Владимир Алексеевич Колганов
Превратности судьбы
Глава 40. Раис
Поначалу я никак не мог понять, как оказался в этой квартире. Потребовалось несколько минут, чтобы отдышаться и прийти в себя. Лишь после этого я ощутил себя сидящим на диване, причём буквально ощутил, даже ущипнул для достоверности. Диван приятно обволакивал спину, ноги утопали в мягком ворсистом ковре, да и весь интерьер этой роскошно обставленной комнаты способствовал умиротворению и спокойному течению самых невинных мыслей, никакого отношения не имеющих к тому, что произошло на улице всего лишь полчаса назад. Вот так бы сидеть, сидеть и наслаждаться…
Но тут в комнату вошла та самая, с которой я перелезал через забор. Она успела переодеться, сменила причёску, даже зачем-то перекрасила волосы и нацепила очки, которые ни к селу, ни к городу. Нет, если у неё плохое зрение, я, в общем-то, не возражал, хотя мне показалось, что окуляры были без диоптрий. Перед собой она катила столик с бокалами и бутылками. Кстати, после пробежки можно было бы и закусить, но, как я уже гораздо позже обнаружил, холодильник в этом доме был девственно пуст, если не считать вина и минералки.
Представилась она довольно необычным именем – Раис. И тут же сочла необходимым пояснить, что ведёт некое ток-шоу на телевидении, поэтому и вынуждена надевать парик, если приходится стоять в пикетах. Впрочем, поясняй, не поясняй, её я так и не узнал – да просто потому, что не любитель этих шоу, даже, признаться, не часто включаю телевизор. Ну а после того, как выпили за знакомство, за мою новую книгу и за погибель всем врагам, тут и началось.
Не могу точно определить, что было потом – то ли интервью, то ли допрос, то ли она просто мне голову морочила. Вначале я пытался отказаться, однако напору Раис может позавидовать даже носорог где-нибудь в девственной саванне. Может быть, и носорог, и африканская саванна здесь ни при чём, но впечатление примерно то же. Разве что мордочка у Раис приятнее.
Правда, поначалу у меня возникла совсем другая мысль, никак не связанная с предстоящим интервью, тем более, что обстановка изысканного интима и выпитое вино как нельзя более этому способствовали. Да и Раис требовалось накопившийся в крови адреналин использовать по прямому назначению. Не скажу, что она строила мне глазки, однако жизненный опыт подсказал, что она совсем не прочь. И всё же, коллекционирование такого рода удовольствий – это занятие осталось где-то в прошлом, да и сейчас явно не ко времени.
На этой мысли я заткнулся, не собираясь её дальше развивать, поскольку отвлекаться от основной цели своего возвращения в Москву мне не хотелось. А тут просто удивительное стечение обстоятельств – из той серии, когда говорят, что на ловца и зверь бежит.
Так и сказал. Боюсь, что она не совсем верно меня поняла…
– Раис, вы меня простите.
– Но почему?
– Вы не в моём вкусе.
Что ж, как ни странно, она не удивилась, может быть, слегка обиделась.
– Вот ещё! Да что ты понимаешь в женщинах! Да за меня даже олигархи сватались!
– Слава богу, это мне не угрожает.
– Не смешно.
– Да я и не пытаюсь рассмешить.
– Ты вообще производишь впечатление женоненавистника. Такой колючий, чёрствый, неприступный.
– Это всего лишь маска.
– Но зачем?
– Затем, чтобы не приставали.
– А что, разве такое у тебя случалось?
Она, похоже, издевается. Я скромно промолчал. Тут самое время сменить тему, к счастью, и она это поняла:
– Ну хорошо, не хочешь о женщинах, тогда давай про гражданские права. Вот почему ты не участвуешь в наших акциях?
– В чём, в чём? – в её словах мне почудился намёк на что-то неприличное, вроде выступления полуголых феминисток на базарной площади. Да и такой резкий переход… Сколько ни давал интервью, такого точно не было.
