Вадим Иванович Кучеренко
Наследник волхва
Глава 56. Иннокентий Павлович решает проблемы
Иннокентий Павлович проводил планерки в своем трейлере ежедневно по вечерам. Как полководец, проводящий стратегическую наступательную операцию, он выслушивал отчеты о проделанной за день работе и отдавал приказы. Неизменно на планерках присутствовали Леонид, Карина, Эльвира, а также главный инженер и прораб. Иногда приглашались другие специалисты, чтобы выслушать их мнение. Но определяющим и окончательным было мнение самого Иннокентия Павловича, и это никто не оспаривал. Все знали, что он платит деньги и поэтому считает себя вправе заказывать музыку.
В компании, принадлежащей Иннокентию Павловичу, царила диктатура, которую он иногда пытался заретушировать, высказывая демократические взгляды. Но это бывало крайне редко и целиком зависело от его настроения. Мировоззрение, основанное на принципах свободы, равенства и справедливости, Иннокентий Павлович отвергал в принципе.
«Но почему бы иногда не поиграть в демократию», – говорил он, делая вид, что шутит, своим приятелям из Бильдербергского клуба. – «Так легче узнать нутро человека, который на тебя работает».
Поэтому Иннокентий Павлович любил устраивать корпоративные вечеринки, на которых вино, водка и коньяк лились рекой. У подвыпивших сотрудников развязывались языки, и они выбалтывали то, что обычно скрывалось за семью печатями. А в окружающей их безликой толпе всегда находились специально нанятые люди, которые, также притворяясь пьяными, умели слушать и запоминать. Это была надежная система контроля, когда-то придуманная самим Иннокентием Павловичем и прошедшая испытание временем. Поэтому в его компании работали только лояльные сотрудники, все остальные немедленно получали расчет, часто даже не догадываясь, за что. И волчий билет в придачу. Иннокентий Павлович был злопамятен и не прощал отступников, а его влияние простиралось так далеко и глубоко, что человек, уволенный из его компании, уже не мог рассчитывать на хорошую должность в другой. И это касалось не только ближнего окружения, но и сошек поменьше, которых сам Иннокентий Павлович никогда даже в глаза не видел и не слышал о их существовании. Но принцип был принцип, а своим принципам Иннокентий Павлович не изменял с тех пор, как только смог себе это позволить. О том, что было до этого, он никогда не вспоминал, запретив себе это. И постепенно Иннокентий Павлович сам уверовал в то, что он исключительно честный и порядочный человек, главной чертой характера которого является справедливость по отношению к людям. Это льстило его самолюбию. И он всегда упоминал об этом в разговорах с подчиненными, если те забывали сказать об этом сами.
В этот вечер Иннокентий Павлович был весел и жизнерадостен, как никогда. Его порадовала новость о том, что в Куличках дотла сгорела школа, которую сообщила ему Эльвира. От безделья она целыми днями бесцельно бродила по поселку и приносила Иннокентию Павловичу все сплетни, которые ей удалось добыть. Для нее это был лишний повод остаться наедине с Иннокентием Павловичем. И тайно, как ей казалось, влюбленная в него Эльвира не упускала случая. Когда новостей не было, она сама их придумывала.
– Все идет хорошо, – потирая руки, сказал Иннокентий Павлович, открывая планерку. – Тяжелая техника прибыла, рабочих достаточно, и завтра уже с утра мы начинаем строить понтонный мост через овраг. Если я не прав, то пусть меня поправят наш уважаемый Михаил Львович и не менее уважаемый Улугбек.
Названные по именам главный инженер и прораб дружно закивали головами, подтверждая его слова.
– Вот и чудно, – сказал Иннокентий Павлович. – К вечеру мост должен быть готов.
Лица главного инженера и прораба поскучнели, но никто из них не осмелился возразить.
– Мы и так потеряли уже слишком много времени, – продолжал Иннокентий Павлович. – Без моста все наши планы относительно Зачатьевского озера просто пшик. Все-таки мы живем не в прошлом веке, когда Беломорканал выкопали вручную лопатами. Да и заключённых ГУЛАГа в нашем распоряжении нет. А жаль. Правда, Улугбек?
