Вадим Иванович Кучеренко
Человэльф
Глава 7
Желтое такси долго петляло по узким коротким улочкам, густо заросшим зелеными насаждениями, через которые виднелись красными пятнами черепичные крыши небольших частных домиков. Это походило на поездку по лабиринту, в котором не было спасительной нити Ариадны. И тот, кто не знал маршрута, мог бы легко здесь заблудиться. Наконец автомобиль остановился напротив одного из домиков. От дороги его отделяла не привычная оградка, а живая изгородь из высоких густых колючих кустов, которые выставляли, как разозленные ежи, тысячи шипов. Для прохода в изгороди было оставлено узкое пространство длиной в три-четыре шага, но разглядеть его можно было, только подойдя почти вплотную. Кусты облепили птицы, громко и радостно прославлявшие солнечный день, жизнь и Творца. Когда подъехал автомобиль, они умолки. Однако, увидев Катриону, снова начали чирикать, тренькать и клекотать. Но когда следом из салона появился Грир, опять замолчали, дружно вспорхнули и шумной встревоженной стайкой куда-то улетели.
Грир со злостью ударил носком лакированного узконосого ботинка колесо автомобиля.
– Поистине, это прокрустово ложе! – пробурчал он. – И как только люди могут передвигаться на этом ужасном приспособлении для пыток? Телепортация в сравнении с ней просто прогулка на морской яхте в полный штиль.
– Хороши бы мы были, явись на глазах у соседей из ниоткуда, – улыбнулась Катриона. – В средние века за такой фокус нас запросто сожгли бы на костре.
– Попробовали бы они, – буркнул Грир, бросив угрожающий взгляд вокруг. – Ты меня недооцениваешь, Катриона.
– Возможно, – согласилась девушка. – Но я думала не о тебе, а о своей маме. Мы пришли и ушли, а ей здесь жить. И я не хочу, чтобы у нее возникли проблемы с соседями, и ей пришлось бы переезжать. Она не хочет больше скитаться по свету. Ей здесь нравится. С этим домом у нее связано много воспоминаний. Я и сама выросла в этом доме, Грир. Так что прошу тебя…
– О чем бы ты меня ни попросила, считай, что это уже выполнено, прекрасная Катриона, – с обворожительной улыбкой произнес Грир, пытаясь взять ее руку и поцеловать.
– Только об одном – никаких сверхестественных явлений, пока мы здесь, – договорила Катриона, мягко, но решительно отнимая свою руку. – Отпусти, ты мне мешаешь расплатиться!
Она вынула из сумочки крупную купюру, протянула ее водителю. Тот был обижен из-за грубой выходки Грира, поэтому даже не поблагодарил. Такси уехало, презрительно пофыркивая мотором. Катриона и Грир прошли через прореху в зеленой изгороди во двор дома. Здесь никого не было. Беседка была пуста и выглядела заброшенной. Поскрипывали качели, качаемые ветром. Флюгер-петух на крыше вертел головой, наблюдая за тем, что происходит в соседских дворах. В воздухе пахло раздавленной ягодой и пылью. Катриона задумчиво улыбнулась. Ничего не изменилось с тех пор, когда она была ребенком и гуляла в этом дворике, всегда одна. Мама не выходила из дома, пока не наступала полночь, и в небе не появлялась луна. В любое другое время она предпочитала полусумрак комнат, окна которых были завешены плотными, не пропускающими солнечый свет, портьерами. Это была одна из странностей ее мамы, которые Катриона принимала так же безропотно, как природные явления – сверкание молнии, раскаты грома, дождь или снегопад, не задумываясь, чем они вызваны.
– Грир, мне надо предупредить маму, что у нас гость, – сказала Катриона. – Ты можете пока присесть вот на эту скамейку. Только смахни с нее пыль.
– О, аудиенция! У меня такое чувство, что меня собираются представить королеве, – произнес Грир. – Но мне это даже нравится.
– Вот и хорошо, – сказала Катриона и прошла в дом.
