Вадим Иванович Кучеренко
Человэльф
Глава 18
В Берлине, где располагалась резиденция эльбста Роналда, они были уже через два часа. Катрионе они показались слишком долгими. Все это время ее била нервная дрожь. Но внешне она проявилась только яркими красными пятнами на щеках. Грайогэйр отнес их на счет волнения, которое испытывал любой, кого ожидала встреча с грозным и всемогущим главой Совета ХIII.
Эльбст Роналд, по всей видимости, действительно ждал ее и принял сразу, но не в кабинете, а в своих личных покоях, обставленных с аляповатой роскошью. Эльбст любил, чтобы его окружали красивые и дорогие вещи. И ему было безразлично, из каких они эпох и как сочетаются между собой в убранстве комнаты. На стенах рядом висели бесценные средневековые европейские гобелены, восточные ковры и картины, некогда украшавшие лучшие музеи мира, но украденные и навсегда пропавшие для людей. Мебель была изготовлена из слоновой кости, мореного дуба и других ценных пород дерева, и почти вся инкрустирована золотом. Тяжелые парчовые занавеси на окнах имели литые золотые кисти. Любая безделушка в этой комнате стоила целое состояние. Сам эльбст был одет в широкий длиннополый халат, обшитый розовым жемчугом, который лучше всего скрывал его расплывшуюся плоть. Он развалился в кресле красного дерева, которое, несомненно, было изготовлено в мастерской самого Томаса Чиппендейла, крупнейшего мастера английского мебельного искусства жившего в восемнадцатом веке. Но едва ли сам Роналд знал об этом.
– Проходи, – гостеприимно произнес он, увидев девушку. – Можешь занять вот эту софу, напротив меня.
Софа на колесиках, изготовленная из ореха и обитая атласом кремового цвета, украшенная витиеватой резьбой, была доставлена ему из дворца одной из английских королев той эпохи, когда Англия еще правила миром и могла позволить себе не жалеть денег на мебель для своих монархов. И это чувствовалось при одном взгляде на софу. Это был подлинный викторианский стиль. Но он противоречил чиппендейловскому креслу, как гипотеза аксиоме.
– Почти моя ровесница, – заметила Катриона, грациозно присаживаясь. – Слишком юная для этой комнаты.
Эльбст восхищенно воззрился на нее.
– Я вижу, что меня не обманули, когда рассказывали о тебе, – сказал он, беря руку Катрионы в свои лапы. – Ты само совершенство. Разбираешься даже в антиквариате. Это достойно награды. Выбирай в этой комнате любую вещь, которая тебе нравится. Это мой тебе подарок.
– У нас, эльфов, принято в таких случаях брать в дар самую дешевую и бесполезную вещь, – улыбнулась Катриона. – В стране вечной юности, как называют ее люди, всё имеет искаженный вид. И по возвращении домой одариваемый вдруг видит, что эльфийское золото стало мусором, черепками. А то, что казалось хламом, может оказаться настоящим сокровищем.
– У нас, эльбстов, совсем не принято дарить подарков. Скорее всего, это из-за нашей врожденной скупости, взлелеянной в крошечных швейцарских озерах. На мой взгляд, это порок. Поэтому я так щедр. И мои дары без подвоха. Выбирай же! – настаивал эльбст Роналд.
Но Катриона придерживалась того мнения, что расположение великих мира сего крайне переменчиво, и лучше им не злоупотреблять. Расщедрившийся под влиянием минуты эльбст уже назавтра мог пожалеть об этом. Либо потребовать несоразмерную подарку плату, например, ночь любви. Поговаривали, что Роналд был слаб на плотские утехи. Поэтому она решила перевести все в шутку.
– У людей есть одна трогательная история. Некий человек, решивший избавиться от надоевшей ему женщины, предложил ей убраться из его дома до наступления утра, а в компенсацию за оказанные ему ранее услуги взять все, что ей заблагорассудится. Она согласилась. Он, успокоенный, ушел в свою спальню и заснул. А наутро, проснувшись, увидел себя лежащим в постели рядом с этой женщиной, но только не у себя, а у нее дома. Она выбрала себе в подарок бывшего любовника, поймав его на слове.