Прораб, изменившись в лице, что-то растерянно пролопотал на своем родном языке, и Иннокентий Павлович рассмеялся.
– Да я шучу, Улугбек. Кстати, как твои рабочие, довольны условиями, которые мы им создали? Проживанием, питанием, оплатой?
– Всем довольны, Иннокентий Павлович, – сказал прораб. – Молятся за вас и ваше здоровье.
– Вот и славно, – кивнул тот. – А если что будет не так, ты говори. Они для нас самые главные люди и ни в чем не должны нуждаться. Даже если мне придется лишить зарплаты Леонида.
Сказав это, Иннокентий Павлович рассмеялся, но глаза его были серьезными. Леонид тоже заулыбался, давая понять, что оценил шутку, но и в его глазах не было веселья. Он знал, что даже сказанное смеха ради Иннокентий Павлович, отсмеявшись, может воплотить в реальность, если ему это будет необходимо или выгодно.
– С рабочими могут возникнуть проблемы, – подала голос Карина, сидевшая на дальнем конце стола.
– Какие? – мгновенно отреагировал Иннокентий Павлович. – Не пугай меня, Карина!
– Через пару дней приезжают их семьи и родственники, – пояснила та. – Но тех может оказаться намного больше, чем было в первоначальном списке. Ко мне часто подходят рабочие и просят записать то своего дедушку, то какого-нибудь племянника, о которых они якобы забыли упомянуть, подписывая контракт. А трейлеры мы уже заказали. И места в них может просто не хватить для всех.
– Я не вижу проблемы, – сказал равнодушно Иннокентий Павлович. – Закупите палатки. Пусть семьями вселяются в них. Я бы с удовольствием вспомнил свою походную молодость и сам пожил в такой палатке. До сих пор вспоминаю о тех временах с ностальгической грустью.
– И зимой? – спросила Карина.
– К зиме закупим портативные печки, – не замедлил с ответом Иннокентий Павлович. – Будет теплее, чем в доме. Наши рабочие люди не избалованные, Карина, в отличие от наших с тобой соотечественников. Поэтому мы их и нанимаем. Верно Улугбек?
Прораб с готовностью кивнул. А Иннокентий Павлович с досадой произнес:
– Начинай думать своей головой, Карина! Нет неразрешимых проблем, есть нежелание их решать. – Он помолчал и спросил: – Еще вопросы есть?
Предвидя, что она снова получит раздраженную отповедь, и потому хмурясь, Карина сказала:
– Есть. Я сегодня встречалась с главой поселковой администрации. Она говорит, что местные жители массово жалуются ей на нас. И сама Нина Осиповна возмущена нашим вторжением, как она выразилась.
– И чем она недовольна? – спросил Иннокентий Павлович, презрительно скривив губы.
– Говорит, что мы самовольно заняли площадь и мешаем прихожанам пройти к храму. А еще наши рабочие забивают животных у всех на глазах и варят мясо в котлах. Перечень претензий длинный, Нина Осиповна обещала передать официальное письмо на ваше имя, где упомянет все. И сказала, что если мы не отреагируем, то она напишет заявление в прокуратуру. И тогда…
Иннокентий Павлович жестом приказал ей замолчать.
– Я все понял, можешь не продолжать. Везде и всегда одни и те же жалобы. А на поверку выходит, что причина совсем в другом.
Он ушел за перегородку, а когда вернулся, в его руках был толстый конверт. Иннокентий Павлович бросил его на стол перед Кариной. Конверт раскрылся, и все увидели, что внутри лежит пачка сторублевых купюр в банковской упаковке.
– Завтра передашь ей вот это, – сказал Иннокентий Павлович. – И скажешь, что она будет ежемесячно получать такую же сумму. Разумеется, при условии, что у нас не будет с ней проблем.
Карина растерянно посмотрела на конверт и спросила:
– Может быть, это сделает Леонид?
Но Иннокентий Павлович не согласился.
