Вадим Иванович Кучеренко
Сокровища Замка Тамплиеров
Глава 27.
Часы на запястье Мартина Крюгера сыграли несколько тактов траурного марша, предупреждая о том, что истек срок его ультиматума Эргюсу Бэйтсу. Он поднес часы к глазам, словно желая удостовериться, что прошла ровно неделя, минута в минуту. Мартин Крюгер в делах был точен до педантичности. Он провел пальцем по циферблату, меняя картинку, и набрал номер мобильного телефона Эргюса Бэйтса. Ему не пришлось долго ждать, пока Бэйтс откликнется.
– Привет, старина, – радостно произнес Эргюс Бэйтс. – Как дела? А я скучаю в своем загородном доме в предместье Лондона. Не поужинать ли нам вместе? Я угостил бы тебя супом с акульими плавниками. Мой повар превосходно его готовит. А на десерт – йоркширский пудинг. Пить будем только грог или пунш с ромом – в старом добром английском духе. Прилетай!
Он говорил так, словно между ними не пробегала черная кошка. Мартина Крюгера это оскорбило. Он ожидал, что Эргюс Бэйтс, хорошо зная его характер, отнесется к предупреждению более серьезно. И начнет разговор с извинений, будет его умолять, жаловаться на финансовые затруднения, всячески изворачиваться и лицемерить. В этом случае Мартин Крюгер все равно не простил бы его, но дал бы ему еще время. А solis ortu usque ad occasum – от восхода солнца до заката. И только после этого принял бы окончательное решение. Но своей веселостью Эргюс Бэйтс не оставлял ему другого выхода, как немедленно покарать его. Ferro ignique – огнем и мечом.
– Auferte malum ех vobis, – пробормотал Мартин Крюгер. – Исторгните зло из среды вашей.
Эргюс Бэйтс не расслышал и переспросил:
– Что ты говоришь, Мартин?
– Неделя прошла, – хмыкнул Мартин Крюгер. – Где мои деньги?
Эргюс Бэйтс ответил не сразу. Когда он заговорил, в его голосе звучала обида.
– Я надеялся, что ты сказал тогда это сгоряча, Мартин. Какие могут быть счеты между старыми друзьями?
– Beata stultica, – буркнул Мартин Крюгер. – Блаженная глупость. Я не бросаю слов на ветер. Даже когда говорю со старыми друзьями.
– Ты слишком много общаешься с людьми, – осуждающе произнес Эргюс Бэйтс. – И начал жить по их принципу.
– Это по какому же? – не смог удержаться от вопроса Мартин Крюгер.
– Homo homini lupus est, – ответил Эргюс Бэйтс. – Человек человеку волк. Я думал, мы другие.
Мартин Крюгер оскорбился и тяжело задышал. Этот глупец даже не понимает, что обманув его, сам дал ему сasus belli – повод к войне. И теперь пытается представить дело так, будто во всем виноват он, Мартин Крюгер. Это сirculus vitiosus – порочный круг, который можно только разорвать. Sine ira et studio – без гнева и пристрастия.
– Так я получу свой миллиард? – спросил Мартин Крюгер, усилием воли подавив вспышку гнева. Голос его звучал почти спокойно.
– Ех ungua leonem cognoscimus, ех auribus asinum – льва узнаем по когтям, а осла – по ушам, – со злой иронией ответил Эргюс Бэйтс. Он уже начинал терять терпение. – Зачем тебе нужна эта глупая ссора, Мартин? Cui prodest? Кто от этого выиграет?
– Не ты, – буркнул Мартин Крюгер.
– Но и не ты, старина, – возразил Эргюс Бэйтс. – Что бы ты об этом не думал.
Мартин Крюгер не стал продолжать этот бессмысленный и оскорбительный для него разговор. Он отключил телефон. Судьба Эргюса Бэйтса была решена. Он сам себе вынес приговор. Теперь оставалось найти того, кто этот приговор приведет в исполнение. Brevi manu – без проволочек и формальностей.
Мартин Крюгер задумался. Имя всплыло в его голове почти сразу. Ламия. Когда-то она сделала для него подобную работу, и он остался доволен. Недавно она звонила ему и жаловалась, что бедствует. Это хорошо. Значит, она будет сговорчивей и охотно выполнит его просьбу. Тем более что он хорошо ей заплатит. И она, избавив его от головной боли, будет ему даже благодарна за это.