Но если Катриона и решила втайне польстить эльбсту, то ее стрела не попала в цель. Тот ее просто не понял.
– И что было потом? – спросил он. – Лично я тут же, в кровати, откусил бы ей голову. Или спалил, дохнув на нее огнем.
– Люди слабые, сентиментальные существа, не в пример нам, духам, – ответила Катриона. – Расчувствовавшись, он взял эту женщину в жены.
– Глупец! – расхохотался эльбст. – Если она ему надоела до этого, то какой резон начинать все сначала, уподобляясь белке в колесе? Сразу после свадьбы он должен был раскаяться в своем необдуманном поступке.
– Мне помнится, они жили долго и счастливо. И умерли в один день.
– Ты уверена? – разочарованно хмыкнул эльбст. – В очередной раз убеждаюсь, что ничего не понимаю в людях.
– Впрочем, я могу ошибаться, – заметила Катриона. – Большинство человеческих сказок заканчивается именно так. Но бывают и исключения.
– Это как раз тот самый случай, – заявил эльбст. – Поверь мне. Ты ошиблась.
– Это доказывает, что и ты ошибался во мне, – мило улыбнулась девушка. – И я не само совершенство.
Эльбст озадаченно уставился на нее. По природе своей он был тугодум, как все эльбсты, воином, а не мыслителем. И, несмотря на свой благоприобретенный внешний лоск и царственные замашки, все еще оставался провинциальным и недалеким эльбстом. Но когда он понимал это, то сразу же становился грубым и напористым, как будто пытаясь что-то доказать самому себе, а потом уже всем окружающим. И горе было тому, кто тогда вставал на его пути.
Но Катриона не походила на того, кто мог бы или даже захотел посмеяться над ним. На вид это была слабая, беззащитная и очень милая эльфийка, которая пыталась произвести на него, всемогущего главу Совета ХIII, благоприятное впечатление, иногда при этом переигрывая. Подумав так, эльбст плотоядно ухмыльнулся. Он знал один способ, которым эта красивая эльфийка могла бы произвести на него впечатление. При условии, разумеется, что она такой же знаток в искусстве любви, как и во всем остальном. Но пока еще было не время, чтобы прибегнуть к нему. Эльбст призвал ее вовсе не для того, чтобы приятно провести эту ночь. Для этого у него было много других, более доступных и непритязательных ундин, гномих, юд, гамадриад и прочих представительниц их мира. Эльфийка Катриона была нужна ему совсем для другой цели. А он никогда не смешивал дело и удовольствие. Из такого коктейля не могло выйти ничего удобоваримого, это он знал по опыту долгой жизни.
И эльбст Роналд, придя к такому решению, отбросил все игривые мысли, а заодно и церемонии, и перешел напрямую к делу.
– Хорошо, мое предложение остается в силе. Но пока поговорим о другом. Меня беспокоит остров Эйлин Мор. То, что там происходит. Но еще больше то, что там может произойти. На мой взгляд, который поддерживает Совет тринадцати, Эйлин Мор – это пороховая бочка, которая может взорваться в любой момент и доставить нам всем большие неприятности.
– Но, повелитель Роналд, – ответила Катриона. – О ситуации на острове вам было бы лучше расспросить премьер-министра Лахлана. Или члена Совета тринадцати Фергюса. Кто я такая, чтобы давать тебе совет?!
– А я желаю расспросить тебя, – отрезал эльбст. – И будь искренней со мной. Почему-то мне всегда кажется, что и Лахлан, и Фергюс лгут, когда речь заходит об Эйлин Море. У каждого из них свои интересы, и они, преследуя их, искажают истину.
– И повелитель Лахлан, и повелитель Фергюс, при всей их непохожести, прежде всего, преследуют интересы народа эльфов, – твердо сказала Катриона. – У меня в этом нет ни малейшего сомнения.
– Но у каждого из них свое представление, что было бы лучше для эльфов, – возразил эльбст. – Причем очень однобокое. Я бы сказал, плоское, как геометрия Эвклида. Фергюс видит ситуацию только изнутри, Лахлан – только снаружи. Нет гармонии. Я уверен, что только ты сумеешь ее достичь.
