Вадим Иванович Кучеренко
Наследник волхва
Глава 43. Зозуля
Сема долго взбирался по дереву, цепко хватаясь за ветви руками и осторожно переставляя ноги с сучка на сучок. Несколько раз его нога соскальзывала, и он удерживался только на руках, чувствуя под собой ужасающую пустоту. А когда мальчик добрался до вершины, то был разочарован. Вокруг, насколько он мог видеть, плескалось все то же зеленое море зарослей, вздымаясь и опускаясь, словно волны, от ветра. Напрасно он рисковал своей жизнью и потерял время. А вдобавок еще и обессилел.
Когда Сема спустился с дерева, он был так измучен, что о каком-либо продолжении путешествия и речи быть не могло. Ему требовался отдых. Было бы неплохо подкрепить свои силы, что-нибудь съев, но об этом можно было только мечтать. Сема выругал себя за то, что дома часто отказывался от маминой стряпни. Сейчас он с удовольствием съел бы полную миску борща, ароматно дымящегося, с мозговой косточкой, а затем – тарелку гречневой каши, обильно приправленной маслом и залитой молоком. И еще попросил бы добавки, осчастливив маму…
Сема услышал громкий звук и сначала не понял, что это. Даже испугался. Но потом сообразил, что это урчит его живот.
– У, предатель! – сказал Сема, стукнув себя по животу. – Все хотят есть, но молчат, один ты скулишь!
Пристыженный живот ненадолго замолчал. Но когда Сема начал вспоминать, каким вкусным могло бы быть жаркое из ежика, которого он упустил по собственной глупости, живот снова напомнил о себе. И уже намного громче и продолжительнее, словно укоряя своего хозяина за промах. На этот раз Сема не стал его бить, признавая его правоту.
Внезапно над головой мальчика пролетела небольшая серая птичка и опустилась неподалеку, кося на него своим желто-черным глазом. Сема узнал в ней кукушку. Это встревожило его. Он не раз слышал от матери, что если услышать кукование этой птички натощак – это не к добру. А он был голоден. И еще мама говорила, что «кукушка кукует – горе вещует». Сема решил не дожидаться, пока птичка начнет куковать.
– Летела бы ты отсюда подобру-поздорову, – сказал он. – А то как брошу сейчас палку!
Но птичка не улетала. Ее не вспугнул даже человеческий голос. Тогда Сема привел в исполнение свою угрозу и запустил в кукушку подвернувшейся под руку веткой. Та пролетела рядом с птицей, не причинив ей вреда. Однако кукушка, вместо того, чтобы взлететь, вдруг заковыляла к кустам, волоча одно крылышко по земле. Сема подумал, что это он перебил кукушке крыло. А еще ему пришло в голову, что зажаренная на огне птичка на вкус может оказаться ничуть не хуже запеченного ежа. Поймать же подранка будет не трудно. Это не еж, за которым не угнаться и которого не разглядеть в траве. Птичка едва передвигалась короткими прыжками. И казалась легкой жертвой.
При этой мысли живот Семы взревел, словно боевая труба, призывающая к атаке. Мальчик вскочил на ноги и бросился за птицей. Но когда он уже протянул руку, чтобы схватить ее, кукушка вдруг подпрыгнула и, махая одним крылом, пролетела, почти касаясь земли, несколько метров, оказавшись вне досягаемости. И снова заковыляла, переваливаясь с боку на бок и волоча перебитое крылышко.
Сема разозлился. Птичка словно дразнила его. Но выглядела она такой невинной и беспомощной, что эта мысль показалась ему глупой. И он, обвинив себя в неуклюжести, снова бросился за ней.
Несколько раз Семе почти удавалось поймать кукушку. Но она снова ускользала от него, совершив небольшой перелет. И опять опускалась на землю и продолжала ковылять, волоча крылышко по земле.
