Вадим Иванович Кучеренко
Наследник волхва
Глава 36. Тимофей встревожен
Олег вернулся в дом. На кухне его поджидал Тимофей. Даже сквозь густые заросли волос на лице старика было заметно, что он взволнован, а, быть может, даже и встревожен. Олег протянул ему фотокарточку.
– У Илья Семеновича пропал сын, – сказал Олег, собираясь объяснить причину прихода полицейского.
Но Тимофей прервал его.
– Не суесловь,– нетерпеливо произнес он, разглядывая снимок. – Я все уже знаю. Лучше скажи, что ты собираешься делать?
– Пойду к Михайло, – подумав, ответил Олег. – Обойдем с ним все окрестности. Может быть, мальчик зашел в лес и заблудился.
– И это все? – раздраженно спросил Тимофей.
– А что я еще могу? – пожал плечами Олег.
– И об этом меня спрашиваешь ты? – возмущенно произнес старик. И патетически воскликнул: – О, Велес! Неужели я дожил до дня, когда твой жрец расписывается в своем бессилии и отказывается служить тебе?!
– Прекрати ломать комедию, Тимофей, – поморщился Олег. – И не заламывай руки, как плохой актер. Тебе это не идет. Скажи прямо, что ты хочешь. Без завываний и театральной декламации.
– Я хочу, чтобы ты всерьез отнесся к ситуации, – сказал Тимофей уже обычным тоном. – Пропал не просто мальчик, а, возможно, наследник волхва Ратмира. Тебя это не волнует?
– До сих пор я думал, что у волхва Ратмира всего два потомка – это я и Михайло, – удивился Олег. – И мне странно слышать твои слова. Поясни их.
Но Тимофей не стал ничего объяснять. Вместо этого он спросил:
– А ты никогда не думал, что случится, если Михайло так и останется бобылем, а твоя жена будет рожать только девочек?
– И что же такого страшного случится? – невольно улыбнулся Олег. – С каких это пор ты стал женоненавистником, Тимофей?
– С тех самых, как иссяк род Рюриковичей, и на престоле их сменили Романовы, – серьезно ответил старик. – К чему это привело Русь, надеюсь, ты знаешь и сам.
– А это здесь при чем? – искренне изумился Олег.
– Не хочу, чтобы то же самое случилось с древним родом князей Полоцких, – сурово произнес Тимофей. – Хотя бы по той простой причине, что я этого не переживу. А вам с Михайло, как я посмотрю, и горя мало. Действительно, что вам за дело до жизни и смерти какого-то старика!
– Тимофей, зачем ты так? – вздохнув, спросил Олег. – Нам с Михайло очень даже не безразличен старик, о котором ты говоришь. Но я все равно не могу понять, при чем здесь пропавший мальчик?
– А ты хорошо рассмотрел его на снимке? – спросил Тимофей.
– В общем-то, да, – ответил Олег. Но все же взял фотографию в руки и еще раз взглянул на мальчика, уже более внимательно.
– И ты видел человека, который называет себя его отцом? – продолжал допытываться Тимофей.
– И не раз, – хмыкнул Олег. – И что с того?
– Значит, ты слеп и глуп, – фыркнул Тимофей. – И я только потеряю время, пытаясь открыть твои глаза и вразумить тебя. Поэтому сейчас я не буду этого делать. Есть более важные дела. Скоро придет Михайло, и мы…
– Откуда такая уверенность? – спросил Олег. – Вроде бы Михайло не собирался к нам сегодня.
– Он придет, потому что я уже послал за ним Гаврана, – невозмутимо произнес Тимофей. – Как только узнал, за чем приходил этот человек. Так что Михайло будет здесь с минуты на минуту. А ты, жрец Горыня, пока приготовься к тому, чтобы обратиться за помощью к владыке нашему Велесу. Но этого мало. Мы должны и сами что-то предпринять. Для этого нам и нужен Михайло. И Гавран.
Олег подумал, что старик смеется, несмотря на свой серьезный вид. Но скоро он понял, что ошибался, Тимофей не шутил. И когда и в самом деле вскоре пришел запыхавшийся Михайло, которого всю дорогу нетерпеливо подгонял Гавран, летевший над ним и неумолчно каркавший, ворон не улетел, как обычно, на крышу или по своим таинственным делам. Словно это было в порядке вещей, Гавран принял участие в совещании, которое проводил на правах самопровозглашенного председателя Тимофей. И это никого не удивляло, кроме Олега, которому до сих пор еще многое казалось странным в мире, центром которого была Усадьба волхва. Он сам оправдывал это тем, что живет здесь всего год, тогда как все остальные – всю свою жизнь. А это многое значит, когда речь идет о мировоззрении.
