Вадим Иванович Кучеренко
Наследник волхва
Глава 29. Ирина догадывается
А Ирине торопиться по-прежнему было незачем. Солнце едва коснулось своим краем линии горизонта. Молодая женщина огляделась и заметила возле храма неподвижную, словно соляной столп, нелепую фигуру в потрепанной рясе, в которой она узнала юного звонаря. Обрадовавшись, что у нее появится собеседник, который позволит ей скрасить скуку, Ирина направилась к нему.
– Привет, Володимер, в земле русской просиявший, – насмешливо произнесла она, приблизившись. – А мы только что с вашим участковым, Ильей Семеновичем, говорили о тебе.
Это сообщение вызвало у юного звонаря неподдельный интерес. Он даже ожил и, проявляя греховное любопытство, за которое его не раз укорял отец Климент, спросил:
– И что было сказано?
Но Ирина не ответила, предпочитая держать рыбку на крючке. Вместо этого она восхищенно произнесла:
– Какой мужественный и сильный человек ваш участковый! Ловит волков голыми руками.
– Каких волков? – поразился юный звонарь.
– Тех самых, что бегают по Куличкам посреди бела дня и нападают на людей, – возмущенно сказала Ирина. – Или ты не знаешь об этом?
– Впервые слышу, – признался Владимир. – А это точно у нас в Куличках?
– А где еще? – возмутилась Ирина. – В ваших благословенных Куличках. Я сама едва не стала их жертвой.
И она рассказала юному звонарю о том, что с ней произошло.
К ее удивлению, Владимир не стал ей сочувствовать, а насмешливо захихикал, прикрывая рот рукой.
– И что в моем рассказе такого смешного? – грозно спросила Ирина. – Отвечай, или пожалуюсь на тебя моему лучшему другу Илье Семеновичу, и он посадит тебя в тюремную камеру. Она как раз стоит пустая.
Услышав эту угрозу, юный звонарь поперхнулся смехом и смолк.
– То не волки были, – сказал он, стараясь ненароком не улыбнуться. – Это Сема сводил старые счеты с дедом Матвеем.
Ирина нахмурилась
– Рассказывай, – велела она. – Со всеми подробностями.
– Да и рассказывать-то почти нечего, – заметил Владимир. – Как-то дед Матвей поймал Сему в своем огороде, да вместо того, чтобы наказать крапивой, как это в поселке принято, отвел его к отцу. Мол, тот лучше вразумит мальца. И Сема ему этого не простил. С того дня он начал подстерегать деда Матвея везде, где только можно, и пугать его, воя по-волчьи. А тот, если поймает Сему, отваживает его крапивой по мягким местам. И все бы ничего, но только у деда Матвея склероз, он все забывает, и каждый раз у них с Семой это происходит будто в первый раз. Мальчишке забава, а у старика иногда даже медвежья болезнь случается. Об этом весь поселок знает. Одни на стороне Семы, другие – за деда Матвея. Уже ставки начали делать, кто раньше сдастся. Но пока без перемен.
– Так ты говоришь, об этом все местные жители знают? – хмуро спросила Ирина. – Тогда почему капитан Трутнев мне ничего об этом не сказал?
– А я так думаю – потому что Сема его сын, – пояснил Владимир. – И что он должен был сказать – что это не волк людей пугает, а его родной любимый сынок? Какой же он после этого блюститель закона и порядка, спрашивается?!
– Гнать его надо в шею, вашего участкового, – возмутилась Ирина. – Только штаны зря протирает в своем кабинете. Да чаи в рабочее время распивает.
– А вот это зря сказано, – возразил юный звонарь. – Илья Семенович свое дело знает. Он видит людей насквозь. Не успеет кто-то в Куличках нарушить закон, как наш участковый его уже раз – и за шкирку да на солнышко!
