Вадим Иванович Кучеренко
Человэльф
Глава 38
Катриона спешила. Она должна была вернуться на остров Эйлин Мор до заката. От этого зависела жизнь Бориса. У нее не было с собой письменного приказа для сержанта Дерека, но появилась идея, которую она собиралась осуществить. Катриона и сама понимала, что ее идея почти безумная и даже преступная, но другой у нее не было. А, следовательно, казалось ей, это было лучше, чем ничего. Возможно, будь у нее время на обдумывание, она бы пришла к выводу, что не права. Но времени на это у Катрионы не было.
Автомобиль, самолет, вертолет, лодка – она меняла средства передвижения с головокружительной быстротой, едва успевая расплачиваться за билеты. И она успела. Когда Катриона высадилась из лодки, которую она арендовала на Льюисе, на причал острова Эйлин Мор, до заката оставалось около часа. Ей повезло, что был июль, с его самыми короткими ночами в году. Будь это зимой, солнце уже давно зашло бы, и Бориса казнили.
Этот час был нужен Катрионе, чтобы привести в исполнение свой план. Иначе пришлось бы просить сержанта Дерека об отсрочке, и кто знает, что он потребовал бы от нее за это, если бы вообще стал разговаривать.
Сержант Дерек, коротая время, занимался строевой подготовкой со своим отрядом, выведя его за каменную ограду маяка. Он скучал, и с удовольствием предвкушал скорое развлечение – казнь человека. Гарроту из подручных средств он соорудил еще в полдень, и ему не терпелось ее опробовать в деле. Команды сержанта далеко разносились вокруг, перекрывая тревожные крики буревестников, летающих над морем.
Катриона, издали увидев марширующих и выполняющих упражнения с карабинами моряков, обошла холм с другой стороны и незаметно пробралась на маяк. Когда она вошла, Аластер, по своему обыкновению, стоял у мольберта с кистью в руке, Скотти у окна ткала пряжу. Тишину нарушали только тяжелые размеренные шаги часового, поставленного сержантом Дереком у дверей комнаты, в которой были заперты смотрители маяка, человек и домовой.
Увидев Катриону, старички обрадовались. Они были очень напуганы всем происходящим. Нежданное появление Катрионы зародило в них надежду. Девушка не стала их сразу разочаровывать.
– Все хорошо, и это надо отметить, – сказала она, улыбаясь, как только домовые выпустили ее из своих объятий. – Аластер, ты еще не разучился готовить свой чудесный bajan rum punch?
– Никогда, пока я существую на этой земле, – торжественно заявил маленький домовой. Он подошел к шкафчику на стене и достал наполовину пустую бутылку с ромом. – В одно мгновение!
– Этого рома будет недостаточно, – остановила его Катриона. – Я хочу устроить прощальный ужин для сержанта Дерека и всей его команды. А эти ребята, сдается мне, привыкли пить много. Скотти, пожертвуешь из своих запасов на благое дело?
– И ты называешь благим делом напоить эту ненасытную ораву пожирателей полевых мышей, да еще таким благородным напитком, как барбадосский ромовый пунш? – возмущенно произнес обычно лояльный ко всем живым существам Аластер. – Девочка моя, я тебя не понимаю!
– Зато я, мне кажется, понимаю, – прозвучал спокойный голос Скотти. – А потому на этот раз я приготовлю пунш сама. Только не любимый bajan rum punch Аластера, а свой caribbean rum punch. Катриона, ты не возражаешь против карибского ромового пунша?
– Нет, лишь бы ты не забыла добавить в него вот это, – сказала Катриона и достала пакетик, наполненный темной сухой травой. – Эта приправа придаст пуншу дополнительный пикантный вкус. Ты не возражаешь, Скотти?
Они обменялись понимающими взглядами.
– Нет, Катриона, – ответила Скотти. И обратилась к мужу. – Аластер, будь добр, сходи в кладовую и принеси десять бутылок рома.
