Вадим Иванович Кучеренко
Человэльф
Глава 11
Уже через несколько минут их катер под парусом бодро бежал по морю, покачиваясь на волнах. От острова Стаффа до острова Малл было всего одиннадцать километров, и довольно скоро они увидели его холмистую береговую линию, прерываемую заливами, один из которых, Лох-на-Кил, перерезал остров почти надвое.
Тобермори, крошечный рыбацкий городок в северо-восточной части острова, уютно расположился в маленькой бухточке. Даже когда море штормило, здесь было тихо и безветренно. Городок с населением не более трех тысяч человек обычно был переполнен туристами, которых привлекали на остров сказочные по красоте горы, живописные деревушки и старинные замки. А еще малолюдные пляжи, где их никто не тревожил, особенно чудесный белый песчаный пляж залива Калгари. Поэтому Борис и Катриона, затерявшись в этой толпе жаждущих развлечения людей, не боялись быть узнанными или броситься в глаза кому-то из местных жителей.
Бывая в Тобермори, они любили взбираться на гору Бен-Мор, возвышавшуюся над островом почти на тысячу метров. Здесь они могли встретить оленей, выдру и даже редчайшую шотландскую бабочку-пестрянку. Если начинался дождь, они на миниатюрном паровозе, который отходил от паромного причала Грейгнур, добирались до викторианского замка Тороси и пережидали под его крышей непогоду.
Но сама Катриона отдавала предпочтение замку Дуарт, одному из старейших в Шотландии. Некогда он принадлежал клану Маклейн, что в переводе с гэльского означает «сын слуги Святого Иоанна». Согласно другой версии, название произошло от гэльского слова leathan, то есть «широкоплечий». Маклейны вели свое происхождение от Джиллина Боевого Топора, который в 1263 году принимал участие в битве при Ларгсе, положившей конец владычеству норвежского короля Хокона IV на Гебридских островах. История, которая так много значила для эльфийки, словно оживала в стенах этого древнего замка.
Но Бориса подобные архитектурные сооружения, чудом не превратившиеся в руины, оставляли равнодушным. И пока Катриона с трепетом прикасалась рукой к ископаемому дереву МакКаллок, он с интересом наблюдал за китами, которые медленно и важно, лоснясь мощными спинами и вздымая гигантские фонтаны, курсировали по морской глади залива. Зато они никогда не упускали случая зайти в местную винокурню, где им подавали чудесный эль без пузырьков. А иногда – по стаканчику вкуснейшего шотландского солодового виски, выдержанного в бочках из-под хереса. Катриона отдавала должное его фруктовому аромату, а Борис – вкусу, перечному с горчинкой. И оно словно пахло морем и немного – прелым деревом.
Гористый, но с плодородной почвой остров Малл казался бы им самым лучшим местом на земле, если бы у них не было острова Стаффа, где они могли уединиться, а это желание они испытывали намного чаще, чем любое другое.
Легкий дождик, который сопровождал их с острова Стаффа, обезлюдил причал острова Малл, который тесно обступали утопающие в зарослях разноцветные каменные дома, построенные свыше двух веков назад. За домиками плавно поднимались лесистые холмы. Но сегодня Борис и Катриона не собирались путешествовать по острову и даже заходить в винокурню. Они хотели лишь купить бутылку шампанского, немного провизии и поскорее вернуться в свою уютную пещеру на острове Стаффа, где им никто бы не помешал досужей болтовней и излишним любопытством, которые могли омрачить или даже испортить их праздник. Поэтому они решили, что Борис останется в катере, а Катриона зайдет в один из магазинчиков, выстроившихся в общей строчке зданий вдоль каменной стенки причала. Ей было поручено купить все, что им могло пригодиться и, кроме того, что она пожелает, даже если это будет противоречить здравому смыслу – на правах будущей матери, носящей в своем чреве Человэльфа.
