Владимир Алексеевич Колганов
Превратности судьбы
А всё потому, что от меня требуют разрыва с ней. И вот я словно бы подыскиваю повод. Повод то ли для того, чтобы остаться, то ли для того, чтобы уйти.
Так продолжалось уже несколько дней. Я вновь анализировал и свои, и её поступки, пытаясь отыскать приемлемое для себя решение – такое, которое не стыдно было бы реализовать, такое, в котором бы не пришлось потом раскаяться. Но всё, что смог придумать, только вызывало боль, как будто нечто непоправимое уже произошло. Единственное, что мне оставалось – это листы бумаги, авторучка или ноутбук…
И вот сижу в кресле на веранде, пишу, время от времени через открытую дверь поглядывая на Катрин, лежащую на постели в комнате. Она сбросила с себя простыню и теперь, прекрасная в своей наготе, словно бы пыталась меня соблазнить. Похоже, во сне ей это даже удалось, потому что на лице вдруг появилась довольная улыбка. По обнажённому телу пробежала судорога, рот приоткрылся, ей как будто не хватало воздуха, и вот… И вот всё кончилось, она угомонилась. Тихий сон, ровное, спокойное дыхание. А в саду шорохи листвы, пение заморских птиц… Впрочем, я в голосах птичек не очень разбираюсь.
Тем временем в моей голове опять сомнения. Не может быть всё так прекрасно. Ну вот ещё немного, вот ещё чуть-чуть, и счастье, толком не начавшись, может навсегда закончиться. Это как цветок в оранжерее – если у него гнилые корни, он непременно засохнет, и никакой заботливый садовник не поможет. Даже я…
– Тебе никто не нужен.
Мне кажется, что это говорит она. И я хочу ответить, но не знаю – что. Возможно, стоит лишь произнести какие-то слова, и всё само собой тут же образуется. Но нет, я почти уверен, что не хочу с ней об этом говорить. Зачем, если и без того всё ясно? Ясно, как божий день. Мы же любим с ней друг друга. Наша любовь – такая, какая она есть. Для нас другой любви не существует.
– По-твоему, это любовь?
Любовь, любовь… Что это? Многие пытались разобраться. Вот, скажем, для одних это всего лишь страсть, других увлечь способна только жажда наслаждения. Я даже готов такое допустить, что для кого-то любовь – самопожертвование, желание продолжить жизнь в другом, поскольку собственная жизнь безумно надоела. Всё может быть…
А что если она права? Пусть так, я даже доказательств не потребую. Допустим, мне никто не нужен… Но почему? Должно же быть тому приемлемое объяснение. Что может не устраивать в любви? Глупый вопрос, но без ответа на него, я полагаю, понять мне не удастся ничего.
В сущности, любовь бесплодна. Даже если полна горница детей. Единственный плод нашей любви – это надежда. Надежда на то, что дети будут счастливы. Надежда на то, что в этой жизни когда-нибудь что-то переменится, станет хоть немного лучше. Что будет меньше злобы, зависти, жажды наживы, лицемерия. Что мир станет более подходящим для обитания честных, умных и талантливых людей, для которых дом, страна и вся Земля – это вовсе не поле битвы, а среда их обитания. Да, всё, что нам остаётся – это лишь надеяться.
Однако не даёт покоя мысль: вот кончится вдохновение, и Катрин меня покинет. Зачем я нужен ей, слабый, не способный ни на что? Что толку ей от этого альянса? Неравный брак – это не причина, а всего лишь следствие. Следствие беспомощности, а не любви старика к очаровательной подруге. Да можно ли супружескими узами удержать любовь?! А потому я всё-таки не прав – любовь рождает страх, а не надежду. Потому что надежда приходит и уходит, и возвращается когда-то вновь. Но вот однажды выяснится, что надеяться-то больше не на что. А всё потому, что ушла любовь…
Глава 36. Он
Среди ночи я проснулся. Оказывается, Он опять начал диктовать, а я, вместо того, чтобы заняться делом, лежу в постели, и все мои мысли о другом. Пьер и Катрин ездили в Париж на кинопробы, и снова мы вдвоём с Эстер… Снова её рассказы, на этот раз о детстве, о матери, которая прежде работала в модельном бизнесе, о том, как выскочила замуж, только бы избежать призыва в армию. Ей всё задуманное удалось, а тот бедняга, увы, так и остался с носом – вскоре они развелись, даже обошлось без брачной ночи. Да, похоже, ей всегда всё удавалось.