Преследование увлекло мальчика. Они уже отошли далеко от того места, где началась погоня. Теперь Сема едва ли смог бы найти обратный путь, и его забытая у костра холщовая сумка с фонариком, коробком спичек и остатками соли была утеряна безвозвратно. Но он забыл о ней. И не думал о том, что, даже поймав птичку, не сможет зажарить ее, так как у него уже не было спичек, чтобы разжечь костер. Все его мысли и желания сконцентрировались на охоте как таковой.
Мама мальчика была права, когда предупреждала его, что от встречи с кукушкой не стоит ждать хорошего. Правда, она не предвидела того, что однажды эта птица будет насмехаться над ее голодным сыном, водя его по лесу. Сердобольная Полина осуждала кукушек за то, что они подбрасывают свои яйца в чужие гнезда, а когда кукушонок появляется на свет, то он жестоко расправляется с другими птенцами или яйцами, выбрасывая их всех из гнезда. Но это было не так уж и важно, учитывая, что Сема напрочь забыл наставления матери. Он бежал за кукушкой, углубляясь все дальше в лес, и потеряв то единственное, что могло его спасти в единоборстве с дикой природой. Это было неразумно. И могло стать гибельным.
Однако Семе повезло. Неожиданно заросли расступились, и он оказался на тропинке, которая была проложена между деревьями явно не только зверями. Судя по ее ширине, протоптанности и очевидной зримости, по ней иногда ходили и люди.
Оказавшись на тропинке, кукушка вдруг снова обрела способность летать. Она подобрала казавшееся перебитым крылышко, замахала обоими и, поднявшись в воздух, скрылась среди зеленых крон деревьев, став невидимой на их фоне. А, быть может, оправдывая поверье древних славян, считавших кукушку птицей-оборотнем. Не случайно же во времена язычества опечаленные разлукой женщины шли в лес, где, заслышав кукушку, просили ее передать весточку возлюбленным, а то и просто голосили вместе с ней, оплакивая свое одиночество.
Но Сема этого знать не мог. Да он и забыл сразу о кукушке, увидев тропу, которая могла вывести его из леса. Оставалось только решить, в какую сторону пойти. Но мальчик недолго сомневался. Подумав, что, куда бы он ни направился, все равно рано или поздно выйдет к людям, Сема свернул направо и пошел. Настроение его улучшилось. Он был по-прежнему голоден и испытывал жажду, но у него появилась надежда. А это было важнее куска хлеба и глотка воды, пока он еще мог идти. Сема знал, что «дорогу осилит идущий». Это часто повторял его папа. Впервые за последние сутки Сема вспомнил о нем и вдруг понял, что скучает не только по матери, но и по отцу.
Конечно, папа был не прав, думал Сема, бодро шагая по тропинке, когда угрожал ему ремнем, но ведь, говоря по правде, было за что. Купюра в пятьсот рублей до сих пор лежала в кармане Семиных штанишек, но уже не радовала мальчика, став причиной гнева отца и последовавшего за этим его бегства из дома…
Кукушку, которая вывела мальчика на тропинку, звали Зозуля. Она рисковала своей жизнью, выполняя решение общего совета лесных обитателей. Однако Зозуля вызвалась добровольно. И теперь, наблюдая за тем, как мальчик идет по тропинке, медленно, но верно приближаясь к дому с флюгером-совой на крыше, Зозуля была рада. Она осталась жива и будет щедро вознаграждена. А чтобы об ее заслугах и, главное, награде не забыли, она решила сама полететь к дому, на крыше которого нашел себе приют ворон по имени Гавран, и сообщить ему хорошую новость.
Некоторое время Зозуля сомневалась, потому что это также могло быть опасно. Вороны запросто могли наброситься на нее и заклевать до смерти, как они поступили накануне с голубкой, которая летела по своим делам, ничем им не угрожала и выглядела очень безобидной. Зозуля видела это своими глазами, прячась среди ветвей дерева, растущего на окраине поселка, в котором жили люди. Но кукушка успокоила себя тем, что, возможно, причина была, только она о ней не знает.