Катриона была счастлива. Она послала Борису воздушный поцелуй и быстро пошла вдоль ряда разноцветных домов, выбирая магазинчик, который ей понравится больше других. Когда эльфийка увидела в витрине необыкновенно большую шотландскую бабочку-пестрянку, которая, спускаясь с потолка на почти невидимой проволоке, казалось, порхала за стеклом, она решительно отворила дверь и вошла внутрь. Мелодично зазвонил колокольчик над дверью, оповещая о ее приходе. Это был один из тех магазинчиков, в которых торговали всем, от продуктов до мелких галантерейных товаров.
– Прошу вас, входите, прекрасная незнакомка, – радушно произнес старичок, сидевший в кресле у стеклянной витрины и наблюдавший за тем, что происходит снаружи. На вид ему можно было дать лет восемьдесят, и самой приметной частью его сухонького тела, увенчанного крошечной лысой головой, был мясистый ноздреватый нос, который своим багровым оттенком выдавал в нем завзятого любителя эля и шотландского виски. Старичок опирался рукой на столик с разбросанными по нему печатными изданиями на английском, шотландском и гэльском языках. По всей видимости, он перелистывал газеты, когда уставал от созерцания однообразного пейзажа за окном. Здесь были «The Herald», шотландский выпуск «Daily Telegraph», «Sunday Herald», шотландский «Daily Mirror», «Gaidheal Ur» и многие другие, выдававшие разносторонние интересы того, кто их читал. – Я так и знал, как только увидел вас, что вы обязательно зайдете к старине Доналду МакЛину.
– Почему же, мистер МакЛин? – приветливо улыбнулась ему Катриона.
– Потому что у вас есть вкус и шарм. И, кстати, это те два главных качества, которые старина Доналд МакЛин превыше всего ценит в женщинах, – заявил старичок, с восхищением разглядывая девушку. – Вы напоминаете мне одну из тех легендарных представительниц наших предков, древних кельтов, которые могли сами выбирать себе возлюбленных и вселяли священный трепет в сердца своих поклонников. Известно ли вам, что именно они стали прообразом тех прекрасных дам, которые описаны в рыцарских романах всей средневековой Европы?
– Неужели я выгляжу настолько древней, мистер МакЛин?
– Вы так же юны и прекрасны, как Эйлинн, возлюбленная Байле по прозвищу Медоточивая Речь. Вы слышали что-нибудь об этих гэльских Ромео и Джульетте?
– Боюсь, что нет, мистер МакЛин, – ответила Катриона.
– Тогда я просто обязан вам рассказать о них, – безапелляционно заявил ее собеседник.
– Но я очень тороплюсь, мистер…
– И даже не начинайте спорить, прекрасная мисс, со стариной Доналдом МакЛином, – не дал ей договорить словоохотливый старичок, видимо соскучившийся по общению с людьми в затянувшемся из-за дождика одиночестве. – Еще никому не удавалось переспорить его, даже после того, как он выпил десять кружек пенного эля. Вам ли с ним тягаться?
– Думаю, что нет, – кивнула Катриона, грациозно присаживаясь на краешек стула, стоявшего с другой стороны столика, чем вызвала новый всплеск восхищения в глазах старичка. – Валяйте, старина Доналд МакЛин! Я вас слушаю.
– Мне следует начать с того, что Байле был наследником короны Ольстера, а Эйлинн – дочерью сына короля Лейнстера, – устроившись со всеми удобствами, словно собирался рассказывать, по меньшей мере, полдня, начал старик. – Их разлучила не вражда их семей, как это было в истории старины Уильяма Шекспира, а чары злых духов. Однажды влюбленные условились встретиться в Дундилгане, чтобы их связал узами брака первый же друид, которого они встретят – так велика была их любовь. Сначала на место свидания, как это и полагается настоящему мужчине, прибыл Байле. Но вместо возлюбленной он увидел странника в монашеской рясе с накинутым на голову капюшоном, из-под которого выглядывала только его седая борода. Он почтительно приветствовал Байле и, рыдая, произнес:
– Мужи лейнстерские не пустили твою прекрасную Эйлинн к тебе, и она умерла от горя!