Но вот что смущает: если только об этом и писать, то никакой книги не получится – будет красивая икона и не более того. Мне же хотелось рассказать о человеке. Жизнь невозможна без противоречий, а пятна есть даже на дневном светиле, не говоря уж о Луне. И вот когда Эстер решится поведать мне о тайном, о том, чего не доверила бы даже своей матери – только тогда можно быть уверенным, что книга у меня получится.
Все эти размышления о том, кем на самом деле является Эстер, могли бы показаться неуместными, даже смешными. Какому нормальному мужику придёт в голову мысль выяснять всю подноготную своей подруги? Однако то, что странно для него, вполне естественно должно быть для писателя. Если бы писал роман – там можно дать волю собственной фантазии, чего-то напридумывать, да просто написать, что в голову придёт, лишь бы это соответствовало заданному образу. Здесь же так нельзя. А потому надо во что бы то ни стало выудить из неё всё, о чём не хочет, не может, отказывается рассказать – только тогда её образ станет достоверным. Проблема в том, как это сделать. С этой мыслью я засыпал и даже во сне, как мне кажется, искал приемлемые варианты. И вот, чем больше думал об Эстер, тем всё менее значимым становился тот подслушанный мною разговор. В конце концов, можно предположить и то, что именно тогда, в разговоре с Пьером, Эстер искусно притворялась, со мной же, напротив, была откровенна, искренна. Да, к этой версии, честно говоря, я и склоняюсь. И кто способен доказать, что я не прав?
Ну а пока не пропустить бы то, что начал диктовать мне Он.
Стараясь не разбудить Катрин, я выбрался из постели, подошёл к столу, открыл свой ноутбук и стал писать, ударяя пальцами по клавиатуре. Слова, фразы, целые страницы слов рождались словно бы без моего участия.
– Погоди. Не так быстро, я не успеваю за тобой, – видимо, сказалась накопившаяся за этот день усталость.
– Нечего было силы растрачивать на пустяки.
– Это не пустяки. Она для меня очень много значит.
– Которая из них?
Вот ведь пристал!
– Ты всё равно не поймёшь.
– Тоже мне, влюблённый. Видали мы таких…
– Ты, может быть, и видел, а у меня это впервые.
– Сразу с двумя? Ха-ха! Ну и насмешил! Стоило дожить до таких седин.
– Да в том-то и дело. Просто раньше было всё не то. Было наслаждение, можно сказать, торжествовала плоть, но…
– Слишком уж высокопарно, пафосно. И что же «но»?
Что ему сказать? Да я и сам ничего не понимаю. И вдруг само собой вырвалось:
– Прежде не было любви.
– Ну а теперь-то есть?
– Может быть… То есть почти наверняка…
– Бедняга!
Ну вот и дождались! Он мне сочувствует! Бесплотный, бестелесный дух. Голос, не имеющий ни рта, ни губ. Только и способен, что складывать слова и задавать ненужные вопросы.
– Не беспокойся, как-нибудь разберусь и с этим.
– Ой ли? То заявляешь, что от страсти не осталось и следа, то словно бы готов признаться ей в любви.
Ну как мне этому чудаку растолковать?
– Да, страсти нет, однако желание осталось.
– Тогда причём же здесь любовь? Неужто для тебя любовь – это удовлетворение собственных желаний?
Вот ведь пристал, как банный лист!
– Мне не понятно, что тебя смущает. Желание любви – это же так естественно!
– То есть желание – это и есть любовь?
– А почему бы нет?
– Ну, ты и загнул!
Да сколько можно! У меня уже нет сил! Вместо того, чтобы писать, вынужден доказывать ему то, что для меня предельно очевидно. Если нет желаний, если ничего не нужно, тогда жизнь теряет смысл. Тогда не возникает даже мыслей о любви.
