со слезами на глазах отговаривала мужа отказаться от осуществления этой никому ненужной затеи. В конце концов Макаров сдался, позже об этом нисколько не сожалел. И сейчас, погруженный в грустные размышления, он благодарил Бога за то, что у него есть такая жена и такая дочь. Без них он не мог бы прожить и часа на этой земле. При этом Александр почему-то горько улыбался…
Плешивый вызвал командира отличной роты к себе на ковер только к вечеру. Вместо посыльного на квартиру к Макарову пришел командир взвода лейтенант Бабанин. Молодой офицер осторожно постучал в дверь, дверь никто не открывал. Татьяны в это время дома не было. Она, видя то, что ее Александр спит, решила с дочкой прогуляться по военному городку. Какие-либо парки или зеленые газоны на территории части отсутствовали. Многие жены в ожидании мужей со службы «кучковались» на детской площадке, та была для них и детей своеобразным парком культуры и отдыха. И не только. На небольшом «пятачке» происходило обсуждение всевозможных новостей и сплетен. Только после неоднократных стуков хозяин квартиры проснулся. Бабанин сегодня не узнавал своего командира, он был небритый, осунувшийся, под глазами темные мешки. Лейтенант впервые за время своей службы был в квартире своего командира, хотя вместе они уже «тянули» лямку в одной роте два года. Взводный себе эту субординацию на расстоянии в вину не ставил. Он сразу заприметил, что капитан Макаров со своими подчиненными был предельно строгий и не допускал какого-либо панибратства. Не исключением в этом плане были и другие офицеры роты.
Настойчивый стук в дверь разбудил Макарова, который раньше никогда не спал в дневное время, не спал даже и во время часового обеденного перерыва. Каждую лишнюю минуту офицер отдавал своей роте, та была для него всем и вся. Кивком головы хозяин пригласил незваного гостя войти в коридор и протянул руку для приветствия. Затем сухо спросил своего подчиненного:
– Тебя, наверное, командир части за мною послал? Правильно я говорю?
Молодой офицер в ответ ничего не сказал, он только весело улыбнулся и кивнул головой. К плешивому капитан Макаров постучался в кабинет ровно в шесть вечера, как раз в это время начался развод караулов. Ротный командир за время службы по «инициативе» майора Слюнькова приглашался на ковер во второй раз, приглашался не для получения наград, приглашался для промыки «мозгов». В памяти офицера еще был довольно свежим визит к полковому отцу, связанный с посещением немецкой поликлиники. Этим же вечером седовласому капитану предстояло опять стоять навытяжку перед плешивым человеком только за то, что он по уставу задал вопрос командиру дивизии.
Майор и на этот раз вел себя очень нагло. Он никак не прореагировал на приветствие младшего офицера и сразу же начал издевательски грубить:
– Макаров, ты что себе позволяешь?.. Как ты смел задать такой глупый вопрос генералу, командиру дивизии? Неужели ты не знаешь о том, что все кадровые вопросы решаю только я и никто другой.
Подчиненный не мешал высказываться своему командиру, он только стиснул зубы и еще «преданнее» смотрел в глаза представителю Советской власти в армии. О том, что сейчас говорил взбесившийся начальник, Александр Макаров прекрасно знал. Он знал, что при командире части существует даже специальная комиссия, которая призвана более объективно рассматривать все вопросы, связанные с кадровым передвижением офицеров. Командир отличной роты также прекрасно знал, что после чрезвычайных происшествий в вооруженных силах или после совещаний в верхах, мгновенно создавались и создаются всевозможные комиссии. В их состав, как правило, входили и входят заместители командира полка и преданные плешивому подчиненные. Никто из этих людей особой принципиальностью не отличался. В Забайкалье и здесь капитан неоднократно убеждался, что судьбу простых смертных определяет только командир части и никто иной. Исключением для военного царька были только те офицеры, кто имел большие связи. Против кастовых офицеров «каратель» был бессилен. Получив звонок из дивизии, а то и выше, командир сразу же принимался в быстром темпе оформлять документы на очередного своего воспитанника, который еще до официального приказа, начинал паковать чемоданы. Члены комиссии безмолвствовали. Макаров к числу избранных и преданных плешивому себя не относил и поэтому продолжал усердно сейчас «глотать» все, что тот говорил.