Юноша показал жестом, как это происходит, а потом продолжил:
– Но Илью Семеновича люди еще уважают за то, что он справедливый, зазря никого не обидит. Вот уж на что Георгий провинился – сел в чужой вертолет полетать, да и разбил его вдребезги. Другой на месте нашего участкового арестовал бы его и довел дело до суда. А Илья Семенович сказал, что если кто-нибудь из наследников хозяина вертолета объявится, то Георгию придется заплатить за ремонт, а в тюрьму он его не отправит. Тюрьма, мол, не исправляет человека, а растлевает его и превращает в преступника, даже если он таким не был. Наследники не объявились, Георгий избежал суда и наказания.
Юноша сделал паузу, словно позволяя Ирине осмыслить сказанное, а потом убежденно заявил:
– И это правильно. По глупости ведь Георгий это сделал, не со зла или, предположим, корысти. А если разобраться, то хозяин вертолета сам виноват. Прилетел в Кулички, оставил транспорт без присмотра на площади перед храмом, а сам шасть в лес – и там сгинул. Медведь-людоед его задрал. И что с вертолетом прикажете делать? Ведь это соблазн, искушение дьявольское. А человек слаб. Не каждый может вырвать свой глаз и отсечь руку, если те соблазняют его…
Голос юного звонаря звучал монотонно и усыпляюще. Ирина почти не слушала его, снова начав думать о том, что должно было произойти этой ночью на Зачатьевском озере, когда ее вернул к реальности суровый голос отца Климента:
– Ибо сказано было: лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну!
Ирина вздрогнула и очнулась. Владимир, растеряв всю свою самоуверенность, с которой он только что рассуждал, стоял перед отцом Климентом жалкий и растерянный, привычно безропотно выслушивая его нотации. Юноша знал, что когда батюшка гневается, то лучше всего было молчать.
– Опять суесловишь отрок неразумный? Сколько раз говорил тебе, что доведет твой язык тебя до греха, и будет душа твоя вечно гореть в геенне огненной!
– Каюсь, батюшка, – повинился юный звонарь, когда отец Климент замолчал. – Благословите на епитимью.
– Прочтешь полста раз «Отче наш» и сто – Символ Веры, – сказал отец Климент и машинально протянул руку, которую юноша так же привычно поцеловал.
После этого отец Климент обратил свой гневный взор на Ирину, но та замахала руками.
– Знаю, знаю батюшка! Кто соблазнит одного из малых сих… И что-то там еще насчет мельничного жернова на шею и утопления. Все помню. Раскаиваюсь, сожалею и тому подобное. Черт попутал. Он ведь не дремлет. Рыскает по свету в поисках заблудших овец. А я всего лишь женщина, сосуд греха, что с меня взять?
Отец Климент осуждающе покачал головой.
– Ослепление твое, ведущее к ереси. Ибо сказал святой апостол Петр в своем послании: «Мужья, обращайтесь благоразумно с женами, как с немощнейшим сосудом». И нигде ни слова о сосуде греха. Сама себя так называешь, оправдывая свою греховность. Мол, что с меня и взять, коли такой меня создали. Заблуждение великое сие есть. Покайся, отроковица, и встань на путь исправления. Не поздно еще.
– Я подумаю на досуге над вашими словами, батюшка, – сказала Ирина, не став вступать в богословский спор, из которого она не могла извлечь ни малейшей выгоды. – А сейчас мне пора домой, а то Матрена Степановна меня заждалась. Беспокоится небось уже. Кстати, не хотите ей что-нибудь передать на словах, пользуясь случаем?
Это был меткий и коварный удар. Ирине не было равных в мастерстве пускать парфянские стрелы, способные привести в замешательство любого собеседника. Отец Климент даже побледнел. Но все же нашелся.
– Передай, что я благословляю ее, – сказал он. – И не забыл о кровных узах, нас связующих.
– Обязательно передам, батюшка, – пообещала Ирина.