Мартин Крюгер не скупился, когда речь шла о делах подобного рода. Его жизненный опыт подсказывал, что хорошо работают только за хорошие деньги. А ему не нужно было неудачное покушение, после которого его старый друг Эргюс Бэйтс захочет ему отомстить. Это будет все тот же сirculus vitiosus. И никому от этого не будет хорошо.
Приняв решение, Мартин Крюгер шел к намеченной цели, словно разъяренный дикий кабан, не мучая себя сомнениями, правильно ли он поступает и какими будут последствия. Тем более что это был особый случай. Он всегда получал то, что хотел. А на этот раз его ожидания были жестоко обмануты. И это требовало незамедлительного возмездия. Он и так слишком долго медлил. Непозволительно долго, если учесть, как коротка жизнь и как мало в ней радостей. Месть – самое сладостное из всех чувств. И Мартин Крюгер спешил ею насладиться. Это была лучшая компенсация за постигшее его разочарование. С местью не могли сравниться никакие деньги. О деньгах он заговорил с Эргюсом Бэйтсом только потому, что тот был его старым другом и в силу этого имел право на шанс на спасение. Но Эргюс Бэйтс не воспользовался этим шансом. Что же, сам виноват…
Он извлек из памяти телефона номер Ламии и набрал его.
Голос Ламии дрогнул, когда она ответила Мартину Крюгеру. От страха или радости – она не поняла сама. Она сидела за рулем автомобиля, который проехал уже добрую половину пути от Дублина до замка Лип в графстве Оффали. Мигель Гарсия, мирно посапывая, спал на заднем сиденье автомобиля. За окном расстилался однообразный монотонный пейзаж, в основном состоящий из болот и торфяников. Сверяясь по карте, Ламия с тоской читала названия – трясина Аллена, трясина Клары, Бурая трясина, она же Парное болото, располагавшееся рядом с бывшим поселением Рыбацкий предел, всех жителей которого когда-то выкосила чума…
Ламии хотелось заплакать или завыть, словно волк на луну. Она уже поняла, что рукопись «Detur digniori» оказалась пустышкой, обманувшей ее надежды и ожидания. Все клады, которые в ней упоминались, были давно найдены и выкопаны. Ее ждало разочарование и в Португалии, и в Мексике, и в Японии. Замок Лип, который называли «самым жутким замком» Ирландии, был очередной вехой на этом скорбном пути, по которому Ламия продолжала двигаться только по инерции, боясь остановиться, потому что не знала, как ей жить дальше. И как ей избавиться от Мигеля Гарсии.
Когда она услышала знакомый жирный голос Мартина Крюгера, ее сердце дрогнуло в радостном предчувствии. Этот звонок сулил ей перемену в жизни.
– Как дела, Ламия? – с нарочитым интересом спросил Мартин Крюгер.
– Спасибо, что спросил, – ответила Ламия. – Так себе.
– Хочешь поработать на меня? И немного подзаработать?
Ламия едва не закричала от радости. Но сдержалась и сухо, по деловому, спросила:
– Сколько?
– Миллион евро авансом, и девять миллионов после.
Сумма впечатлила Ламию. Она испытала желание поторговаться, но преодолела искушение. С Мартином Крюгером это было опасно.
– Что я должна сделать?
Мартин Крюгер помолчал, словно решая, стоит ли продолжать разговор с ней, потом выдохнул:
– Сопроводить в мир иной одного моего старого знакомого. Как – решать тебе. Но сделать это надо быстро. Где ты сейчас находишься?
– В Ирландии, – ответила Ламия, не став называть более точных координат, чтобы не вызвать у своего собеседника никаких подозрений. Его могло заинтересовать, чем ее привлек замок Лип – не сейчас, так позднее, – а она не хотела отвечать на этот вопрос.
– Macte! Прекрасно! – буркнул Мартин Крюгер. – Это рядом. Мой знакомый живет в загородном доме вблизи Лондона. Зовут его Эргюс Бэйтс. Слышала это имя?