– Это не его дело, – сказал он резко. – Леонид подключится, если она откажется брать деньги. – Он повернулся к начальнику службы безопасности и приказал: – Будь готов решить эту проблему, если та возникнет.
Леонид покорно кивнул, как до этого Улугбек. Словно только что вспомнив, Иннокентий Павлович опять повернулся к Карине.
– Кстати, как там наш языческий божок?
– Вы имеете в виду жреца Велеса? – спросила она, опустив голову, чтобы ее не выдали глаза.
– А кого же еще?! – усмехнулся Иннокентий Павлович. – Он ответил на мое предложение?
– Пока нет, – сказала Карина.
– У него превратилось в пепел любимое детище, а он отмалчивается? – с нарочитым удивлением произнес Иннокентий Павлович. – Что еще должно произойти, чтобы он заговорил? Сгореть Усадьба волхва?
– Это ни к чему, – сухо сказала Карина. – Я еще раз поговорю с ним завтра и попробую убедить.
– Да уж сделай милость, – хмыкнул Иннокентий Павлович. – Если тебе дорога твоя сестра.
– А при чем здесь моя сестра? – Карина подняла голову, и ее глаза гневно вспыхнули.
Иннокентий Павлович впервые видел ее такой. Он удивился и пошел на попятный.
– Так, к слову пришлось, – сказал он неопределенно. – Вспомнил, что этот жрец твой родственник по сестре.
Но он не стал развивать эту тему, а обратился к главному инженеру, который все это время сидел молча.
– Как считаешь, Михаил Львович, к будущему лету осилим наш проект?
– Если начнем не позже августа, – ответил тот.
– Ты спал, что ли, все это время? – закричал Иннокентий Павлович, обрушивая на него всю злость, которая предназначалась Карине. – Для кого говорилось, что завтра мост должен быть построен? А уже послезавтра рабочие начнут прокладывать дорогу к Зачатьевскому озеру, вырубать просеку. К августу уже будет заложен фундамент санаторно-курортного комплекса. И только попробуйте мне не успеть!
Главный инженер молча слушал, боясь проронить слово. Он только кивал, как китайский болванчик, то ли соглашаясь, то ли каясь. Видя такую явную покорность, Иннокентий Павлович смягчился.
– Все свободны, – сказал он. – С утра за дело. К вечеру жду отчеты по проделанной работе.
Трейлер опустел. Но Иннокентий Павлович недолго оставался в одиночестве. Не успел он налить себе рюмку коньяка, как дверь распахнулась и вошла Ирина. Она была навеселе и даже не подумала извиниться за внезапное вторжение. Иннокентий Павлович нахмурился.
– О, коньяк! – воскликнула Ирина, увидев бутылку в его руках. – Налей и мне, любимый!
– А тебе не достаточно? – недовольно спросил Иннокентий Павлович. – И без того уже почти на ногах не стоишь.
– А что мне делать трезвой, помирать от скуки? – зло спросила женщина. – Ты меня даже видеть не хочешь, а других мужчин и ресторанов здесь нет. Одно слово – Кулички!
– Не болтай ерунды, – сухо сказал Иннокентий Павлович, доставая еще одну рюмку и плеская в нее коньяка из бутылки. – И вообще, ты сильно изменилась. Ты случайно не беременна?
– От святого духа? – съязвила Ирина. – Ты когда допускал меня до себя в последний раз, помнишь?
– У меня много дел, – сказал, отводя глаза, Иннокентий Павлович. Он сразу поскучнел. – Я предупреждал тебя. Может, тебе вернуться в город?
– А тебя оставить на съедение Эльвире? – пьяно хихикнула Ирина. – Ну, уж нет, эта сухая вобла не дождется от меня такого подарка! Я костьми лягу на твоем пороге, но ее в твою постель не пропущу. Это будет слишком оскорбительно – если ты променяешь меня на Эльвиру. Карина – это еще куда ни шло.
– Не болтай ерунды, – повторил Иннокентий Павлович, но вышло не очень убедительно. – Не нужна мне ни Эльвира, ни Карина.