Но если отец Климент ждал, что она попросит у него благословения, то он ошибся в своих ожиданиях. Ирине претила православная традиция целования руки священника. Объяснение, что в этот момент христианин целует невидимую десницу Бога, который подает человеку благословение через своего служителя, вызывало у нее сардоническую усмешку или гомерический хохот, в зависимости от настроения. Она считала, что целовать руку можно только у женщины, и то если та чисто вымыта и опрыснута духами. А вообще лучше обойтись без этого. Лучший знак внимания для женщины – это подаренное ей кольцо с бриллиантом. И когда женщина протягивает руку, следует не целовать ее или пожимать, а одеть на палец перстень. Это было жизненное кредо Ирины. И она не собиралась ему изменять с каким-то священником в каких-то Куличках.
– Всего наилучшего, – сказала она на прощание. И ушла, торжествуя.
Но, еще не успев пересечь площадь и свернуть на Овражную улицу, она уже забыла о своей маленькой победе. Мысль, не дававшая ей покоя во время беседы в полицейском участке, внезапно напомнила о себе. И Ирина, словно ее озарило, вспомнила, что она слышала об участковом уполномоченном полиции Илье Семеновиче Трутневе. Это был тот самый полицейский, которого соблазнила бабка Ядвига, сказочно преобразившись из уродливой старухи в писаную красавицу.
Ирина даже рассмеялась. Теперь, когда она была лично знакома с капитаном Трутневым, эта поселковая сплетня показалась ей еще более забавной и фантастической. Не мог такой видный мужчина, находясь в здравом уме и рассудке, позариться на бабку Ядвигу. Если только…
Ирина даже радостно вскрикнула, подумав об этом.
Если только бабка Ядвига и в самом деле не стала красивой. Пусть даже только в глазах капитана Трутнева.
Возможно, это был гипноз, способность к которому развила у себя старуха. А, быть может, и редкий дар, данный ей от рождения. Но, так или иначе, а бабка Ядвига знала секрет, который позволял ей казаться красавицей в глазах мужчин. И ему не было цены. За такой секрет любая женщина продала бы душу дьяволу. Во всяком случае, она, Ирина, пошла бы на такую сделку, что бы там ни говорил отец Климент об адской бездне и вечных муках в геенне огненной. Мало ли что болтает сельский поп. Откуда ему знать будущее. Оно неведомо никому.
«И тебе, бабка Ядвига, придется этим секретом со мной поделиться».
Подумав так, Ирина пришла в радостное возбуждение. Она еще не знала, как ей удастся добиться этого, но не сомневалась, что так будет. До сих пор ей все удавалось, почему бы Фортуне вдруг изменить своей любимице?
По природе своей Ирина была язычницей. Она поклонялась древнеримской богине удачи и непредсказуемости судьбы, ставя ее выше всех христианских, иудейских, буддийских и прочих богов. Те не дали ей ничего, кроме пустых обещаний и несбывшихся надежд. Так почему она должна была в них верить? И только благодаря Фортуне она получала то, что хотела. В этом Ирина была уверена. И это была ее вера.
Овладевшее Ириной радостное возбуждение уже не покидало ее. Возвратившись в дом бабки Матрены, она потихоньку прошла в свою комнату, оставшись незамеченной. Старуха полола сорняки на огороде. Ирина, заперев дверь, тихо, как мышка, просидела в комнате до сумерек, обдумывая зародившийся у нее план. Когда за окном стемнело, она достала из клетки голубя. Накормила его и напоила. Пока голубь насыщался и утолял жажду перед дальней дорогой, Ирина написала записку. Как и первая, та была лаконичной.
«Этой ночью иду на Зачатьевское озеро. Все тайное станет явным. Пожелай мне удачи!»