– Да, – ответила Ламия. – Это ваш…
– Я жду от тебя известий не позднее завтрашнего дня, – перебил ее Мартин Крюгер. – А через полчаса можешь проверить свой банковский счет. Он по-прежнему в Спирит-банке?
– Да, – подтвердила Ламия. Она уже поняла, что лучше всего быть немногословной, когда разговариваешь с Мартином Крюгером.
– Тогда до завтра, – произнес он. – Если у тебя нет вопросов.
– У меня нет вопросов, – заверила его Ламия. И услышала гудки отбоя в телефонной трубке.
Она взглянула в зеркальце над лобовым стеклом. Мигель Гарсия все еще спал, не зная, что его судьба уже решена. Для Ламии начинался новый этап ее жизни, в которой для него не было места. Оставалось только придумать, как сказать ему об этом. Словами или без слов. Почему-то Ламия была уверена, что слов он не поймет. Но это ее не беспокоило.
Она едва не развернула автомобиль, чтобы вернуться в Дублин и немедленно вылететь в Лондон. Но мысль, которая пришла ей в голову, показалась Ламии настолько удачной, что она передумала. Одним выстрелом она могла убить двух зайцев – поставить точку в своей эпопее с кладоискательством и проститься с Мигелем Гарсией. И, кроме того, ей было интересно, что ждет ее в замке Лип. Несмотря ни на что, крохотный огонек надежды еще теплился в ее душе прирожденной авантюристки. Тем более что до замка было уже рукой подать. Несколько часов, которые она потратит на его осмотр и поиски клада, ничего не изменят.
Убедив саму себя, Ламия прибавила скорости. Даже ландшафт за окном казался ей уже не таким унылым. А едва слышное похрапывание, доносившееся с заднего сиденья, не раздражало.
Проснувшийся через час Мигель Гарсия был удивлен, увидев улыбку на лице Ламии. Он уже привык к тому, что оно было постоянно хмурым и злым.
– Я что-то проспал? – спросил он, невольно улыбаясь сам.
– Прекрасные пейзажи графства Оффали, – весело ответила Ламия. – Ты будешь жалеть об этом всю жизнь.
– Это едва ли, – не поверил ей Мигель Гарсия. – Болота меня никогда не привлекали.
Ламия не стала его разубеждать.
Замок Лип располагался на краю живописного холма, откуда было видно всю прилегающую местность. Построенный в конце пятнадцатого века, он выглядел словно дряхлый старец, которого жестоко потрепало время. Лет сто тому назад в замке случился пожар, после которого его уже не стали восстанавливать. Самая высокая башня стояла без крыши. Серые каменные стены немного оживляли, окрашивая их в желтоватый цвет, последние лучи заходящего солнца. К воротам замка вела узкая грунтовая дорога, на которой не смогли бы разъехаться два автомобиля.
– Мрачное место, – сказал Мигель Гарсия. – Здесь наверняка полно привидений.
– Ты даже не представляешь, сколько их здесь, – улыбнулась Ламия. – Этот замок просто кишит ими. У его владельцев была скверная привычка – они приглашали своих врагов на обед под предлогом примирения, а потом убивали их прямо за столом. Но, что удивительно, точно так же они поступали и со своими союзниками, которые помогали им в междоусобных войнах, и с которыми они не желали расплачиваться за это звонкой монетой. Души всех этих невинно убиенных до сих пор бродят по замку и жаждут мести. Их жуткие стоны и плач по ночам слышали многие местные жители из окрестных селений. Они же утверждают, что в эти часы воздух наполняется запахом разлагающихся трупов и серы…
– Перестань! – содрогнулся от ужаса Мигель Гарсия. – Ты пугаешь меня. У тебя нет в запасе более веселых историй?
– Есть, и даже любовные, как ты любишь, – усмехнулась Ламия. – Одна из местных легенд гласит, что где-то в середине семнадцатого века дочь хозяина замка влюбилась в некоего англичанина, которого ее семья, захватив в плен, держала в заточении в подземелье. Пожалев мужественного и красивого узника, девушка тайно носила ему еду, а потом, окончательно потеряв голову, помогла бежать. Разумеется, она попыталась скрыться вместе с ним. Но их настиг ее брат. Чтобы избежать смерти, англичанин сам убил его мечом, который ему дала его возлюбленная. Любовники спустились со стены замка по веревочной лестнице и скрылись в ночи. Не знаю, чем кончилась их любовь, но после убийства брата сбежавшая девица стала законной наследницей замка Лип. Молодец девчонка! Признаться, я восхищаюсь ею. Так ловко все устроить!