И, кроме того, Зозуля собиралась выкрикнуть имя Гаврана, как только встретила бы ворон. Это гарантировало ей безопасность. Гавран был старой и мудрой птицей, он с незапамятных времен считался предводителем всех окрестных ворон. Зозуля, как и все остальные птицы, уважала его и немного побаивалась. По слухам, он даже знал язык людей и мог с ними разговаривать. Она предпочла бы не встречаться с ним, если бы была уверена, что получит свою награду, не прилагая усилий. Но вряд ли ей подбросят вознаграждение, как она сама подкидывала свои яйца в чужие гнезда, при этом проглатывая одно из уже отложенных, чтобы никто не заметил, что яиц стало больше. Надеяться на это было бы неразумно. А она, Зозуля, птица умная и дальновидная.
Придя к такому выводу, который никто не мог оспорить, потому что Зозуля не собиралась ни с кем делиться своими мыслями, как и вознаграждением, она взмахнула крылышками и взлетела с дерева. Прощаясь с мальчиком, Зозуля звонко крикнула «ку-ку». Она не держала на него зла за то, что он хотел поймать и убить ее. Так поступали все, кого она знала. Сильные пожирали слабых, чтобы выжить. А слабые поедали еще более немощных. Или умирали. Такова была жизнь, дарованная ей Велесом и другими богами. И Зозуля не собиралась ни осуждать, ни менять ее.
Глава 44. Сема нашелся
Тимофей играл в шашки с Мариной, когда в открытое окно кухни влетел Гавран. Ворон сел на подоконник и что-то взволнованно прострекотал. Тимофей радостно воскликнул:
– Ай да молодцы! – Потом озабоченно спросил: – Так, говоришь, он жив и здоров и идет по тропинке, которая ведет к дому бабки Ядвиги?
Гавран утвердительно каркнул.
– Тогда немедленно лети к Михайло и предупреди его, – сказал Тимофей. – Пусть выйдет навстречу мальчику. И поторопится. Мало ли что может случиться в лесу с ребенком. А когда найдет, то пусть ведет сюда. Я хочу увидеть его. Ты меня хорошо понял?
Гавран снова коротко каркнул. Теперь даже Марина поняла, что этот хриплый картавый звук означал «да». Ворон был немногословен. Подумав так, Марина удивилась самой себе. Она даже не заметила, когда начала воспринимать как обыденное явление разговор птицы с человеком. Если, разумеется, Гаврана можно было назвать птицей, а Тимофея – человеком, в чем она лично всегда сомневалась, но никому не говорила об этом, кроме мужа. Но Олег только посмеивался, не подтверждая, однако и не опровергая ее сомнений. Иногда Марине казалось, что он и сам не совсем уверен, но предпочитает об этом не думать, а принимает все, как оно есть, не желая осложнять жизнь лишними головоломками.
Получив указания, Гавран улетел. А Тимофей подмигнул Марине и весело сказал:
– Есть много, друг мой, на свете, что даже и не снилось мудрецам…
Марина покраснела. Это были ее мысли, навеянные Шекспиром, которого она не давно перечитывала, и имеющие отношение к Тимофею. Но Марина не могла понять, как старик догадался, о чем она думает. И дала себе слово впредь быть осторожнее, памятуя о том, что у нее «все на лице написано», как ей не раз говорила ее сестра Карина. Сама Марина сильно обиделась бы, вздумай кто-нибудь усомниться в том, что она человек, отнеся ее к разряду существ, в существование которых в современном мире мало кто верит.
– В богов и то не верят, – покачал головой Тимофей, будто опять отвечая на ее мысли. – Что ныне за люди такие?!
Марина решила, что это уже слишком. Они словно вели разговор, где один думал, а второй произносил слова вслух. Для нее такая беседа казалась очень странной, и она решила положить ей конец.
– Так мы будем доигрывать партию? – с деланной оживленностью спросила Марина. – Или ты сдаешься, Тимофей?
– Да никогда, – ответил старик, снова садясь за стол. – Я тебе не муж. И поддаваться не намерен.
– А разве Олег мне поддается? – удивилась Марина. Для нее это было открытием.