Услышав это, Байле пал бездыханным. А странник мгновенно перенесся на крыльях ветра в Лейнстер, где встретил Эйлинн, которая уже собиралась выйти за ворота города, чтобы отправиться в путь. Он преградил ей дорогу.
– Что надо тебе от меня, странник? – спросила его девушка.
И он сказал ей:
– Я только что прибыл из Ольстера, что на берегу Дунлилтана. И видел там, как люди воздвигают могильный камень над могилой Байле.
От этой горестной вести Эйлинн тут же пала замертво, так как сердце ее было разбито. А странник исчез, словно растаял в воздухе. Это был один из былых поклонников Эйлинн, злой дух, притязания которого она когда-то отвергла с презрением.
Возлюбленных похоронили. Вскоре на могиле Эйлинн выросла яблоня, чьи плоды напоминали мужественный лик Байле. А на могиле Байле раскинул ветви старый тис, в очертаниях которого угадывался прекрасный облик Эйлинн… Но и это еще не вся история!
Катриона, услышав этот возглас, снова опустилась на стул. А успокоенный хозяин магазинчика продолжил свой рассказ.
– Однажды два этих дерева были срублены, и друиды сделали из них палочки, на которых лучшие барды Ольстера и Лейнстера вырезали старинным алфавитом огам песню о великой любви двух юных душ. А два века спустя Эйрт Одинокий, верховный король Ирландии, повелел принести эти палочки в свой дворец в Таре, чтобы прочитать эту песню. И как только обе палочки оказались рядом, они тотчас срослись друг с другом, так что не было возможности разделить их вновь. Тогда король приказал хранить их наравне с другими реликвиями в своей сокровищнице. Там они лежат и поныне, но где сама эта сокровищница – никто сейчас не знает.
Старичок хитро подмигнул Катрионе, перегнулся через стол, чтобы быть ближе к ней, и громким шепотом произнес:
– Кроме меня, разумеется!
Он с плохо скрываемым торжеством взглянул на девушку, чтобы увидеть, какое впечатление произвело его признание. Его мясистый нос шевелился от радостного возбуждения, словно он жил своей отдельной жизнью на крошечном личике старичка, и это от него, а не от старины Доналда МакЛина сильно разило виски. Однако внезапно побледневшая Катриона смотрела не на своего собеседника, а на одну из газет, лежавших на столике перед ней. Девушка не замечала ее, пока, заскучав от затянувшегося рассказа старика, не опустила свой взгляд. На развороте «Gaidheal Ur» был напечатан ее, Катрионы, портрет, а под ним шла надпись на гэльском языке, набранная таким крупным шрифтом, что ее можно было прочесть издалека: «Катриона, отзовись! Тебя разыскивает твоя мать, Арлайн!» Вероятно, Доналд МакЛин перелистывал эту газету перед тем, как она вошла и, не дочитав, бросил ее поверх других. Катриона быстрым движением взяла издание в руки и взволнованно сказала:
– Мистер МакЛин, я хочу купить у вас эту газету! «Gaidheal Ur»!
– Но она такая же старая, как и я, – удивился старичок. – Если хотите узнать новости, возьмите свежую. Да и зачем газета, когда есть я? Я могу рассказать все новости, и вам не придется…
– В следующий раз обязательно, а сейчас я очень тороплюсь, – нетерпеливо перебила его Катриона. – Сколько мне надо заплатить?