– Ты думаешь, она все это предвидела? – с сомнением спросил Мигель Гарсия.
– Не знаю, но для нее все обернулось очень удачно, – равнодушно ответила Ламия. – Не то что для другой девушки, также жившей в замке Лип, но много лет спустя. Она была влюблена в одного из местных фермеров, красивого, но нищего, а отец хотел выдать ее замуж за сына богатого лорда. Она тайно встречалась со своим любовником. И однажды отец застал их вдвоем в ее спальне. Он убил фермера, а дочь пощадил, и как выяснилось позже, совершенно напрасно. Потому что безутешная девушка под покровом ночи пробралась в комнату своего спящего отца и убила его. А затем сама покончила счеты с жизнью, спрыгнув с башни замка. Утверждают, что ее призрак бродит каждую ночь по замку, оплакивая свою любовь и свое преступление. Возможно, мы с тобой даже встретим ее. Те, кто ее видел, говорят, что на ней одето красное платье. Лично мне было бы интереснее узнать, что у нее под платьем. А тебе?
– А мне хотелось бы никогда ее не встречать, – ответил Мигель Гарсия. – Ни ее, ни других призраков. Неужели этого нельзя избежать?
Ламия с презрением посмотрела на него. Она знала, что ее спутник почти панически боится призраков, и часто пугала Мигеля Гарсию своими рассказами о привидениях, развлекаясь его страхом. Бывший полицейский давно уже превратился для нее в некое подобие ручного домашнего зверька. Она то ласкала его, то наказывала – в зависимости от настроения.
– Для кладоискателя у тебя слишком слабые нервы, – сказала она. – Не хныкай на каждом шагу, как сопливая девчонка. Бери пример с меня.
– Тебе надо было родиться мужчиной, – вздохнув, сказал Мигель Гарсия.
– Тебе тоже, – ответила Ламия.
И они надолго замолчали. Каждый думал о своем.
Когда солнце упало за стены замка, Ламия сказала:
– Пора!
Она знала, что местные жители избегают находиться поблизости от замка Лип после захода солнца, опасаясь его призраков. Поэтому не беспокоилась, что им кто-нибудь помешает. По той же причине они оставили автомобиль у стен замка. И вошли в ворота, приоткрыв их ровно настолько, чтобы можно было проскользнуть внутрь, словно они и сами были бесплотными тенями.
Внутри замка было сумрачно, редкие окна с темными от грязи стеклами пропускали мало света. Везде царило запустение. Даже шаги глохли, когда нога ступала в пыль, густым слоем устилавшую каменные полы. В этой тишине они сами были похожи на призраков, безмолвных и неслышных, освещавших себе путь тусклыми фонарями. Батареи уже подсели, и фонари едва светили.
– Нам наверх, – сказала Ламия, сверившись с картой, хотя заранее изучила ее и могла пройти по замку даже с закрытыми глазами. Они поднялись по обветшалой каменной лестнице на верхний этаж башни. Прошли по коридору и вошли в комнату без окон, в центре которой был установлен алтарь.
– Это замковая часовня, – пояснила Ламия в ответ на недоуменный взгляд своего спутника. – Члены семьи хозяина замка здесь молились, слушали проповеди и мессы. До того дня, когда один из братьев во время службы не пронзил мечом сердце своего брата-священника, якобы обидевшись из-за того, что тот начал мессу, не дождавшись его. Правда, до этого они долго враждовали, не сумев поделить наследство, доставшееся им от отца. Что ты хочешь, шестнадцатый век! Нравы тогда были дикими.
– Как и сейчас, – заметил Мигель Гарсия. – Ничего не изменилось. Уж я-то знаю! Особенно, если речь идет о деньгах.
Ламия бросила на него быстрый взгляд, но не стала возражать, как обычно, только чтобы позлить его, а продолжила свой рассказ.
