Вадим Иванович Кучеренко
Человэльф
Вигман спешил. Еще сегодня ему надо было посетить столицу одной из ближневосточных стран, а затем его ждали неотложные дела в Берне, где на одной из тихих узких улочек в скромном каменном серо-зеленом доме с аркадами размещался неприметный для посторонних глаз банк, о котором знали все ведущие финансисты мира. Гном Вигман любил из окна своего кабинета смотреть на часы на колокольне Цитглоггетурм. Почти тысячу лет украшавшие восточную часть древней колокольни, ровесницу самого города, часы напоминали ему о скоротечности бытия. Он не понимал жителей города, их характер и особый ритм жизни, соответствующие превозносимому ими девизу – «Не торопиться!». Люди заполнили свой крохотный городишко изображениями медведей, начиная с герба и заканчивая курантами Часовой башни, и геранями, стоявшими в горшках почти на каждом подоконнике, и были счастливы, тратя свои дни на прогулки на свежем воздухе в парке Кляйне Шанце. Он не мог себе этого позволить, видя, как быстро бегут стрелки по циферблату часов на колокольне Цитглоггетурм. Каждая минута могла сделать его богаче или беднее, и это зависело от него самого.
Глава 6
Морское путешествие на катере под парусом от острова Эйлин Мор до острова Стаффа было недолгим, но, быть может, Борису это только показалось.
Он знал, что если судить по географической карте, то оба острова располагались почти по соседству, в районе Внутренних Гебридских островов у берегов Шотландии. Но если довериться ощущениям, то их разделяла вечность.
Как только свет маяка Эйлин Мор скрылся в ночном мраке, все плохие воспоминания, связанные с ним, ушли в прошлое. А в будущем Бориса ждали необитаемый остров Стаффа, поющая пещера Фингала и любовь Катрионы. И это казалось чудесным, позволяя забыть недавние неприятности. Борис был молод и верил в свою счастливую звезду, которая, он в этом не сомневался, будет сиять над ним всю его долгую жизнь. А то, что иногда эту звезду застилали грозовые тучи, было не так уж и страшно, если все остальное время небо оставалось чистым и безоблачным. Он хорошо помнил, что говорила его бабушка Алевтина – для того Господь Бог и создал ночь, чтобы ярче сиял день. А затем она добавляла, что грех нужен, чтобы оттенить добродетель. «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься», – заявляла она и лукаво усмехалась, глядя на непонимающее личико внука…
Весь путь Борис любовался морскими пейзажами и Катрионой, причем девушкой он восхищался намного больше. Стройная, гибкая, сильная и одновременно хрупкая, как выточенное из бесценного куска мрамора не имеющее цены произведение искусства, она легко управляла парусом и не забывала дарить улыбки и нежные поцелуи Борису, когда ему удавалось напомнить ей о своем существовании. Он был настроен восторженно, она – настороженно, ожидая погони, шторма, урагана, ливня и прочих бедствий, которые могли бы им угрожать и помешать достичь цели их путешествия. Катриона тоже была влюблена, но она была на целую сотню лет старше Бориса, а потому предусмотрительнее. Порой эта предусмотрительность перерастала в мнительность. Если исключить чувство эльфийки к Борису, то радовало ее только то, что погода была пасмурной, и солнце надежно скрывали мрачные, низко нависшие над морем тучи.
Но ничего плохого не случилось. И когда катер проходил мимо остров Иона, лежавший в самом близком соседстве с островом Стаффа, Катриона позволила себе немного расслабиться. Теперь только она могла по-настоящему насладиться своей неожиданной свободой и своей нежданной любовью. В сущности, до этого Катриона никого еще не любила, изредка и недолго переживая только детские влюбленности. По эльфийским меркам она была очень юной, даже младше Бориса, если сравнивать их возраст сообразно количеству лет, проживаемых эльфами и и людьми.
Катриона устроилась поудобнее на коленях Бориса и в перерывах между поцелуями пыталась успеть рассказать ему о том, что он видел вокруг себя. Но только глазами, не проникая в суть вещей и происходящего.
– Это остров Иона, – говорила она, оторвавшись на миг от его жадных губ. – Здесь погребали древних шотландских королей. Сам король Макбет также обрел на этом острове свое последнее пристанище. Ты должен о нем знать. Великий бард увековечил его в одной из своих трагедий, при этом значительно исказив биографию самого Макбета и исторические факты.
– Как интересно, – восхитился Борис и снова припал к ее губам, словно они были раскрывшимся бутоном, а он – изголодавшейся пчелой.
– А это Uamh-Binn, – уже совсем другим тоном сказала Катриона, и Борис невольно поднял голову, чтобы увидеть, что так поразило девушку. – В переводе с древнего гэльского языка – Пещера мелодий. Я провела в ней все свое детство.
– Ты жила в этой пещере? – удивился Борис.
– Это пещера жила в нашем доме, – странно ответила Катриона, однако не стала ничего объяснять. – Но это для меня она Uamh-Binn, вы же, люди, называете ее пещерой Фингала. А слово «фингал» дословно переводится как «белый странник». Так звали легендарного героя древних кельтов, который, если верить преданиям, проложил между Шотландией и Ирландией Дорогу гигантов. Впрочем, свое название пещера получила не от него, а от увертюры «Фингалова пещера», написанной одним из ваших композиторов, Мендельсоном, после того, как он посетил этот остров. Мелодию ему навеяли те созвучия, которые он услышал внутри пещеры.
– А ты знаешь, что Мендельсон написал еще одну мелодию, намного более популярную у людей? – улыбаясь, спросил Борис. – Кстати, ее будут исполнять на нашей с тобой свадьбе.