– А ты докажи, – подступила к нему вплотную Ирина. И ее руки легли на грудь мужчины, начали жадно ее гладить. – Сейчас же. Вот на этом столе. Может быть, тогда я поверю.
Но Иннокентий Павлович отвел ее руки.
– Иди спать, – сказал он почти грубо. – Ты пьяна и отвратительна. В таком виде ты не вызываешь во мне желания.
На глаза молодой женщины навернулись пьяные слезы.
– Ты меня разлюбил, – всхлипнула она. – Я это давно уже поняла. Еще когда ты послал меня в эти чертовы Кулички. Разве любящий мужчина отправит любимую женщину, да еще одну, в такую тмутаракань? Да здесь волки по улицам бегают! Меня чуть не сожрали. А ты ни разу даже не спросил, как я прожила здесь несколько дней до твоего приезда. Я тебе совсем уже не интересна, мой милый?
Но Иннокентий Павлович не ответил. Тогда Ирина, желая вызвать его ревность, игриво спросила:
– А если я тебе изменила, что тогда?
– С кем? – презрительно спросил Иннокентий Павлович. – С волками или медведями? Но даже если бы и было с кем, ведь ты же не дура, чтобы на такое пойти. Променять меня на местного вахлака – это на тебя не похоже. Что он тебе даст? А я могу бросить к твоим ногам весь мир. – Он усмехнулся и с угрозой добавил: – Или лишить тебя всего.
Слезы на глазах Ирины мгновенно высохли. Она словно даже протрезвела. И покаянно произнесла:
– Прости меня, любимый, я сказала глупость. Может быть, я действительно беременна. Только пока не знаю об этом. Ты прав, мне надо съездить в город и показаться врачу. Ты не против?
– Я только за, – улыбнулся Иннокентий Павлович. – Ты не представляешь, как я буду рад, если…
Он не договорил и залпом выпил рюмку коньяка, которую все это время держал в руках. А после этого поцеловал Ирину. Но когда она приникла к нему всем телом, развернул ее и слегка подтолкнул в спину, направляя к двери.
– Прости, но мне надо еще поработать, – сказал он. – Уйма дел навалилась. Эти чертовы Кулички отнимают столько времени и сил, что ты даже представить не можешь.
– Почему же, – произнесла Ирина, не выказывая ни обиды, ни разочарования, которые она испытывала. – Еще как представляю. Это еще ты не имел дела с местными гусями. Кстати, ты не мог бы их перестрелять, как ворону? Я была бы тебе очень признательна за это.
– Напомни мне об этом завтра, – сказал Иннокентий Павлович. – А сейчас иди спать. Спокойной ночи!
И она ушла. А он сел за стол и начал рассматривать географическую карту, на которой место, в котором находилось Зачатьевское озеро, было обведено фломастером. Иннокентий Павлович сам не понимал, почему это озеро так притягивало его к себе. Дело было не только в деньгах, которые он собирался заработать. Это озеро обладало какой-то почти колдовской силой, таинственным магнетизмом, которому он не мог противостоять. Из раза в раз рассматривая карту, Иннокентий Павлович пытался понять, что с ним происходит, и почему его томит какое-то странное, необъяснимое предчувствие. Иногда Иннокентию Павловичу начинало казаться, что его душа и Зачатьевское озеро связаны почти мистическими узами. И тогда он резко вздрагивал, как это бывает, если верить приметам, когда наступаешь на чью-то могилу…
Так случилось с ним и на этот раз. Отшвырнув карту, Иннокентий Павлович вышел из трейлера. Небо над головой было необыкновенно ясным и звездным, каким он никогда не видел его в городе. На память ему пришли пушкинские строки: «Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут…» И вдруг он подумал, что ночь и звездное небо в Куличках намного чудеснее, чем та, что была описана поэтом. И в его голове, словно пролетевшая по небу комета, промелькнула мысль: как было бы хорошо остаться здесь навсегда…
Это было неожиданно. И Иннокентий Павлович почувствовал, что он, может быть впервые в своей жизни, потрясен до глубины души.