Молчание высокого и статного капитана в какой-то мере радовало плешивого. Он даже сам удивлялся послушанию седого и к тому же, уже давно «задвинутого» ротного. Майор нисколько не сомневался, что этот великан и тысячи ему подобных, умрут простыми клерками, так и не вкусив настоящей власти. Он также не сомневался, что в каком-то «темном» углу этот молчащий великан его просто-напросто придушит или набьет морду. Поучительный монолог командира полка продолжался недолго, не по причине отсутствия новых поучительных или матерных слов.
Буквально за десять минут до прибытия капитана Макарова Слюнькову позвонила жена. Она с радостью проворковала мужу, что его ждут русские пельмени. «Пельмешки», так любовно называл их плешивый, ему очень нравились. Вечером во время плотного ужина грозный майор, как правило, пропускал пару рюмочек русской водочки для сугрева и для постели с женой. Предстоящая пельменная трапеза в какой-то мере смягчила итог командирской «промывки». Плешивый встал из-за стола и несколько по-философски подытожил:
– Знаешь, капитан, это я тебе повторяю снова и снова… Тебе уже пора понять, что ты не рожден летать, а только ползать… И ползать ты должен очень прилежно…
После этих слов Слюньков на какой-то миг замолчал. Наверное, что-то еще мудрее хотел сказать, но не сказал. Он только почему-то громко крякнул и достал из кармана носовой платок, затем с наслаждением вытер свою лысину. Капитан, наблюдая за усердием своего начальника на поприще лысины, злорадно про себя подумал: «Слава Богу, что это ничтожество хоть как-то Бог наказал». Командир полка осторожно надел на голову фуражку и стремительно вышел из кабинета. Макаров стоял еще несколько минут напротив стола командира части в самом центре темно-красного ковра и молчал. На душе было очень тревожно. Монолог плешивого наповал убил офицера, который всю жизнь верил в идеалы социализма и своей родной партии.
С партией он многое связывал не только из жизни советского общества, но и очень многое из своей личной жизни. Курсант Макаров очень сильно переживал во время торжественного вручения ему красной книжечки члена Коммунистической партии Советского Союза. Молодой коммунист от волнения даже расплакался, расплакался под оглушительные аплодисменты членов партийной комиссии. Армейский офицер всегда был активным коммунистом, за привилегиями или подачками не гнался, партийные взносы платил исправно. Очередная «промывка» в кабинете командира части только еще раз подтвердила правильность его вывода, этот вывод был обусловлен самой жизнью и самой системой…
Размышления офицера прервал стук в дверь, из-за двери показалась голова дежурного по штабу. Сержант, приложив руку к козырьку фуражки, громко протараторил:
– Товарищ капитан, я должен закрыть кабинет командира части…
Офицер в ответ ничего не сказал. Тяжело вздохнув, он быстро повернулся на сто восемьдесят градусов и также быстро вышел вон. На следующее утро капитан Макаров на подъем личного состава роты не пришел, пришел только на развод. Рота уже была на плацу.
У рядового Александра Кузнецова после нравоучительной беседы с командиром роты дела пошли значительно лучше. Через пару недель у стрелка-зенитчика исчезли все синяки на теле. Очень спокойной стала и служба у молодого солдата. Старики его не «кантовали», ни днем, ни ночью, даже никто не пытался. Сержант Дубровин был с ним также наравных, хотя тому до дембеля оставалось меньше полгода. С легкой подачи отделенного командира новичку дали гражданское имя «Силач». Эта кличка вскоре прочно закрепилась за рядовым Кузнецовым. Самого сильного в роте, а может, и во всем полку, поневоле признали и старики во главе с Макуловым. Они даже помогли ему в оборудовании боксерского «зала» на чердаке. Зал представлял собой небольшую каморку, отгороженную фанерой от довольно приличного по размерам помещения, в котором складировались всевозможные дефициты, необходимые для ведения ротного хоязйства. Ротный «плотник» рядовой Арутюнян в этом помещении также изготавливал ящики из пресс-картона для офицеров, которые уже имели право на ношение знака «З», что означало заменщик. Какого-либо специфического знака отличия для этой категории офицеров и прапорщиков, конечно, не было. Просто эти военнослужащие ждали своей замены из внутренних округов. Заменщик позволял себе в определенной мере «забить» на службу, да и со стороны командования им в какой-то мере была поблажка. Однако, если кто-то из этой категории «преуспевал», то сразу же попадал в немилость командиру части или его заместителям.