– Священник умер прямо на алтаре на глазах у всей семьи. Братоубийство и само по себе – страшный грех, а то, что оно произошло во время религиозной церемонии, превратило его в настоящее богохульство. С тех пор эта комната стала называться «кровавой часовней», а сам замок был проклят. В общем, что-то вроде истории о Каине и Авеле, только на более современный лад.
Мигель Гарсия подошел к алтарю и остановился, чувствуя, что его бьет нервная дрожь. У него дрожали даже руки. Он вспомнил примету, согласно которой такое случается, когда человек наступает на собственную будушую могилу. Но бывшего полицейского успокоило, что под его ногами была не земля, а каменная плита.
– У меня нехорошее предчувствие, – сказал он. – Нам надо скорее уходить отсюда. Пока не наступила полночь.
– Трусишка, – сказала Ламия. – Но если ты не возражаешь, то перед уходом я загляну под алтарь. Сдается мне, что именно там спрятан наш клад.
Ламия прошла за алтарь, просунула под него руку и нащупала рычаг, о существовании которого она узнала из рукописи. Делая это, она не сводили глаз с Мигеля Гарсии. Он стоял напротив алтаря в напряженной позе, следя за каждым ее движением, словно от этого зависела его жизнь. В нем боролись два противоположных чувства. Он все еще надеялся, что им повезет, и они найдут долгожданный клад. И он хотел как можно быстрее убраться из этой комнаты и из этого замка, казавшегося еще ужаснее, чем все те места, в которых они побывали до этого.
– Что же ты медлишь? – нетерпеливо воскликнул он, увидев, что Ламия замерла. – Поторопись!
– Как скажешь, – усмехнулась Ламия. И потянула за рычаг.
Под действием рычага люк в полу, на котором стоял Мигель Гарсия, распахнулся, и он ощутил пустоту под ногами. Уже в падении он увидел, что темница, которая находилась под часовней, была густо утыкана деревянными кольями, торчащими остриями вверх. И почувствовал запах серы.
Мигель Гарсия хотел закричать, но не успел. Колья мягко прошли сквозь его тело. И он повис на них, истекая кровью, не в силах пошевелить рукой или ногой, как все те жертвы, с которыми бывшие хозяева замка расправлялись в этой часовне. Но он был все еще живой.
Ламия услышала стоны и слабый голос, который звал ее и просил о помощи.
– Ламия! Помоги мне! Спаси меня, Ламия!
Голос доносился глухо, словно из-под земли, как будто говорил призрак или мертвец. Ламии было неприятно слышать его, и она вернула рычаг на прежнее место. Люк в полу закрылся, голос и стоны стихли.
– Жаль, что ты не умер сразу, – прошептала она. – Поверь, я не хотела, чтобы ты мучился.
Но раскаяние, если это было оно, недолго терзало Ламию. Бросив беглый взгляд под алтарь, она увидела вырытую и наспех засыпанную яму, свидетельствующую о том, что и здесь кто-то уже опередил их и нашел некогда зарытый клад. Ламия не стала ничего искать в яме. Вместо этого она быстро вышла из комнаты, из осторожности обойдя закрытый люк стороной, вдоль стены. Ламия не хотела разделить судьбу своего спутника. У нее были другие планы на будущее.
Почти сбежав по лестнице и выйдя из замка, Ламия села в автомобиль и, не включая фар, поехала по грунтовой дороге, петляющей вокруг холма. Она спешила. Мартин Крюгер дал ей очень мало времени. А solis ortu usque ad occasum – от восхода солнца до заката. Ночи летом короткие. А ей еще надо было добраться до Лондона.
На протяжении всего пути до Дублина Ламия ни разу не вспомнила о Мигеле Гарсие, умирающем в муках в темнице замка Лип.
Глава 28.
