Владимир Алексеевич Колганов
Превратности судьбы
Глава 46. О Моисеях
За пару дней до моего отъезда в Москву мы с Пьером продолжили наш спор. Помнится, был дивный вечер, мы сидим и пьём. Боюсь только, что ни Пьер, ни я не смогли бы объяснить, зачем снова этот разговор затеяли. Такое впечатление, будто, начавшись ещё года три назад, битва двух титанов завершится лишь тогда, когда один из нас рухнет бездыханным. В иных обстоятельствах можно было бы предположить, что цель не имеет отношения к политике. Желание выглядеть сильным в глазах любимой женщины или намерение попросту отбить у оппонента его прелестную подругу – вот то, что заставляет привлекать доселе никем не озвученные аргументы, изощряться в логике, попутно прибегая к таким надёжным инструментам, как ирония и, конечно же, сарказм. Но здесь было совсем не так. Здесь словно бы кто-то дёргал нас за ниточки, словно бы каждый из нас открывал свой рот, даже не имея подобного желания. Вполне возможно, что это самая настоящая болезнь. Честно говоря, у меня давно уже возникло подозрение, что ни политики, ни экономики вовсе нет, что их не существует. Есть только психология, психоаналитика и психиатрия…
– Влад, ты не прав. Зачем Моисей сорок лет водил евреев по пустыне? Затем, чтобы умерло поколение рабов и появилось поколение свободных людей…
– Ладно, предположим – дождались, и нет рабов. А дальше не знаете, что делать. Стоите посреди пустыни и аукаете. А вам в ответ Моисей с Лазурного берега по мобильнику указания даёт: «Сто километров вправо, потом тысячу налево, а там и до процветания рукой подать».
Пьер рассмеялся, а Эстер почему-то не смешно. Наверное, обиделась за Моисея. Да не хотел я никого обидеть!
– Но согласись, что прошлые поколения заслуживают уважения хотя бы за то, что они шли в нужном направлении, – не унимался Пьер.
– В нужном для кого? – я посмотрел на Пьера так, как будто именно он был инициатором этого похода. – Мне вдруг припомнились слова из одной известной пьесы: «те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом?» Надо признать, меня вовсе не заботит, помянут или на могилу будет кто-нибудь плевать. Вопрос в другом – туда ли мы пробиваем ту самую дорогу?
– Но ведь история расставила всё по своим местам. Коммунисты потерпели крах, а в мире победили демократия, либерализм, – не удержалась Эстер, вмешавшись в спор.
– Не так всё просто. Скажем, в основе либерализма лежит свобода для всех, за исключением буйно-помешанных и преступников. В основе коммунизма – несвобода до тех пор, пока уровень нравственности народа не будет достаточно высок, во всяком случае, так это замышлялось. Что вызывает сомнения – это свобода для безнравственных людей при господстве либерализма и духовный уровень людей, контролирующих уровень нравственности в то время, пока строят этот самый коммунизм.
– Так что же получается по-твоему, тупик?
– Не знаю. Но с тем, что происходит, не могу смириться. Особое отвращение у меня вызывает тщательно закамуфлированное воровство и ещё больше – его лицемерные защитники. А всё от-того, что все эти «жирные коты» презирают свой народ, считая, что он только того и достоин, чтобы его ограбили.
– Это не так! За что мне презирать французов? – воскликнул Пьер.
– Извини, я что-то увлёкся, это совсем не о тебе.
Я махнул рукой в ту сторону, где, как предполагал, находится восток и великая страна по имени Россия. Собственно говоря, спорил-то я не с Пьером – с теми, кто остался там. К ним были обращены эти слова. Эх, жаль, что не услышат…
– Так чем тебе не по душе защитники свободы? – продолжал допытываться Пьер.
– Тем, что для них права выше обязанностей. Но это означает прямой призыв, по сути, к грабежу. Потому что в соответствии с этим предложением любой человек может получить свободу брать и жрать прежде, чем обязуется соблюдать юридические и нравственные нормы. Вот представь себе, что сейчас стоит за этой дверью человек. Ты готов дать ему полную свободу? – я обратился к Пьеру.
– Ты что имеешь в виду?
– В том-то и дело, что, не зная, кто он и что, давать ему все мыслимые права недопустимо. Что если там стоит сейчас потенциальный насильник, сексуальный маньяк, а ты, даже не глядя на него, доверяешь ему охранять свою жену.