– Но это все наши запасы, Скотти! – возмутился старичок. – А что будем пить мы сами теми долгими зимними вечерами, которые скоро наступят?
– Мы пополним наши запасы, – заверила его Скотти.
– Я пришлю вам пятьдесят бутылок, – пообещала Катриона. – Не далее, чем через два-три дня.
Только услышав это, Аластер перестал ворчать, положил кисть на мольберт и вышел из комнаты. Но вид у него оставался крайне недовольным. Катриона улыбнулась маленькой старушке, которая без суеты двигалась по комнате, делая приготовления к пуншу.
– Что это? – спросила Скотти, рассматривая на свет пакетик с травой, который ей передала девушка.
– Дурман-трава, – ответила Катриона. – Если более точно, то datura metel. Они выпьют пунш и заснут. Сном, похожим на смерть.
– Они проснутся?
– Да, если растворить половину покетика. Но дня через два-три, не раньше. И у них будет очень сильно болеть голова, поэтому они будут очень раздражительны. Тебя это не пугает, Скотти?
– Меня пугает то, что они собираются сделать с Крегом, – тихо сказала Скотти. – Сержант Дерек сказал, что его тоже казнят. Как сообщника человека. Но это не правда! Мой мальчик никогда…
Скотти не договорила. Слезы крупными каплями покатились из ее глаз.
– Я так и думала, Скотти, – мягко произнесла Катриона. – Твой мальчик. Крег ваш с Аластером сын?
– Крег только мой сын, – опустив голову, сказала Скотти. – Это было еще до Аластера. Он ничего не знает об этом. Да ему и не надо ничего знать.
Она с мольбой посмотрела на Катриону. Девушка понимающе кивнула, давая понять, что это останется их тайной.
– Ты же знаешь, Катриона, что мы, духи, почти бесплодны, – Скотти, казалось, разговаривает сама с собой. – Дети рождаются у нас крайне редко. Сколько мы ни пытались с Аластером, но ничего не вышло. Поэтому я никогда не жалела, что у меня появился Крег. Пусть он и незаконнорожденный, пусть все считают, что это мой позор, но я готова стерпеть и большее ради него.
– А сам Крег знает?
– Да. И он тоже стыдится этого. И не может меня простить. Поэтому он такой иногда. Но это ничего. Я понимаю его. Мне это все равно, лишь бы у него все было хорошо. Мой мальчик так настрадался! И вот сейчас его собираются казнить… Это несправедливо! Катриона, ты спасаешь человека, я знаю. Но ты спасешь и моего мальчика, да?
Скотти умоляюще смотрела на эльфийку. А та не знала, что ответить.
– Почему ты молчишь, Катриона? – спросила с тревогой Скотти.
– Потому что я не знаю, что будет после того, как мы освободим Бориса и Крега, – призналась Катриона. – Я солгала. Я вернулась с недобрыми вестями. Их обоих уже заранее осудили, а завтра Совет тринадцати вынесет свой приговор. Но это будет всего лишь формальность. Сержант Дерек, даже не дожидаясь официального приговора, приведет его в исполнение сегодня ночью.
– А потом я казню сержанта Дерека, – глухо произнесла Скотти. – Даже ценой собственной жизни. Зачем она мне без моего мальчика?
Скотти уже не плакала, глаза ее высохли, и в них зажглись два крохотных, но ярких огонька ненависти. Катриона впервые видела ее такой. Она подошла и обняла маленькую старушку.
– Мы спасем их, – пообещала она. – Но потом каждый сам за себя. Я не смогу взять с собой Крега. Только Бориса.
– И не надо, – радостно заверила ее Скотти. – Мы спрячем его. Сначала на острове, а затем…
– Не говори мне ничего, – попросила Катриона. – И я не скажу тебе, куда мы направимся с Борисом. Это на тот случай, если Совет тринадцати найдет кого-нибудь из нас и допросит с пристрастием. А он будет искать, и очень старательно. Ты должна это знать, Скотти.