Будет обидно, если всё же окажусь не прав. Однако почему не попытаться? Другой бы на моём месте не заморачивался, принял бы всё так, как оно идёт. И не старался объяснить то, что происходит. А собственно говоря, что я должен объяснять? Если сердце способно вместить сразу две любви, казалось бы, надо просто радоваться этому. Два очаровательных создания, чем-то похожие друг на друга, но вместе с тем самобытные и оригинальные, я бы так о них сказал. И ни с одной из них у меня нет никаких меркантильных отношений, я не ищу выгоды от связи с ними…
Вот почему-то подумал: «связь». Слово не очень подходящее, но факт остаётся фактом: одной я должен был помочь выбраться из ситуации, чреватой осложнениями, ну а другая… Какой у неё может быть интерес? Неужто книга, которую должен написать? Так я и поверил! Не хочется об этом думать, но сама же как-то говорила про Моссад. Так кто же из них мисс Марпл, а кто, на поверку, Мата Хари?
Увлечённый умозрительным исследованием, я даже забыл на время про него. Но Он тут как тут, сопит над ухом, даже иногда покашливает, чтоб не забыли о его существовании. Ох, и надоел же! Всё ему надо объяснять, разложить по полочкам. Душу перед ним выворачивай каждый раз, как перед попом в исповедальне… А надо ли? Мне даже показалось, что он завидует, что все эти его ироничные замечания вызваны лишь тем, что самому ему в любви не повезло, ну не было у него ничего подобного. Вот так одноногий инвалид завидует рекордсмену-бегуну…
В последнее время стала беспокоить мысль: могу ли я считаться автором? Понятно, что Он – это часть моего ума или души. По существу, Он – это приручённое «второе я». От тех, назойливых и страшных, я сумел избавиться. Да, Он – это часть меня. И, тем не менее, есть ощущение, что у кого-то списываю, будто выдал чей-то труд за свой. Ну неужели сам ни на что совершенно не способен? И вот всю оставшуюся жизнь буду мучиться, сознавая, что занял чьё-то место. Но чьё? Место своего «второго я»? Только попробуй об этом рассказать, решат, что с тяжкого похмелья, мол, вот до чего допился, бедолага. Нет уж, сочувствия я не признаю!
И всё же мысль о возможном плагиате очень беспокоит. С другой стороны, причём тут плагиат? По сути дела, мы соавторы. Кстати, интересно, а когда Он появился? Неужто с тех самых пор, когда я только пробовал писать? И долго ещё это будет продолжаться?
Конечно же, я не собирался избавляться от него. Нет, просто надоели эти бестактные вопросы, эти намёки, эти его выпады. Да и как избавишься, если он сидит во мне? Это я понял уже давно, смирился с этим и даже имею кое-какую выгоду от этого. В конце концов, не каждому так повезёт – виданное ли дело, чтобы «второе я» оказалось талантливым писателем? Да, всё, что мне остаётся, это холить и лелеять, всячески угождать ему, потакать его прихотям и закрывать глаза на кое-какие недостатки. Но вот совершенно нелогично возникает у меня вопрос: кто я и кто на самом деле он? Вопрос вроде бы не вполне логичен, поскольку мы с ним одно целое. И всё же непонятно, какова роль каждого из нас. Казалось бы, работаем с пользой друг для друга – он мне диктует тексты, а я их обрабатываю, готовлю для печати, отдаю в издательство. И что потом? Потом всё, как полагается – я купаюсь в лучах славы, использую преимущества положения известного писателя. Но ведь и он тоже что-то получает. Я чувствую, что с каждым разом он всё увереннее держится, если такое определение применимо ко «второму я». Он уже сам выбирает и тему, и даже время, когда хочет диктовать. Голос его окреп. Когда-то я еле различал его тихий шёпот, напоминавший шорох переворачиваемых страниц, а теперь воспринимаю чуть ли не как голос командира, отдающего приказы. И не настанет ли момент, когда он захочет стать «первым я», и будет не только диктовать слова, но и указывать, что я должен делать. Так кто же он и кто же я? Кто из нас раб, а кто хозяин?
Это нежданно появившееся подозрение, то есть мысль, как может всё закончиться, повергла меня в ужас. Я этого не хотел! Достаточно было тех лет, когда пришлось носить погоны и исполнять чужие, далеко не всегда умные распоряжения. Достаточно было года в клинике, когда ощущал себя то овощем, то подопытным животным. И вот сейчас всё начнётся снова? Нет, этого не перенесу. Пусть буду бесталанным, бедным, никому не нужным стариком, но только бы сохранилось ощущение свободы. Без этого жить просто не смогу.