Подавляющее большинство заменщиков после промывки «мозгов» кардинально не изменяли свое поведение. Из-за лишней пропущенной рюмки водки или бутылки пива никто из начальников не собирался перекраивать досье на подчиненного. Воспитатель и трудновоспитуемый прекрасно знали, что личное дело заменщика уже «крутится» где-то в Забайкалье или на Урале.
Первое письмо на родину Кузнецов написал только через полгода, хотя обещал матери написать сразу же после прибытия в часть. Салагу заедала текучка, дни армейской службы пролетали, словно один час. Он не замечал времени, не замечал и усталости. Усталость давала о себе знать лишь после отбоя, солдат засыпал мгновенно. Ночью ему иногда снились учения, наряды и никому не нужные построения. После громовой команды дежурного по роте: «Рота! Подъем!» Кузнецов съеживался от страха и мгновенно сжимался в комок. Ему, как и его многим сослуживцам, не хотелось идти на физическую зарядку и по-лошадиному топать по плацу, будя местных немцев, которые проживали буквально в трех десятках метров от военного городка…
Антонида Кузнецова первой весточке сына из армии очень обрадовалась, письмо своего непутевого Сашки перечитывала несколько раз. Она также десятки раз целовала и фотографию. Мать с улыбкой и со слезами на глазах смотрела на фото, где был изображен ее любимый «балбес» в военной форме. На груди у него уже были не то два ордена, не то две медали. Скотник Иван Заволокин, который также не без интереса посмотрел на фотографию своего земляка, сразу же определил «награды» воина. Узнав о том, что сын служит в гвардейской части и имеет спортивные знаки отличия, Антонида в очередной раз прослезилась. На радостях мать солдата пригласила мужчину к себе в гости, который после стакана самогонки с большой охотой «посвятил» односельчанку во все прелести армейской службы. Иван был одногодок женщины и поэтому без всякого стеснения «рубил» правду:
– Тоня, это очень хорошо, что твой сын в Германию попал. Я ведь там тоже служил… ГСВГ очень хорошая школа для разгильдяев, каким был твой Сашка…
Увидев внезапно появившиеся слезы на глазах хозяйки, гость мгновенно внес коррективы:
– Антонида, ты уже на меня шибко не лютый, я ведь сам такой был… Разве тебе твой Коляшка не рассказывал о том, как мы вместе с ним чистили огороды и сусеки у наших односельчан? Мы чистили очень правильно, я ведь в разведке служил, не в какой-то пехоте…
Мать солдата в эту ночь еще долго не спала, все думала о сыне и переживала о нем. Она нисколько не сожалела, что на вечеринку пригласила Ивана Заволокина. Воспоминания мужчины о своей военной службе в некоторой степени сгладили переживания одинокой женщины. Односельчанин просил Антониду не горевать уж слишком сильно. Главное то, что ее Александр неминуемо пройдет школу «дедов» и вернется домой, возвратится настоящим солдатом и настоящим мужиком. При последней мысли мать солдата улыбнулась, вспомнила завершающий этап визита Ивана. Слишком упитанный мужчина, под самую завязку врезавший самогонки, медленно встал из-за стола и осторожно обнял хлебосольную хозяйку. Затем полушепотом произнес:
– Красавица, не бери в голову все плохое… Твой сын приедет домой, приедет целый и невредимый. В этом ты нисколько не сумлевайся… Приедет только один, без невесты, в этом я уверен на все сто процентов. В Германии наших солдат в увольнение не пускают, боятся того, что всех немок перетрахают…
Заметив удивленный взгляд женщины, пьяный мужчина мигом же добавил:
– Я вижу то, что ты ничего так и не смыслишь в армейской службе. Я тебе сущую правду говорю… Нам, чтобы мы не были жеребцами, каждое утро в пищу подсыпали специальный порошок. Я после дембеля свою Верку целую неделю обхаживал, все не получалось… Все это было так давно и так недавно… Я не сумлеваюсь, что мой землячок эту медицину сейчас проходит…
На письмо сына Антонида Кузнецова весточку дала не сразу, хотя содержание ответа начала обдумывать после его прочтения. Разные мысли были в голове матери солдата, еще относительно молодой женщины. Крестьянку очень радовало то, что ее верзила попал в социалистическую Германию. Из Найденовки там в разное время служили около десятка мужиков, все они были очень довольные своей службой. Никто из бывших солдат ни одним плохим словом не обмолвился об этой стране, о ее жителях. Да и сама Антонида читала книги и видела передачи о ГДР, ей все там нравилось. Во время раздумий о службе сына и о далекой стране, она брала в свои мозолистые руки армейский конверт и маленький листок бумаги. Затем все это нюхала. В этот момент ей казалось, что этот конверт и эта бумага, произведенные там, пахнут по-особому, пахнут не так, как здесь, в деревне. Мать советского солдата гордилась, что ее сын по воле Божьей оказался в самом центре Европы в нескольких тысячах километров от родной Найденовки. По ночам она довольно часто видела сны, во время которых сидела вместе с сыном в танке и стреляла по ненавистным капиталистам. Антонида решила написать письмо сыну в день своего рождения. Ей казалось, что в день ее ангела в голову прийдет больше мыслей и ласковых слов.