– Ну, если вам уж так хочется, то берите ее даром, – с обидой сказал хозяин магазинчика. – Но вы многое теряете, поверьте старине Доналду МакЛину! Знаете ли вы, например, что еще в одна тысяча пятьсот восемьдесят восьмом году в нашей бухте затонул один из кораблей Великой армады, который перевозил награбленное испанцами золото? Я бы мог вам рассказать такие подробности, которые вы не прочитаете ни в одной газете. Ведь это мой предок поднялся на его борт, чтобы получить деньги за купленное испанцами продовольствие, и был брошен в оружейный отсек, а потом бежал. Кстати, его звали точно так же, как и меня – Доналд МакЛин. Это именно он позже отомстил коварному капитану, взорвав его корабль. И с тех пор многие пытались достать сокровища со дна залива, однако ничего не нашли. Ведь они не знали точного места, где испанский корабль затонул. А в нашей семье эти сведения передаются от отца старшему сыну уже много поколений. И только мне некому передать эту тайну. Она уйдет вместе со мной…
Но Катриона уже не слушала снова вошедшего в раж старичка. Прижав газету к груди, она почти выбежала из магазина и быстро пошла по направлению к катеру. Однако, сделав несколько шагов, внезапно почувствовала, что ноги ее ослабели, и она сейчас упадет. Она прижалась спиной к стене и закрыла глаза. Сердце билось в ее груди, как перепуганная птица в клетке. Прошло несколько минут, прежде чем Катриона снова могла продолжить свой путь. Еще издали она увидела, что Борис сидит, свесив ноги в море, на носу катера и о чем-то размышляет.
– Знаешь, я все время думаю о моей бабушке Алевтине, – сказал он, когда Катриона подошла. – Не могла же она стать ведьмой ни с того ни с сего. Были, наверное, какие-то причины…
Не говоря ни слова, Катриона протянула ему газету. Борис сразу увидел снимок. Но он не знал гэльского языка, и не мог прочитать текст. Поэтому он озадаченно спросил:
– Катриона, на этот раз это ты или снова твоя мать?
– Дата, – прошептала девушка. – От какого числа газета?
Борис открыл первую страницу «Gaidheal Ur».
– Первое сентября, насколько я могу понять эту абракадабру, – сказал он. – Может быть, ты прочитаешь мне, что здесь написано?
И Катриона охотно выполнила его просьбу. В сообщении говорилось: «Катриона, отзовись! Тебя разыскивает твоя мать, Арлайн! Я умираю, и мне хотелось бы увидеть тебя в последний раз. Ты можешь найти меня в частной медицинской клинике, расположенной в пригороде Парижа по адресу…» Далее шел адрес, а после него была приписка более мелким шрифтом: «Я жду тебя, а не твой телефонный звонок. Поэтому не сообщаю номер телефона. Даже если ты позвонишь, с тобой не будут разговаривать. Я так просила, и мне обещали. Любящая тебя больше всего на свете твоя мать Арлайн».
– Это так не похоже на маму – подобный шантаж, – Катриона сказала это не Борису, а себе, даже не заметив, что высказывает свои мысли вслух. – Видимо, она действительно умирает.
– Прошло больше месяца, – тихо сказал Борис. Он стоял за спиной девушки и внимательно слушал.
– Да, мне надо торопиться, – кивнула Катриона. – Быть может, я уже опоздала.
– Почему тебе? Нам. Я еду с тобой.
– Но это очень опасно для тебя.
– Для тебя тоже, если уж на то пошло.
– Это моя мать.
– И бабушка нашего будущего ребенка. А ты моя жена. Так что не спорь, – решительно сказал Борис. – Мы возвращаемся в Париж вместе.
– Спасибо, – благодарно взглянула на него Катриона. – Хотя ты мне будешь только мешать. Но оставлять тебя одного на острове – это еще большая головная боль. Я вся изведусь, думая о тебе. Не умер ли ты с голода, не сожрали ли тебя акулы… Да мало ли что может с тобой случиться без меня!
– Спасибо тебе огромное, – галантно поклонился ей Борис. – Быть твоей головной болью – это большая честь для меня. Правда, я рассчитывал, по меньшей мере, быть занозой в твоем сердце. Ну, да ничего! У нас еще вся жизнь впереди, надеюсь, доживу и до этого.
– Обязательно доживешь, – пообещала Катриона. – Но что мы будем делать сейчас?
– Если ты не оставила на острове Стаффа ничего такого, за чем стоило бы возвращаться, то мы можем сейчас же пересесть на морской паром и добраться до Обана, Лохэлайна или Килхона – любого из городов, где есть местный аэропорт. Или паромное сообщение с островом Барра, где аэропорт точно есть, насколько я помню. Оттуда самолетом в Эдинбург, из него – в Лондон, а из Лондона – прямой рейс на Париж. Такой план годится?