– Пусть, – глаза Скотти мрачно блеснули. – Они не найдут моего мальчика.
– А вы с Аластером? Может быть, вам тоже следует бежать?
– Нет, мы никуда не уйдем с маяка. Мы уже сроднились с ним. Возраст у нас не тот, чтобы искать новый дом. Да и Аластер не сможет взять с собой свои картины. А он умрет от горя уже через несколько дней, если его лишить его картин. Иногда мне кажется, что он любит их больше, чем меня!
– Это не правда, Скотти! – улыбнулась Катриона. – И ты это знаешь.
– А как проверить? – философски заметила старушка. – Лучше не рисковать. Поэтому мы останемся на маяке. Даже если его разрушит землетрясение, как Александрийский маяк. Мы будем жить в развалинах. Это все же лучше, чем скитаться по белу свету.
– Для домовых, наверное, да, – сказала Катриона. – А вот и Аластер!
Домовой вошел, открыв дверь спиной. К груди он прижимал с дюжину бутылок рома, покрытых пылью и паутиной. Он продолжать что-то недовольно бормотать себе под нос.
– Поторопись, Скотти, – попросила Катриона. – Солнце скоро зайдет. Сержанта Дерека мучает жажда.
– Он утолит свою жажду, – сказала Скотти и высыпала весь пакетик в чан с кипящей жидкостью. – Я обещаю.
Катриона не видела этого. Она смотрела в окно. Отряд моряков во главе с сержантом входил в брешь каменной ограды.
– Я приглашу их, – сказала она и вышла во двор.
Сержант Дерек, увидев ее, нахмурился. Катриона, напротив, заулыбалась, словно встретила лучшего друга.
– Сержант Дерек, у меня для тебя хорошие новости, – крикнула она, помахав рукой. – Премьер-министр Лахлан высоко оценил твои действия в сложившейся ситуации. Он собирается просить Совет тринадцати о повышении тебя в чине. Считай, что вопрос уже решен. Капитан Дерек, поздравляю тебя!
Гном был сражен наповал этим известием. Он и верил, и не верил своему нежданному счастью. Блаженная улыбка на его лице то появлялась, то исчезала, как будто солнце скрывала грозовая туча, носимая ветром по небу. Но Катриона продолжала наступление, не давая ему опомниться.
– Я приглашаю тебя и всех твоих доблестных воинов отметить это радостное событие, – заявила она. – Пустим заздравную чашу по кругу, как это принято в нашем славном флоте!
Моряки за спиной сержанта трижды радостно прокричали «Ура! Ура! Ура!», а затем крикнули еще раз, намного громче: «Ура славному капитану Дереку!». И исход сражения был предрешен. Гном не смог противостоять натиску Катрионы и сдался. Он даже забыл о взятых под стражу смотрителях, мысль о жестокой казни которых лелеял весь день.
– Но только одну чашу, – стараясь казаться невозмутимым, сказал он. – Мы на службе. И мы не будем пить в доме. Разопьем ее здесь, под открытым небом, как настоящие солдаты.
– Как скажешь, капитан Дерек, – не стала спорить Катриона. – Горячий пунш на свежем воздухе становится только вкуснее.
Она ушла в дом. Моряки составили карабины в козлы и окружили котел с благоухающим напитком, который из дома вынес, кряхтя, Аластер и поставил прямо на землю. Пренебрегая стаканами, они черпали пунш большим ковшом, поданный Скотти, и вливали его в свои глотки, даже не давая остыть кипящей жидкости. Здравицы в честь гнома перемежались солдатскими шутками.
– А по какой команде можно почесаться, капитан Дерек? – вдруг спрашивал кто-то, и все замолкали в ожидании ответа.