Тимофей, на удивление, был краток.
– Нам нужно срочно решать, как искать мальчика, – сказал он. – Жрец Горыня обратится за помощью к Велесу. А ты, Михайло, можешь то же самое попросить у Перуна? В такие дни, как этот, все раздоры между языческими богами должны быть забыты.
– Я сделаю это, – лаконично ответил Михайло, разглядывая фотографию с мальчиком. – Это он?
– Да, – ответил Тимофей. – Теперь ты понимаешь, почему это так важно?
– Да, – кивнул Михайло.
– А я так ровным счетом ничего не понимаю, – недовольно пробурчал Олег. – Но безропотно подчиняюсь.
– Вот и молодец, – скупо похвалил его Тимофей.
Гавран хрипло каркнул. Тимофей кивнул.
– Да, ты прав, Гавран. Необходимо оповестить всех животных и птиц в лесу. Задействуй своих ворон от мала до велика. Пусть они до каждого живого существа донесут, что те будут выполнять волю владыки нашего Велеса и Перуна. И тот, кто отнесется к этому недостаточно серьезно, будет наказан. Жестоко, беспощадно и неотвратимо. Ты понял меня?
Гавран каркнул в ответ и захлопал крыльями, подтверждая, что ему не придется повторять дважды.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно произнес старик. – Не будем терять времени. В добрый путь, и да сопутствует нам удача!
Гавран, словно черная молния, тут же вылетел в окно. Михайло поднялся и, не сказав ни слова, вышел, ступая легко и бесшумно, как тень. Олег растерянно оглянулся и встретился взглядом с Тимофеем, в котором читалось нетерпеливое ожидание.
– Да иду я, – сказал Олег. – Только скажи мне – а Марине можно обо всем этом рассказать? Или это страшная тайна?
– И можно, и нужно, – произнес Тимофей. – На ближайшее время Марина станет моими глазами и ушами, а также ногами. У меня не будет ни ворон, ни Михайло, ни тебя. И она заменит всех вас… Ты куда?
Олег был уже на пороге кухни. Оглянувшись, он ответил:
– Пойду сообщу ей об этом. Думаю, Марина будет рада стать глазами, ушами и ногами такого неугомонного старика, как ты, Тимофей. Хоть какое-то разнообразие в ее жизни. А то она что-то заскучала в последнее время без занятий в школы.
Олег скрылся за дверью, не дожидаясь, пока Тимофей поймет, что над ним подшучивают, и что-то ответит. Ему гораздо важнее было, что скажет Марина, узнав новости о пропаже одного из своих учеников и о принятых для его поиска мерах.
Глава 37. В лесу
А тем временем виновник всего этого переполоха шел по лесу, насвистывая, словно птица, и был доволен своей жизнью.
Сема чувствовал бы себя даже счастливым, если бы иногда его не посещали мысли о матери, которой он, второпях убегая из дома, забыл оставить прощальную записку. Тогда он об этом не подумал, а сейчас жалел. Еще и потому, что он был начитанный мальчик. А во всех книгах, которые Сема прочитал, герои, отправляясь в дальние путешествия, всегда писали письма близким людям или друзьям, извещая их о своих намерениях и высказывая умные мысли относительно прошлого и будущего.
Семе не приходило на ум, что его мама страдает, не зная, где ее ребенок. Он был еще слишком мал, чтобы понять, какое горе он ей причинил. А об отце мальчик не вспоминал вовсе, будто его и не было. Сема не мог простить ему страха, который он испытал, когда увидел в руках отца ремень. И этот страх изгнал из его души любовь к отцу, а заодно стер из памяти, – или отправил в глубины подсознания, что, в общем-то, одно и то же, – все то хорошее, что было с ним связано.