– Ты что, не понимаешь? Я имею в виду выступления в защиту прав, гарантированных нашей Конституцией.
Мне не хотелось уточнять, какие ещё права имеются в виду. А то, как в Каннах Пьер, начнёт мне заливать про то, какие у нас геи обездоленные. Поэтому и решил ограничиться довольно общим утверждением:
– Своими книгами я делаю гораздо больше, чем вы все вместе взятые.
– Какое самомнение!
– Иначе просто незачем писать.
– Другие просто деньги зарабатывают.
– Я так не могу. То есть когда-то мог, а теперь это занятие мне наскучило.
– Не вижу ничего страшного в том, чтобы получать деньги с тех, кому всё это нравится.
– Всё – это что?
– Ну, мне приходится вести не только шоу – корпоративы, свадьбы, конкурсы, презентации, концерты. Всего не перечислить.
– А утренники в детских яслях?
– Не дерзи!
– И как не надоест?
– Я этим зарабатываю деньги.
– Распространители наркотиков тоже зарабатывают…
– Да как вы смеете!
Похоже, я слегка увлёкся. Видимо, поэтому Раис снова пере-шла на «вы».
– И всё же я не понимаю, где ваша гражданская позиция. Неужели трудно хотя бы раз постоять в пикете у здания суда? Ну разве можно спокойно взирать на то, что в России происходит? Вы же интеллигентный человек!
– Да как вам сказать… – не зная, что ей возразить, я на мгновение задумался. – Видите ли, есть люди, которые создают духовные ценности, и есть те, которые способны духовные ценности оценить, по крайней мере, им так кажется. Так вот вторые особенно настойчиво претендуют на звание интеллигентов.
– А первые?
– Им как-то всё равно.
Теперь она в свою очередь задумалась. Я даже почувствовал лёгкое дуновение ветерка, вызванное движением её мыслей.
– Ну ладно, бог с ней, с интеллигенцией. И всё же я не пойму, ты что же, не хочешь бороться за независимость суда?
Вот не хватало только этого! Сказочек о независимых судьях я уже наслушался. Даже имел возможность на собственной шкуре оценить. Но снова этот кросс, опять лезть через заборы…
– Давай лучше про баб.
– Нет уж, ты ответь. Если не согласен с властью, как можно держать это в себе?
– По-моему, инакомыслие хорошо в умах, но вот когда оно выбирается на улицу…
– Что ты имеешь в виду? Чем тебе мешает протестное движение? – возмутилась Рая.
Таких девиц я прежде не встречал. То есть встречались вполне благополучные, ухоженные, но чтобы с таким увлечением говорили о политике – нет, это был какой-то неизвестный феномен. Возможно, у неё искривления в генетике…
Но как ей объяснить? Когда человек до крайности возбуждён, он вряд ли способен следовать доводам рассудка.
– Видите ли, меня смущают не сам этот протест, не действия, а то, что лежит в основе. К примеру, вот вам парадокс. В семидесятые годы многие диссиденты защищали православие, а ныне с точностью до наоборот. Эти нападки на РПЦ, на иерархов церкви…
– А чему ты удивляешься? Просто время теперь совсем другое…
– Вот я и говорю. В прежние времена для борьбы с властью безбожников использовали православие, теперь же власть поддерживает церковь, и оказалось, что это новый повод для протеста. Главное, чтобы ни в чём не соглашаться.
– Вот именно! Тактика видоизменяется всё время. А потому что власть нельзя взорвать, как храм Христа Спасителя. Надо подтачивать её устои любым доступным способом.
– Но для чего?
Ей богу, она смотрела на меня, как на ненормального. Будто нормальна лишь она, будто достойны уважения только она, они, а я так себе, простолюдин, потомственный холоп с двумя классами церковно-приходской школы за плечами, ну, в лучшем случае, токарь с вагоноремонтного завода. Я чувствовал, что вот опять начнётся примитивный агитпроп, которого я за свою жизнь сполна накушался. Тогда уж точно не смогу сдержаться.