И я сказал ему:
– Ты извини, но так дальше не может продолжаться.
– Что ты имеешь в виду?
Чувствую, что он уже напуган. Видимо, трудно скрыть мысли от того, кто прячется в твоей же голове.
– Да вот… попробую обойтись без твоей любезной помощи.
– Ты… без меня?! Совсем, что ли, сбрендил?
– Я бы посоветовал тебе быть осторожней в выражениях…
Мы с ним почти что родственники, однако подобные оскорбления я никому бы не простил.
– Да ты же без меня ничто! Ты просто не способен быть писателем, у тебя начисто отсутствует талант!
– Возможно, ты и прав. И всё же я попробую.
– Нет-нет! Не смей! – я чувствую, он жалеет, что погорячился. – Ну погоди, Вовчик, так мы не договаривались. Нельзя же, заранее не предупредив… Да у тебя всё равно это не получится!
– Пусть даже напишу какую-нибудь ерунду, но зато я напишу сам, без посторонней помощи.
– О, господи! Да ты, как я погляжу, просто болван! Ему словно бы на блюдечке с голубой каёмочкой… А он… Правильно говорил профессор, ты полоумный, самовлюблённый графоман! Ты бездарь, шут гороховый!
Он бы, наверное, ещё долго так визжал, захлёбываясь слюной и извергая на меня потоки оскорблений. Но я уже захлопнул ноутбук.
Глава 37. Проблемы выживания
Все эти мысли по поводу роли моего «второго я» обычно донимали по ночам. Когда не спится, в голову и впрямь лезет всякая ерунда, а утром ощущение такое, будто бы вместо сна участвовал в международной конференции по проблемам обводнения засушливых территорий Средней Азии. Это я к тому, что просыпаешься с гудящей от мыслей головой, однако всё равно ничего не понимаешь. Единственное, что могло как-то отвлечь от бесполезного копания в себе, это очередное свидание с Эстер. Да если бы так, то есть была бы возможность отбросить от себя подальше эти мысли, я бы только радовался. Однако нет, видимо, столь неподражаемо устроена эта голова, которая украшает мою шею – ей бы дать повод, а уж она любую тему разовьёт, да так, что мало не покажется.
А дело в том, что в моей жизни есть некое несоответствие. Я вовсе не считаю, что весь этот окружающий меня гламур и есть то самое, к чему стремился. Нет, это же совсем не так! Возможно, просто чувствую, что жизнь слишком коротка, и потому наслаждаюсь, как могу, на всю катушку. Словно бы впереди маячит приговор, который сделает бессмысленным и то, что я писал, что говорил, да и всё то хорошее, что сделал, совершенно обесценит. И потому мне следует спешить, надо успеть сказать, успеть любить…
Однако стоило нам с Эстер уединиться в её комнате, как незаметно, вопреки привычным для интимного свидания обстоятельствам возник разговор о её любимой тётке. Впрочем, я чуть не забыл – надо же собирать материал для книги, иначе я буду выглядеть обманщиком, который использовал доверчивость красивой дамы в личных интересах. А почему бы нет, если очень хочется?
И всё же, можно ли верить этим откровениям? Можно ли доверять тому, что сказано в постели? Весь мировой опыт вроде бы доказывает, что мужики в постели выбалтывают то, что не удалось бы вытащить из них клещами. Да пропади оно всё пропадом! Тут рядом несравненная, очаровательная, удивительная – с ней не сравнится даже Мерилин Монро! Ей даже юная Брижжит Бардо в подмётки не годится! И вот готов рассказать ей обо всём, лишь бы не кончалось наслаждение.
А женщины? Какая из них в постели обойдётся без притворства? И коли так, можно ли им доверять? Постель – это самое удобное место для обмана, а женщина – наиболее подходящий для этой цели инструмент. Печально, но это факт, не подлежащий обсуждению.
Сначала я решил, что она врёт. Да просто не могу поверить в это! Чтобы ради каких-то даже благородных целей так просто взять и лечь под мужика. Вот выдумщица на мою больную голову! Всякое готов был от неё услышать, однако клевета на свою родную тётку – это уже нечто запредельное. Нет, такие откровения не для меня.
– Что тебя смущает? Переспать с врагом даже церковь разрешает, если это с пользой для страны.
– Так, может быть, и ты сейчас?..