Но Тимофей не ответил, только сморщил свой маленький носик, затерянный в копне волос. Это значило, что он улыбался…
Гавран нашел Михайло, когда тот сидел на пеньке и мастерил дудку из толстого сучка. Играя на дудке, Михайло обычно подманивал зайцев и другую мелкую лесную живность, а иногда птиц, принимавших ее трели за голос сородичей. Это случалось, когда надо было кого-то из них подлечить, а то и извлечь занозу из лапки или крыла, от которой те не могли избавиться сами. Только в сказке, о которой Михайло как-то рассказала Карина, узнав о его делах, больные животные сами приходили на прием к доктору Айболиту. В реальной жизни они избегали встреч с людьми, зная, что это смертельно опасно, и часто погибали по причинам, которые человеку могли показаться пустяшными. Но даже с крохотной занозой много не побегаешь и не полетаешь, а, значит, можно умереть от голода или стать жертвой хищника, от которого не удалось скрыться. Михайло жалел подобных бедолаг и старался, чем только мог, помогать им. Его старая дудка пришла в негодность, начав издавать фальшивые звуки, и он на досуге решил сделать новую.
Но когда Гавран сообщил ему о мальчике, Михайло не стал медлить ни одной минуты. Дудка могла подождать, ребенок – нет. В лесу он был в большой опасности. И не потому, что на него могли напасть звери или укусить змея – те были предупреждены, и не причинили бы мальчику вреда. Но он мог пострадать по своей неосмотрительности, упав в овраг, зайдя в болото, да и мало ли из-за чего еще. Михайло сунул недоделанную дудку и нож в карман и поспешил навстречу мальчику, которого, если Гавран не ошибся и не переврал названное ему Тимофеем имя, звали Сема.
«Смешное имя, – подумал Михайло. – Не мужское какое-то. Если бы у меня был сын, то я бы назвал его…»
Но это было не просто – вот так вдруг придумать имя несуществующему ребенку. И Михайло долго еще размышлял над этой задачей, стремительной и едва различимой для глаз тенью идя по лесу. Но ничего другого, кроме как Ратмир, Горыня, Светозар и подобных имен ему не приходило в голову. Имена ему нравились, но они больше подходили для жрецов и волхвов, чем для мальчишки, который был бы вынужден жить среди людей обычной жизнью, далекой от языческой веры. И это смущало простодушного Михайло.
Так ничего и не выбрав, он после очередного поворота тропинки, огибающей большое дерево, неожиданно увидел мальчика. Тот с закрытыми глазами сидел на траве, прислонившись спиной к шершавой коре дерева, и то ли спал, то ли уже настолько обессилел, что не мог продолжать путь. При взгляде на ребенка Михайло показалось смутно знакомым его личико, но он не смог вспомнить, где и когда видел его прежде. И, не став ломать себе над этим голову, Михайло опустился рядом с мальчиком и взял его за руку. Рука была теплой, но пульс бился редко и слабыми толчками.
Михайло обрадовался и встревожился одновременно. Мальчик был жив, но его состояние внушало тревогу. Лицо покрывал нездоровый румянец, а тело пылало жаром. А когда он приоткрыл глаза, Михайло увидел, что они затуманены, как это бывает на рассвете, когда легкая дымка поднимается над землей.
– Плохо дело, малыш, – произнес Михайло. – Рано тебе еще одному бродить по лесу.
Услышав его голос, мальчик едва слышно сказал:
– Если бы у меня было ружье, я бы им показал, как дразниться.
А потом он попросил:
– Только маме об этом не говорите, а то она будет ругаться. Мама говорит, что я еще мал для ружья. А я уже большой. Только она этого не понимает.
– Ты потому и из дома сбежал? – спросил Михайло, осторожно беря его на руки.