– Как для чего? Суть нашей борьбы остаётся прежней.
– И в чём она, эта ваша суть?
Раис вытаращила на меня глаза.
– Ты что, и впрямь не понимаешь? Не видишь, что надежды не сбылись, что всё перевернулось в одночасье. Пойми, свобода оказалась лишь иллюзией. Так может ли интеллигентный человек смотреть спокойно на это безобразие?
– Тебе конкретно что мешает? Денег, как я погляжу, ты нема-ло заработала, никто тебе в этом не препятствует. Зимой, небось, отдыхаешь в Куршевеле, а летом…
– Ты снова не врубаешься. Да, у меня есть всё, но этого мне мало!
Мне оставалось развести руками.
– Тогда чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы здесь было всё, как там…
Занавес. Конец второго действия. Бегом в буфет, пока пиво с бутербродами не расхватали!
– Раис, ты извини, но у меня сложилось впечатление, что вы ничем не отличаетесь от большевиков. Те тоже мечтали совершить переворот, игнорируя мнение большинства народа.
– Большинство – это холопы, чернь. С какой стати мы должны их слушать. Решающее мнение всегда принадлежит элите.
– Есть такое понятие – элитные породы крупного рогатого скота…
– Ты опять напрашиваешься!
Она улыбалась, но у меня не было сомнения, что при иных обстоятельствах она бы расцарапала мне нос. Пришлось оправдываться:
– Да ладно, я это не со зла. Просто мысль в голову пришла.
– Ты эти свои мысли сдерживай.
– Инакомыслие снова под запретом?
– Так это смотря какие мысли…
Пожалуй, можно заканчивать это интервью. Хотя рассчитывать на взаимопонимание не приходится, есть надежда, что нам обоим этот разговор пойдёт на пользу. Не думаю, что Раис окажется в состоянии понять – эта профессия ей не по плечу. Вот разве что станет вести телепередачу «Спокойной ночи!», или как там у малышей это называется. Но уж во всяком случае, не станет больше философствовать и лезть в политику. Ну а я впредь буду внимательно смотреть, с кем предстоит лезть через заборы.
Теперь пришло время спросить её о главном. Однако как-то так надо бы спросить, чтобы обойтись без предисловия. Вот не хватало мне ещё пересказать эту историю про письмо, про мою поездку в Гренобль, про Сержа, а там, глядишь, начнёт выяснять, каким боком я оказался в этом деле.
– Так кто такой этот Фёдоров, которого вы так рьяно защищаете?
– Ты разве не знаешь? Довольно успешный бизнесмен.
– И что, теперь сидит?
– Пока находится под следствием.
– За что?
– Да наверняка его подставили. Просто решили отобрать доходный бизнес.
– Но кто?
– Да кто ж ещё? Нынешняя власть. Будто ты не понимаешь? Они же всё хотят прибрать к рукам. То есть снова отобрать и поделить, как было и в семнадцатом, и после НЭПа. Только теперь поделить между собой.
– Какая-то уж очень грустная картина получается.
– А ты что думал? Они это называют госкапитализм.
Конечно, интересная тема, но не стоит отвлекаться.
– Насколько я заметил, в вашем пикете были молодые ребята, в основном. Но есть же у Леонида и другие, более солидные защитники.
– Есть, конечно, адвокат.
– А что предпринимают родственники?
– Жена сразу после ареста вместе с детьми уехала за границу, от греха подальше. Кстати, отец его был известный диссидент, но уже лет десять, как погиб. Собственно говоря, именно в память о нём и развернулось такое широкое движение в поддержку сына.
– Глядя на ваш пикет, я бы так не сказал.
– Ты ещё мало знаешь. Хочешь, сегодня вечером отправимся к Жан-Полю, тогда и разберёшься что к чему.