После этого Ирина вложила записку в капсулу и прикрепила ее к ноге птицы. Открыв окно, она выпустила голубя. Проследив взглядом за тем, как он взвился в небо, Ирина помахала ему рукой, закрыла окно и начала переодеваться. Она не собиралась идти на встречу с Михайло в спортивном костюме, что бы ни говорила Марина. Перебрав всю свою одежду, уложенную в чемодане, Ирина выбрала короткую кожаную юбку и майку с глубоким вырезом. Надев их, Ирина с удовлетворением убедилась, что этот наряд выгодно подчеркивает ее фигуру, не скрывая, в отличие от спортивного костюма, ни ног, ни груди.
Но если бы Ирина не поспешила закрыть окно, то она увидела бы, что полет голубя, которого она отправила с очередным посланием, на этот раз был недолог. Не успел он набрать высоту, как из темноты к нему метнулось несколько теней. Это были вороны. Они окружили голубя и начали клевать его и бить крыльями. Избиение длилось недолго. Вскоре бездыханная птица рухнула с неба на землю. Торжествующе каркая, вороны снова улетели во тьму, откуда появились, словно ночные демоны мщения.
Однако всего этого Ирина не видела. Потихоньку приоткрыв дверь своей комнаты, она прислушалась. Из комнаты бабки Матрены доносились мощные раскаты храпа. Уставшая за день от праведных трудов старуха спала богатырским сном. Ирина вышла из дома, пересекла двор, прошла через калитку и по Овражной улице направилась к мостику через овраг, где ее должен был ждать Михайло. Кулички, как и бабка Матрена, уже мирно спали. Было тихо, даже собаки не брехали. Дорогу освещала луна, и Ирина не боялась сбиться с пути и снова заблудиться. Ночью, при лунном свете, она чувствовала себя увереннее, чем днем, когда светило солнце. Но это не удивляло ее. Она даже не замечала этого.
Глава 30. Бегство Семы
«Козлик», жалобно заскрипев тормозами, замер возле ворот дома. Капитан Трутнев выскочил из автомобиля и почти бегом направился к калитке. Обычно Илья Семенович, особенно когда он возвращался домой в конце рабочего дня, выглядел флегматичным и даже несколько вялым. Но сейчас он вихрем пронесся по двору и ворвался в дом, перепугав своим видом жену. Полина готовила ужин и стояла у пышущей жаром плиты, сама напоминающая румяный пирожок. С половником в руках она походила на часового, охраняющего вверенную ему территорию.
– Что случилось, Илюша? – спросила она изумленно. – На тебе лица нет!
– Где он? – грозным тоном спросил Илья Семенович.
Полина была пышнотелой, кровь с молоком, женщиной. Тем заметнее было, как она побледнела.
– Кто он, Илюша? – пролепетала она испуганно.
– Полина, я спрашиваю, где он? – еще более грозно вопросил Илья Семенович.
– Да кто он-то, Илюша? – плачущим голосом спросила жена. – Скажи человеческим языком!
– Не валяй дурочку, Полина, – строго произнес Илья Семенович. – Сама знаешь.
– Да отродясь у меня никого не было, Илюша, – крупная слеза потекла по щеке Полины. – Наговоры это!
– Ты это о чем? – недоумевающе посмотрел на нее муж.
– А ты о чем? – с не меньшим недоумением взглянула на него женщина.
– Я о сыне нашем, Семе, – пояснил он. – Где этот паршивец?
– А я-то уж подумала…, – с облегчением вздохнула Полина. И тут же с обидой воскликнула: – И вовсе он не паршивец, а хороший мальчик! И как только у тебя язык повернулся так его назвать?
Илья Семенович не стал ничего объяснять, опасаясь, что это займет много времени. Обычно он даже голоса не повышал на сына. Но сегодня решил, что обязательно накажет его. А потому Илья Семенович спешил, пока его пыл не угас.
А Полина, не получив ответа, продолжала возмущаться, домысливая то, о чем муж умалчивал.
– Наверно, опять дед Матвей наябедничал? – спрашивала она и сама же отвечала: – А кому же еще? И что ему, старому хрычу, неймется? Возводит напраслину на ребенка! Подумаешь, страх какой – волком Сема повыл! И добро бы еще волком – так ведь волчонком. Смех один!