Эргюс Бэйтс скучал в своем загородном доме. Он не привык подолгу оставаться один, но нелепая ссора с Мартином Крюгером испортила ему настроение и лишила желание куда-то ехать, с кем-то встречаться, говорить о пустяках, делать вид, что тебя интересуют светские сплетни и ничего не значащие события, о которых ему будут рассказывать, ожидая его реакции и оценки. Он играл заметную роль в аристократическом мире Лондона, и к его мнению прислушивались. Точно так же, как сам он всегда интересовался мнением Анжело Месси и Мартина Крюгера по всем вопросам и всегда внимательно слушал, о чем они говорили. Это были его старые и, пожалуй, единственные друзья. Но Анжело был мертв, а Мартин все равно что мертв для него, потому что, хорошо зная его характер, Эргюс Бэйтс не сомневался, что их ссора затянется надолго, и Мартин ни за что не сделает первым шаг к примирению. Требовалось длительное время, чтобы он перестал злиться и был готов к возобновлению их прежних дружеских отношений.
Эргюс Бэйтс уже жалел, что не предложил Мартину в качестве отступного сто миллионов евро, которые он заработал на этой истории с библиотекой замка тамплиеров. Это были всего лишь деньги, легко пришли – легко ушли. Старая дружба стоила дороже, она была бесценна. Мартин согласился бы взять их. Поворчал, посердился, но в конце концов взял бы, потому что сто миллионов – это не миллиард, конечно, но лучше, чем ничего. А Мартин умел считать и всегда отличался здравомыслием. И все на этом закончилось бы. Но он, Эргюс Бэйтс, пожалел эти проклятые деньги, забыв о старой, как мир, истине: лучше горсть с покоем, чем пригоршни с суетой и томлением духа. Где-то и когда-то он услышал эту фразу, и она запала ему в душу. Потом он забыл о ней. А сейчас, после ссоры с Мартином Крюгером, вспомнил. Жаль, что не раньше.
Размышляя об этом и искренне сожалея, Эргюс Бэйтс сидел перед камином, меланхолично покачиваясь в огромном вольтеровском кресле. Он задумчиво смотрел на горящие, несмотря на лето, дрова в камине и изредка отпивал коньяк из пузатого бокала, когда вошел его дворецкий Патрик Одли и доложил:
– Милорд, вас хочет видеть одна дама. Ее зовут Сабина Блер. Она работает фотографом в литературном приложении к газете «Таймс».
Эргюс Бэйтс знал об этой газете, выходящей в Лондоне с 1785 года, но он не имел никакого желания встречаться с ее представителем в своем доме.
– Очередной папарацци, – недовольно поморщился он. – Голодная и нахальная. Гони ее в шею, Патрик.
– Не похоже, милорд, – почтительно заметил дворецкий. – Она приехала на шикарном бэнтли. И одета очень прилично. Как настоящая дама из высшего общества. Бриллианты и все такое прочее.
Патрик Одли умолчал еще об одном обстоятельстве, благодаря которому его мнение о гостье было более чем благоприятным – она дала ему пятьсот фунтов, сказав, что это будет их маленькой тайной, о которой не надо знать хозяину дома. Глядя в зеленые глаза Сабины Блер, смотревшие на него почти умоляюще, Патрик Олди, который всегда был неподкупен и гордился этим, почувствовал, что не сможет ей ни в чем отказать, даже если она попросит его ограбить дом и сбежать вместе с ней на Лазурное побережье. Поэтому сейчас он осмелился возразить Эргюсу Бэйтсу, чего никогда не позволял себе раньше.
Эргюс Бэйтс задумчиво посмотрел на дворецкого. Это был рослый мужчина с черной аккуратно постриженной бородкой, которая делала его похожим на капитана дальнего плавания или отставного члена Палаты лордов. Он был исполнителен и неизменно спокоен, как сфинкс. Во времена, когда найти хорошего слугу было не так-то просто, Патрик Одли мог считаться образцовым дворецким, которого Эргюс Бэйтс ценил и не хотел обижать по пустякам. Поэтому он не прервал этот разговор, а спросил:
– И что ей надо от меня?
– Она хочет попросить разрешения сделать несколько снимков вашего дома для «Таймс», – с готовностью ответил дворецкий. – Говорит, что это яркий образец современной архитектуры. И читателям литературного приложения, которое она представляет, было бы очень интересно с ним познакомиться, так сказать, поближе. Или даже изнутри, если вы позволите.