– Жан-Поль, он что, тоже из ваших?
– Да нет. Это ночной клуб на Большой Никитской.
– Ну ладно. Допустим, я приду…
– Ага! Я же говорила, у меня дар всех убеждать, – она захлопала в ладоши.
Тут было самое время задать вопрос, который меня очень занимал, помимо всего прочего:
– Раис, а почему ты со мной так откровенна? – под занавес разговора я, наконец, созрел для того, чтобы перейти на «ты».
Она задумалась, буквально на несколько секунд.
– А мне от тебя нечего скрывать. Мы ничего особенного не замышляем. Да и властям все наши планы хорошо известны. Ты хоть заметил сегодня, как быстро подкатил ОМОН?
– Но если так, тогда в вашей компании наверняка есть «крот»…
– Да пусть! Мы выступаем за гласность и свободное высказывание мнений. Нам нечего бояться!
С этими словами она придвинулась ко мне и снова сделала нечто такое, что не оставляло сомнений в том, что собиралась предпринять. Мне стоило немалых усилий ещё раз объяснить ей, что мне вовсе не до этого. Да после беготни по проходным дворам…
– Тогда до встречи у Жан-Поля.
Эти слова она сказала с явным огорчением. Я так и не понял: то ли цель её борьбы состояла в том, чтобы находить новых мужиков, то ли совсем не так, и просто все мы люди, человеки. И вот всё ищем чего-то, надеясь, что когда-нибудь найдём.
Глава 41. «Жан-Поль»
В любые времена находятся любители позлословить, последними словами обругать власть, посетовать на неустроенность, на неудачи в этой жизни. Отличие нынешней эпохи в том, что эти разговоры переместились из малогабаритных кухонь в более удобные места – в кафе, в ночные клубы, в рестораны. Это и понятно, благосостояние улучшилось, да и скрывать свои мысли, если они есть, теперь вроде бы вовсе ни к чему. Ну, разумеется, если сидишь за одним столом с близкими друзьями, товарищами по несчастью и единомышленниками. Только причём же тут несчастье? А дело в том, что мир всё ещё устроен не так или не совсем так, как хочется.
Это невзрачное заведение у Никитских ворот я бы не заметил, ну разве что упёрся бы взглядом в его вывеску. Когда-то здесь располагалась известная на всю Москву шашлычная, мне случалось в ней бывать. Помню, заходил с коллегами после бассейна, тут ведь недалеко до Кропоткинских ворот… Впрочем, бассейна уже нет, запах тех шашлыков тоже куда-то улетучился, а любители хорошо поесть предпочитают более приличные места. Ну а «Жан-Поль» советую посетить уже после того, как вы насытились. Всё потому что этот ресторанчик предназначен, в основном, для задушевных разговоров. Само собой, если душа расположена к политике.
Я не успел ещё оглядеть и половины зала, а Раис была уже тут как тут, взяла за меня за руку и подвела к столику, за которым едва умещались пятеро человек, да вот ещё нас двое. Впрочем, теснота – привычная обстановка для тех, кто предпочитает проводить время в пикетах, да на митингах.
– Прошу любить и жаловать! Это Владимир Ладыгин, известный наш писатель.
– Можно просто Влад.
– Ладыгин? Что-то я такого не припомню, – весьма внушительного вида, пожалуй, даже неприлично толстый человек с чёрными вьющими волосами, ниспадавшими на плечи, уставился на меня колючим взглядом, явно намереваясь произнести отнюдь не комплимент. – Так вы, может, у Проханова в соратниках?
– Видите ли, – пояснил я, усаживаясь на предложенный мне стул, – я ни к каким объединениям и партиям не принадлежу. Я сам по себе и предпочитаю в этом положении находиться, несмотря на советы знакомых и друзей.