Вижу, что Эстер стало не по себе, а в глазах Пьера возникла паника. Похоже, он вообразил себе именно такую ситуацию.
– Это к чему ты клонишь?
– А к тому, что нельзя никому давать никакие гражданские права, если он не готов уважать права других сограждан и соблюдать прочие обязательства перед обществом. А хочешь обойтись без обязательств, построй избушку в глубине тайги, там и живи.
– Нет уж, такая жизнь мне не по душе.
– Тогда докажи, что твои желания, интересы не противоречат интересам общества.
– Ну, тут пошли какие-то закавыки, непонятные мне тонкости. Как мне это доказать? Я этого не представляю.
– А жаль! Потому что корень всех проблем в духовной сфере, в сфере нравственности.
– И всё-таки я настаиваю на примате экономики над всем остальным, – не сдавался Пьер.
– Да нет никакого примата! И политика, и экономика – каждая сама по себе. Притом, что одна другой может и мешать, а может и способствовать, – мне уже надоело втолковывать ему простые истины, однако же приходится. – Ну, вот представь, что некий мужик стремится к власти. Зачем это ему? Первое желание, особенно если приехал из провинциальной глухомани – хорошенько подхарчиться, получить массу жизненных удобств в виде зарплаты, квартиры, машины, дачи… ну и прочее. А потом вдруг захотелось ему бабу! И не какую-нибудь, а из тех самых топ-моделей, грудастых, длинноногих…
– На что ты намекаешь? – возмутился Пьер.
Эстер только недоумённо подняла свои красивые брови и ничего не сказала. А я продолжил:
– Не принимайте близко к сердцу, это только для примера, – я и вправду увлёкся, представив Эстер рядом с собой, в постели… ну что-то в этом роде. – Итак, причём тут экономика, если срабатывает тривиальный физиологический инстинкт? А дело в том, что получается следующая цепочка: политика – экономика – материальный достаток – плотские удовольствия – надгробие за низенькой оградой.
Я перевёл дух и продолжал, не дожидаясь, пока Пьер переварит мною сказанное:
– Но может быть и другой вариант. Клиент к мужикам и бабам равнодушен. Тогда звено «плотские удовольствия» в этой цепочке заменяется чем-нибудь другим. Скажем, удовольствием от власти над людьми, иногда это доходит до садизма. Однако возможен и третий вариант! Представь себе, что претендент на властный пост уже достаточно богат. Тогда цепочка выглядит так: экономика – политика – удовольствие от власти над людьми – скромная могилка на кладбище под Лондоном или же в Сибири. Словом, тут такой набор возможностей, что на все вкусы хватит. Было бы желание.
– А у тебя оно есть? – Эстер задала вопрос с намёком, но я делаю вид, что не понимаю.
– Мои желания связаны с литературой. Ну, может быть, ещё с Катрин. А всё остальное по фигу!
– А, скажем, мировой кризис… Разве тебя это не волнует? – Пьер снова возвращается к любимой теме.
– Кризис – это естественное отправление либеральной экономики. Как это может волновать? Сами напридумывали чёрт-те что, а теперь мучайтесь, пока не надоест.
– Ну а свобода?
– Зачем нужна свобода, если есть права?
– А демократия? – кажется, Пьер уже вовсе выдохся, не находил аргументов для предметного спора и потому только задавал примитивные вопросы.
– Про демократию Черчилль хорошо сказал. Что-то вроде того, что ничего лучше человечество так и не придумало. А я бы уточнил – могли бы придумать, но не захотели. Тем же из нас, кто попытался, крепко дали по мозгам. Да что тут говорить, каждый из так называемых демократов мечтает лишь о том, чтобы у него была своя собственная демократия, для личного употребления. Это особенно характерно для тех, кто находится у власти.
– Нет, ты не прав! Демократия вполне приемлема для большинства людей из самых разных стран.
– Да, в основном, для сытых.
– Но выборы, всенародное волеизъявление… Неужели ты способен замахнуться на святое?
Не знаю, то ли он уже в стельку пьян, то ли и в самом деле его обуял дикий ужас, судя по глазам. Ну что ж, добивать, так добивать, мне это не впервой:
– Представь себе семинар по теоретической физике, где правильность некой теории решается голосованием. Абсурд! То же и в политике, и в экономике.
– Нет, подожди! Критерием теории всегда являлась практика.
– Это справедливо только в том случае, если эксперимент по проверке теории выполнен корректно.
– А разве не так?