– По команде, – ухмыляясь, отвечал гном, и от громогласного хохота испуганно взлетали олуши, присевшие было на крышу башни маяка
Затем вступал сам сержант.
– Вы что думаете: вы все дураки, а я один умный? Вот кто из вас знает, салаги, чем вы отличаетесь от баранов?
– Чем, капитан Дерек? – подыгрывал ему кто-нибудь, заранее давясь от едва сдерживаемого смеха.
– Да ничем! Барану скажешь: «Молчи!», а он все равно разговаривает, так и вы, – радостно отвечал гном. – А я стою здесь попугаем и на вас каpкаю. Водку пьянствуете, девок развратничаете, а у самих в кубрике столько дерьма, что в голове не укладывается.
Сержант Дерек был старым служакой и мог шутить подобным образом часами, получая от этого истинное удовольствие. Сейчас он был поистине счастлив. Обычно он пил, пока было вино, и оставался хотя бы один собутыльник. И все это время сохранял здравый ум. Но, видимо, сваренный домовыми пунш был слишком крепок, потому что с каждым новым глотком голова его становилась все тяжелее, язык уже начинал заплетаться, мысли путались. Взвод также нес потери. Моряки один за другим отходили от котла и падали посреди двора в самых живописных позах. Кто-то еще пытался затянуть песню, но быстро смолкал, сраженный усталостью.
Из дома вышел совершенно трезвый моряк, который охранял комнату с запертыми в ней смотрителями. Он подошел к гному и с обидой сказал:
– А обо мне забыл, сержант? Или я взводу чужой? Спасибо, старуха сказала, чем вы здесь занимаетесь, пока я один за всех службу несу.
– Пей, Алехандро, – приказал ему опьяневший гном, подавая полный ковш. – В твоем возрасте я себе сапогами ноги до задницы уже стер, но никогда ни одним словом не попрекнул своего сержанта.
– Я тебя не попрекаю, сержант, – ответил моряк, осушив ковш. – Но все-таки мне обидно.
– Вот ты обижаешься, Алехандро, а знаешь ли ты главное правило службы? – невнятно пробормотал сержант Дерек. И, зачерпнув со дна котла, протянул моряку еще один ковш с пуншем.
– Много их, этих правил, все разве упомнишь, – ответил тот, жадно приникая к ковшу.
– Много, но ты запомни одно, и всегда будешь на хорошем счету у начальства, – заявил сержант Дерек. – Оно простое: необходимо отдавать честь каждому дереву, начиная с меня.
С этими словами он упал на землю и, как ни пытался, не смог встать. Немного повозившись, он свернулся клубочком, закрыл глаза и заснул сном младенца, блаженно улыбаясь. Вскоре к нему присоединился Алехандро. Он был последним из отряда сержанта Дерека, кто еще оставался на ногах. Двор маяка напоминал поле боя после жестокой битвы. Моряки лежали вповалку, кто-то хрипел или храпел, но большинство оставались неподвижными, и мертвенная бледность уже покрыла их лица.
Из дома вышла Катриона и огляделась. Увиденная картина вызвала улыбку на ее лице. Она взглянула в сторону моря. Солнце уже почти скрылось, виднелся только его крошечный багровый краешек.
– Как мы и договаривались, сержант Дерек, – сказала она. – Я успела до заката.
Глава 39
Катриона в сопровождении Скотти подошла к комнате, где находились Борис и Крег. К двери был прислонен карабин, оставленный самовольно покинувшим пост часовым. За дверью было тихо. Катриона отворила ее и увидела встревоженное лицо Бориса. Крег лежал на кровати с закрытыми глазами.
– Вы свободны, – сказала эльфийка.
На самом деле она хотела произнести не эту банальную выспренную фразу. Она много раз представляла себе, что скажет, когда вновь увидит Бориса. Придумала множество разных нежных слов. Но все они вдруг куда-то улетели из ее головы, будто стая встревоженных птиц. Преступление, которое ей пришлось совершить, чтобы освободить Бориса, охладило ее пыл. Сейчас ее заботило только одно – как можно быстрее скрыться с острова и так далеко, чтобы погоня, которую отправит за ними Совет ХIII, потеряла их след.