– Одобряю! – это сказал некто с двухдневной щетиной на лице и тщательно выскобленным черепом. – Писатель должен писать, а не протирать штаны на заседаниях.
– А как же я? – обиделся курчавый.
– Ты, Жора, всего лишь журналист. Журналистом до гробовой доски ты и останешься, сколько бы томов не написал. И давай не будем пиариться среди своих, – это было сказано тоном, не допускавшим возражений. – Так мы на чём остановились? – и, повернувшись ко мне: – Влад, вы присоединяйтесь, вот вам вилка и стакан. А там, может, что подскажете чадам неразумным.
– Это вряд ли. Я в ваших делах плохо разбираюсь. Так что, если позволите, посижу пока, послушаю.
– Ну и ладно? Я никого не представляю, вы наверняка всех знаете.
Если бы так… Судя по всему, Раис это поняла и вот шепчет мне на ухо:
– Что, даже бывшего министра не узнаёшь?
Я присмотрелся повнимательнее. Да, вроде бы он, только лицом слегка увял и взгляд уже не тот, потухший. Вот ведь как потеря министерского кресла на человека повлияла, сразу его и не признать. А мне говорили, что все они удобно устаиваются в бизнесе. Видимо, не всё определяют деньги.
– Ему-то что здесь надо? – шепчу в ответ.
– Того же, что и нам.
Тем временем, пока Раис представляла мне сидящих за столом, продолжался спор. К слову, большинство имён участников дискуссии я не запомнил, да и суть спора не сразу уловил – когда почти все одновременно говорят, да ещё Раис словно присосалась к уху, в этой мешанине поначалу трудно было отыскать хотя бы что-то внятное.
– Он тоже обещал, что уйдёт из политики, но почему-то они всегда снова возвращаются.
– А что тут удивительного? Вот мы, артисты, всегда врём. Профессия у нас такая. Тоже примерно и в политике.
– Вот и хотелось бы понять, где врать допустимо, а где лучше этого не делать. Все остальные вопросы вообще не вопросы, а просто так…
Мне припомнились те давние годы, когда мы в своей компании тоже рассуждали о политике, пытались найти решения глобальных мировых проблем. Правда, у нас всё было как-то более связно, что ли, хотя знаний явно не хватало, поэтому и суждения были достаточно поверхностны. Возможно, сейчас как раз обилие информации мешает – не каждому по силам разобраться. Чаще бывает так, что выбирают только то, что подтверждает некую отдельно взятую идею, а остальное игнорируют. Ну как бы этого и не было.
– Ври, не ври, тебе это не поможет, – вдруг раздалось за моей спиной.
Мы потеснились, и за стол присел ещё один человек, моложе остальных, естественно, за исключением Раис, но чувствовалось, что он в этой компании играет не последнюю роль. Взгляд у него был откровенно презрительный и наглый. Он словно бы готов высмеять любого, если посмеют возразить.
– Да ладно, Стёпа, не выступай! – попытался осадить вновь прибывшего небритый. – У нас тут интересный разговор, а ты опять со своими выпадами. Если нечего сказать, так и помалкивай.
– А у меня вопрос как раз по повестке дня, – возразил Степан. – Мне вот хотелось бы узнать, кого выбирать-то будем? То есть захочет ли наш электорат голосовать за кандидата, которого мы ему предложим?
– Да, да! Выборы – это очень важно. Прежде всего это вопрос личного доверия, – поддакнул вновь пришедшему отставленный министр.
– Но позвольте, господа! – возразил курчавый. – Если речь идёт о доверии, о вере, тут обнаруживаются все признаки религии. Вместо икон – портреты обожаемых вождей. Вместо хоругвей – флаги, транспаранты.
– Вот именно! А крестный ход заменим демонстрацией трудящихся по великим праздникам, – подсказал ему артист.
– И всё-таки разница тут есть, – вмешался тот, что с бритым черепом. – Церковных иерархов народ не выбирает. Их назначает папа, а самого его – Поместный Собор, причём пожизненно, что немаловажно.