– Так это меняет дело, Патрик, – сказал Эргюс Бэйтс. Он любил свой дом, в котором ему было уютно и комфортно. И не имел ничего против того, чтобы его снимки были опубликованы в «Таймс» на зависть всем соседям, кичливым снобам. – Что же ты сразу не сказал? Пусть фотографирует. Но только не в доме, а снаружи. Так ей и передай. И извинись за меня. Скажи, что я себя плохо чувствую, поэтому не смогу принять ее. О чем очень сожалею и тому подобное. Придумай сам, что сказать.
– Да, мистер Бэйтс, – сухо ответил Патрик Олди. Казалось, он остался недоволен ответом своего хозяина, отказавшегося, пусть и под благовидным предлогом, встречаться с зеленоглазой Сабиной Блер. Но, ничем не выдав этого, он вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Вернулся Патрик Олди через час. И безмолвной тенью стоял у дверей, пока Эргюс Бэйтс его не заметил.
– Что тебе, Патрик? – спросил он. – Фотограф из «Таймс» уже ушла, я надеюсь?
– Нет, мистер Бэйтс, – ответил дворецкий. – Поэтому я и зашел к вам. Она сделала снимки и теперь хочет высказать вам свою благодарность за то, что вы разрешили ей сфотографировать свой дом.
Одной из неприятных черт характера Патрика Олди, по мнению Эргюса Бэйтса, было его занудство. Он мог долго и витиевато говорить, чтобы сказать о том, что можно было высказать в двух словах. А еще он был упрям как осел. И очень обидчив. Стоило Эргюсу Бэйтсу чем-то не угодить своему дворецкому, как он тотчас переставал называть его «милордом» и начинал говорить «мистер Бэйтс», не меняя ни тона своего голоса, ни выражения лица, так что у Эргюса Бэйтса не было формального повода наказать его или даже спросить о причине этой обиды. Он должен был догадываться сам и что-то предпринимать, чтобы вновь услышать привычное и ласкающее слух «милорд».
Вот и сейчас, услышав обращение «мистер Бэйтс», Эргюс Бэйтс знал, что ему придется либо прикрикнуть на дворецкого и прогнать его, либо уступить его желанию. А желал он, по всей видимости, только одного – чтобы исполнилось желание Сабины Блер. Недавняя ссора с Мартином Крюгером была еще свежа в памяти Эргюса Бэйтса, он не хотел поссориться еще и с дворецким. Сыграл свою роль и выпитый коньяк. Поэтому он неохотно сказал:
– Хорошо, Патрик. Проводи ее ко мне. Но предупреди, что я смогу уделить ей не более пяти минут, потому что все еще плохо себя чувствую. Ты доволен?
– Да, милорд, – уже не так сухо, как прежде, ответил Патрик Олди.
И, скрывая торжествующую улыбку, он удалился. Уходя, Патрик Олди думал о том, что за этот день он честно заработал целую тысячу фунтов, потому что Сабина Блер, проявив неслыханную щедрость и завидный дипломатический талант, после фотосессии вручила ему еще одну банкноту того же номинала, повторив свою просьбу о встрече с хозяином дома. И он снова не смог ей отказать. И на этот раз добился своего, на что, откровенно говоря, даже не надеялся, зная скверный характер лорда Бэйтса, которому служил верой и правдой уже много лет.
Патрик Олди был рад и горд собой. Если бы каждый день был таким! Он смог бы разбогатеть к тому времени, когда уже не захочет служить дворецким или выйдет на пенсию. И тогда ему уже не о чем будет беспокоиться. Деньги открывают любые двери, с ними не страшна даже старость, неизбежная и пугающая.
С чувством выполненного долга дворецкий проводил Сабину Блер в каминный зал, где ее поджидал Эргюс Бэйтс, и незаметно ушел, прикрыв за собой дверь. Патрика Олди не стал подслушивать, как это сделал бы на его месте другой, менее щепетильный, слуга, считая этот поступок унижающим его достоинство, а также повинуясь внутреннему голосу, который приказал ему уйти в свою комнату, запереться на замок и предаться мечтам об обеспеченной старости. Патрик Олди так и сделал.
Эргюс Бэйтс с неожиданным и нескрываемым интересом взглянул на женщину, которую привел дворецкий. Сабина Блер принадлежала к тому типу представительниц противоположного пола, который всегда его возбуждал. Она была не только красивой, но еще и обаятельной, что не всегда совпадает, а, кроме того, обладала гибкой стройной фигуркой и прелестными белокурыми волосами, каскадом падавшими на плечи.