Катриона подумала и ответила:
– Остров Эйлин Мор – боль и незаживающая рана национальной гордости эльфов. Это наша родина, которую попрали захватчики. По-другому к этой ситуации не может относиться ни один истинный эльф.
Эльбст Роналд поморщился.
– Каменистый клочок суши, который не имеет никакой материальной ценности ни для кого, кроме эльфов.
– Не хлебом единым, как говорят люди.
– Люди! Признаюсь тебе, я устал от них еще больше, чем от эльфов, – пожаловался эльбст, горестно вздохнув. – От их напористой наглости, бездумности, нежелания проникать мысленным взором в будущее. Они живут только настоящим.
– Их жизнь слишком коротка, чтобы жить будущим, – пытаясь быть беспристрастной, заметила Катриона. – Их можно понять.
– Но не простить! – разъярился эльбст. – Не сегодня, так завтра они уничтожат всю землю. Но еще раньше они доберутся до нас, духов, и сведут с нами счеты за все свои многовековые страхи и обиды. Поэтому мы должны быть очень осторожными и предусмотрительными, если хотим пережить их. Именно поэтому мы были вынуждены заплатить за Эйлин Мор огромные деньги и, кроме того, принять на себя определенные обязательства. И сейчас мы должны постоянно держать на острове человека, который присматривает за маяком, потому что не доверяем эльфам. И ради чего все это? Люди – пена на гребне волны эволюции. Они пришли – и ушли, исчезли с лица земли, как динозавры и многие из тех, кто были до и после них. Мы, духи природы, вечны. Поэтому нам нет смысла воевать с людьми из-за острова Эйлин Мор. Придет время, и он снова станет безраздельной собственностью эльфов. Надо только подождать.
– Ты прав, повелитель Роналд, – гневно сверкая глазами, однако не повышая голоса, сказала Катриона. – Но ты рассуждаешь, как эльбст. Тебе не дано понять чувств эльфов.
Говоря так, Катриона понимала, что сильно рискует. Она ждала вспышки, которая могла уничтожить ее. Но неожиданно ее смелый ответ понравился эльбсту Роналду.
– Именно поэтому ты мне и нужна, Катриона, – заявил он. – Ты-то, несомненно, хорошо понимаешь эльфов. И ты не поднаторела в политических интригах, как Лахлан и Фергюс. Ты представляешь то новое поколение, которое должно прийти им на смену. Ты – тот росток, который пробивается весной из старого трухлявого пня, предвещая будущее молодое дерево.
– Едва ли можно назвать повелителя Лахлана и повелителя Фергюса пнями, – улыбнулась Катриона. – Это могучие дубы, которыми гордится народ эльфов.
– Сегодня – дуб, завтра – пень, – философски заметил эльбст. – Кому из нас дано предугадать свое будущее? Даже я могу предугадывать только чужое.
– Какой совет тебе нужен от меня, повелитель Роланд? – не став развивать опасную тему, сменила ее Катриона.
– Как поступить с маяком Эйлин Мор. Что же тут непонятного?
– Это слишком большая ответственность и честь, повелитель Роланд, решать судьбу своего народа. Не мог бы ты возложить их не на мои хрупкие плечи?
– Я сам решаю, что и на чьи плечи возлагать, – сухо ответил эльбст. – Не злоупотребляй моим терпением, эльфийка.
– Тогда вот мой совет – оставь все, как есть. Сейчас, что бы Совет тринадцати ни предпринял, это болезненно отразится если не на одной, то на другой противоборствующей стороне. И может иметь самые непредсказуемые последствия. И не только для эльфов, а для всех духов земли.
– Это я и сам знаю, – разочарованно заметил эльбст. – Но что предприняла бы ты лично, Катриона, если бы оказалась на моем месте?
– Молилась бы, как это принято у людей, когда они чувствуют свое бессилие, – ответила Катриона.
Эльбст хмуро посмотрел на нее.
– Так ты отказываешься и от второго моего дара?