Борис изменился за те сутки, которые они не виделись. И не только внешне. Он осунулся, под глазами легли черные тени. Но это было не главное. Стали другими его глаза. Они словно постарели. Как будто они заглянули в тот мир, откуда нет возврата, и ужаснулись тому, что увидели. Борис знал, что этот день будет последним в его недолгой жизни. Сержант Дерек сообщил ему это еще утром с каким-то изощренным удовольствием. Злобный, как все гномы, он считал, что одной гарроты для осужденных недостаточно, и еще до казни они должны успеть настрадаться от мысли от неминуемой смерти. Всего за один день Борис заново пережил всю свою предыдущую жизнь и все те годы, что не успел прожить. И это не могло остаться без последствий. Теперь он был, по меньшей мере, ровесником Катрионы. Часто возраст человека определяется не датой рождения, а пережитыми страданиями. Борис настрадался на сто лет вперед.
Поэтому, увидев Катриону, он не вскрикнул от радости, не бросился ей навстречу, не обнял ее – не сделал ничего из того, что совершил бы еще утром этого дня, явись Катриона так же неожиданно, как сейчас, в его камеру, в которую превратилась комната Крега. Он спокойно встал и дотронулся до плеча домового, который продолжал лежать, как будто не слышал слов Катрионы, только открыл глаза.
– Крег, ты с нами? – спросил Борис.
– Нет, – ответил тот. – Я уже говорил тебе.
– У тебя нет выбора, – сказала Катриона. – Мы со Скотти слишком далеко зашли, чтобы войти в эту комнату.
Скотти, все это время стоявшая за спиной эльфийки, выглянула из-за ее плеча.
– Сынок, – ласково сказала она. – Вставай! Мы должны спешить.
Крег оскалился, как злобный цепной пес.
– Куда, на тот свет? – прорычал он. – Глупая старуха! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не вмешивалась в мою жизнь!
– Я и не вмешивалась, – спокойно заметила Скотти. – И вот что с тобой случилось. Это моя вина. Больше этого не будет. Я буду вмешиваться, хочешь ты этого или нет. Я не хочу тебя потерять.
Скотти подошла к сыну и протянула ему свою маленькую ручку. Крег растерялся. Прошло несколько томительных мгновений. Затем его кулаки разжались, и он взял мать за руку. Она повернулась и пошла из комнаты, не выпуская его руки. Скотти вела сына за собой, как будто он все еще был ребенком, требующим ее заботы и ласки. Они безмолвными тенями скрылись за дверью.
Борис растерянно посмотрел на девушку.
– Что это было? – спросил он.
– Не все ли тебе равно, – ответила Катриона. У нее на глазах блестели слезы. Они как будто увлажнили пустыню, в которую ненадолго превратилась ее душа. И в ней снова зацвели растения, и забил источник любви и нежности. Она тихо спросила: – Ты любишь меня, Борис?
– Да, – ответил он, не задумываясь. Он слишком много думал об этом весь этот день, чтобы сейчас тратить время в поисках ответа.
– Тогда доверься мне, – сказала Катриона. – Ни о чем меня не спрашивай. Иди за мной.
Он кивнул. Она протянула ему свою руку, как Скотти – сыну. И Борис, подобно Крегу, взял ее маленькую теплую ладонь. Они торопливо вышли из комнаты.
– Возьми карабин, – бросила Катриона на пороге. – Он нам может пригодиться.
Борис подхватил карабин за ремень и повесил его на плечо.
– Где твои вещи? – спросила Катриона.
– Утонули в море, – ответил Борис. – Извини, но приданного у меня нет.