Сема любил лес. Это было оборотной стороной дара, полученного мальчиком при рождении от природы, благодаря которому он умел так ловко прятаться в сорняках или густой траве, что его не смог бы заметить самый зоркий глаз. Сема словно растворялся в зарослях или превращался в зыбкую невидимую тень. Но до сих пор он не заходил далеко, ограничивая свои прогулки окраиной леса, поросшей молодыми деревьями и кустарниками. А все самое интересное – буреломы, овраги, лесные поляны, – начиналось дальше, он знал это. И вот это случилось. Накануне он так боялся погони, что почти бежал по поселку, а потом свернул в лесную чащу и шел, не запоминая дороги, пока не устал. Было уже темно, глаз не различал ни тропинок, ни деревьев, отстоящих далее чем на несколько шагов, и Сема решил, что пора остановиться и развести костер, пока не пришла ночь. Опять-таки из книг он знал, что по лесу ночью не ходят. Это время, когда хищники выходят на охоту. И защитить себя человек может только огнем, которого дикие звери боятся.
Убегая из дома, Сема взял с собой спички, фонарик, соль и горбушку черного хлеба. Сложил все это в холщовую сумку на длинном ремне, закинул ее за спину, чтобы она не мешала при ходьбе. Но сумка била его по ногам, и с этим ничего нельзя было поделать. Когда он пробовал перемещать сумку на живот, то часто спотыкался о нее и даже падал. Укоротить ремень Сема не мог, потому что забыл взять с собой нож. Это было досадное упущение, которого не совершил бы опытный путешественник. Сема знал это и старался не думать о своем промахе, утешая себя любимой маминой присказкой, что «и на старуху бывает проруха». Главное, что он не забыл коробок со спичками, без которых не смог бы развести костер. А без огня в лесу можно было пропасть в первую же ночь. Компенсируя оплошность с ножом, Сема хвалил себя за предусмотрительность каждый раз, когда вспоминал об этом.
Валежника вокруг было много, он быстро набрал целую гору и без труда поджег сухие ветки. Огонь пылал ярко и шумно, бросая в небо горстями искры и звучно потрескивая. Сема нашел крепкий прут, нанизал на него горбушку и поджарил ее на костре. Перед тем, как съесть, круто посолил ее. Было очень вкусно. Он съел хлеб и долго еще смотрел на огонь, завороженный его мощью и красотой. А потом сам не заметил, как заснул.
Когда Сема проснулся на рассвете, костер уже давно догорел, и даже угли не тлели. Мальчик озяб за ночь. Он снова набрал веток и поджег их. Огонь опять весело запылал и затрещал. Вернулось и хорошее настроение. Чтобы излить переполнявшую его душу радость, Сема запрокинул голову и издал долгий протяжный волчий вой. Он не знал, как по-другому выразить свои чувства.
Его услышали. Сразу смолкло щебетание напуганных лесных птиц. Зато раздался ответный вой. И он был намного громче и страшнее того, который издавал мальчик. Ему отвечал настоящий и, по всей видимости, матерый волк. И, судя по тону, он был недоволен, что на его территории объявился чужак. Когда раздалось новое завывание, оно было намного ближе первого. Волк явно приближался.
Сема сначала ничего не понял и даже обрадовался, что его приняли за своего настоящие дикие волки. Но потом он испугался, сообразив, что волки – хищники, которые питаются мясом. И им все равно, кого есть – зайца, лося, гномов, хоббита или человека. А потому волков-варгов боялся даже Гэндальф, могучий волшебник. И когда те напали на него и его спутников, то они спасались, забравшись на дерево. Сема читал об этом в своей любимой книге. Вспомнив это и напрочь забыв о том, что все звери боятся огня, он бросился к дереву, стоявшему к нему ближе остальных.
Сема часто и с легкостью взбирался на дуб в Куличках. Он думал, что ему будет так же легко взобраться и на это дерево. Но это оказалось не так. Кора дерева была влажной от утренней росы, ноги и руки скользили по ней, не давая ухватиться как следует. А нижние ветки были слишком гибкими и тонкими, чтобы на них можно было залезть, не опасаясь, что они сломаются под его тяжестью. Сема сделал несколько попыток, но каждый раз срывался и падал, больно ударяясь о землю. Он перебежал к другому дереву, но там нижние ветки росли очень высоко, и оказались для него недоступны.