Внутри было пустынно и прохладно. Очень мало мебели и много сумрака. Где-то в глубине дома тихо звучала грустная музыка. Мама могла играть на арфе часами, думая о чем-то своем, неизвестном Катрионе. Девушка бесшумно прошла по анфиладе комнат. Снаружи дом казался крошечным, а внутри был просторным и гулким, как пещера Фингала, вымытая в скале морской водой на острове Стаффа. Воссозданная мамой иллюзия «пещеры мелодий» была точной, до мельчайших деталей, копией оригинала, включая вертикальные шестигранные базальтовые колонны и уникальную акустику. Диссонанс в зрительное восприятие вносили только два мужских портрета, висевшие на противоположных друг другу стенах. Но даже при этом изображенные на них мужчины умудрялись смотреть в разные стороны. А, ожет быть, это только казалось.
Если бы не гость, Катриона не стала бы отрывать маму от музицирования, одного из тех немногих занятий, которые приносили ей радость. Но пришлось. Катриона беспокоилась, что оставленный без присмотра Грир, энергичный, как шарик ртути, не утерпит, не смотря на свое обещание, и со скуки или просто ради озорства что-нибудь натворит, перепугав всех соседей. Она уже поняла, что к людям ее новый знакомый относится с презрением и, как истинный эльф, не упустит ни малейшей возможности напакостить им, чем только возможно.
– Мама! – мысленно позвала Катриона, и музыка сразу смолкла.
Через мгновение в дверях показалась Арлайн. Издали ее еще можно было принять за сверстницу своей дочери – изящная, тоненькая, легкая, она словно не шла, а парила над полом. И только голубые глаза ее были слегка затуманены. Катрион поняла, что она плакала.
– Что случилось, мама? – с нежной заботой спросила девушка. – Чем ты опечалена?
– У соседей полгода назад родился младенец, – тусклым голосом произнесла Арлайн. – Говорят, это был очень здоровый и крепкий малыш. И вдруг он захворал, а еще у него начал расти горб… Катриона, мне страшно!
– С каких это пор ты начала бояться горбатых человеческих младенцев? – удивилась Катриона. – Да в сравнении с теми же очокочи, у которых горб растет из груди, я уверена, этот младенец просто красавец!
– Ты не понимаешь, – покачала головой Арлайн. – В этом могут обвинить меня. Ведь я какая-никакая, а эльфийка. Следовательно, по человеческой логике, могла запросто подменить младенца. Подложила в люльку уродца, который мучает всех окружающих криком и капризами.
– А разве соседи знают, что ты эльфийка? – спросила Катриона с улыбкой. – Бьюсь об заклад, они тебя и в глаза не видели с тех пор, как ты здесь поселилась. За редким, быть может, исключением.
– Но они видели тебя, когда ты была маленькой и гуляла во дворе, – возразила Арлайн.
– И что с того? На лбу у меня не написано, что я эльфийка.
– А ты посмотри на свои уши, – предложила Арлайн. – Это твоя визитная карточка.
Катриона подошла к зеркалу, завешенному куском ткани, откинула ее и начала разглядывать свое отражение.
– А что, очень даже симпатичные ушки, – заявила она, состроив гримаску. – Просто на заглядение. Всем ушкам ушки!
Уши у нее действительно были маленькие и розовые, с чистой нежной кожей. Катриона каждый вечер тщательно выщипывала с них малейшие волоски, чтобы они походили на человеческие. Однако эпиляция не могла изменить их форму – как у всех эльфов, уши Катрионы были заострены кверху, и ей тоже приходилось носить широкополые шляпы, если она не собиралась привлекать внимания людей, с которыми ей часто приходилось встречаться по работе. Но сейчас она хотела успокоить маму, и поэтому старалась скрыть этот свой крошечный дефект – дефект с точки зрения человека, разумеется.
– И вообще, мама, я у тебя красавица, – констатировала она. – Вся в тебя!
Арлайн улыбнулась. И туманная дымка в ее глазах растаяла, они заблестели, как будто яркая луна осветила их изнутри.
У Катрионы дрогнуло сердце. Мама часто плакала, и то, что сегодня причиной ее слез стал соседский младенец, было случайностью. Но из-за чего она страдала в действительности, Арлайн скрывала от дочери. А когда та начинала расспрашивать, становилась отчужденной и холодной. Поэтому Катриона предпочитала молчать и делать вид, что она ничего не замечает.