Глава 57. Поминки
Когда Олег надевал на себя медвежью шкуру, освященную в капище, он чувствовал, как преображается. Причем не только внешне, но и внутренне. Его душа словно выходила из своей обычной телесной оболочки и вселялась в дикого зверя, который и мыслил, и воспринимал реальность по-своему.
Так бывало каждый раз, когда он принимал ипостась жреца Велеса. После долгих размышлений Олег понял, что при этом происходит эманация духа языческого бога. Переодевшись, он был уже не совсем человек, но далеко и не божество, а только его представитель на земле для всех живых существ, принявший образ медведя.
Однако эта метаморфоза не только меняла его облик и сущность, но и ко многому обязывала. В качестве жреца Велеса он мог совершить много такого, на что был не способен, будучи обыкновенным человеком. И потому Олег пытался быть чрезвычайно осторожным, чтобы не использовать свою новую, дарованную ему языческим богом силу, во зло и потом не раскаиваться.
Но на этот раз все было проще. Накинув на себя медвежью шкуру, он должен был не совершить языческий обряд, а пойти на панихиду, которую Гавран устраивал для своего погибшего внука. На эту скорбную церемонию ворон пригласил всех своих сородичей, где бы они ни находились.
Тимофей был прав, Гавран почувствовал себя польщенным, узнав, что на поминовении усопшего будет присутствовать жрец Велеса. Это была высочайшая честь даже для такого родовитого ворона, как он. И Олег хотел сыграть свою роль на должном уровне, чтобы соответствовать ожиданиям Гаврана и произвести впечатление на его родню.
Но вышло так, что он сам был впечатлен.
Это оказалось необыкновенное и незабываемое зрелище. Ворон было так много, что все поле, насколько хватало взгляда, и все деревья, которые можно было видеть, буквально кишели ими. Мертвая птица лежала на большом камне, будто на катафалке, а несметная стая ворон долго в полном молчании кружила над нею в небе, отдавая последнюю дань усопшему. Потом вороны опустились на землю поблизости и замерли, словно превратившись в безмолвные изваяния, символы горести и отчаяния.
Ночь была необыкновенно тиха, ее не тревожило даже малейшее дуновение ветерка. В небе безжизненно и тускло светили звезды. Луна освещала землю призрачно-бледным светом, превращая происходящее в застывшую навеки картину.
Олегу было немного жутко от этой тишины и неподвижности. Ему отвели почетное место неподалеку от камня с мертвым вороном. В медвежьей шкуре было жарко и душно, но он не замечал этого, потрясенный увиденным. Он даже представить себе не мог, что подобное возможно. В эту ночь как будто сама природа погрузилась в скорбь, сочувствуя горю Гаврана и его родичей.
Однако это потрясение неожиданно помогло Олегу понять самое главное, то, что раньше почему-то ускользало от его сознания. Смерть всегда смерть, и нет разницы, кто ты, человек, ворон или любое другое живое существо. Никому нет предпочтения перед ликом вечности. И она для всех одинаково распахивает свои ужасные, или милосердные, кто как это воспринимает, объятия.
«И ныне, и присно, и во веки веков», – мысленно произнес он, когда перед самым рассветом сородичи подхватили мертвую птицу и понесли ее на родовое кладбище, чтобы предать земле. И сказанное не показалось ему кощунством ни эту минуту, ни после.
Христианская ли вера, языческая, или какая другая – главное, чтобы она была, рассуждал Олег, возвращаясь в Усадьбу волхва. Потому что самое страшное, что может случиться с человеком – это потерять веру в Бога и стать атеистом. И жить, уже ни во что не веря, кроме неизбежности смерти.
По возвращении домой Олег рассказал Тимофею по его просьбе о поминках с мельчайшими подробностями. А закончил свой рассказ так:
– Знаешь, после этой ночи я стал совершенно иначе относиться к языческой вере и всему, что с ней связано. Я словно переродился.
– Я рад, – сказал растроганный старик. – А то раньше ты просто переодевался жрецом, но не был им.