– Ой! Не дури! Какие у тебя тайны от меня? – и шаловливо улыбнулась. – Вот был бы ты, к примеру, физиком, участвовал бы в разработке оружия или в ядерной программе, тогда другое дело.
– Бог миловал…
– Сейчас это не актуально. А в те годы опасались, что бомба может появиться у Саддама. Вот и приходилось информацию добывать любым путём.
– И что стало с тем физиком, с которым твоя тётушка спала?
Эстер задумчиво посмотрела на меня.
– Его убили. Прямо на улице, в Париже, на авеню Клебер. Изрешетили его машину так, что никого в живых там не осталось.
– Это уже какой-то триллер! – я был потрясён, причём даже не примером этого средневекового варварства, а тем, как спокойно Эстер сказала про убийство.
– Это не триллер, а война. Война за выживание Израиля.
Она ещё что-то говорила про то, как охотились на лидеров палестинских боевиков, расстреливали из автоматов, взрывали, пытались отравить. Однако это меня уже не увлекало. Я был по горло сыт всеми этими подробностями, словно бы посмотрел многосерийный боевик. Меня от всего этого тошнило! Остался лишь один неясный для меня момент – что чувствует женщина, когда занимается сексом со своим врагом? Скажем, проститутку я могу понять – с кем и когда, ей просто по фигу, лишь бы заплатили. Там тело – просто товар. А как же здесь? Здесь тело сделали оружием?
– Понимай, как хочешь. К тому же нет здесь ничего такого уникального. Это давно известный метод. Припомни Мату Хари, да и у вас ещё со времён НКВД пользовались услугами красивых женщин.
– Ты что имеешь в виду?
– Одно другому не мешает, – Эстер нежно улыбнулась и придвинулась ко мне.
И то верно. Пора бы в этой борьбе за выживание сделать перерыв. Нечто вроде лирического отступления…
Уже когда она одевалась, у меня возник ещё один вопрос:
– Эстер! Вот ты говорила про Ирак, про эту их ядерную программу в восьмидесятые годы. Но ведь наверняка сейчас те же проблемы у Израиля с Ираном.
– Милый, ты слишком много хочешь знать. У меня даже могут возникнуть подозрения, – сказала она, застёгивая лифчик.
В шутку это было или же всерьёз, я так и не понял. Да кто их разберёт! Я не удивлюсь, если они все работают на свою разведку. Вот и Эстер – стоит мне задать вопрос, как у неё в голове сразу домыслы, догадки, обвинения…
– Между прочим, не я затеял этот разговор про твою всезнающую тётку.
– Ладно, ладно. Я пошутила, не сердись. Только откуда же мне знать? Тётка ведь давно уже не работает в Моссад.
– Бывших агентов не бывает…
– Ты-то откуда это знаешь?
Ну вот, стоит мне лишнее сболтнуть, как она сразу же цепляется.
– Был такой детектив… То ли про ЦРУ, то ли про КГБ. Ты извини, названия уже не помню…
– Жаль! Я бы почитала с удовольствием. Страсть, как такие истории люблю! Тётка говорит, что у нас с ней много общего. Только для неё шпионские разборки стали основной работой, а для меня всего лишь увлечением, – эти слова она произносила, натягивая через голову своё платье, так что выражения лица я не разглядел. – Кстати, а почему ты не пишешь детективов? Это очень ходовой товар.
Ну вот, опять про деньги…
– Мне и без того на жизнь хватает.
– Денег никогда не бывает слишком много.
– Это тоже вычитала?
Эстер засмеялась и прилегла рядом со мной.
– И всё-таки подумай над моим предложением. Может и книга получиться, и сногсшибательный сценарий.
– Да уж, хорошо бы сногсшибательный! – я мечтательно закатил глаза. – Если бы всё было так просто… Но дело в том, что хорошие детективы получаются либо у бывших следователей и засекреченных агентов, либо у тех из моих коллег, кто так или иначе связан со спецслужбами. Только они владеют информацией и знают то, о чём мы, грешные, даже не подозреваем. Ну а что я могу? Высасывать историю из пальца? Думаю, это не заинтересует даже моего издателя.