– Тогда скажи, зачем тратят сотни тысяч долларов на предвыборную кампанию в какой-нибудь вполне цивилизованной стране? Для чего устраивают пышные предвыборные митинги, зачем обрушивают на наши головы мегатонны политической рекламы? Да только для того, чтобы промыть мозги. Чтобы избиратель принимал решение под влиянием эмоций, а не в результате размышлений. Причём промывают мозги как минимум два месяца, а на размышления оставляют день. Так где же тут свободное воле-изъявление? Да тут демократией и не пахнет!
Дальше я не стал продолжать, а Пьер только и смог произнести:
– Ну, я тогда не знаю…
Эстер загадочно молчала, размышляя о своём. Возможно, о предстоящем свидании со мной. А Пьер был явно потрясён нашим разговором. Я даже пожалел о том, что затеял этот спор. И с какой стати на меня нашло? Жил бы он себе и жил, верил бы в эти сказочки – тем более, если они доход приносят. А тут, здрасьте вам, явился я! Явился и попытался всё разрушить. Да ладно уж, какие ещё требуются разрушения, когда до сих пор разруха в головах…
Пусть так. Но что же останется в сухом остатке? Увы, тогда я этого не знал. Но вот теперь, вспомнив этот разговор, я вдруг представил себе Юрика, депутата и прокурора Бокина в роли Моисеев. Сидят себе в шикарном ресторане, закусывают, пьют вино и время от времени дают по мобильнику указания тем, кто бродит по пустыне в поисках земли обетованной. И набивая себе рот, депутат сокрушается по поводу того, что кто-то не выдержал трудностей пути. А прокурор требует от подчинённых списать очередную жертву как естественную убыль. И даже Юрик знает, чем себя занять – сочиняет текст постановления об объявлении траура по погибшим за последнюю неделю.
Однако же, господа, вы хорошо устроились!
Глава 47. Ну вот и всё!
Это даже удивительно – за последние дни я ни разу не вспомнил о Катрин. Словно бы она тут ни при чём, и вся эта суета исключительно ради Сержа. Вот так увлечёшься каким-нибудь сюжетным ходом, напишешь целую главу и напрочь забываешь – зачем, ради чего писал? Словно бы процесс для меня важнее результата. И тут примерно то же самое. По сути, я выполнил целое исследование, накопал массу фактов, даже сделал предварительные выводы. Но спрашивается, кому нужен этот компромат? Десять лет назад, слава богу, был какой-то прок – Лулу разумно распорядилась информацией, и кое-кого упрятать за решётку всё же удалось. Да просто они тогда слишком обнаглели! Ну а теперь? Всё то же, но под более приличным соусом. Так если надежда на удачу минимальна, стоило ли снова это дело затевать?
Отличие, пожалуй, в том, что они меня очень уж достали. Я их и тогда терпеть не мог, однако позже так решил, что будто бы смогу исправить кое-что своими книгами. Как это у поэта?.. Что-то такое он лирой пробуждал… Да, чувства добрые. Возможно, пробудил – так ведь на то и Пушкин! Но только в наше время и сотни Пушкиных не хватит, чтобы эти чувства разбудить. Слишком уж глубоко запрятаны, спят летаргическим сном, замурованы в подкорке. Я даже не исключаю, что кое-кто выставил их на продажу, чтобы с голоду не помереть. И вот пылятся они теперь на барахолке, стоят совсем не дорого – так всё равно никто их не берёт. Что тут поделаешь, неходовой товар! К тому же быстро портятся – ещё немного полежат и начнут вонять…
Ну ладно, нашёл время философствовать. Ясно лишь то, что иначе поступить не мог, даже если всё делал против логики. Видимо, так уж я устроен, и не мне это менять. И потом, остаётся шанс спасти хотя бы Сержа.
И вот я снова у Раис. Держится, как и положено популярной шоуменше – макияж в норме, одета по последней моде, даже немного вызывающе. Однако по глазам вижу, что порадовать меня ничем не сможет.
– Так что, куда пропал Сергей?
– Мне удалось выяснить, что он прилетел в Москву три дня назад рейсом Аэрофлота из Женевы, – говорит, заглядывая в свой блокнот, примерно так вот школьница на экзамене использует шпаргалку.
– Это я и сам знаю. Дальше!
– Дальше я опросила знакомых его покойного отца, потом обзвонила все гостиницы. Всё безрезультатно. Тогда решила подключить к поискам Артёма. Он прежде занимался криминальной хроникой, у него сохранились кое-какие связи.