Чтобы скрыть от мамы свои мысли, Катриона воскликнула:
– А ведь я не одна! Принимай гостя, мама. Он очень хотел с тобой встретиться. И я не смогла отказать.
– Это твой друг? – с робкой надеждой спросила Арлайн.
Ушки Катрионы от смущения покраснели.
– Что ты, мама, – ответила она. – Как ты могла подумать такое! Это… Просто знакомый.
– А жаль, – огорченно вздохнула Арлайн. – Тебе уже сто с лишним лет. Пора бы задуматься о замужестве и собственных детях.
– Мама, мне всего сто с небольшим хвостиком лет, – засмеялась Катриона. – Но не вздумай об этом говорить при людях. Они ужаснутся, и моя репутация юной девственницы будет безнадежно испорчена. Для них сто лет – это действительно древний возраст. И редко кто из людей доживает до него.
– Каким людям? – удивилась Арлайн. – Ты прекрасно знаешь, что я не встречаюсь с людьми.
– И ни с кем другим тоже, – подхватила Катриона старую тему. – Даже с духами. Ты затворница, мама, ты знаешь это? У людей таких называют монашками. Они посвящают свою жизнь Творцу, никогда не выходят за стены монастырей, а иногда даже за пределы своих келий, день и ночь молятся, молятся, молятся… Подумать только, это сколько же надо было нагрешить, чтобы потом пришлось так много каяться!
– Иногда достаточно и одного греха, чтобы отмаливать его всю оставшуюся жизнь, – грустно взглянула на нее Арлайн. – Но я надеюсь, что ты, моя родная, никогда об этом не узнаешь.
– Разумеется, – беспечно заявила Катриона. – Так что насчет Грира? Я могу его пригласить войти в дом?
– Его зовут Грир? – улыбнулась Арлайн. – Красивое и древнее эльфийское имя. Кто он и откуда?
– Ты не поверишь, но я не знаю! – воскликнула девушка. – Я случайно встретила его сегодня в Париже. Он зачем-то зашел в наше посольство. А до этого мы встречались с ним на конгрессе. Помнишь, в мае я уезжала на несколько дней? Я тебе рассказывала.
– Конечно, помню. Во Владивосток. Это в России, где-то на самой ее окраине. Но о Грире ты ничего мне не говорила тогда.
– Вероятно, просто забыла, – глаза Катрионы были слишком честными, чтобы Арлайн могла поверить в то, в чем ее хотела убедить дочь. – Мы столкнулись с ним, когда он, как потерянный, бродил по коридорам, с этажа на этаж, в поисках выхода. Он сказал мне, что не выносит скучных заседаний и тесных душных залов, потому что привык к вольным морским просторам. И мы с ним познакомились. Ведь я же не могла бросить своего сородича на произвол судьбы, правда?
– Разумеется, – понимающе улыбнулась Арлайн.
– Грир – капитан пакетбота! Ты бы слышала, с какой гордостью он это произносит. Перевозит пассажиров и почту между островами архипелага Внешних Гебрид. Это все, что он рассказал мне о себе.
– И каким бризом его занесло на конгресс? – улыбнулась Арлайн. Ей было приятно видеть восторженность дочери, которая могла предвещать перемены в ее отношении к браку.
– Попутным. Его включили в состав делегации от острова Эйлин Мор, представлять интересы эльфов.
Улыбка сошла с губ Арлайн.
– Эйлин Мор, – повторила она тихо. Побледнев, спросила: – Ты уверена, что правильно сделала, приведя его сюда?
– Я тебя не понимаю, мама! – воскликнула Катриона. – Ты всегда тосковала по этому острову, сколько я себя помню. И вот появляется эльф, который может рассказать тебе обо всем, что там происходит. Ты можешь узнать новости, что называется, из первых уст, а ты не хочешь его даже увидеть?
– Почему же, – пожала плечами Арлайн. – Пусть заходит.