Эстер ничего мне не ответила. Лёжа на кровати, она курила сигарету и задумчиво смотрела в потолок. Но вот прошла минута-другая, за это время я, кстати, тоже ни слова не сказал, и вдруг по её лицу я понял, что она решилась. Что она мне скажет, трудно было догадаться, однако предчувствие меня не обмануло:
– А как тебе такая история? Допустим, некий беглый олигарх финансирует публичные политические акции в защиту несправедливо осуждённых.
– Это где ж такое происходит?
– В Москве. Ты что, не читаешь газет?
– Ах, вот ты о чём! Да я бы и сам что-то в этом роде мог придумать.
– А если он переводит деньги через русского, который живёт здесь, во Франции?
– Да господи! Работающих по контракту здесь хоть пруд пруди. И почти все часть доходов отправляют на родину, домой. Нельзя же каждого подозревать в крамоле!
– Это не каждый. Это конкретный человек. Не знаю, он то ли бизнесмен, то ли учёный. А деньги шлёт в Россию под видом помощи родному брату.
– Ну так и что?
– Как это что? – Эстер вскочила с постели и смотрит на меня с неподдельным возмущением. – Я ему выдаю реальную историю, что называется, на злобу дня, а он лежит в постели, голый и довольный, и ничему не удивляется!
Похоже, она и впрямь возмущена. Я даже могу её понять – ей хочется доказать, что и она на что-нибудь способна, кроме того, чтобы вертеть задом перед публикой. Однако же и я не прост.
– Эстер, пойми, я на досужие сплетни не ведусь. Если это всего лишь плод твоего воображения, так у меня подобного добра хватает. У нас это называют развесистой клюквой, не более того.
Эстер краснеет до корней волос. Признаюсь, я никогда ещё её такой не видел. Похоже, наконец-то проняло. И вот она уже чуть ли не кричит:
– Так знай, олигарх живёт в Израиле, это вполне реальное лицо, и ничего я не выдумываю. А все эти эротические выверты, все эти гламурные персонажи, которыми набиты доверху твои романы, это полное…
Тут она выкрикнула что-то то ли на идише, то ли на иврите, присовокупив к этому ещё несколько слов, и добавила уже с явным удовольствием длиннейшую фразу, из которой я не понял почти что ничего. Впрочем, красочные выражения вроде «гевалт», «шлимазл» и что-то похожее на «рогоносец» мне уже приходилось слышать от тель-авивских проституток. Однако какова!
Увы, на этом всё закончилось. Эстер вдруг замолчала, испуганно взглянула на меня.
– Ой, что-то мы заболтались, а ведь с минуты на минуту Пьер с Катрин могут вернуться из Парижа…
И вот она ушла, а я лежу и мучаю себя вопросами. Так что – проговорилась или это провокация? Потом уже, стоя под холодным душем, я анализировал её слова, пытаясь найти в них хоть какой-нибудь подвох, какой-то тайный смысл, который поначалу непонятен. Ну не могу же я признать, будто она секреты выдаёт мне только из симпатии!
И тут я ощутил себя как бы в шкуре этой тётки – она занималась сексом по заданию Моссад. А я? Получается, будто я спал с Эстер только для того, чтобы что-то нужное мне выведать. Так есть ли разница? Да нет, даже сравнивать нельзя! Но как ни пытаюсь отмахнуться, эта мысль не даёт покоя. Неужели я тоже что-то вроде проститутки? Единственное отличие, пожалуй, в том, что со мной расплачиваются информацией, а не деньгами. Что если и в самом деле так? Было бы здесь моё «второе я», уж он бы подсказал! А так ломай себе голову над проклятущими вопросами. Так ведь никто же мне такого задания не поручал! Я сам увлёкся, сам, по собственной инициативе влез в это дело.
В итоге ни к какому выводу не пришёл, поскольку всё происшедшее можно было трактовать и так, и эдак. Причём примерно то же самое можно было бы сказать и про её любовь – то ли она, и вправду, любит, то ли искусно притворяется. Вероятнее всего, что сама этого не знает. Женщины вообще непредсказуемы – слишком многое в их жизни определяется эмоциями. А если смысла в их поступках с ноготок, тут никакой логический анализ не поможет. Да просто нечего тут обсуждать!
На этой мысли можно было бы и успокоиться. Как бы не так! Не зря же она упомянула братьев, один из которых живёт здесь, во Франции. Если всё это правда, бедняге Сержу может угрожать опасность.