– Да, как плохой актер, играющий свою роль, – подумав, согласился Олег. – Но почему ты мне об этом не говорил, если все понимал?
Но Тимофей не ответил, сославшись на то, что для серьезного разговора уже очень поздно, а Олегу еще надо будет все рассказать жене.
– Она, бедняжка, наверное, всю ночь глаз не сомкнула, тебя поджидая, – сказал Тимофей сочувственным тоном.
Возразить на это было нечего, и Олег не стал настаивать на продолжении разговора, а пошел в спальню, где увидел спящую Марину. Если она и ждала ночью мужа, то сейчас безмятежно спала сном человека с чистой совестью, уверенного, что завтрашний день будет не хуже уже прожитого.
Глава 58. Капитан Трутнев действует
Егора и Коляна участковый нашел в заброшенном сарае на окраине поселка. Приятели спина к спине спали на голой земле, отравляя воздух запахом давно немытых тел и алкоголя. Рядом с ними валялось несколько пустых бутылок водки. А в углу сарая полицейский увидел две пустые канистры из-под бензина. Все было очевидно.
Он безжалостно растолкал спящих. Увидев полицейского, те испугались и не стали запираться.
– Бес попутал, Илья Семенович, – хныкал Колян, размазывая грязь по небритому опухшему лицу. – Сам не знаю, откуда эта чертова канистра взялась. Помню только, что плеснул на бревна и спичку поднес. А что было до того и после – как в тумане.
– Не бес, а этот пришлый, – хмуро пробурчал Егор, вращая налитым кровью глазом в поисках бутылки, в которой еще могла остаться водка. – Хотя, быть может, он и бес, этого я не знаю. Соловьем разливался. Мол, язычники теснят православную веру, а вступиться за нее некому. Отец Климент только молится у себя в храме да свечки продает.
– Да, и я вспомнил, – оживился Колян. – Он нас еще рыцарями называл, идущими в новый крестовый поход против язычников. Ну, после этого мы, понятное дело, и возгордились.
– Канистры с бензином он вам дал или сами отыскали? – спросил капитан Трутнев.
– Да где же мы найдем-то, Илья Семенович? – искренне удивился Колян. – Машины у нас нет. Если только Георгий одолжил бы, так он скорее удавится. Он, кстати, с нами тоже пил. Но раньше ушел. Повезло ему. А то бы тоже в крестовый поход за компанию отправился. Бес этот и его соблазнил бы…
– Поднимайтесь и пошли, – приказал капитан Трутнев.
– Куда, Илья Семенович? – робко спросил Колян.
– А ты сам как думаешь?
– Я так думаю, что мы ни в чем не виноваты, – убежденно заявил Колян. – Бес и водка попутали. Верно, Егор?
Егор закивал головой, но тут же застонал, обхватив ее руками. Принюхался и поморщился.
– Голова раскалывается, – пожаловался он. – И руки бензином пахнут… Помыться-то можно, Илья Семенович? А еще лучше здоровье поправить. Магазин-то уже открылся?
Ни слова не говоря, капитан Трутнев взял их за шиворот и вывел из сарая. Утренний солнечный свет ослепил приятелей, они зажмурились и начали стонать еще сильнее, пытаясь разжалобить полицейского. Но он был непреклонен. И продолжал тащить их к своему автомобилю.
– Куда едем-то? – поинтересовался Егор, поняв, что ни умыться, ни опохмелиться ему не дадут, и лучше смириться с неизбежным.
– В полицейский участок, куда же еще, – сказал капитан Трутнев. – Дадите признательные показания. Чистосердечное раскаяние смягчает наказание. Вы хоть понимаете, что лет по пяти тюрьмы себе заработали?
– За что?! – изумился Колян. – Илья Семенович, побойтесь бога!
– Языческого или православного? – съязвил полицейский. – Только учти – кого бы ты себе в заступники ни избрал, другой тебя накажет за отступничество.
Он распахнул заднюю дверь автомобиля с решетчатым окошком. Глазам Егора и Коляна предстало тесное пространство с узкими скамейками, предназначенное для перевозки правонарушителей.