– А я уже здесь, – раздался жизнерадостный голос Грира. – Не дожидаясь приглашения. Я чуть было не умер со скуки в вашем миленьком дворике. А еще мне показалось, что на меня угрожающе пялятся из кустов чьи-то глаза. Человеческие, разумеется. А поскольку я обещал Катрионе, что ни с одним человеком в этой округе ничего не случится, то я счел за лучшее войти в дом. С глаз долой – из сердца вон. Так кажется, говорят люди?
– Именно так, – кивнула Катриона. – Но мне кажется, Грир, что ты все это выдумал. И никаких глаз в кустах не было.
– Были, были, поверь мне на слово, – пробормотал Грир. Он заметил портреты на стенах, и уже почти не слушал Катриону. Чтобы лучше разглядеть их, он даже подошел ближе. Художник выткал изображения мужчин на гобелене и, помимо внешнего сходства, попытался показать их духовную сущность, которую, по-видимому, ценил больше. Мужчины были очень разные, но в их чертах проглядывало что-то общее. Возможно, это были те чувства, которые испытывал к ним сам художник.
– Мне кажется, это человек, – с удивлением произнес Грир, указывая на портрет рыжеволосого мужчины с веселым лицом. – Кто он вам?
– Мой друг, – ответила Арлайн. – Мой старый добрый друг. И он действительно человек, ты прав. Ты считаешь, что у нас, эльфов, не может быть друзей среди людей?
– А ты считаешь иначе? – удивленно воззрился на нее Грир.
– А почему бы и нет?
– Да хотя бы потому, что люди так недолговечны, – пожал плечами Грир. – Как можно дружить с мотыльком-однодневкой? Не успеваешь привыкнуть к нему, как он уже – хлоп! И сложил свои крылышки, умер. А ты вскоре даже не можешь вспомнить, как он выглядел, не говоря уже об его имени.
– Он шутит, мама, – произнесла Катриона. – Грир, перестань, прошу тебя!
– Как скажешь, – согласился Грир. – Но разве я не прав? Или этот друг твоей матери все еще жив? Судя по выцветшему холсту, этот портрет мой ровесник.
– Ты прав, Грир, – спокойно заметила Арлайн. – Джека уже нет. Только он не умер, а погиб на войне. Люди называют ее Первой мировой. Но это не мешает мне все еще считать его своим другом.
Но внимание Грира уже привлек другой портрет, и он не слушал ее.
– А вот это не человек, а эльф, – заявил он. – И я его знаю, мне кажется. Только здесь он намного моложе. И знаете, что еще? Между портретом и оригиналом такое же сходство, как между яблоком на ветке и сухофруктом.
– Он был таким сто лет назад, – возразила Арлайн. – И едва ли ты с ним знаком, Грир.
– А вот и знаком, – упрямо произнес тот. – Это Фергюс, ведь правда?
Катриона с любопытством посмотрела на мать. До сих пор она как-то не связывала этот привычный с детства портрет с одним из самых известных в мире духов представителем народа эльфов. Мама никогда не говорила, кого она изобразила на портрете, который выткала в давние-предавние времена, возможно, еще до рождения дочери. Но сейчас девушка вдруг увидела несомненное сходство. Это действительно был Фергюс, с которым она встречалась не далее как этим утром, но только отдаленный во времени. Таким он мог быть в юности, если бы подобная метаморфоза была возможна в принципе. Этот сияющий, казалось, изнутри неземным светом юноша на портрете и сухой, педантичный брюзга из Совета ХIII – они не могли быть одним и тем же эльфом. И, тем не менее, это было так. Катриона поняла это, взглянув на мать. Глаза Арлайн выдали ее с головой, столько в них было боли и вины. И Катриона поспешила ей на помощь.
– Нет, Грир, ты ошибаешься, – заявила она. – Это не Фергюс. Возможно, это какой-то его дальний родич. Ведь все эльфы, по сути, родственники, разве не так? У них общие предки. И нет ничего удивительного в том, что иногда совершенно чужие друг другу эльфы внешне похожи.
– А ведь верно, – кивнул Грир. – Такое действительно случается. Однажды меня самого перепутали. И знаете с кем?
Он с плохо скрываемой гордостью смотрел на эльфиек, предвидя ошеломительный эффект, который должно было произвести произнесенное имя.