А волчий вой, злобный и угрожающий, раздался снова, и уже так близко, что Семе почудилось, будто он слышит треск кустарника, через который пробирается хищник. Мальчик едва не оцепенел от ужаса, но мысль, что волк сожрет его, и он никогда уже не увидит маму, подстегнула его, как плеть. И Сема бросился к следующему дереву, плача от страха и уже почти не надеясь на спасение…
Глава 38. Месть свершилась
Бабка Матрена вернулась домой мрачнее грозовой тучи. Она вошла в комнату, где ничего не подозревающая Ирина лежала, одетая, на кровати и покуривала сигарету, вспоминая во всех подробностях события минувшей ночи. Чувственная улыбка кривила тонкие губы молодой женщины, а дракончик на шее дрожал от похотливого возбуждения. Не сказав ни слова, старуха взяла стакан с водой, стоявший на столе, и выплеснула его на дымящую сигарету. Ирина взвизгнула и подскочила с кровати.
– Ты что творишь, бабка?! – закричала она. – С ума сошла?
Но бабка Матрена на этом не успокоилась.
– В моем доме не курят, – рявкнула она так, что задрожали стекла в окне. – Собирай свои вещи и убирайся прочь!
– За что такая немилость? – зло спросила Ирина. – Или ум за разум зашел, что на людей бросаешься, как цепной пес?
– Зато напраслины не возвожу, – сурово произнесла старуха. – Ты зачем мне солгала, что всю ночь провела с отцом Климентом в молитвах?
Ирина начала понимать, что стало причиной гнева бабки Матрены. И она рассмеялась, вспомнив свою утреннюю проделку. Ирине она и до их пор казалась забавной.
– Подумаешь, пошутила, – весело сказала она. – Что, в этом доме и шутить нельзя а не только курить?
– Может быть, у вас, в городе, это и считается шуткой, а у нас в Куличках за такое…, – бабка Матрена не договорила, чтобы не искушать себя. Ей очень хотелось стереть наглую ухмылку с лица молодой женщины, проведя по нему своей могучей дланью, но она не желала ронять своего достоинства. После этого могло начаться царапание, пихание, пощёчины, удушение и прочее, что в Куличках называлось бабьей дракой и испокон века осуждалось. И старуха, с шумом выдохнув воздух, от чего заколыхались занавески на окнах, произнесла: – Уходи, деваха, не доводи, до греха. Христом богом тебя прошу!
По ее тону Ирина поняла, что старуха едва сдерживает свою ярость. И испугалась. Бабка Матрена выглядела настоящим богатырем, пусть и в юбке. И шансов противостоять ей у Ирины не было ни единого. Она могла уйти добром, или ее выкинули бы за порог, взяв, как нашкодившего котенка, за шкирку. Результат был бы тот же, но моральные издержки совершенно несопоставимые. Все взвесив, Ирина решила уйти сама. Но, на всякий случай, поторговалась.
– Куда же мне идти на ночь глядя? – жалобно спросила она. – Позвольте, Матрена Степановна, переночевать в вашем доме. А наутро я уйду, обещаю!
Ирина была хорошей актрисой, а бабка Матрена – сердобольной старухой. Увидев, что молодая женщина готова расплакаться, бабка Матрена пожалела ее.
– Хорошо, оставайся до утра, – сказала она. – Но утром чтобы и духа твоего не было!
– Не будет, Христом богом клянусь! – заверила ее Ирина. Она поняла, что гроза прошла стороной, и повеселела. – А теперь не могли бы вы выйти, Матрена Степановна? Мне надо переодеться, а то я мокрая с головы до ног.
Ирина преувеличивала, мокрым у нее было только лицо. Но бабка Матрена молча вышла из комнаты. От обуревавших ее чувств не рассчитав силы, она закрыла за собой дверь так, что дрогнули стены.
– Сила есть – ума не надо, – пробормотала бабка Матрена, осуждая себя. Все-таки это был ее дом, и было глупо его разрушать даже в гневе. Она прошла на кухню и налила себе в стакан малиновой наливочки из заветного графинчика. Одним духом осушали его до дна. И вскоре искаженное яростью лицо старухи обрело прежние почти благодушные черты. Чтобы закрепить эффект, бабка Матрена выпила еще стаканчик. После чего пошла в свою комнату. День выдался суетной, волнительный, и ее могучему телу и не менее могучему духу требовался основательный отдых. Бабка Матрена разделась, легла на кровать, укрылась цветастым лоскутным одеялом и почти сразу же заснула, храпом сотрясая воздух, как паровая машина.