Кузнецова встала этим утром очень рано, немного раньше обычного. Быстренько покушала и пошла на ферму, настроение было приподнятое. На улице стояла холодная погода, был конец апреля. В самом конце дойки к Антониде подъехал управляющий, тот был уже на «взводе». О том, что местный начальник успел «пропустить», она определяла по его физиономии. И на этот раз лицо у Ивана Лопушкина было розовое, будто после жаркой бани. Управ неспеша слез с ходка и также неспеша подошел к доярке.
Женщина первой поздоровалась с начальником, тот на приветствие не ответил. Он почему-то продолжал молчать и вертеть головой то налево, то направо. Затем громко крякнул и весело спросил:
– Антонида, Антонида Петровна, как ты собираешься сегодня праздновать свой день рождения? Или ты забыла обо всем этом?
После этих слов Лопушкин слегка покачал головой и потер руки. Затем весело улыбнулся и опять продолжил:
– Я, честно говоря, и не знал о твоем юбилее… Мне об этом сказанула Мария Ильинична Федюнина, наша библиотекарша. Ты ведь ее прекрасно знаешь, она у нас счетовод по новорожденным и по покойникам. Я вчера от нее узнал о том, что в нашей Найденовке за последние пять лет умерло двенадцать человек, а народилось всего три…
На какое-то время начальник замолк, молчала и доярка. Антониде, откровенно говоря, управляющий нисколько не нравился, никак мужчина, никак управ. Во время некоторых встреч она украдкой зажимала нос, дабы не вдыхать в себя те запахи, какие испускал этот еще молодой человек. Специфические запахи, как казалось женщине, иногда пересиливали запах навоза животных. Доярка считала, что причиной этому были неурядицы в семье начальника. Прорехи там были довольно большие. Иван страшно переживал, когда узнавал о том, как вольно «гуляет» его жена с заведующим складом районного элеватора. Сам муж любовника своей Натальи в глаза не видел, его попытки застукать их вместе были безуспешными. Управ черпал информацию о любовных похождениях законной супруги из уст крестьян, своих подчиненных.
Люди по этому поводу разное глаголили. Те, кому начальник в какой-то мере делал поблажку, старались как можно меньше его ужалить. Другие делали наоборот. Всем этим сплетням рогатый не хотел верить, однако верил. Верил тогда, когда Натка, так он любовно называл свою жену, находила уважительные причины для временного отсутствия. Затем садилась на попутку или в автобус и катила в Изумрудное. Руководитель умирающей деревни на почве семейных неурядиц спился, притом спился основательно. Последствием семейной тяжбы стало не только его пьянство, но и совсем новое, доселе незамеченное у мужчины. Он принялся ухлестывать за местными женщинами. В деревне не проходило и дня без пересудов о том, с кем и где занимался сексом управ. Пару лет назад мужики и бабы понятия не имели об этом слове, сейчас же оно почти каждому приятно щекотало ухо, и не только ухо…
Найденовские школьники куда быстрее и чаще, чем старшие, стали использовать в повседневном общении чужеродное слово. Для некоторых жителей самое употребительное слово из русского лексикона быстро кануло в лета. Управ преуспевал не только среди одиноких женщин своей деревни, прихватывал и из соседних. Число безмужных женщин в период так называемой демократизации страны в глухих деревнях сильно возросло. Многие мужчины от всевозможной сивухи спивались или травились, кое-кто накладывал на себя руки. Очень редко кому из вдовушек молодого и пожилого возраста удавалась вновь оказаться в мужских объятиях. Для многих это становилось несбыточной мечтой.