– Нет, – возразил мальчик. И, словно для него было очень важно, чтобы его поняли, он начал объяснять, делая длинные паузы между предложениями, бессвязными и непонятными. – А что он ремнем дерется?.. Подумаешь, пятьсот рублей… И не нужны мне вовсе они, пусть забирает… Я, когда вырасту, буду жить в лесу… Только мне ружье нужно… Без ружья в лесу нельзя… Они все такие шустрые и хитрые… А еще волки воют… Ты слыхал?
– Много раз, – ответил Михайло, бережно прижимая мальчика к груди.
– А я тоже умею, – похвастался мальчик. – Хочешь послушать?
– Как-нибудь в следующий раз, – сказал Михайло. – А сейчас береги силы.
– А ты меня куда несешь? – сонно спросил тот. – Домой? К мамке?
Но Михайло не успел ответить, потому что мальчик уже заснул у него на руках. Его тельце было почти невесомым, а черты худенького лица заострились настолько, что кожа рельефно обрисовывала скулы, туго их обтягивая. Михайло прибавил шаг, стараясь, чтобы его ноги ступали на землю как можно мягче, и мальчика не трясло.
Прижимая ребенка к себе, Михайло испытывал прежде незнакомые ему чувства любви и заботы, но не мог понять их природу. И Михайло даже казалось странным, что он так переживает из-за этого мальчика, которого видит первый раз в жизни и совершенно ему незнакомого.
Глава 45. Испытание капитана Трутнева
Выстрелы гулко разнеслись над застывшим в дремотной тишине поселком. Капитан Трутнев тоже услышал их и почти выбежал из дома, где он пытался успокоить плачущую жену. По звуку он определил, что стреляли не из охотничьего ружья, что было бы не так странно, а из пистолета, который в Куличках был только у него. И в эту самую минуту должен был находиться в его рабочем сейфе. Выстрелы донеслись со стороны Центральной площади. Там же были все административные здания поселка, полицейский участок и православный храм.
Гадая, что это могло быть, капитан Трутнев бросился к своему автомобилю. За те несколько минут, которые занял путь до площади, он мысленно перебрал много версий, и по одной из них кто-то неведомый забрался в помещение участка, вскрыл сейф, выкрал его табельное оружие, а потом совершил вооруженное нападение на магазин или сводит с кем-то личные счеты. Но это было худшее из того, что могло произойти, за всю историю Куличков ничего подобного не случалось, и участковый надеялся, что у него просто разыгралось воображение, взбудораженное бегством сына и бессонной ночью.
Однако даже его воспаленное воображение оказалось бессильным объяснить, что происходит, когда капитан Трутнев выехал на площадь и увидел множество неизвестных автомобилей и толпу незнакомых людей. Это было так неожиданно, что он даже подумал, не чудится ли ему все это. Вполне могло быть, что после бессонной ночи он задремал и теперь видит страшный сон, пугающий своим реализмом. Илья Семенович даже ущипнул себя за руку, но не проснулся, а почувствовал боль. И понял, что не спит, а все это происходит в действительности.
Но все-таки сначала он заехал в полицейский участок. И с облегчением убедился, что замок на дверях цел, а сейф стоит закрытым. И только после этого направился, уже пешком, на площадь, желая выяснить, откуда появились все эти люди, что происходит и, главное, кто и почему стрелял из пистолета.
Но с таким же успехом капитан Трутнев мог попытаться добыть огонь, пользуясь способом аборигенов, которые упирали острую деревянную палочку в углубление в дереве и быстро и долго ее вращали, дожидаясь, когда воспламенится подложенный в лунку сухой мох. Людей на площади было много, но к кому бы полицейский ни обращался, в ответ слышал непонятную речь, что давало основания думать, что и его тоже не понимают. Наконец он заметил юного звонаря, который стоял возле храма и во все глаза смотрел на происходящее, для удобства или по рассеянности засунув палец в нос. Обрадованный тем, что увидел знакомое лицо, Илья Семенович поспешил выйти из толпы и направился к нему. Он рассчитывал, что юноша поведает ему, когда и каким образом этот Ноев ковчег оказался нежданно-негаданно в Куличках.