– Я по-прежнему больше ценю твое духовное расположение, повелитель Роналд, чем материальные дары, – ответила Катриона, подтверждая свою покорность наклоном головы. Но в ее взгляде не было страха. – Надеюсь, ты простишь меня за это.
– Может быть, – ответил тот. – А может быть, и нет. Я еще не решил. О своем решении я извещу тебя позже.
Небрежным жестом он дал понять, что аудиенция закончена. Катриона встала и поклонилась, чувствуя свое бессилие что-либо изменить.
– Да, я слышал о твоем горе, – небрежным тоном заметил эльбст, но глаза его смотрели пытливо. – Прими мои соболезнования.
– Благодарю тебя, повелитель Роналд.
– Это тяжкая утрата для тебя?
– Не знаю, переживу ли я ее, – ответила Катриона. Слезы неожиданно навернулись на ее глаза. Она смахнула их ладонью. – Прошу меня простить. Мы, эльфы, очень впечатлительный и эмоциональный народ. Маяк Эйлин Мор тому наглядный пример. К тому же все произошло так неожиданно и загадочно…
– А если я разгадаю твою загадку, ты переменишь свое решение?
Эльбст явно играл с Катрионой, как сытая кошка с попавшей ей в лапы мышкой, которую она пока не хотела съедать. Девушка понимала это. Но была готова на все, чтобы получить ответ на мучивший ее вопрос.
– Да, повелитель Роналд, – не раздумывая, ответила она. – Я умею быть благодарной.
– Я запомню это, – милостиво улыбнулся эльбст. – А теперь иди.
Катриона разочарованно опустила голову. Но не проронила ни слова, чувствуя, что может разрыдаться или забиться в истерике, если заговорит. Она пошла к выходу. Но у порога эльбст опять остановил ее.
– Постой, Катриона! И все-таки я подарю тебе кое-что на память о нашем разговоре. Уверен, ты не откажешься это принять
Она вопрошающе смотрела на эльбста.
– У меня есть предчувствие, что на острове Эйлин Мор должно случиться что-то ужасное для людей, – сказал эльбст равнодушно. – И очень скоро. Может быть, даже завтра.
– Для людей?
– Или с одним из людей, точно не знаю. Предчувствия, как и видения, имеют очень смутные очертания.
– Но на острове всего один человек. Новый главный смотритель маяка.
– Неужели? – деланно удивился эльбст. – Тогда я ему не завидую.
Всем своим видом эльбст давал понять, что не проронит больше ни слова. И Катрионе пришлось уйти.
Как только девушка вышла, в комнату тенью проскользнул Грайогэйр. Он вопросительно смотрел на эльбста, ожидая приказаний.
– То, что мы о ней знаем, и что она хотела бы сохранить в секрете от всего мира – это лучшая гарантия ее верности в будущем, не так ли, Грайогэйр? – произнес эльбст.
– Истинно, повелитель Роналд, – ответил тот, понимая, что от него ждут ответа, подтверждающего мысли эльбста.
– Avis rаrа, – сказал эльбст, не глядя на него. – Эта эльфийка – поистине редкая птица, настоящее сокровище, ты не находишь?
И Грайогэйр кивнул в знак согласия.
– Fugit irrevocabile tempus, – с неожиданной тоской произнес едва слышно Роналд. – Бежит невозвратное время…
Но, сказав это, он тут же бросил на Грайогэйра быстрый подозрительный взгляд, в котором сквозила угроза. Никто не должен был и не смел знать истинных мыслей главы Совета ХIII.
Но тот сделал вид, что не услышал эльбста. Девизом Грайогэйра было «Fide, sed cui fidas, vide», что значило – будь осторожным. И он всегда был настороже.