– Годится, – поцеловала его в щеку Катриона. – Но все-таки жаль, что мы не вернемся сегодня на остров Стаффа.
– Ты что-то забыла там?
– И очень ценное. Самые прекрасные в моей жизни воспоминания.
Уже через час, оставив катер пришвартованным у причала и оплатив место на стоянке за месяц вперед, они взяли билеты на морской паром, с которого начиналось их путешествие в Париж.
Глава 12
Когда Арлайн перевозили из подземной темницы в психиатрическую клинику, она крепко спала. Ей подмешали в стакан с водой такую дозу сильнодействующего снотворного, что ни один человек, выпив его, уже никогда не проснулся бы.
Когда спустя сутки она очнулась и открыла глаза, то вместо мрачных каменных сводов своей прежней тюрьмы с удивлением увидела молочно-белые стены просторной комнаты и густые зеленые кроны деревьев за высоким окном на фоне светлых сумерек. Но Арлайн была так слаба, что не смогла даже встать, чтобы подойти к окну и распахнуть его настежь, впустив освежающую вечернюю прохладу. Несколько последних месяцев, запертая в тюремной камере глубоко под землей, она дышала только спертым и затхлым воздухом. От обиды на свое бессилие она расплакалась.
Арлайн скоро догадалась, что слабость ее вызвана не только болезнью, но еще и чарами, которые на нее наложил кто-то более могущественный, чем она, ослабевшая после пожара и затянувшейся депрессии и растерявшая все свои магические силы. Арлайн не могла противиться этим чарам, но могла по-прежнему отказываться от еды, как это было в темнице. Она позволяла себе только глоток воды, которую ей приносили трижды в день вместе с пищей, остальное оставляла не тронутым.
Она не знала, кто и зачем ее похитил. Грайогэйр, единственный, кто ее изредка навещал, умело скрывал от нее свои мысли, а сам говорил очень мало. В основном он расспрашивал эльфийку – о Катрионе, Фергюсе и других духах, которых она знала. Грайогэйру была нужна информация, которую он потом продал бы с выгодой для себя. Но Арлайн молчала. Она отворачивала голову к стене и думала только о том, что хочет умереть. Это срабатывало. Грайогэйр, устав от бесплодных расспросов и утомительных попыток прочесть ее мысли, уходил, раздраженный и злой.
В клинике Арлайн было лучше, чем в темнице еще и потому, что кроме Грайогэйра к ней заходили иногда лечащий врач и медсестра, а это как-то разнообразило ее жизнь.
Врач был еще довольно молодым человеком и испытывал из-за этого комплекс неполноценности, а потому пытался компенсировать недостаток лет сухостью речи и строгостью обращения с пациентами. Звали его Жермон Кюдери, но он требовал, чтобы называли его не иначе как доктор Кюдери, причем не только пациенты, но и медсестры.
Зато медсестра Жаклин во всем, что не касалось предписанного врачом режима, была сама доброта. В то время как доктор Кюдери изъяснялся исключительно вызывающими дрожь у непосвященных терминами «биполярный синдром личности», «маниакально-депрессивное расстройство», «шизофрения на фоне нарушения сна и сильного переутомления», Жаклин, общаясь с Арлайн, употребляла слова «милочка», «душенька моя» и «рыбонька», далекие от профессионального жаргона.
Они и выглядели совершенно по-разному – высокий, сухопарый доктор Кюдери и расплывшаяся, громоздкая Жаклин. И, тем не менее, Алрайн почему-то предпочитала желчного доктора Кюдери слащавой медсестре Жаклин. Это было внутреннее предубеждение, выбор, продиктованный чувствами, а не разумом. А, в принципе, ей было все равно. Она одинаково вела себя как с доктором, так и с медсестрой, не отвечая на их вопросы и игнорируя требования, предписанные назначенным ей лечением.