– Волком выть – это одно, а заниматься вымогательством – совсем другое, – зловещим тоном произнес Илья Семенович. – Или хочешь сыну передачи в тюрьму носить?
Его слова, а еще более тон, которым они были произнесены, мигом лишили Полину боевого пыла, который только начал в ней разгораться. Ничего не понимая, она жалобно проговорила:
– Не пугай меня, Илюша! Бог с тобой! Такие страшные слова произносишь… И где только ты их нахватался?
Илья Семенович понял, что еще немного, и он из обвинителя превратится в обвиняемого. А потому он снова строго спросил:
– Сема где?
На этот раз его жена сдалась.
– Сема! – повысив голос, позвала она. – Выйди сюда на минуточку, сокровище мое! Папа с тобой поговорить хочет.
Почти сразу же занавеска, отделяющая кухню от комнаты, дрогнула, и появился Сема. Но дальше порога он, проявляя благоразумие, не пошел. Вид у мальчика был не менее изумленный, чем у матери. Он тоже не понимал, чем вызван гнев отца. Но было ясно одно – дед Матвей здесь не при чем. А других грехов Сема за собой не мог припомнить. Во всяком случае, за сегодняшний день. И за вчерашний. А то, что было третьего дня и раньше, казалось уже таким далеким прошлым, что об этом и вспоминать не стоило. Как говорится, что было, то прошло и быльем поросло. Поэтому Сема смотрел на отца ясными глазами агнца.
Илье Семеновичу было намного тяжелее. Он знал, в чем сын провинился, но не был уверен, что у него хватит духу наказать его. А потому Илья Семенович, как всякий не уверенный в себе человек, старался выглядеть более сердитым, чем это было на самом деле, скрывая за показным гневом свою слабость.
– Значит, сынок, пугать деда Матвея тебе уже мало? – строго произнес он. – Ты начал на нем деньги зарабатывать?
Сема почувствовал подвох и ничего не ответил. Он впервые видел отца таким разгневанным и решил не искушать судьбу и молчать, что бы тот ни говорил. Отец и сам всегда учил его, что молчание – золото. Пришло время воспользоваться этим советом.
Однако молчание сына только разозлило Илью Семеновича. Сработала профессиональная привычка. Он решил, что Сема не хочет чистосердечно признаваться, тем самым усугубляя свою вину. А, следовательно, и наказание должно быть более суровым.
– Молчишь? Не отвечаешь? – спросил он раздраженно. – Хорошо! В таком случае мне не остается ничего другого, как высечь тебя.
С этими словами он начал расстегивать ремень, который был на нем, удерживая его форменные брюки. Впервые на памяти Семы, его матери, да и самого участкового, он собирался выпороть сына. Поэтому пока в руках Илья Семеновича не оказался ремень, никто из присутствующих не верил, что такое возможно. Однако угроза была более чем реальной. Все домочадцы знали, что в спальне над кроватью, в которой спал Илья Семенович с женой, висит золоченая шашка, доставшаяся ему в наследство от прадеда, и на ней выгравирована надпись «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай». Илья Семенович часто с гордостью повторял этот девиз, утверждая, что при случае не посрамит славы предков. И если уж он вынул из брюк свой ремень, то порка была неизбежной.
И первым это понял Сема. Не издав ни звука, он развернулся и снова юркнул за занавеску, откуда и появился. Разгневанный столь явным непослушанием Илья Семенович, подняв ремень, кинулся за ним. Но на его пути встала жена.
– Не дам бить ребенка! – истошно закричала она.
– Полина, отойди, – попросил Илья Семенович. Он и сам был уже не рад, что все это затеял. Но не знал, как закончить начатое без урона для собственного самолюбия. – Не со зла, а для блага самого Семы это делаю. Понимать должна, если ты разумная женщина.