– Это хорошо. Багаж ни к чему. Нам придется очень долго и очень далеко бежать, чтобы обременять себя лишними вещами.
Они вышли из дома. Борис увидел лежащих вповалку моряков и сержанта Дерека, в неловкой позе скорчившегося у пустого котла посреди двора. Но ничего не сказал. Они обошли тела. Вышли из ограды. Пошли по тропинке, ведущей к причалу, где по-прежнему стоял катер, на котором в прошлую ночь Борис и Катриона вернулись на остров. Борис привычно взялся за весла. Катриона начала ставить парус.
Немного погодя Борис спросил:
– А Крег?
– Не переживай, о нем есть кому позаботиться, – бросила через плечо Катриона, не прерывая своего занятия.
– Что будет с Аластером и Скотти?
– Это их выбор.
Катриона поймала ветер. Паруса выгнулись дугой. Катер стремительно летел, едва касаясь воды. Эйлин Мор быстро уменьшался в размерах. Темные рваные тучи зависли над ним, словно они хотели досмотреть до конца трагедию, которая разыгралась на острове.
– Куда мы? – спросил Борис.
– Домой, – коротко ответила Катриона. – Ты не против этого?
– Я бы очень хотел привести тебя в свой дом, как это принято у людей, – виновато произнес Борис. – Но я, ко всему прочему, еще и бездомный. Незавидный у тебя будет муж, эльфийка!
Катриона невозмутимо выслушала это признание.
– Есть только одно место на земле, где я могу чувствовать себя как дома, – сказала она. – Это пещера Фингала на острове Стаффа.
Часть 2. Вечность
Глава 1
Алва с нескрываемым презрением смотрела на мужа. В мятой домашней пижаме он выглядел плебеем, который неизвестно каким образом проник в ее шикарные апартаменты, расположенные на самом верхнем, восьмом этаже Plaza Athenee.
Апартаменты были оформлены в стиле арт-деко в соответствии с личными пожеланиями Алвы. Этот эклектичный стиль, представляющий собой синтез модернизма и неоклассицизма, а также испытавший значительное влияние кубизма, конструктивизма и футуризма, полностью отвечал ее вкусам. Комната, в отделке которой щедро сочетались слоновая кость, крокодиловая кожа, алюминий, редкие породы дерева и серебро, поражала богатством цветов и буйством орнаментов. А еще более откровенно бьющим в глаза и потрясающим воображение шиком.
Сама Алва органично вписывалась в этот пейзаж. Место же Лахлана, который, к величайшему для Алвы сожалению, считался ее мужем, было в одном из дешевеньких отелей на правом берегу Сены, построенных для туристов в районах Оперы, Лувра, Больших бульваров, вокзала Сен-Лазар. В отелях с обшарпанными и скудно обставленными тесными комнатушками, нахальной неряшливой прислугой и сомнительной репутацией.
Plaza Athenee расположился на avenu Montaigne, в соседстве с Avenue des Champs-Йlysйes, знаменитыми Елисейскими полями, но, главное, с самыми известными в мире домами моды. Здания с вывесками Sonia Rykiel, Christian Dior, Jimmy Choo, Louis Vuitton и многие другие следовали здесь одно за другим, каждый день гостеприимно распахивая свои двери перед ней, Алвой. Еще одним из преимуществ Plaza Athenee в глазах Алвы был собственный винный погреб, где сомелье часто и лично для нее, Алвы, проводил дегустации лучших и, разумеется, самых дорогих в мире вин.
Правда, за все это великолепие расплачивался Лахлан. Но и он понимал, что не будь этого прискорбного для Алвы обстоятельства, ему никогда бы не попасть в спальню жены, тем более в пижаме и в такую рань – на часах не было еще и одиннадцати. Кроме того, он благоразумно ни разу не упрекнул жену в непомерных для его оклада премьер-министра тратах. Поэтому сейчас Алва была вынуждена выслушивать его, страдая от яркого солнечного света, который, несмотря на плотные гардины на окнах, все-таки умудрялся проникать в комнату через мельчайшие поры ткани.