Глава 19
Борис проспал весь день. Когда он проснулся, красное солнце уже нависло над горизонтом, окрасив его в багряный цвет. В открытое окно проникал свежий прохладный бриз, наполняя комнату запахами моря. Было непривычно не слышать рокота машин. Только равномерный гул, как будто невидимый музыкант по непонятной прихоти нажимал лишь одну басовую клавишу на органе. Борис потянулся всем своим длинным телом, разминая затекшие от долгого лежания мышцы. Кровать была узкой и жесткой, предназначенной не сибаритам, а для людей, закаленных походной жизнью. Одеяло, которым Борис укрывался, было тонким, словно ломтик сыра на бутерброде в дешевой закусочной. Однако все это не помешало ему хорошо выспаться. Он чувствовал себя свежим и бодрым. Вчерашний день безвозвратно ушел в прошлое, оставив по себе только воспоминания, и не только неприятные. Борис не забыл девушку, поющую ангельским голосом на непонятном ему языке. Потянулся за джинсами, сброшенными небрежно на стул возле кровати. Достал из заднего кармана медальон, открыл его. Долго задумчиво смотрел на изображение. Он был уверен, что это та самая Катриона, которая звонила ему в ночь на Ивана Купалу и поразила его воображение своими сверхъестественными способностями. Но тогда он еще не знал, как чудесно она поет. Несомненно, это была необыкновенная девушка.
Придя к такому выводу, Борис закрыл медальон. Опустил ноги с кровати, машинально отметив, что первой пола коснулась левая, а это, по народным приметам, сулило плохой день. Бабушка Алевтина была суеверна, и воспитала внука в твердом убеждении, что если случайно просыпать соль, то ссоры не избежать, перебежавшая дорогу черная кошка сулит несчастье, а залетевшая в дом птица может принести такие беды, что ночь после этого лучше провести в другом месте, и как можно дальше.
– Придет наша смертушка – а никого нет дома, – говорила бабушка, лукаво подмигивая внуку, словно вступая с ним в заговор против самой смерти. – Она и уйдет, несолоно хлебавши. А мы с тобой живехоньки останемся.
И маленький Боря радовался вместе с ней, звонко смеясь.
– В птицах живут души умерших людей, – таинственным шепотом продолжала бабушка Алевтина, часто и торопливо осеняя себя крестным знамением сложенными в щепоть морщинистыми пальцами. – Вот они-то, мертвые душеньки, и приносят заранее дурную весть живому еще человеку. Может быть, предупредить хотят, замаливая свои земные грехи…
Но детство и бабушка Алевтина были уже в таком далеком прошлом, что Борис сразу же забыл о плохой примете. Он подошел к окну. Полоска каменистой суши, на которой стоял маяк, была крошечной. Вокруг нее, до самого горизонта, простиралось море в белых барашках волн, украшавших его, как сережки ольху в пору цветения. Борис подумал, что достаточно одной большой волны, чтобы с острова были смыты все постройки и даже сама башня маяка, и остров снова приобрел прежний вид огромной каменной глыбы, поросшей бурой травой. И тогда ничто бы не портило величественную картину первозданной природы. Борис хорошо помнил, как некоторое время тому назад, в 2004 году, мир потрясло известие о цунами, которое прокатилось по Индонезии, Шри-Ланке, Индии, Таиланду и десятку других стран, омываемых Индийским океаном, и унесло жизни почти четверти миллионов людей. Смертоносная волна достигала тогда тридцати метров в высоту. Для острова Эйлин Мор было бы достаточно и пятиметровой волны-убийцы. Никому не удалось бы спастись. Подумав об этом, Борис машинально суеверно перекрестился и трижды плюнул через левое плечо. Выучка бабушки Алевтины давала о себе знать.
От созерцания моря он перешел к обозрению островных построек, которые мог видеть из окна. И пришел к выводу, что башня маяка, возвышающаяся над островом, словно уродливый гигантский гриб, была здесь явно не к месту, чужеродной, как бородавка на красивом лице. Тот, кто принимал решение о строительстве маяка на Эйлин Мор, судил, по всей вероятности, только по географическому положению острова, а сам остров видел лишь на карте. Иначе никогда не допустил бы такой грубой ошибки.
Борис любил маяки. Но он был против того, чтобы бездумно насаждать их по всей планете. Скотти была права, когда сказала, что есть места, откуда маяки необходимо убрать. Она считает, что маяки прокляты. Нет, это не так, мысленно возразил ей сейчас Борис. Дело не в маяках. Прокляты те места, где эти маяки были построены. А все остальное – простое совпадение. В конце концов, смотрители маяка пропадали не только на острове Эйлин Мор. В августе 1969 года так же бесследно исчезли два смотрителя маяка, построенного на острове Грейт-Айзек-Кей.