Арлайн не считала себя психически больной, в чем ее пытались уверить. То, что ей хотелось умереть, было естественным и закономерным желанием, вытекающим из всей ее предыдущей жизни. Но этого никто не понимал.
Доктор Кюдери настаивал на том, что Арлайн должна жить.
– Залогом успеха моей терапии является как осознание пациентом своего недуга, так и его добровольная готовность начать лечение, – говорил он, строго глядя на Арлайн через маленькое золотое пенсне на носу, которое он носил для солидности, а не из-за дефекта зрения. – А вы мне мешаете своим пассивным сопротивлением.
Он разработал для Арлайн индивидуальную программу медикаментозного лечения и терапевтических процедур и требовал их неукоснительного выполнения, уверенный, что только это даст положительный эффект.
Жаклин считала, что ее болтовня с пациентами намного лучше способствует их психическому выздоровлению, чем любые научные методы лечения.
– Наша клиника находится всего в трех километрах от Парижа, – говорила она, оправляя по утрам постель Арлайн. – А потому ее и клиникой-то нельзя назвать. Так, частный пансион для богатых людей, уставших от городской суеты и сутолоки. Его основала почти сто лет назад греческая принцесса Мария Бонапарт. Она была ученицей самого Фрейда! Вы должны, рыбонька, гордиться тем, что стали пациенткой этого заведения. Не для каждого его двери открыты, скажу я вам!
Арлайн молчала, поражаясь человеческому тщеславию и глупости. Но убеждать Жаклин, что быть пациенткой психиатрической клиники честь весьма сомнительная, она не хотела. Равно как и спорить с доктором Кюреди о том, что жизнь предпочтительнее смерти. Это было бессмысленно. Они были люди, она эльфийка. Они все равно никогда не поняли бы друг друга.
Только однажды Арлайн сделала попытку.
– Доктор Кюдери, – сказала она, – помнится, один ваш философ сказал: «Человек, ты уверен, что умрешь. Так о чем же ты беспокоишься?» Вы не находите, что подобная точка зрения намного облегчает жизнь и упрощает смерть?
– Чепуха, – авторитетно заявил доктор Кюдери. – Это было временное умопомешательство этого великого человека. Одумавшись, он же потом сказал следующее: «Возлюби ближнего как самого себя, но прежде возлюби себя».
Доктор Кюдери неожиданно оказался начитанным человеком, что бывает не так уж часто в среде психиатров, и тоже читал Ницше, как и Арлайн. Но воспринимал прочитанное абсолютно по-другому, как, впрочем, и все остальное. А потому Арлайн после той попытки перестала надеяться, что они с доктором поймут друг друга, пусть даже не сейчас, а когда-нибудь. И начала выполнять его требования почти машинально, тем самым презрев одну из главных заповедей лечебного метода доктора Кюдери – добровольную готовность начать лечение. Эффект был соответствующий. Она продолжала медленно, но верно угасать. Будь она человеком, Арлайн давно бы уже умерла. Но будучи эльфийкой, жизнелюбивой и жизнестойкой по самой своей природе, она тяжело расставалась с этим миром, несмотря на то, что он уже давно отверг ее.
Единственное, о чем она просила и доктора Кюдери, и медсестру Жаклин, и Грайогэйра, когда тот навещал ее – ничего не говорить о ее местонахождении дочери и ни в коем случае не разыскивать ее.
– Пусть Катриона думает, что меня уже нет в живых, – говорила она. – Ей не придется второй раз меня оплакивать. Я лишила свою девочку детства. Не хочу, чтобы она лишилась и будущего по вине своей матери.
– Хорошо, – отвечал доктор Кюдери, и строго приказывал Жаклин говорить то же самое, чтобы не волновать пациентку и не спровоцировать у нее приступ «маниакально-депрессивного расстройства».
А охотнее всех давал обещания Грайогэйр. И Арлайн ненадолго успокаивалась.