Алва в расшитом золотыми лилиями полупрозрачном шелковом пеньюаре полулежала на больших мягких подушках в огромной кровати, которая была выполнена в том же любимом ею стиле арт-деко и напоминала царское ложе изголовьем сложной изогнутой формы, щедро украшенным резьбой и позолотой. Она болезненно щурилась от мифического солнца и реального голоса мужа, режущего ее слух. Лахлан говорил много и громко, обильно брызгая слюной, но из всего им сказанного она поняла только несколько фраз – в них говорилось о Совете ХIII и адмирале Сибаторе.
– Адмирал Сибатор хочет выйти из состава Совета тринадцати? – не сумев совладать со своим удивлением, спросила она, когда муж замолчал, к ее великому облегчению.
И была за это наказана, потому что он снова заговорил.
– Алва, ты меня совсем не слушаешь, – сказал Лахлан, едва сдерживая раздражение. – Я уже битый час твержу тебе, что адмирал Сибатор погиб. И, следовательно, место, которое он занимал в Совете тринадцати, становится вакантным. Так почему же мне не занять его?
– Насколько мне помнится, адмирал Сибатор был млит, а ты – эльф, – со свойственным ей здравомыслием, которое обеспечило ей тот образ жизни, который она вела, заметила Алва.
– Если бы все было так просто, я не стал бы говорить с тобой об этом, – возразил Лахоан.
– И это было бы очень мило с твоей стороны, – заявила Алва. – Я так устала! Ты не представляешь, где я была этой ночью, и что мне пришлось пережить, когда этот несносный метродотель…
– Алва! – с отчаянием воскликнул Лахлан. – Но ты должна понять – если я стану членом Совета тринадцати, то ты сможешь продолжать вести привычный тебе образ жизни в Париже. Если же нет, то, боюсь, нам придется вернуться на остров Эйлин Мор, он же – суверенное государство Эльфландия, премьер-министром которого я служу.
– Это еще почему? – возмутилась Алва. – Если тебе так хочется, уезжай на свой остров хоть сегодня, но один. Я останусь в Париже.
– Но я не смогу оплачивать твои счета, и тебе тоже придется уехать, – вкрадчиво сказал Лахлан. – Мои доходы… А, что о них говорить! Мы в долгах, Алва. И нам не расплатиться, если в самом ближайшем будущем ничего не изменится в моем финансовом положении. Я не хотел тебя расстраивать, Алва, прозой жизни, но это так.
– А о чем ты думал раньше? – глаза Алвы окатили мужа гигантской волной презрения. – Когда предлагал мне стать твоей женой?
Говоря это, Алва забыла, что в то время, когда это случилось, Лахлан был всего-навсего скромным чиновником, получающим жалкие гроши по милости эльбста Роналда, а она – еще более бедной шансонеткой, зарабатывающей себе на жизнь полуночным пением в одном из парижских café chantant. И то, что тогда предложил ей Лахлан, казалось Алве сказочным богатством. Но уже давно то, что в ту давнюю пору ему удавалось зарабатывать за год, она тратила за один день своей нынешней роскошной жизни. Лахлан мог бы напомнить ей об этом. Но предпочел промолчать. Ни к чему хорошему это все равно не привело бы.
– Алва, не будем ворошить прошлое, – примирительно сказал он. – Давай думать о будущем. Если мне удастся стать членом Совета тринадцати, ты сможешь тратить вдвое, а то и трое больше, чем сейчас.
Глаза Алвы вспыхнули. Смысл сказанного мгновенно дошел до ее сознания, в отличие от всего того, что Лахлан говорил раньше.
– Так в чем проблема? – спросила она. – Становись! Или тебе надо мое благословение? Считай, что оно получено.
– Мне нужна твоя помощь, – просительно улыбнулся Лахлан.