– Даже не догадываемся, – ответила Катриона, переглянувшись с матерью.
– С капитаном Филиппусом Ван дер Виттом!
– Да что ты говоришь, – вежливо удивилась Катриона. – А кто это такой?
Григ был поражен.
– Как, вы не знаете, кто такой капитан Филиппус Ван дер Витт? – воскликнул он. – Не может этого быть!
– Может, – успокоила его Катриона. – Ведь мы с мамой сухопутные крысы. Так, кажется, выражаются старые морские волки, к которым, несомненно, принадлежишь и ты, Грир?
Но Грир не поддался на лесть, настолько он был возмущен.
– Филиппус Ван дер Витт – легендарный капитан «Летучего Голландца»! – произнес Грир торжественно. – И не пытайтесь меня убедить, что вы ничего о нем не слышали.
– Хочешь вересковый эль, Грир? – спросила Арлайн на правах хозяйки дома. – Или, быть может, что покрепче – шотландский виски? Промочишь горло – и расскажешь нам все, что знаешь о капитане Филиппусе Ван дер Витте. Я с удовольствием послушаю.
– Тогда шотландский виски, – улыбнулся Грир. – Эль, конечно, древний напиток, его варили еще пикты в горах Шотландии, и пили даже короли Пиктландии. Я читал об этом в записках мореплавателя Пифея, который жил в четвертом веке. Но для настоящего моряка нет ничего лучше «воды жизни». Ведь именно так переводится с гэльского языка слово «виски». Мы, моряки, считаем его лучшим лекарством на свете. Виски продлевает жизнь, лечит от колик живота, от паралича и даже от оспы.
Арлайн вышла и вскоре принесла два графина – один с виски, прозрачным, как слеза, второй с минеральной водой, – и большой граненый стакан с толстым дном. Поставила все это перед гостем на большой камень, служивший столом. Но Грир запротестовал.
– Ни к чему портить вкус хорошего шотландского виски, – сказал он, отодвигая графин с водой. Зато стакан для виски он наполнил почти доверху. Поднял его на уровень глаз. Полюбовался на прозрачную жидкость. Вдохнул ее аромат. И только выполнив этот ритуал, одним глотком опорожнил содержимое стакана. По его лицу медленно расплылась довольная улыбка. Грир хорошо разбирался в спиртном. Виски, которое ему подали, было отменным.
Женщины с улыбкой наблюдали за капитаном и ждали, когда он вспомнит о своем обещании.
Грир легко менял темы разговора, следуя природному и неискоренимому свойству своей натуры. Он уже забыл о Фергюсе, зато его воспламенила мысль поведать Катрионе и ее матери об одном из увлекательнейших приключений своей жизни. Самой любимой темой Грира в любой беседе был он сам. И рано или поздно он все равно сворачивал на эту проторенную тропу, по какому бы пути ни шел до этого.
Он присел на один из плоских камней, которые заменяли в доме стулья, поерзал тощим задом, устраиваясь поудобнее, снова наполнил стакан виски и начал свой рассказ.
Глава 8
Филиппус Ван дер Витт жил в семнадцатом веке в Нидерландах, а это значит, что в то время он был одним из самых искусных и бесстрашных моряков в мире. Он участвовал в Восьмидесятилетней войне за независимость своей страны от Испании в рядах войск Республики семи объединённых провинций. А когда война закончилась, приобрел пятимачтовый барк и стал возить грузы. После открытия Америки в гавань Антверпена, столицу Нидерландов, заходили сотни кораблей. В этом городе имели свои представительства португальские, испанские, итальянские и даже турецкие торговые компании. Нидерландские купцы получали баснословную прибыль от трансатлантической торговли. Они закупали специи в Индии и Индонезии, перевозили рабов из Африки в Америку, основывали колонии в Бразилии, Северной Америке, Южной Африке и на Карибских островах. В те годы Нидерландами правила аристократия городских торговцев, называемых регентами. И капитан Филиппус Ван дер Витт стал их правой рукой, щедро загребающей деньги.