– И что? – спросил я, всё ещё на что-то надеясь, хотя давно уже мучило нехорошее предчувствие.
– Да ничего. Ни в одном СИЗО, ни в Бутырках, ни в Матросской тишине…
– А морги? А больницы? Может быть, по дороге из аэропорта что-нибудь произошло, скажем, автомобильная катастрофа…
– Больницы, морги – все проверила. Ничего! В милиции сообщили, что за последнюю неделю неопознанных трупов у них не было.
Так я и думал, что похитили. Теперь выбивают показания на Леонида. Либо и того хуже… Да я не сомневаюсь, что они на всё способны, лишь б загрести «бабла». Только бы Серж выдержал, тогда ещё сохранялась бы слабая надежда.
В этот момент Раис включила телевизор.
– Я теперь все криминальные новости смотрю. А вдруг…
Даже в кошмарном сне я такого не испытывал! Даже когда летел с семнадцатого этажа! Даже когда санитары напяливали на меня смирительную рубашку!.. Словами это ощущение не описать. А всё потому, что диктор размеренным тоном и, как мне показалось, довольно равнодушно произнёс:
– Сегодня утром в лесу близ Киевского шоссе обнаружен труп. Как установили компетентные органы, это останки Сергея Фёдорова, историка, работавшего последние годы во Франции. Несколько дней назад он прилетел в Москву, однако затем его никто не видел. Согласно версии следствия, по дороге из аэропорта Сергей Фёдоров был убит с целью ограбления. Милиция разыскивает частное такси, которым мог воспользоваться погибший…
Ну вот и всё! Дальше можете не продолжать. А мне остаётся лишь одно – напиться! Догадливая Раис достаёт початую бутылку водки, а я даже не в состоянии себе налить – руки дрожат, тошнота подкатывает к горлу… Можно подумать, что стою над трупом и смотрю в его открытые глаза, а он мне и говорит: «Ну вот, Вовчик! Ты добился своего. Теперь Катрин твоя, я вашему счастью не помеха»… Он тяжело вздохнул, и всё… Нет, Серж, постой! Какое счастье? Как ты можешь это говорить? Серж, ты не торопись, подумай! Ну зачем мне убивать, если и без того Катрин моя… То есть была моей, а вот теперь наверняка меня возненавидит.
Раис! Нет, не рюмку, а стакан… Так хорошо… Ты спрашиваешь, отчего переживаю? Ну как ты не поймёшь! Ведь так всё просто. Ведь человека же убили!.. Нет-нет, не родственник, не друг и не товарищ по работе. Да мне бы его вообще не знать! Откуда он взялся на мою больную голову?.. Ты говоришь: при-лечь? Да-да, вот лягу, сложу руки на груди… У тебя дома свечки не найдётся?.. Жаль! Ну тогда налей ещё стакан… Да ты не бойся, я хоть и пьяный, приставать к тебе не стану – мне, видишь ли, теперь не до того…
Вот странно, вроде бы рта не раскрывал, а впечатление, будто что-то говорю и говорю… Да кто бы прекратил это безобразие! Разве так можно? Бутылка опустела, а у меня даже ни в одном глазу… Раис, гадкая, что ты мне подсунула?.. Ну ладно, вот не хватало ещё в чём-то обвинять Раис. Потом, чего доброго, дойдёт и до Катрин. А там ещё Светлана и Эстер… Да никому и в голову не придёт, что они в чём-то виноваты! Виноват лишь я один, даже доказательств никаких не надо. Не предусмотрел, не предупредил…
Так что же я наделал? Что натворил? Вот вроде бы после трудных лет можно было радоваться, наслаждаться жизнью. Иногда даже создавалось впечатление, что находишься в земном раю. Ну не совсем там, но где-нибудь поблизости. Причём заметьте, что добился этого своим трудом. И что теперь? Стоило ли тратить столько сил, чтобы в итоге убедиться – всё оказалось зря.
Послушай, господи! Хоть ты скажи, в чём я виноват? В том, что хотел всё сделать по-хорошему? Что избегал конфликтов? Вот вроде бы много чего в этой жизни понимал, но даже не пытался что-то реально изменить, только книжечки пописывал. И улыбался, и, сдерживая тошноту, обнимал тех, кого прежде обходил за километр. Так, может, прав был Он, и я самый что ни на есть типичнейший приспособленец, конформист? И то, что делал – исключительно для собственного блага, для удовлетворения гордыни? Кто мне теперь поверит, что не так?