– Вам что, особое приглашение нужно? – спросил участковый, видя, что приятели замешкались.
– Может, лучше в салон? – неуверенно спросил Колян. – Как-то здесь не уютно.
– Привыкай, – посоветовал участковый. – Раньше надо было думать.
– Да жестко ведь, – посетовал Егор. – А у меня задница не казенная. Мало мне головной боли, так еще и это!
– Я тебе не мать родная и даже не тетка, чтобы меня жалобить, – отрезал капитан Трутнев. И прикрикнул: – Залезайте, пока я не разозлился!
Охая и стеная, приятели забрались в отсек. Туда же участковый забросил канистры, после чего закрыл дверь. И сразу в окошечке с решеткой показалась унылая физиономия Коляна.
– Дышать невозможно, Илья Семенович, – пожаловался он. – Хоть канистры уберите! Бензином воняет – спасу нет.
– Это не канистры, а вещественное доказательство, – сказал капитан Трутнев. – Так пахнет ваше преступление. Дышите и раскаивайтесь.
В полицейском участке он записал показания Егора и Коляна, дал их подписать и отвел приятелей в камеру предварительного заключения, которая находилась рядом с его кабинетом.
– В отношении вас избрана мера пресечения в виде заключения под стражу, – сурово произнес он, представляя закон. И уже от себя добавил: – Посидите, может быть, станет стыдно.
– А если мы искренне раскаемся, Илья Семенович, вы нас отпустите? – робко спросил Колян.
– Если только до суда на поруки, – подумав, ответил участковый. – Подумайте до моего возвращения, кто за вас в Куличках может поручиться.
Колян открыл рот, но тут же закрыл, словно рыба. А более прагматичный Егор спросил:
– А вы когда вернетесь, Илья Семенович?
– Как только задержу вашего беса и доставлю его в районный центр, – сказал капитан Трутнев. – Не в одну же камеру с вами его сажать. Эта рыба не чета вам, ей и почет другой. Так что времени на раздумья у вас будет достаточно.
Выйдя, он закрыл камеру на засов и через глазок в двери заглянул внутрь. Егор и Колян понуро и молча сидели на скамье, на разных ее концах. Они уже протрезвели и, было видно по их лицам, начали осознавать, что натворили спьяну. А предложение найти поручителей явно не воодушевило их. Приятели понимали, что, спалив школу, они восстановили против себя всех местных жителей, и в Куличках за них никто не вступится. Перспектива провести несколько недель или даже месяцев в камере удручала их. Если они еще и не раскаивались, то были близки к этому.
Именно этого капитан Трутнев и добивался, сажая приятелей под замок. У него не было желания упечь земляков в тюрьму. Их преступное деяние все же было не настолько тяжким, чтобы калечить им жизнь. Капитан Трутнев считал, что тюрьма не исправляет, а, наоборот, превращает оступившихся людей в закоренелых преступников. И если Егор и Колян окажутся за решеткой, то будет только хуже для всех. Рано или поздно они все равно вернутся в Кулички, но тогда это будут уже не просто шалопаи и бездельники, а уголовники, несущие реальную угрозу спокойной жизни в поселке и мирному существованию его обитателей.
Другое дело – тот, кого они называли бесом и обвиняли в том, что он соблазнил их, предварительно напоив, чтобы затуманить разум и лишить собственной воли. Капитан Трутнев и сам так считал. Поэтому с ним участковый собирался поступить много строже. Это и в самом деле была более крупная рыба, чем Егор и Колян. Если их можно было назвать ершами, то глава службы собственной безопасности компании, избравшей Кулички полем своей деятельности, был, несомненно, хищной щукой.
«А уж глава компании и подавно – акулой, жестокой и беспощадной» – подумал капитан Трутнев. Участковый не сомневался, что все было сделано по его приказу. Так он пытался оказать давление на хозяина Усадьбы волхва, не добившись от него того, что хотел, при встрече.