Его барк был самым быстроходным и маневренным парусным судном из всех, что когда-либо бороздили моря. Удача сопутствовала капитану во всем. Даже пираты опасались нападать на него, прослышав про его мужество и подвиги на войне. Трюмы его барка были набиты товарами и рабами, а его карманы – золотом. Но не все это золото он зарабатывал честным трудом моряка. В Антверпене не было такого игорного заведения, в котором бы не знали капитана. В игре в кости он был так же удачлив, как и в своих морских торговых экспедициях. Капитан играл – и всегда выигрывал. Свое везение сам он, то ли в шутку, то ли всерьез, никто этого понять не мог, объяснял тем, что азарт – это было единственное, что он получил в наследство от своего отца, разоренного испанскими налогами и умершего в нищете еще до его рождения. А поскольку само слово «азарт» происходит от арабского названия игральных костей «зар», то он просто не может проиграть в этой игре.
– В моей жизни, – говорил капитан, – есть только две святыни: море и игра в кости. Все остальное – от нечистого духа! И я предаю это анафеме.
Ему говорили, что он богохульствует. А он смеялся, и заявлял, что богохульство – это когда на гранях игральных костей размещают изображения добродетелей, чтобы священники могли предаваться этой забаве без угрозы отлучения от церкви. Когда его упрекали в том, что азартные игры – это порок, и он рискует после смерти отправить свою душу в ад, он отвечал, что единственные пороки, по настоящему осуждаемые Священным писанием – это вино и женщины, а он к ним равнодушен, и, следовательно, его душе ничто не грозит. Когда ему пытались сказать что-то еще, он доставал свой мушкетон и наставлял его зловещее дуло на собеседника, заявляя, что устал от затянувшейся беседы. Это был весомый аргумент, и со временем его оставили в покое самые рьяные поборники нравственности и религии.
Но не Сатанатос, дух зла. Ведь именно он и разжигал в душе Филиппуса Ван дер Витта эту страсть к игре, чтобы вернее всего погубить ее. Сатанатос давно овладел бы душой капитана, играй тот в карты. Ведь сам он и придумал игральные карты на погибель рода человеческого. Всем известна ужасная судьба графа Биэрди, который играл в карты на деньги даже в воскресенье, когда это было строго запрещено. Теперь несчастный призрак, блуждающий по своему родовому замку Глэмис в Шотландии, осужден играть в карты с самим Сатанатосом до скончания века.
Но в игре в кости Сатанатос был бессилен и мог рассчитывать только на Его Величество случай. А поэтому он всегда был рядом с Филиппусом Ван дер Виттом, чтобы не упустить этот самый случай. То в образе распутной женщины, которая пыталась его соблазнить. То в виде веселого разгульного собутыльника. Но капитан не поддавался на эти искусы, и Сатанатос отступал, посрамленный, но еще более разозленный и настойчивый.
Из очередного рейса в Ост-Индию барк капитана возвращался с трюмами, доверху загруженными специями, которые в то время ценились дороже золота. В пути их настиг шторм, и двое суток судно, спустив паруса, было подвластно только стихии. В третью ночь шторм стих. А наутро они увидели, что неведомо каким образом их барк занесло к скалистым берегам Шотландии. Поверхность моря была усеяна обломками погибшего в бурю судна, а вдалеке виднелся одновесельный ялик, в котором находился человек в монашеской сутане. Его подобрали. Незнакомец был высок, худ, черноволос. Сутана на нем была из тонкой шерсти превосходного качества, держал он себя не простым монахом, а как имеющий власть священнослужитель. Поэтому капитан Филиппус Ван дер Витт поцеловал протянутую ему руку с бесценным красным перстнем на безымянном пальце и пригласил священника в свою каюту.
– Благодарю вас, капитан, – снисходительно сказал тот. – Но у меня есть одна просьба. В мой ялик погружен сундук с золотом. Это золото принадлежит не мне, недостойному сыну церкви, а Ордену святого Игнатия. Пусть ваши матросы перенесут сундук в каюту, которую вы мне отведете, чтобы я был спокоен за его сохранность.