Эргюсу Бэйтсу нравились подобные женщины. Из-за них он легко терял голову. Он знал об этом и часто шутливо говорил, что если кто-то его однажды и погубит, так это будет красивая и умная женщина. Но пока что он губит их. Произнося эту фразу, он всегда весело смеялся.
Эргюс Бэйтс считал себя завзятым сердцеедом. И до сих пор у него почти не было повода усомниться в своей неотразимости, потому что обычно он не скупился, щедро осыпая деньгами и подарками своих будущих возлюбленных.
Оценив внешние данные своей гостьи, он перевел взгляд на ее одежду. И наметанным глазом сразу определил, что она одевалась у той же портнихи, что и английская королева. Приталенный жакет, узкая юбка до колен и короткие лайковые перчатки одного насыщенного золотистого цвета чудесно гармонировали с сумочкой любимой королевой модели Diva и туфлями с закрытым, согласно строгим правилам этикета, мыском. Все это говорило не только о хорошем вкусе самой Сабины Блер, но и о связях этой прелестной девушки при дворе. Для Эргюса Бэйтса, неизменно и при любых обстоятельствах подчеркивающего свой аристократизм, уходящий корнями в глубокое прошлое, это много значило.
Он пристально взглянул в глаза Сабины Блер. И увидел, что она взволнована встречей с ним. Ее мысли были беспорядочны и обрывисты. Из этих обрывков Эргюс Бэйтс вскоре сумел сложить картину, которая характеризовала его гостью с самой лучшей стороны. Она была из семьи, имеющей родственные связи с королевской семьей. Но ее родные были недовольны тем, чем она занималась, они считали, что работа фотографом в «Таймс» бросает тень не только на ее репутацию, но косвенно и на них. И ей приходится скрывать свое настоящее имя и происхождение.
«Бедная девочка!» – с неожиданным сочувствием подумал Эргюс Бэйтс. Он уже забыл о своей недавней скуке и даже о ссоре с Мартином Крюгером. Он предвидел, что ему предстояло волнительное приключение, и его воодушевление переросло в радостное возбуждение. Встал с кресла, на котором он все это время сидел, Эргюс Бэйтс обратился к девушке:
– Мне придется наказать своего дворецкого, Сабина. Ведь вас зовут Сабина, не правда ли? Вы позволите мне вас так называть?
– Да, мистер Бэйтс, – скромно опустив глаза под восхищенным взглядом Эргюса Бэйтса, ответила она. И спросила: – Позвольте узнать, чем ваш милый дворецкий вызвал вашу немилость? Надеюсь, не я тому причиной?
У нее был обворожительный голос, мягкий и с легкой хрипотцой. И она употребляла в своей речи старинные обороты, которые вызвали у Эргюса Бэйтса приятную ностальгию по старым добрым временам. Он был в восхищении от своей гостьи.
– Именно вы, – сказал Эргюс Бэйтс, улыбаясь. – Он не сказал мне, что вы так обворожительны. И поэтому я мог не увидеть вас.
– Но ведь вы не совсем здоровы, – сказала Сабина Блер. – Это все объясняет.
– Я совершенно здоров, – заверил ее Эргюс Бэйтс. – Но я работал. И потому велел дворецкому отказать вам под первым благовидным предлогом, который пришел мне в голову. И чуть не был за это жестоко наказан. Вы простите меня, Сабина?
– Да, мистер Бэйтс, – смущенно улыбнулась она. – Уже простила.
– Зовите меня Эргюс,– потребовал он, пожирая ее восхищенным взглядом. Ко всем ее достоинствам Сабина Блер была еще и скромна. Эргюс Бэйтс уже давно не чувствовал себя таким молодым и окрыленным.
Он указал рукой на диванчик в стиле «ампир», без спинки и на золотых ножках, стоявший в углу.
– Прошу вас!
Сабина Блер присела, не зная, куда положить фотоаппарат, который она держала в руках, когда вошла. Эргюс Бэйтс взял у нее фотоаппарат и сел рядом, почти касаясь ее своим плечом.