А Ирине было не до сна. Она лихорадочно соображала, как ей поступить. Вернуться утром, словно побитая собака, в Усадьбу волхва она не могла. Не говоря уже о самолюбии, на этот раз ее могли просто не впустить даже за ограду. А вдобавок еще и натравить на нее ворон, как на того охотника, которому злобные птицы выклевали глаза. Ирина не собиралась испытывать судьбу, идя на поклон к хозяевам Усадьбы волхва, которые однажды уже изгнали ее из своего дома. Она подумала было о Михайло, но вспомнила о бабке Ядвиге, и желание жить в одном доме со зловещей старухой сразу пропало. Если уж бабка Матрена так себя повела, то бабка Ядвига, случись что, попросту сживет ее со света, и глазом не моргнув. Ирина в этом не сомневалась. Ей оставалось только одно – с утра пораньше ходить по Куличкам, стучаться в ворота домов и спрашивать хозяев, не пускают ли они жильцов за хорошие деньги. Но это было бы слишком утомительным и очень ненадежным делом. И когда она уже почти отчаялась, то вспомнила о юном звонаре. Наверняка тот мог подсказать ей, кто и на каких условиях в Куличках пускает в дом постояльцев. Кому как не ему знать это – ведь он целыми днями простаивает на паперти перед храмом, ковыряя в носу и заговаривая со всеми, кто проходит мимо.
Ирина даже засмеялась, подумав об этом. И решила больше не ломать голову над этой проблемой. Недаром говорят, что утро вечера мудренее. Все, что сейчас ей кажется неразрешимым, наутро не будет стоить выеденного яйца.
Улыбаясь, Ирина подошла к клетке, в которой скучал одинокий голубь.
– Пришло и твое время, дружок – сладкий пирожок,– сказала она весело. – Сейчас я накормлю тебя до отвала, а потом ты доставишь мое послание сам знаешь кому.
Щедро высыпав в клетку весь оставшийся у нее горох и наполнив мисочку доверху водой, Ирина присела к столу и написала на клочке бумаги несколько слов. В записке говорилось: «Ты был прав, это золотое дно. Подробности при встрече». Привычно вложив бумажку в капсулу и прикрепив ту к ножке успевшего насытиться и напиться голубя, Ирина открыла окно и выпустила птицу на подоконник.
Немного потоптавшись, словно сомневаясь, стоит ли ему отправляться в полет, голубь все-таки вылетел из комнаты и начал подниматься по спирали в небо. Он летел медленно, ощущая в желудке приятную тяжесть. И не успел увернуться, когда на него сбоку внезапно налетела ворона. Черная птица ударила его клювом в грудь, прямо в сердце. Темная кровь оросила светлые перья. Голубь умер сразу, не успев понять, что произошло. И камнем упал на землю.
Но Ирина опять не увидела, как погиб ее очередной гонец. Она закрыла окно раньше, чем появилась ворона. И начала собирать разбросанные по всей комнате вещи, складывая их в чемодан. Вскоре сборы были закончены. Оставила она только платье, которое собиралась одеть утром.
В пику бабке Матрене Ирина выбрала ярко-красное платьице с разрезами по подолу, заходящими так высоко, что его могли носить только женщины, имеющие идеальные бедра и презирающие такое понятие, как стыдливость. Это платье было у Ирины любимым. Его она одевала в городе, идя на самые важные для нее свидания с мужчинами. И собиралась одеть утром не случайно. Она хотела отомстить, напоследок надерзив старухе. Но, памятуя о ее богатырской мощи, предпочла словам, за которые можно было получить по шее, платье, при одном взгляде на которое бабку Матрену мог хватить удар от возмущения. Именно на это Ирина и рассчитывала.
Собрав чемодан, Ирина, как и бабка Матрена, решила лечь спать пораньше. Ночь была бессонной, а наутро ее ожидали неизвестность и суета, отнимающая немало сил. И ей надо было выспаться, чтобы быть готовой к любым испытанием. Но это ее не пугало. Ирина воспринимала жизнь, как бесконечную борьбу за существование, и именно такая жизнь была ей по душе. По природе своей она была бойцом, и ей было бы скучно жить иначе. Вскоре она уже спала, безмятежно слегка посапывая, как человек с незыблемой верой в то, что лучшее впереди.