Владимир не стал ничего утаивать. Он признался, что сам ничего не понимает, а, выйдя из храма, уже застал площадь битком набитой неизвестными людьми и автомобилями.
– Но ты хотя бы видел, кто стрелял? – спросил капитан Трутнев, почти уже ни на что не надеясь.
– Видел, – неожиданно ответил юноша, вынимая палец из носа и наставляя его на одного из людей на площади. – Вон тот высокий толстый дядька, который всеми командует.
– А в кого он стрелял? – затаив дыхание, чтобы не спугнуть удачу, поинтересовался капитан Трутнев.
Но Владимир знал и это.
– По воронам, – сказал он.
– А зачем?
Но на этот вопрос юный звонарь ответить уже не смог.
Однако капитан Трутнев был доволен и тем, что ему удалось узнать. Получив нужную информацию, он направился к человеку в дорогом костюме и властными замашками, на которого показал юноша. Тот был занят тем, что отдавал указания окружавшим его людям. У него было озабоченное лицо. И когда капитан Трутнев подошел, то он сделал вид, будто не заметил полицейского, продолжая что-то говорить плечистому мужчине с бритой головой и в очках с темными стеклами. Тот внимательно слушал, изредка кивая, тем самым давая понять, что все слышит и исполнит. По некоторым признакам капитан Трутнев без труда признал в нем бывшего полицейского, который, скорее всего, после ухода на пенсию возглавил службу собственной безопасности в компании, принадлежащей здоровяку. Отдавая дань уважения бывшему коллеге, он решил подождать, пока его начальник закончит инструктаж, а только после этого заявить о себе.
Но человек в дорогом костюме говорил и говорил, как будто решил взять всех на измор, и вскоре капитан Трутнев понял, что благодаря профессиональной этике он может простоять здесь до бесконечности, или, как говорили в Куличках, до морковкина заговенья. И он решил вмешаться в разговор, а, вернее, в монолог.
Слегка отодвинув плечом своего бывшего коллегу и заняв освободившееся место, чтобы человек в дорогом костюме мог его лучше видеть, Илья Семенович приложил руку к козырьку форменной фуражки и официальным тоном представился:
– Участковый уполномоченный капитан полиции Трутнев.
Он ожидал, как минимум, ответную любезность. Но Иннокентий Павлович, к которому полицейский обращался, отвернулся, небрежно бросив через плечо:
– Леонид, поговори с участковым. Выясни, что ему надо. Потом доложишь.
Он сказал это плечистому мужчине с бритой головой. Но капитан Трутнев решительно возразил:
– Постойте!
И когда до крайности удивленный его приказным тоном Иннокентий Павлович повернулся к нему, сказал:
– Мне нужны именно вы, а не кто-то другой.
– Я? – переспросил, будто не поверив, Иннокентий Павлович. – Зачем?
– У вас есть оружие?
– Разумеется, капитан, – усмехнулся Иннокентий Павлович. – Или ты думаешь, что я поехал в эту глушь безоружным, чтобы меня медведи съели?
Капитан Трутнев стерпел насмешку и вежливо спросил:
– А разрешение на оружие вы имеете?
– Разумеется, капитан, – уже раздраженно ответил его собеседник. – Если это все, что ты хотел знать, то я пойду. И, надеюсь, на этот раз ты не будешь возражать.
– Еще только один вопрос, – остановил его полицейский. – Это вы стреляли с полчаса тому назад?
– Не помню, капитан, – издевательски произнес Иннокентий Павлович.
– Я советую вам вспомнить, – спокойно сказал капитан Трутнев. – Это в ваших интересах.
– Знаешь что, капитан? – Иннокентий Павлович вздохнул, будто сожалея, что ему приходится объяснять собеседнику очевидные вещи. – Мне изрядно надоел этот бессмысленный разговор. Давайте отложим его на другое время, когда я буду не так занят.
– А я думаю, что для вас будет лучше, если мы поговорим здесь и сейчас, чем чуть позже в полицейском участке, куда вам придется пройти со мной, хотите вы этого или нет.