В тот день над Багамским архипелагом проходил ураган, непонятно почему названный милым женским именем Анна. Вероятнее всего, он и стал истинной причиной таинственного происшествия, а вовсе не леди Грей, как считают местные жители. Они бережно хранят предание о том, что в конце ХIХ столетия неподалеку от острова произошло кораблекрушение. Почти все пасажиры погибли, спасся только один младенец. С тех пор, утверждают жители Грейт-Айзек-Кея, утонувшая мать ребенка каждое полнолуние выходит на остров из морских глубин, страдая от горя и разлуки с выжившим чадом, стонет и зовет его к себе, в морскую пучину. Но Борис был уверен, что это красивая легенда, и не более того. Не говоря уже о том, что маяк не имеет ко всему этому ни малейшего отношения. Тем не менее, люди забросили его, даже сняли все лестницы, чтобы никто не мог подняться по ним наверх.
А были еще слухи, связанные с маяком на мысе Эйр в Уэльсе. Если им верить, то вокруг покинутого людьми более ста лет назад строения бродит дух человека, умершего от несчастной любви. И горе тому, кого он встретит в час, когда его душа рассталась с телом…
И таких историй Борис знал множество. Но ни одна из них не имела отношения непосредственно к маяку. Он не сомневался в этом. Жаль, что этой ночью он был настолько уставшим, что не смог ничего возразить Скотти.
«Ничего, у нас со Скотти еще будет время на разговоры», – подумал он, мысленно перебирая аргументы, с помощью которых собирался переубедить старушку.
Черная тень огромной птицы промелькнула в небе над маяком. Борис вздрогнул и выглянул из окна. Но ничего не увидел. Он подумал, что ему показалось. Слишком много он размышляет над всяческими суевериями, вот и начинает мерещиться самому всякая чертовщина. Пора одеваться, спускаться вниз и приступать к своим новым обязанностям главного смотрителя маяка Эйлин Мор. А для начала познакомиться с теми, с кем ему предстоит работать. С Аластером и его женой Скотти он уже встретился, милые старички, хотя и со странностями. Остается Крег. Вчера он так и не дождался, пока тот проснется и спустится вниз. Ничего, наверстает упущенное сегодня.
И Борис, насвистывая, умылся, поплескав на себя водой из допотопного медного умывальника, стоявшего в углу, натянул, за неимением других, запачканные после вчерашних приключений джинсы, пригладил встрепанные волосы ладонью и вышел из комнаты. У него не было ни документов, ни денег, ни одежды кроме той, что на нем – все это кануло в морской пучине, когда его лодку раздавило неизвестное судно, но зато он сохранил жизнь, бодрость духа и веру в будущее. А это было намного больше того, что он потерял.
Он вышел в полутемный коридор. В конце его была открытая дверь, в помещении горела свеча, отбрасывая на стены причудливые тени. Голосов не было слышно, но Борис все-таки заглянул и увидел, что за столом сидят Аластер, Скотти и неизвестный ему мужчина средних лет. По всей видимости, это был техник Крег, наконец-то спустившийся из своей комнаты, которая, как уже знал Борис, находилась где-то на самом верху башни. Они играли в лото. Перед каждым игроком лежали по четыре карточки с цифрами, которые они закрывали крупными жемчужинами. Мешочек с выточенными из дерева пузатыми бочонками был в руках у Скотти. Она доставала из него горстями бочонки и ставила их на карту или небрежно опускала на стол. Аластер и Крег закрывали цифры жемчужинами – один черными, другой белыми. Перед Скотти была кучка из розового, самого дорогого по стоимости, жемчуга. Аластер радовался, как ребенок, когда ему удавалось закрыть цифру. Крег играл, сохраняя на лице невозмутимость сфинкса.
Борис, войдя, радостно произнес:
– Добрый всем вечер!