Антониде совсем недавно бахвалилась соседка Настя Абакумова, вдова. У той две недели назад по пьянке повесился муж, а может, и от безысходности. Петр в коммунистические времена слыл активным коммунистом. За большой урожай комбайнера вызывали в столицу и наградили орденом. Настя раскрыла душу соседке поздно вечером, когда у нее за огородом появился целый десяток спиленных берез. Привез их единственный тракторист на селе Витька Прудников. До этого молодая вдова, у которой было четверо детей, успела прокатиться с управляющим на его тарантасе. Лопушкин привез женщину домой поздно вечером, ее голодная «свора» уже крепко спала…
Молчание управляющего и доярки длилось недолго, его первым нарушил Лопушкин. Он с ухмылкой посмотрел на симпатичную женщину и с ехидцей произнес:
– Тоня, почему ты меня не угощаешь?.. Я ведь и обидеться могу… Да и как-то не очень хорошо, если не тяпнуть за твой сорокалетний юбилей…
Юбилярша больше не заставила себя упрашивать и мучить мужчину, жаждующего выпить. Она весело улыбнулась и уверенно пошла в сторону небольшой каморки, пристроенной к развалившемуся деревянному строению. По мере приближения людей к ветхой постройке, оттуда стало раздаваться оглушительно громкое мычание голодных коров. Управ, да и начальники повыше, прекрасно знали о том, что через месяц, а может и через два, в Найденовке будет порезана оставшаяся живность. Некогда важный объект аграрно-промышленного комплекса доживал последние дни…
В небольшой каморке, сделанной Александром Кузнецовым для больной матери, было очень тепло. Маленькая железная печка, на которой стоял черный от копоти чайник, слегка гудела. После первого стакана самогонки управ снял свои грязные сапоги, через миг до Антониды донесся противный запах. На какое-то время ей даже казалось, что ее вот-вот вырвет. Дабы этого и взаправду не случилось, она быстро выбежала вон и стала учащенно дышать. Разговора у доярки, как такового, с управом не получилось. Да и говорить было не о чем и уже не с кем. Мужчина очень быстро опьянел, спился по причине обилия самогонки и плохой закуски. У именинницы самогонка не выводилась, а вот с продуктами питания была напряженка. Во дворе мычала полуголодная корова, так как сено было на исходе. Последний десяток кур кто-то из местных или проезжающих украл. Сторожить же хозяйство одинокой женщины денно и нощно было некому. Сын ушел в армию, муж лежал на кладбище.
На прощание пьяный управ дожевал кусок хлеба с тонким пластиком сала и пробормотал:
– Знаешь, Тоня, я решил тебе сегодня праздник сделать… Одним словом, выходи на работу только завтра утром. Вместо тебя сегодня я кого-нибудь найду, в крайнем случае, и сам подою твоих худобушек…
Увидев на лице женщины улыбку, мужчина весело подмигнул и по-озорному прошептал:
– И еще, Тонечка… Я могу тебе сделать праздник и поздно вечером… Смотри-ка, на дворе лето катит…
Кузнецова на предложение пьяного ничего не ответила. Она не стала молчать лишь после повторного его предложения зайти к ней вечером на огонек. Антонида по-озорному подмигнула нахальному управу и тут же отпустила в адрес просителя целую обойму матерной брани. Лопушкин, явно не ожидавший такого «благородства» от селянки, стал быстро ретироваться в сторону лошади, которая уже прилично устала от ожидания своего хозяина. Мужчина, отъехав метров десять от каморки, быстро оглянулся назад. Антонида все стояла и смеялась, засмеялся и управляющий…
Письмо в далекую Германию мать солдата начала писать при электрическом свете, заканчивала при керосиновой лампе. В Найденовке довольно часто отключали свет. Кто отключал его и почему, в деревне никто знал. Кое-кто из умных и справедливых пытался докопаться до истины, но безуспешно. Носителей обещаний по благоустройству умирающей деревни была целая уйма. Особенно в этом преуспевали всевозможные кандидаты в различные советы, которые набегали в Найденовку, словно саранча, когда им «припекало» в одно место. Селяне обещаниям пришельцев верили и отдавали свои голоса. «Достойные» получали в кабинетах власти мягкие кресла со всевозможными материальными довесками. На этом вся деятельность избранников заканчивалась. Через пару лет, а то и раньше, кое-кто из сытых или жаждующих вкусно покушать снова появлялся в селе. Найденовцы опять и снова попадались на крючок…