Иннокентий Павлович даже не пытался скрыть, что не на шутку разозлился.
– Это что, угроза? – грубо спросил он, – Ты хорошо подумал, прежде чем сказать, недоумок?
– Это оскорбление представителя власти при исполнении им своих должностных обязанностей? – спросил капитан Трутнев, сохраняя хладнокровие. Он повернулся к бритоголовому мужчине. – Леонид, подскажите своему боссу, что об этом говорит Уголовный кодекс.
– Статья триста девятнадцать, – машинально ответил тот. – Наказывается штрафом, либо исправительными…
Однако Иннокентий Павлович бросил на него такой разъяренный взгляд, что он поперхнулся на середине фразы и замолчал.
– Так что вы скажете? – вежливо поинтересовался капитан Трутнев.
Иннокентий Павлович зло усмехнулся.
– Скажу, что пора кончать этот балаган. Леонид, ты проверил, спутниковая связь здесь работает?
– Да, – сказал тот, решив быть лаконичным после недавней промашки.
– Тогда соедини меня с генералом Башкиным. Пока этот оголтелый участковый не свел меня с ума.
– Сейчас принесу телефон, – сказал Леонид и ушел.
Иннокентий Павлович снисходительно посмотрел на полицейского и спросил:
– Ты знаешь, капитан, кто такой генерал Башкин?
– Знаю, – сухо ответил тот.
– Но ты, наверное, не знаешь, что он мой добрый друг – усмехнулся Иннокентий Павлович. – И он не откажет мне в одной маленькой просьбе – поставить на место зарвавшегося участкового, который возомнил себя господом богом в своей тмутаракани. Так что у тебя еще есть время извиниться передо мной и уйти отсюда подобру-поздорову. Пока мне не принесли трубку.
Но капитана Трутнева тоже разозлило наглое поведение незнакомца, и он закусил удила.
– А это мы посмотрим, – сказал он спокойно. – Я стою на страже закона и не превышаю своих полномочий.
– Как хочешь, – хмыкнул Иннокентий Павлович. – Как говорил царь Соломон, кто роет яму, тот сам упадёт в нее.
Больше они не обменялись ни словом. Когда Леонид принес спутниковый телефон. Иннокентий Павлович набрал номер.
– Александр Павлович, здравствуй, дорогой, – сказал он в трубку. – Как жизнь?.. А как поживает твоя драгоценнейшая супруга?.. Передавай Валентине Аркадьевне мои наилучшие пожелания. И скажи ей, что я достал то, о чем она просила… Да-да, именно это… Не стоит меня благодарить. Лучше помоги… Да так, пустяковая просьба. Я сейчас в поселке Кулички по своим делам скорбным… Где это? Да черт его знает! Но на твоей земле, это точно… Так вот, меня здесь прессует местный участковый. Грозит чуть ли не арестовать… Абсолютно неадекватный… Да так, пострелял малость по воронам… Передать ему трубку?
Иннокентий Павлович протянул спутниковый телефон полицейскому.
– Держи, капитан! Поговори с руководством. Ты ведь этого хотел.
Капитан Трутнев взял телефон и, еще только поднося его к уху, услышал резкий неприятный голос:
– Кто это?
– Участковый уполномоченный капитан полиции…, – начал он докладывать.
Но голос перебил его.
– Слушай, участковый, ты травки накурился, что ли, в своих Куличках? Кто тебе дал право людей арестовывать? Ты хоть сам понимаешь, что творишь?
– Это все не так, – попытался оправдаться капитан Трутнев. – Гражданин устроил стрельбу в общественном месте, при большом скоплении народа. Есть свидетели…
– Он по воронам стрелял или по людям? – снова не дали ему договорить.
– По воронам, – вынужден был признать полицейский.
– Тогда чего ты ваньку валяешь? – взвился голос. – Ворон пожалел? Или погоны плечи жмут? Господом богом себя вообразил?
Вопросы сыпались один за другим, и растерявшийся капитан Трутнев не знал, на какой отвечать. Да от него и не ждали ответов.