Увы, теперь всё кончено. Надежды больше нет. И остаётся пустить пулю себе в лоб из наградного пистолета, либо надеть вериги и отправиться на покаяние куда-то в дальний скит. А толку что? Ну вот нашёл и снова потерял Лулу. Вполне закономерный результат. А потому что ничего другого я не заслужил. Только лишь боль и сознание того, что ничего мне в этой жизни не исправить!
И всё же, в чём причина? Что, разве я такой урод или же наш мир настолько отвратительно устроен? Ну почему всё так? Скажи мне, господи, ну почему алчность правит миром? Ну почему доброта и сострадание к человеку сегодня не в чести? И почему стремление обмануть, унизить ближнего своего – стало постепенно нормой нашей жизни? Я спрашиваю тебя, господи, и сам же отвечаю: всё потому, что нет любви…
Очнулся я на широченной кровати под белоснежным балдахином. После того, что выпил накануне, страшно болела голова. Стучало сердце, словно бы из груди рвалось наружу. Хотелось пить. Но ещё больше я хотел опять заснуть. Вот так бы и остался здесь лежать – не двигаясь, не шелохнувшись, не открывая глаз. Только бы не знать, не видеть и не слышать.
Я поплотнее сжал веки, но ничего не получалось, сна не было, осталась только явь. При этом явь гнусная, уж я-то знал, что хуже этой яви не бывает.
В этот момент раздался скрип открываемой двери… Нет, этого не может быть, я голову на отсечение даю, что ничего подобного уже не будет! Того кошмара, что случился десять лет назад, я вновь не перенесу! Теперь совсем другие времена! Теперь всё не по понятиям, а по закону!
И вот я слышу, что кто-то подбирается ко мне, шаги всё ближе, уже осталось всего-то ничего. А я боюсь открыть глаза – вдруг это те самые, наследники Клариссы? Да чёрт с ними, мне уже на это наплевать. Вот что ужасно – целая страна, поедающая лучших из своих детей, а взамен воспроизводящая уродов! Ну как иначе назовёшь то, что происходит?
И вдруг в голове возникла удивительная мысль. Даже не мысль, а так, едва уловимое ощущение, смутная надежда – если это Лулу, тогда не всё ещё потеряно, тогда мы сможем с ней начать сначала…
– Милый, тебе кофе с молоком? Или примешь таблетку аспирина?
Она сказала это тихо, а ощущение такое, что звонят во все колокола. Я открыл глаза. Открыл как можно шире, чтобы всё в мельчайших деталях разглядеть, чтобы запомнить навсегда это мгновение.
Передо мной в розовом полупрозрачном пеньюаре… она и не она. Очень знакомое лицо, но, как ни стараюсь, не могу определить. Вот вроде бы видел, однако категорически утверждать этого не стану… И только хорошенько приглядевшись, я понял, наконец, что меня смутило в ней. На голове – колтун. Некрашеные, какие-то белесые ресницы. Губы без привычного блеска помады от Dior. А брови – вместо бровей вообще нечто бесформенное, причём одна вроде бы короче на сантиметр другой…
Да нет же, какие могут быть сомнения? Тут всё предельно ясно, это не Лулу! Её бы я в любом случае признал, даже будь она хоть в тоненьком халатике, растрёпанная, босиком…Так кто же это? Постой, не может быть…
– Ах, кажется, я макияж забыла сделать, – воскликнула Раис и выпорхнула из-под балдахина, предварительно послав мне нежный воздушный поцелуй.
Вот оно что… Дождался! Самое ужасное, что нет никаких сил. Я бы сиганул в окно, однако впечатление такое, будто прирос к этой кровати, привязан к ней, распят. Да, да! Христа распяли на кресте, ну а меня – на этой вот кровати. И кто же экзекутор? Помнится, тогда была Кларисса, а теперь… Раис. У них даже имена похожие, словно нарочно подобрали. Ну и на кой чёрт я сдался этой Раечке? Мало мужиков ей, что ли? И вот что слышу:
– Пойми же, Вовчик, что ты наш. Пока ты этого не сознаёшь, но очень скоро всё встанет на свои места. Здесь всё будет точно так, как там, откуда ты недавно прилетел – уютно и приятно. И даже мысли больше не возникнет что-то изменить. Зачем? Пусть голова болит у тех, кому не повезло, кого обошла удача, кто успеха в этой жизни не достиг. Тебе-то что до них? Ты наш, не сомневайся!
– Нет!
Только и смог произнести.