– Нет, так дело не пойдёт! Так, знаете, до чего договоримся? – обиделся экс-министр.
– И до чего же?
– А потому что возникает вопрос: причём тут демократия? Если большинство свой выбор будет основывать на вере, то я даже не знаю, как это назвать…
– Верно! Считается, что только три процента населения разбирается в политике, а остальные… – внесла свою лепту в разговор Раис.
– Так пусть эти три процента тогда и выбирают.
– Я бы не прочь. Только кто позволит? Что скажет Европа, не говоря уже о Соединённых Штатах?
– Да суки все! Всё ложь, обман! За всё заплачено – по сотне за пикет и по полста за присутствие на митинге, – эту фразу произнёс Степан.
Неужто правда? Признаться, я такого никак не ожидал. Да если бы при советской власти за участие в первомайской демонстрации давали хотя бы три рубля, я думаю, шествие продолжалось бы как минимум до вечера. Впрочем, тогда маршировали не за деньги, а за страх, либо же в расчёте на кое-какие привилегии. И всё же, чтобы столь откровенно обо всём сказать, недостаточно одной только отваги. Я это откровение понял так, будто Степану всё до жути надоело – и эти пустые разговоры, и предвыборная суета, и бесконечный агитпроп, и споры о том, какой же должна быть истинная демократия. Мне показалось, что окажись где-то здесь поблизости броневик, или хотя бы памятник, в крайнем случае, фонтан, он бы забрался на него, и стал бы призывать… Кстати, тут на площади, как и положено, есть статуя – это Тимирязев. Однако я так и не решился подсказать, поскольку мою мысль перебил всё тот же, с бритым черепом:
– Стёпа! Ты, давай, закусывай! Явился сюда позже всех, к тому же основательно поддатый. Короче, попридержи язык.
– А что такого? Да все про это знают, но не каждому дают. Это как минет – всем хочется, только жена не позволяет.
Раис захихикала.
– Ну вот, сначала про вождей, теперь договорились и до баб.
– В жизни всё взаимосвязано. Даже вождям ничто человеческое не чуждо, – сделав умное лицо, изрёк курчавый.
– Ну, ты и сказал!
– Давайте лучше поговорим о чём-то более актуальном.
– Дайте мне слово. Сейчас вот очень умные слова звучали… – вновь возник артист.
– Ой, насмешил…
– Я про то, что в жизни всё завязано. Так вот, довольно настойчивый был слух, что Леонида нашего подставили,
– Да кто бы сомневался! Ну и что с того?
Я насторожился. Кажется, вечер будет не столь бездарным, как я предположил вначале. Если продолжат эту тему, может быть удастся кое-что полезное узнать. Сам я ничего о Леониде спрашивать не стал, поскольку пришлось бы объяснять свой интерес, что было явно преждевременно. В общем, понадеялся, что всё продолжится само собой. Увы, мне пока что не везло.
– Господа, давайте не будем отвлекаться, – вмешался бывший министр, видимо, обидевшись на остальных за то, что не уделяют ему должного внимания. – Так всё же, чем грозят нам эти выборы? Кто победит? Надо бы на всякий случай нам подстраховаться…
– То есть? Соломки подстелить?
– Ну, что-то вроде этого. Если наш кандидат провалится, что будем делать?
– Этого допустить нельзя, хотя в этом направлении процесс и развивается, – мрачно констатировал курчавый.
– Ты как обычно слишком уж сгущаешь краски.
– Да ведь такое сколько раз уже бывало! – поддержал курчавого артист.
– И что ты предлагаешь?
– Использовать мировой опыт. Если результаты не устроят, настойчиво требовать перевыборов.
– И так до бесконечности? Нет, это не вариант, – огорчил сидящих за столом небритый.
– Так что же будем делать?