– Никак нет, – произнес он, когда шквал слов в трубке стих.
– Что никак нет? – снова рявкнул голос. – Ты идиот или прикидываешься?
– Никак нет, – повторил капитан Трутнев, окончательно запутавшись и не зная, что отвечать.
Невидимый генерал Башкин помолчал, а потом раздраженно произнес:
– В общем, так, капитан. Извинись перед человеком, а потом бери ноги в руки и беги оттуда так, будто за тобой черти гонятся. А когда вернешься в участок, напиши рапорт на имя своего непосредственного начальника. Лучше сразу на увольнение, но пока можешь о превышении должностных полномочий. А там я решу, что с тобой делать. Ты понял меня?
– Так точно, – тихо сказал капитан Трутнев.
– Все, свободен, – рыкнул голос напоследок.
И в трубке зазвучали гудки, резанувшие полицейскому уши. Он передал трубку Иннокентию Павловичу, стараясь не смотреть ему в лицо. Генерал кричал так, что тот все слышал. И теперь с насмешливым презрением смотрел на капитана Трутнева.
– У тебя еще остались ко мне вопросы, участковый? – спросил он.
– Никак нет, – с трудом произнес полицейский. – Прошу меня извинить. Я был не прав.
– А я тебя предупреждал, – усмехнулся его собеседник. – Ты меня не послушал. Теперь пеняй на себя. Насколько я знаю генерала Башкина, теперь у тебя только один выход – подать рапорт на увольнение. Но могу предложить тебе второй.
– И какой? – невольно спросил полицейский.
– Работай на меня. Тогда я попытаюсь уговорить генерала сменить гнев на милость. Думаю, он пойдет мне навстречу. Ты останешься при своей должности, и при этом я буду тебе платить еще одну зарплату. Будешь как сыр в масле кататься.
– А третий? – спросил капитан Трутнев.
– Что третий? – не понял Иннокентий Павлович.
– Третий выход есть?
– Третьего не дано, – рассмеялся Иннокентий Павлович. – Два по нашим временам, да при таком характере, как у тебя, и то много. Соглашайся, капитан, не пожалеешь. Спроси у моего Леонида. Он ведь тоже был… Леонид, ты в каком звании уволился?
– Подполковник, – коротко ответил тот.
– Целый подполковник, – самодовольно улыбнулся Иннокентий Павлович. – А ты всего лишь капитан. Мелкая сошка. Я бы на тебя и не взглянул, но мне нужен свой человек в Куличках из местных жителей. И учти, что я предлагаю только один раз.
– Я подумаю, – сказал капитан Трутнев. И приложил руку к козырьку. – Всего хорошего.
Он отошел, напоследок заметив презрительную улыбку Леонида. Это стало последней каплей для Ильи Семеновича. Он опустил голову и, с трудом передвигая ноги, будто налившиеся свинцом, побрел через площадь в полицейский участок. Зайдя в свой кабинет, он тяжко опустился на стул за письменным столом, обхватил голову руками и замер, ни о чем не думая и ощущая полное безразличие ко всему.
Слишком много навалилось на него за столь короткое время. Илья Семенович чувствовал себя так, словно его погребла под собой снежная лавина, и многотонная масса не позволяет ему ни дышать, ни освободиться из ужасного плена. Малейшее движение отдавалось болью в сердце. Он впал в прострацию.
Сколько времени он так просидел, Илья Семенович не знал. Когда он очнулся, за окном уже начинало смеркаться. Он встал, подошел к сейфу, открыл его. Достал пистолет и магазин с патронами. Вернулся к столу, снова опустился на стул, который жалобно скрипнул под ним, словно пытаясь отговорить его от задуманного. Вставил магазин и дослал патрон в патронник. Приставил пистолет к пылающему виску. Ощутил его холод. На удивление это было даже приятно. Он чувствовал почти непреодолимое желание нажать на курок и разом покончить со всеми своими проблемами и неприятностями. Но дал себе еще одну минуту, чтобы мысленно проститься с женой и сыном…