И только услышав свой голос, прозвучавший, словно иерихонская труба, он сообразил, что игра велась в полнейшей тишине. Даже Скотти не открывала рта. Но предела способности удивляться Борис достиг уже давно. Да и Скотти тут же громко объявила, достав из мешка очередную горсть бочонков:
– Барабанные палочки!
Аластер радостно завопил:
– Квартира! Ссыпай все обратно, Скотти! Кричи по одному!
Крег привстал и слегка поклонился.
– Техник Крег, – церемонно представился он. – К вашим услугам.
Борис протянул ему руку. Рукопожатие у Крега было слабое, а ладонь мягкая, как у женщины. Да он и сам был невелик, едва доставая макушкой до подбородка Бориса, хотя и возвышался над Аластером и Скотти на целую голову.
– Присаживайтесь к нам, – предложила Скотти. – Вчетвером играть веселее.
– Я бы с удовольствием. Но, я вижу, игра идет по крупному. А у меня, как говорят, в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи.
– И это вы называете игрой по крупному? – удивился Аластер. – Да, как измельчал народ! Помню, когда мы играли по вечерам на Фаросском маяке – так тогда золото действительно текло рекой. Птолемей, царь Египта, расплатился с Состратом золотыми слитками…
– Аластер, молодому человеку это не интересно, – перебила его Скотти. – Как и наше с тобой старческое развлечение. Я вижу это по его глазам.
Она незаметно подмигнула Борису, давая понять, что не надо воспринимать всерьез то, что говорил ее муж.
– Добро пожаловать в страну эльфов, молодой человек! – сказала Скотти весело, как будто в шутку. – В страну вечной юности, весны, беззаботности и беспамятства.
Но глаза ее смотрели серьезно, они были испытывающими и одновременно предостерегающими.
Однако Борис не заметил этого. Он все еще слышал только то, что говорили, и видел только то, что бросалось в глаза.
– А в этой стране кормят проголодавшихся людей? – спросил он в тон Скотти, подыгрывая ей.
– И даже очень обильно. Но помните, что отведав пищи эльфов, человек забывает о своей родине, о своем доме и о своей цели в жизни.
– Я так голоден, что согласен на любые условия, – рассмеялся Борис. – Только накормите меня поскорее! Кажется, целую вечность во рту не было маковой росинки. Слона бы съел. Даже не разрезая на маленькие кусочки.
Старушка пожала плечами с таким видом, как будто она сделала все, что было в ее силах, и умывает руки.
– Будете хаггис? – спросила она. – Мой Аластер его обожает.
– Боюсь показаться невеждой…, – замялся Борис. Упоминание об Аластере несколько смутило его. У этого странного старичка могли быть также слишком оригинальные кулинарные пристрастия. – Но что это?
– О, это превосходное по вкусу и сытности блюдо! Готовится из бараньих, овечьих или свиных потрохов, порубленных с луком, толокном, салом и приправами и сваренных в бараньем желудке. Подают его с гарниром «нипс и таттис» – это пюре из брюквы и картофеля.
– Очень аппетитно, – нерешительно сказал Борис. – Во всяком случае, на слух.
– Но если не хотите мясных потрохов, могу приготовить хаггис по вегетарианскому рецепту, – сказала Скотти, заметив его сомнения.
– Ни в коем случае! – вмешался в разговор Аластер. – Настоящий хаггис может быть только мясным. А лучше всего не из барана, овцы или, того хуже, свиньи. Нет, только из дикого хаггиса! А иначе зачем так называли бы это блюдо, я вас спрашиваю?!
– Дикого хаггиса? – Борис все больше впадал в уныние. – Никогда не слышал о таком звере.
– О, молодой человек! – с укоризной покачал головой Аластер. – Не слыхали о древнейшем шотландском звере? Это непростительно! Да ведь тогда вы даже не знаете о том, что левая и правая нога дикого хаггиса разной длины?
– Впервые слышу, – обреченно признался Борис. – И откуда такой изъян?