Но чтобы доказать это, следовало допросить Леонида и получить от него признательные показания. Капитан Трутнев это хорошо понимал. И собирался действовать быстро и жестко, чтобы не дать своим, несомненно, опасным противникам времени опомниться и предпринять ответные действия.
Поэтому для начала капитан Трутнев достал из сейфа свой пистолет, зарядил его и вложил в кобуру, что делал чрезвычайно редко. Там же взял и наручники. А потом он присел к письменному столу и выписал постановление о задержании, которое сам же и подписал. После чего, уже во всеоружии, он вышел из полицейского участка и направился на площадь, где рассчитывал найти того, кто был, по его мнению, организатором поджога школы, но все же не истинным виновником. Вину капитан Трутнев возлагал на заказчика, инициировавшего поджог. Но с ним участковый планировал встретиться чуть позже. Для этого ему были нужны официально задокументированные признания всех участников преступления. Иначе заказчик мог сорваться с крючка и остаться безнаказанным. А этого капитан Трутнев допустить не мог.
На того, кто ему был нужен, капитан Трутнев наткнулся почти сразу. Леонид выходил из трейлера, позевывая и сладко потягиваясь. Увидев участкового, он презрительно усмехнулся и снисходительно спросил:
– Что, капитан, пришел на работу наниматься?
Но полицейский не ответил, а приложил руку к козырьку фуражки и представился:
– Участковый уполномоченный полиции капитан Трутнев.
– Ты чего? – удивился Леонид. – Вроде уже знакомы. Но если ты так хочешь…
И он с покровительственным видом протянул свою руку, произнеся:
– Леонид Юрьевич Гулькин, начальник службы безопасности инвестиционной строительной компании.
Но капитан Трутнев не стал пожимать его руку, а сказал:
– У вас, гражданин Гулькин, ладони в саже.
Леонид с удивлением взглянул на свои руки. И ничего не увидел.
– Что за ерунда? – сказал он. – Чистые. Сам посмотри!
И он протянул руки ладонями вверх к участковому.
Капитан Трутнев одним привычным движением достал наручники и защелкнул их на запястьях мужчины. Тот растерялся от неожиданности и воскликнул:
– С ума ты сошел, что ли, капитан? Сними немедленно!
Но капитан Трутнев спокойно произнес:
– Гражданин Гулькин, вы задерживаетесь по подозрению в организации поджога здания школы в поселке Кулички. Вы имеете право на адвоката, а также на уведомление одного из родственников или близкого лица о факте вашего задержания. Также вы имеете право на отказ от дачи объяснения. Прошу вас проследовать со мной, не оказывая сопротивления. В противном случае я буду вынужден применить по отношению к вам силу.
Сказав все это, капитан Трутнев взял мужчину под руку и повел его к своему автомобилю. Тот был так изумлен, что не сопротивлялся. И какое-то время молчал. Но когда они подошли к «козлику», и участковый открыл заднюю дверцу, Леонид возмутился.
– Ты что, хочешь, чтобы я сел в эту колымагу? И куда мы поедем? Ты не имеешь права, капитан!
– Имею, – сказал участковый, доставая подписанный им ранее бланк. – Можете ознакомиться с официальным постановлением на задержание.
Едва взглянув на бумагу, Леонид презрительно произнес:
– Да это филькина грамота, капитан! Должно быть судебное решение.
– Будет, – флегматично ответил участковый. – Как только мы доедем до районного центра. Забирайтесь в машину!
Но, едва заглянув в отсек, Леонид с отвращением сморщил нос.
– Да тут не продохнешь! Вонь страшная.
– Это после твоих подельников, – сказал капитан Трутнев, обидевшись за «козлика». – Кстати, они уже дали признательные показания. Так что подумай, стоит ли тебе запираться. Чистосердечное признание смягчает наказание. Но ты это и сам знаешь, как бывший полицейский. Ведь так?
Но Леонид ничего не ответил и уже без возражений забрался в автомобиль. Его встревожили слова участкового о подельниках. И ему надо было обдумать, как вести себя дальше – признаваться или все отрицать. Леонид знал, что до районного центра не близко. И у него будет время на размышление и принятие решения.