– Вы напрасно беспокоитесь, святой отец, – учтиво ответил капитан. – Карманы моих матросов набиты этим товаром доверху, так что в них не войдет ни один лишний червонец. Тем более, если тот принадлежит нашей святой церкви. Впрочем, будь по-вашему!
И он отдал команду своему помощнику:
– Алдрик, дружище, распорядись насчет сундука святого отца.
И матросы перенесли сундук с золотом в каюту капитана, которую тот любезно предоставил священнику. За обедом, который вскоре последовал, они разговорились. Незнакомец рассказал, что он настоятель одного из испанских иезуитских монастырей, зовут его отец Игнасио, и он очень беспокоится, что его сочтут погибшим, если он в самом скором времени не вернется к своей пастве. Филиппус Ван дер Витт успокоил его, пообещав доставить в один из европейских морских портов, откуда он без труда сможет добраться до своей родины. Отец Игнасио поблагодарил и сказал, что щедро вознаградит его. При этих словах он встал, подошел к своему сундуку и откинул его крышку. Несметные сокровища засверкали в пламени свеч, которые освещали каюту. Здесь были драгоценные камни, изделия из золота и серебра, золотые монеты чеканки всех стран мира, ювелирные украшения.
– Выбирайте, что вам угодно, капитан, – предложил он. – И я все равно буду считать себя вашим должником.
– И напрасно, – ответил тот, равнодушно взглянув на сокровища.
– Вы спасли мне жизнь, – настаивал отец Игнасио. – А она для меня бесценна, потому что принадлежит Спасителю нашему.
– Спасти терпящего бедствие – это долг моряка, не требующий вознаграждения. Так что если вы кому и должны, так это провидению, благодаря которому мое судно оказалось у этих скалистых берегов, в то самое время, когда оно должно было быть в Антверпене.
Глаза отца Игнасио зло блеснули, но улыбка стала еще радушнее.
– Капитан, если не хотите принять от меня ничего в подарок, тогда я предлагаю вам сыграть со мной в кости. Если я проиграю, на что я очень надеюсь, то это будет уже не вознаграждение, не правда ли?
– Так вы хотите проиграть? – рассмеялся Филиппус Ван дер Витт. Выпитое за обедом вино, которое он пил в одиночестве, слегка затуманило его разум. – Но в игре в кости удача в руке Божьей, а не человеческой. Человеку не дано метать кости, заранее зная, что выпадет.
– Вы правы, капитан, – учтиво поклонился отец Игнасио, чтобы скрыть адский блеск своих черных глаз. – Тем более я настаиваю.
– По рукам, – согласился Филиппус Ван дер Витт. Он мог пренебречь подарком, каким бы бесценным тот ни был, но игра – это было уже совсем другое. Одна мысль о том, что ему предстоит метать кости, вызвала у него затаенный восторг. – И молитесь вашему святому Игнатию, чтобы не проиграть все свои сокровища.
– Будем играть вашими костями? – деловито спросил отец Игнасио.
– Я не беру в море кости, – ответил капитан. – Как же я об этом забыл! К сожалению, нашу игру придется отложить. Но в первом же порту…
– Ни к чему так долго ждать, капитан, – ответил, улыбаясь, отец Игнасио. – У меня есть кости. Совершенно случайно они оказались в сундуке.
И с этими словами он достал из сундука тринадцать игральных костей, выточенных из алмазов, точки на их гранях были золотыми.
– Да одни ваши кости – это уже целое состояние, – изумленно произнес Филиппус Ван дер Витт, рассмотрев их.
– Может быть, примите их в подарок от меня? – спросил отец Игнасио с нескрываемой насмешкой. – Или предпочитаете выиграть?
– Предпочитаю выиграть, – ответил капитан. – А в случае проигрыша – купить. Во сколько вы их оцениваете?
– В вашу душу, – сказал отец Игнасио и улыбнулся, как будто обращая свои слова в шутку.
Капитан тоже весело засмеялся.
– Это непомерная цена, – сказал он. – Но, думаю, мы с вами сойдемся на другой.
– Бросайте кости, капитан, а там будет видно, – последовал ответ.
И Филиппус Ван дер Витт бросил кости. Выпало наибольшее из возможных чисел. Отец Игнасио взял кости и тоже бросил. И проиграл.