– Напротив, это его преимущество в борьбе за выживание в среде подобных ему диких животных. Эта особенность позволяет дикому хаггису быстро бегать вокруг крутых гор и холмов, которые являются его естественной средой обитания. Правда, бегать он может только в одном направлении, как вы понимаете. Впрочем, существуют две разновидности дикого хаггиса. Одна – с более длинной левой ногой, а другая – с более длинной правой. Первые передвигаются по часовой стрелке, а вторые – против часовой. Представляете, как это неудобно?
– С трудом, – вздохнул Борис. Аппетит его значительно уменьшился, превратившись из тигра в крошечного котенка. Но все же тот продолжал сидеть в его желудке и, тихонько мяукая, напоминать о себе. Поэтому он спросил: – А в чем неудобство?
– Да в том, молодой человек, что эти две разновидности хаггисов могут мирно сосуществовать в дикой природе, но не могут скрещиваться. Ведь для того, чтобы самец одного вида мог спариться с самкой другого вида, он должен повернуться мордой в том же направлении, что и она. Но тогда он потеряет равновесие, прежде чем сможет приступить к…
– Аластер! – прервала мужа Скотти. – Не забывай, что твой собеседник еще очень юн. И некоторые подробности из жизни диких хаггисов ему рано знать.
Маленький старичок хитро подмигнул Борису, но противоречить жене не стал. И уже не так воодушевленно закончил:
– В общем, в результате этой анатомической диспропорции разница в длине ног представителей разных видов внутри популяции хаггисов усугубляется с каждым веком. Помимо прочего, это не позволяет им активно размножаться. И они постепенно вымирают. Боюсь, молодой человек, что очень скоро, не пройдет и тысячи лет, дикие хаггисы превратятся в недоступный многим деликатес. Еда бедняков, как ее называли раньше, станет пищей исключительно миллионеров. Пользуйтесь случаем, пока не поздно! Моя Скотти изумительно готовит дикого хаггиса. И она с удовольствием его для вас приготовит.
– Я очень благодарен и вам, и особенно Скотти за это предложение, – уныло ответил Борис. – Но мне совестно доставлять вам столько хлопот. Может быть, что-нибудь попроще? Бутерброд с колбасой мне бы подошел.
– Нет ничего проще, чем открыть банку консервированного хаггиса из баранины, – улыбнулась Скотти. Пока ее муж рассказывал, она успела куда-то сходить и вернуться. В руках у нее был термос и большая консервная банка, которую она с легкостью вскрыла кухонным ножом, а содержимое банки опрокинула в глубокую миску. Из термоса плеснула какой-то жидкости в оловянную кружку. Кружку и миску поставила на стол перед Борисом, протянула ему ложку. – Приятного аппетита! Так, кажется, говорят у людей? То есть, я хотела сказать, в России.
Борис с опаской посмотрел в миску. На вид потроха не вызывали у него энтузиазма, как и рассказ Аластера. Но запах, который шел из миски, был неожиданно приятным. Котенок в его желудке в одно мгновение превратился в саблезубого тигра. Борис взял ложку и, не раздумывая, чтобы не передумать, начал есть. Оказалось очень даже вкусно. Возможно, потому что он был слишком голодным. Но когда миска опустела, он даже облизал ложку
– Вы правы, Аластер, – сказал он. – Дикий хаггис – это еда для настоящих мужчин. И он не должен быть вегетарианским.
– Еще баночку? – заботливо спросила Скотти.
– Сыт по горло, – отказался Борис. Хаггис был, ко всему, еще и очень питательным. И вызвал сильную жажду. Борис осторожно отхлебнул из кружки, не зная, что его ждет. Это оказался чай, заваренный на какой-то траве. Он выпил кружку до дна и, сытый и удовлетворенный, откинулся на спинку стула. – Это был настоящий лукуллов пир!
– Мельчают люди, – снисходительно улыбнулся Аластер. – Когда я был в вашем возрасте, молодой человек, я мог съесть дикого хаггиса на ужин целиком. Мне бы не хватило одной крошечной баночки, чтобы насытиться. И то правда, что только римские патриции в те давние времена могли сравниться со мной в количестве съеденного и выпитого. Но, справедливости ради должен заметить, что они поступали нечестно. Посреди пира они вдруг изрыгали из себя все ранее съеденное, и вновь, снова на пустой желудок…