Время шло, дочь не появлялась, и Арлайн уже даже перестала напоминать об этом. Поэтому когда в один из дней она увидела, что в ее палату входит Катриона, она решила, что ей это привиделось. Доктор Кюдери часто говорил Арлайн о том, что в ее состоянии возможен галлюциногенный синдром, который проявляется обильными видениями и протекает без нарушения сознания.
– Галлюциногенный синдром мало изучен официальной наукой, поэтому его чаще относят к области оккультных наук, – рассказывал доктор Кюдери, незаметно для Арлайн наблюдая за ее реакцией. Он изучал свою пациентку, как подопытную мышь. – Возникает он при шизофрении, органических и сосудистых заболеваниях центральной нервной системы, симптоматических психозах, интоксикациях, эпилепсии. Галлюциногенный синдром бывает слуховой, зрительный и тактильный, при котором у больного возникает ощущение ползания под кожей червей, насекомых и микробов. Но чаще всего, конечно, регистрируется слуховой галлюциноз, когда вербальные галлюцинации пациента происходят в виде монолога или диалога с видимыми только им объектами. А обманы восприятия носят комментирующий или императивный характер. В последнем случае возможны акты агрессии по отношению к окружающим или суицидальные попытки, как это и произошло с вами.
Арлайн почти не слушала, но кивала, соглашаясь. Она знала, что доктору Кюриди это приятно.
– В процессе развития заболевания нередко появляется обонятельный галлюциноз, когда дурные запахи в восприятии больного исходят как от собственного тела, так и от окружающих его предметов, – продолжал развивать тему доктор Кюдери. – Наблюдается также трансформация галлюцинаторного синдрома в параноидный. Но, надеюсь, вам удастся этого избежать.
– Я тоже, доктор, – отвечала Арлайн.
И, в свою очередь, она спрашивала:
– А вы знаете, что этот синдром проявляется также после употребления в пищу некоторых видов грибов – Psilocybe и Conocybe? Эти грибы до сих пор используются для ритуальных обрядов шарлатанами, которые пытаются выдать себя за магов и уверяют своих клиентов, что они общаются с духами. У человека вызывают галлюцинации токсические вещества, содержащиеся в этих мелких и неприметных грибах, – псилоцибин и псилоцин
– Я-то знаю, – неуверенно отвечал доктор Кюдери. – Но вам откуда это известно? Разве вы врач?
– Я занималась самообразованием, – говорила Арлайн. – У меня было много свободного времени.
Но в действительности ей помогало то, что она проникала в мозг доктора Кюдери, узнавая его мысли, сама не замечая и не понимая этого. Поэтому они говорили на одном языке. На языке доктора Кюдери. И для него это было впервые и почти откровением. Он никогда до этого даже представить не мог, что бывают такие женщины, как Арлайн – умная, разносторонне образованная, ничем не защищенная от внешней среды, нежная и слабая и одновременно сильная духом. Доктору Кюдери раньше фатально не везло с женщинами. И теперь его пациентка казалась ему идеалом, недостижимым для всех остальных представительниц ее пола. С каждым днем это убеждение крепло.
Подобные беседы иногда затягивались надолго, и порой Арлайн ловила себя на мысли, что ждет их даже с некоторым нетерпением. Но она тут же гнала от себя эту еретическую мысль, и снова начинала думать о неизбежной и благостной скорой смерти. Что думал об этом доктор Кюдери, он не говорил, но и он стал все чаще заходить в палату к Арлайн, порой под какими-то надуманными предлогами.
Однажды он вошел внезапно и услышал, как Арлайн тихо, почти неслышно, поет, засмотревшись в окно на кроны деревьев, которые колыхались под порывами ветра. Она сидела на кровати спиной к нему, и не услышала его шагов. Он застыл, очарованный ее голосом, чудеснее которого он не слышал в своей жизни. Песня на незнакомом ему языке была печальной, как шум набегающих на берег морских волн в часы заката. Доктор Кюдери стоял и завороженно слушал, пока Арлайн не смолкла, а потом вышел, стараясь не выдать себя даже дыханием. Арлайн так и не заметила его. Она беззвучно рыдала, спрятав лицо в ладони.