– Ну вот, кости уже ваши, – спокойно сказал он. – Продолжим?
– Но мы не условились о моем закладе, – вспомнил Филиппус Ван дер Витт. – Так не годится.
– Условились, капитан, вы забыли, – сказал отец Игнасио. – Я ставил эти кости, а вы – свою душу. И вам придется смириться с этим. Ведь выигрыш и проигрыш в игре нельзя оспаривать. Вы это знаете.
– Да вы шутник, святой отец, – произнес, нахмурившись, Филиппус Ван дер Витт. – Однако мне не нравятся подобные шутки. Но вы мой гость, и потому я вас прощаю. Но не советую так шутить со мной впредь. Или я забуду, что вы мой гость и что вы сын нашей святой церкви.
– Недостойный сын, напоминаю вам, – насмешливо улыбнулся отец Игнасио, ничуть не устрашенный гневом капитана. – Так мы продолжим игру? Или вы удовлетворитесь своим выигрышем?
– С одним условием, – потребовал Филиппус Ван дер Витт. – Мы назовем свои ставки на этот раз.
– Я попытаюсь отыграть свои кости. Поэтому вы поставите их. А я – вот этот рубин, – сказал отец Игнасио и показал темно-красный камень размером с крупный грецкий орех. – Они равноценны по стоимости, поверьте.
Они снова бросили кости. И вновь выиграл Филиппус Ван дер Витт. Но впервые игра не приносила ему удовольствия. Он искал повода, чтобы встать из-за стола, и не находил его. И вдруг его осенила спасительная мысль.
– Святой отец, – сказал он. – Я забыл вас предупредить. Мне всегда везет в игре в кости. Поэтому нам лучше прекратить эту игру, иначе вы действительно можете проиграть все. Если хотите, я верну вам рубин и кости.
– Но я хочу отыграть их, – усмехнулся отец Игнасио. – Мне, как и вам, не нужны подарки. Вы, как человек, чести, не можете мне в этом отказать.
– А если я не буду играть?
– Тогда я ославлю вас на весь мир как непорядочного игрока. Вас не пустят ни в один из притонов, в которых вы так любите проводить время.
Отец Игнасио уже не скрывал своего истинного лица под маской лицемерия и мнимого благочестия притворного священника.
– Вы правы, святой отец, – понурил голову Филиппус Ван дер Витт. – Продолжим нашу игру. Я ставлю ваши кости и ваш рубин. Вы…
– Вот это ожерелье с бриллиантами, – ответил тот, доставая из сундука бесценное украшение.
И капитан небрежно бросил кости. Они покатились по столу, замерли. На всех гранях были шестерки. На костях, брошенных мнимым отцом Игнасио, сияло всего по одной золотой точке на каждой грани.
– Ожерелье ваше, капитан, – усмехнулся тот. – Продолжим!
Они играли всю ночь. И Филиппус Ван дер Витт постоянно выигрывал. Сундук отца Игнасио уже почти опустел, когда на рассвете в дверь каюты постучали, и, получив разрешение, вошел помощник капитана Алдрик. Это был крупный мужчина с густой седой бородой библейского патриарха и неизменной пенковой трубкой в зубах.
– Капитан, – сказал он, неодобрительно глядя на кости. – Впередсмотрящий доложил, что видит тонущее судно. Оно напоролось на один из этих проклятых рифов, которыми так и кишат эти места. И уже наглоталось воды выше ватерлинии. Мы должны изменить курс, чтобы спасти его. Вы нужны на капитанском мостике.
– Я не могу сейчас, Алдрик, – отрывисто бросил Филиппус Ван дер Витт. Его глаза покраснели после бессонной ночи и опухли, волосы были всклокочены. В колеблющемся пламени свеч, которые горели всю ночь, но почему-то не сгорели даже наполовину, он скорее напоминал демона, чем человека. – Святой отец желает отыграться.
– Подтверждаю, – кивнул отец Игнасио. Бессонная ночь никак не отразилась на его внешнем виде, только в глазах появились красные точки, как будто где-то там, в самой их глубине, бушевал адский пламень. – Святая истинная правда!