– Меня бей, а его не дам! – твердо сказала Полина. – Или, думаешь, я не знаю, почему ты его выпороть хочешь? – И она почти торжествующе заявила: – Думаешь, что не твой это ребенок, вот и разъярился!
– Полина, что ты несешь? – искренне изумился Илья Семенович. – Совсем разума лишилась?
Но Полина уже вошла в истерический раж и не могла остановиться.
– А то мне неведомо, что соседи говорят! – кричала она. – Языки-то без костей. На всякий роток не накинешь платок. А ты и рад слушать! И кому поверил? Деду Матвею?! Да ведь Сема – вылитый ты! Ну и что с того, что у тебя волосы с рыжинкой, а он черненький. Зато он такой же умный. Задачки в школе как орехи щелкает, и книжки читать любит. От тебя я понесла, а не от волхва, что бы кто ни говорил. А что обряд он со мной провел, так это я и не скрывала. Но ведь ты ни разу меня за столько лет не попрекнул этим! В душе недоброе таил? Так на мне душу и отводи, а ребенка не трогай!
Илья Семенович мало что понимал из бессвязной речи жены. Да он и не слушал ее. Впервые он видел Полину, обычно милую и добрую, такой разъяренной. И теперь он думал только о том, как успокоить жену и вернуть в дом мир. Это была трусливая мысль, но Илья Семенович всегда считал, что в семье худой мир лучше доброй ссоры. Плохого ему хватало и на работе.
– Полинушка, – почти робко произнес он. – Ты чего это завелась? Неужели и вправду подумала, что я на Сему руку подниму? Да пусть у меня рука отсохнет! Вот, смотри, я и ремень выбросил. – При этих словах он отбросил ремень в сторону. – Это я так, для острастки. Иди ко мне, я тебя обниму!
Полина, громко всхлипнув, приникла к груди мужа. Ее плечи тряслись от рыданий. Вскоре полицейский китель Ильи Семеновича был мокрым от слез. Но он терпел, понимая, что жене надо выплакаться, а после этого в семью вернутся мир и покой. И она заживут по старому, без ссор и обид. Он, Полина и Сема…
– А не пора ли нам поужинать, Полинушка? – спросил он, зная, что может принести утешение его жене больше, чем его раскаяние. Полина любила и сама поесть, но еще больше – обильно кормить близких ей людей. – Что-то я проголодался. Зови Сему, вместе за стол сядем.
Уловка сработала. Слезы у Полины почти мгновенно высохли. Она бросилась к плите, где все кипело и шкворчало, распространяя вкусные запахи по всему дому, а по пути закричала:
– Сема, мальчик мой родной! Иди ужинать.
Но как она ни громко кричала, а Сема ее не услышал. Или не захотел выйти, все еще страшась гнева отца. Крикнув еще несколько раз, Полина пошла искать сына, чтобы утешить его, успокоить и привести на кухню. Однако вернулась она одна. И лицо ее было печально.
– Семы нигде нет, – грустно вздохнула Полина. – Видно, убежал на двор. Пойди поищи его, Илюша. Заодно и помиритесь.
Но поиски Илья Семеновича тоже ни к чему не привели. Семы не оказалось и во дворе. И поблизости от дома тоже. Прошло несколько часов, а он не возвращался. Когда солнце скрылось за горизонтом, Илья Семенович заподозрил неладное. Его профессиональная интуиция подсказала ему, что Сема не вернется домой даже на ночь глядя.
– Мне кажется, что Сема сбежал, – сказал Илья Семенович, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком тревожно.
Услышав это, Полина зарыдала, а потом, когда наступила ночь, завыла в голос. Это стало последней каплей для Ильи Семеновича. Поняв, что ждать бессмысленно, он сказал жене несколько слов утешения, уверил ее, что вернется домой с сыном, и ушел на поиски. Даже уже отъезжая от ворот на автомобиле, он слышал, как в доме рыдает жена…