Алва недовольно скривила губки.
– И чем же я могу тебе помочь?
– Тебе надо всего-навсего поговорить с эльбстом Роналдом на эту тему.
– Всего-навсего поговорить? – насмешливо повторила Алва.
– Поговорить, – утвердительно кивнул Лахлан, не отводя глаз. – И убедить, разумеется. Так, как только ты это умеешь, дорогая!
– Очень дорогая, – сказала Алва. – Ты не забудешь об этом, когда станешь членом Совета тринадцати?
– Я не только не забуду об этом, но это будет смыслом моей жизни, – заявил Лахлан. – Мне власть, тебе – деньги, которые к ней прилагаются. Все по справедливости, дорогая!
Такой расклад понравился Алве. Она даже стала с меньшим презрением смотреть на мужа. Предстоящий разговор с эльбстом Роналдом ее не страшил. Она уже вела с ним подобные разговоры в прошлом. Ничего приятного, но и ничего ужасного. В ее жизни до Лахлана, когда она работала шансонеткой в café chantant, бывало намного хуже, и случалось это гораздо чаще. Алва томно потянулась в постели, словно предвкушая будущую встречу с эльбстом. И поймала на себе понимающий взгляд мужа. Он был, конечно, плебей, но дураком его нельзя было назвать. Алва раздраженно передернула красивыми обнаженными плечиками. Что же, тем хуже для него!
Очаровательная белокожая, рыжеволосая и длинноногая Алва была из тех эмансипированных эльфиек, которые довольно быстро поняли, что редкие празднества на острове Эйлин Мор в дни равноденствия – это далеко не все удовольствия, которые можно получить от жизни. Однако до поры до времени, из-за боязни быть причисленными к отщепенкам, им приходилось скрывать свои мысли и желания. Но когда люди заняли остров, у них появился законный повод отказаться от устаревших, по их мнению, традиций и окунуться с головой в ту праздную жизнь, которую им предоставлял мир людей. Так Алва оказалась в Париже. Она, как все эльфийки, хорошо пела и танцевала. Ее охотно взяли в первое же кабаре, которому она предложила использовать свои таланты в обмен на франки. Но деньги были небольшие, и она перешла в другое кабаре, затем в следующее, а потом уже сбилась со счета в вихре сменяющихся cafе chantant и новых знакомств. Это продолжалось, пока она не встретила Лахлана. И, здраво поразмыслив, она предпочла сменить образ жизни – но только внешне. Ее взгляд на жизнь не претерпел никаких изменений. Да Лахлан этого и не требовал. Его вполне устраивало ее тело, душу он обходил стороной.
– Закажи мне билет на самолет до Берлина, – капризным тоном произнесла Алва, чтобы избавиться от оценивающего взгляда мужа.
– На вечер? – спросил Лахлан.
– Не думаешь ли ты, что я ради твоего удовольствия сейчас же встану и сломя голову понесусь в аэропорт? – возмутилась Алва. – Раньше захода солнца и не надейся на это.
– Ты полетишь из аэропорта Шарля де Голля или из Орли?
– И как я, по-твоему, буду добираться до Берлина из Шенефельда? – раздраженно спросила Алва. Иногда ее презрение к мужу перерастало в ненависть – это случалось, когда он не понимал ее невысказанных желаний. – Разумеется, аэропорт Шарля де Голля, рейс до Тегеля. И не забудь – авиакомпания Air France-KLM. Lufthansa меня не устроит. Немцы слишком педантичны и скупы, на мой вкус.
Это значило, что один из ее последних любовников был по национальности немец, и Алва осталась им недовольна. В Тегель можно было долететь и из Орли, но опять-таки на самолете немецкой авиакомпании, Air Berlin, которая, кроме того, предлагала очень недорогие билеты. Поэтому Лахлан промолчал, чтобы не оскорбить жену уже собственной скупостью.