Утро выдалось ясным, безоблачным и солнечным. Ирина проснулась оттого, что бабка Матрена, ничего не забывшая и не простившая, постучала в дверь ее комнаты, да так, что та едва не слетела с петель.
– Просыпайся, деваха, – пророкотал за дверью мощный бас старухи. – И скатертью дорога!
Ирина сладко потянулась в постели и проворковала, как невинная голубица:
– Доброе утро, Матрена Степановна! Сейчас, только оденусь.
Она хорошо выспалась и чувствовала себя во всеоружии. Ирина тоже ничего не забыла, но ее месть должна была быть неожиданной. И чем меньше бабка Матрена будет к ней готова, считала Ирина, тем поразительней и убийственней должен был выйти эффект.
Наскоро умывшись и одевшись, Ирина, с чемоданом в одной руке и пустой клеткой в другой, вышла на крыльцо. Во дворе бабка Матрена, уже успевшая накормить гусей, выпустив их из сарая, рубила дрова. Она хмуро взглянула на молодую женщину. Ирина одарила ее ослепительной улыбкой. Старуха осуждающе покачала головой, увидев ее платье, но ничего не сказала. А Ирина почти ласково произнесла:
– Прощайте, Матрена Степановна. Спасибо за гостеприимство!
Старуха ничего не ответила. Ирина, покачивая бедрами, прошла по двору. Открыв калитку и остановившись в проеме, она обернулась и крикнула:
– Да, совсем забыла, Матрена Степановна! Я собираюсь все-таки зайти в храм, помолиться. Может быть, что-то передать отцу Клименту?
У бабки Матрены от возмущения топор выпал из рук.
– Ах, ты…, – произнесла она растерянно. – Неужто на тебя управы нет?!
И, словно поняв невысказанное желание своей хозяйки, стая гусей, до этого уныло слоняющаяся по двору, вмиг преобразилась. Птицы выстроились в боевой порядок и, воинственно гогоча и распустив крылья, бросились в атаку на Ирину. Увидев их приближение, молодая женщина, сообразив, какая опасность ей грозит, выскочила на улицу, не закрыв за собой калитку. Это стало ее роковой ошибкой.
На этот раз гуси не охраняли двор, а сводили личные счеты. Они не остановились, как обычно, перед калиткой, а протиснулись в нее и бросились преследовать своего врага. Вскоре они нагнали Ирину. И, сломав строй, набросились на нее.
Гуси яростно атаковали молодую женщину со всех сторон. Вытягивая свои длинные шеи, они щипали ее за ноги, руки и другие части тела. Доставалось и платью, от которого летели клочки. Ирина визжала и отбивалась, как могла. Ей мешало то, что обе руки у нее были заняты. Наконец она поняла, что чем-то придется пожертвовать. И она бросила клетку. Теперь Ирина могла отмахиваться одной рукой и чемоданом, с которым ей было жалко расставаться, так как в нем были все ее вещи. Но это мало ей помогало. Гуси были вездесущи и отважны, они не страшились ее ударов. Ирине, как индийской богине Лакшми, надо было иметь множество рук, чтобы сражаться с ними. Гуси одолевали ее.
Вскоре все тело Ирины покрылось красными пятнами, которые неминуемо должны были превратиться в синяки. Ей было унизительно-больно, причем унижения было не меньше, чем боли. И, наконец, поняв, что сопротивление бесполезно, она прекратила отбиваться. И бросилась бежать по улице что есть мочи, держа чемодан за выдвинутую ручку. Чемодан подпрыгивал, а иногда почти взлетал на воздух, пока от него не отвалились колесики. После этого Ирина продолжала волочить его по земле, и вскоре тонкая кожа покрылась извилистыми трещинам, а местами порвалась. Но зато самой Ирине удалось оторваться от своих преследователей. Она была в хорошей физической форме, и это спасло ее. Гуси безнадежно отстали.
Какое-то время, все еще не утолив своей жажды мести, гуси продолжали бежать за молодой женщиной, вытягивая шеи и злобно шипя, но постепенно, один за другим, остановились. Оглашая воздух воинственными кликами, они снова выстроились в боевой порядок и направились обратно к дому бабки Матрены, где их ждало щедрое угощение и ласки хозяйки.