Возникла пауза, над тарелками и рюмками повис табачный дым. Я же тем временем пытался найти хоть какой-то смысл в происходящем. Если и в самом деле это был интеллектуальный штурм, то прежде я представлял его себе несколько иначе.
– Господа! Так уж случилось, что я раз десять был в Латинской Америке… – снова прорезался отставной министр.
– Ну вот опять. Снова наш самый долгоиграющий политик, – усмехнулся Степан.
– Не перебивайте! Я постараюсь кратко, тезисно. Так вот, что нас объединяет? Бедность, господа! И там, и здесь, в России, бедные люди не хотят работать. И верят они даже не в вождей, но, что совершенно поразительно, в чудо и в халяву.
– И что отсюда следует?
– А то, что надо поддержать в народе эту веру.
– Это вы к тому, что через двадцать лет весь мир будет жить при коммунизме? То есть, пардон, я говорю о всеобщем либеральном процветании – снова отличился артист.
– Ну, это уже какой-то оппортунизм! Тут даже не пахнет демократией. Нельзя обещать того, чего попросту нет или никогда не будет. Стыдно, господа! – возразил курчавый.
– А чего стесняться, когда борьба идёт за власть? – сказал болезненного вида гражданин, до этого, в основном, молчавший.
– Вот именно поэтому мы не хотим блокироваться с вашей партией. В том смысле, чтобы за единого кандидата голосовать, – попытался объяснить бывший министр.
– Тогда все проиграем.
– И пусть! Предпочитаю честно проиграть, но только чтобы потом не плевали на мою могилу, – вдруг воскликнула Раис.
– Да она бурьяном зарастёт. Никто и не вспомнит, что был когда-то такой совестливый политик, который ничего не решался людям обещать.
– Пусть так, лишь бы не плевались, – обиделась Раис. – Да и вообще, вам этого не понять. Недаром говорят, что управляют вами то ли с Лубянки, то ли из Кремля.
– Всё это враки! В этой сплетне нет ни на йоту логики.
– Ну, не совсем так! – возразил курчавый. – В существовании мелких партий есть для Кремля кое-какая выгода. Особенно, если их лидеры не в состоянии между собой договориться. Тогда работает принцип: разделяй и властвуй!
Судя по нескольким высказанным мыслям, этот курчавый журналист оказался не так уж глуп, как мне в начале показалось. Если бы ещё не был графоманом…
– А вот насколько это будет хорошо, если наш лидер окажется на нарах?
Этот неожиданный вопрос задал тот самый, с голым черепом и щетиной на лице, который за последние несколько минут не произнёс ни слова. Видимо, что-то там обдумывал, и вот, наконец, заговорил. А что, пожалуй, это мысль! Я уже догадывался, что он дальше скажет. Так, в общем-то, и произошло.
– Кого ты имеешь в виду? – спросил жизнерадостный артист, который явно для роли жертвы не годился.
– Да кого ещё? Только Леонида.
– Но он же не совсем наш.
– Он вообще ничей, вот как, к примеру, Влад, – добавила Раис, которой эта мысль тоже, видимо, понравилась.
– Послушайте, но так нельзя! – экс-министр был возмущён. – Тут столько времени тратишь на поддержание приемлемого имиджа, и вот является некто, причём ни с того и ни с сего, и ему вдруг такой почёт.
– Какой же почёт, когда он сидит? Вот если бы он был памятник… – попытался пошутить артист.
– Шура, вас такие шуточки не красят.
– Виноват, – заткнулся Шура, с опозданием что-то осознав.
– В общем, так, – подвёл итог небритый, – давайте это предложение проработаем к следующему заседанию. Ну а теперь, – он криво усмехнулся, – теперь Шура нам споёт. А ну-ка живо на эстраду!
Из того, что было дальше, остался только вкус скверного коньяка во рту, обрывки матерных анекдотов, да ржание Шурика, который предпочитал кривляться, а не петь. Надо полагать, в тот день он был просто не в ударе.