– А ты знаешь, – с милой гримаской передразнила его Катриона, уходя от опасной темы, – что в разное время пением пещеры Фингала приезжали насладиться такие знаменитые люди, как Жюль Верн, Вальтер Скотт и даже сама английская королева Виктория? И вот теперь ты войдешь в их сонм.
– В сонм мне рано, – рассмеялся Борис. – Я еще не успел нарадоваться жизни.
– Вот и порадуешься в Пещере мелодий, – Катриона приложила свой палец к его нетерпеливо тянущимся к ней губам. – А Вальтер Скотт, между прочим, писал, что эта пещера не поддается описанию словами, а ее вид превзошел все то, что ему доводилось о ней слышать.
– Бедняга Вальтер Скотт, – лицемерно посочувствовал Борис. – А что бы он сказал, если бы увидел тебя, Катриона? Думаю, он лишился бы не только своего писательского дара, но и дара речи.
– Нахал, – рассмеялась Катриона. – Одно слово – человек! Не Вальтер Скотт, а ты! Да перестань же немедленно!
Но Борис перестал ее целовать только тогда, когда катер подошел к разверстому в базальтовой скале овальному отверстию, которое вело в пещеру Фингала. Оно было слишком узким, чтобы в него мог протиснуться катер. Им необходимо было пристать к острову в некотором отдалении, а затем по узкой тропе, протоптанной множеством ног в камнях, усеивающих берег, пройти пешком внутрь пещеры.
– Остров необитаем, – сказала Катриона, – но его часто посещают туристы. Лодка с ними отходит от острова Малл ежедневно, но пристает к острову Стаффа только в хорошую погоду. На наше счастье, хорошая погода здесь редкость. Так что почти все время мы будем одни.
– От кого мы прячемся, Катриона? – спросил Борис, снова став серьезным.
– От всех, – сказала девушка. – Нам угрожает весь мир.
И Борис должен был довольствоваться этим ответом. Но любовь переполняла его, и он был даже доволен, что никто не будет им мешать. Во всяком случае, какое-то время.
– Всегда любил игру в прятки, – весело заявил Борис.
– Наиграешься досыта, – мрачно пообещала Катриона.
Катер ткнулся носом в берег. Их морское путешествие закончилось.
Остров Стаффа был больше Эйлин Мора, но незначительно – в длину всего один километр и полкилометра в ширину. В пещеру Катриона вошла первой. Она прекрасно ориентировалась в темноте и, кроме того, здесь все было ей знакомо с детства. Каждый камень, каждый поворот, каждый звук. Ее мать, Арлайн превратила их дом в прекрасную копию Пещеры мелодий, почти неотличимую от оригинала, в чем Катриона сейчас могла убедиться.
Морские волны, мерно бьющиеся о шестигранные базальтовые колонны, уходящие в воду на глубину семидесяти метров и возносящиеся под куполообразный свод на двадцать метров, создавали фантастическое ощущение, что где-то играет невидимый гигантский орган. Музыка, которую он рождал, была величественной и прекрасной. Казалось, что небесную музыку воссоздают сами стены, от которых отражались все звуки. Акустика была потрясающей. Это был поистине нерукотворный исполинский собор, построенный самой природой.
Во всяком случае, так казалось Борису. Он крепко держал Катриону за руку, словно опасаясь ее потерять. Пещера была небольшой, протяженностью метров восемьдесят и шириной не более пятнадцати, однако она поражала своей монументальностью. И человек здесь был подобен крошечной звездочке на необъятном небесном своде мироздания. Но Борис не чувствовал своей ничтожности, наоборот, его дух проникся величием природы, и в эту минуту он даже забыл, что сам он смертен.
От этих возвышенных мыслей его оторвала Катриона.
– Тебе нравится здесь? – спросила она, с внутренним трепетом ожидая ответа.
– Это бесподобно, – искренне ответил Борис. – Кто создал это чудо?
– Море, дожди и ветер, – ответила она. – Духи природы.
– Такие же, как ты?
– Архитекторы этой пещеры были гениями, – покачала головой Катриона. – А я простая эльфийка. Во мне нет даже намека на гениальность. К моему великому сожалению.
– И к счастью для меня, – сказал Борис, нежно целуя ее руку, которую так и не выпустил. – Ты и так само совершенство, а будь ты еще и гением, я бы чувствовал себя очень неуютно. А сейчас…
– А сейчас? – спросила его с улыбкой Катриона, не отнимая своей руки от его горячих губ, а второй пригладив растрепанные волосы на его голове.
– А сейчас у меня такое чувство, будто я после долгого путешествия возвратился домой, – сказал он. И взглянул в ее глаза с немым вопросом: поняла ли она его?
– И у меня тоже, – прошептала Катриона. Она приложила ладонь Бориса к своей груди. – Послушай, как бьется мое сердце. Каждый его стук – это слова «я люблю тебя». Слышишь, как часто оно произносит их?
Борис нежно погладил ее грудь. Катриона сама сняла блузку, чтобы ничто не мешало Борису ласкать ее. Они не заметили, как оказались обнаженными. Она приникла к нему всем телом. Он приподнял ее и нежно овладел ею. Она чуть слышно застонала от наслаждения. Он не торопился, чтобы продлить мгновение, когда их настигнет сокрушающая все остальные чувства волна экстаза. И прошла целая вечность, прежде чем она захлестнула их, обоих одновременно. И в мелодию, которую рождала пещера, добавились новые звуки, превратив ее в чудесную симфонию вселенской любви…
Глава 7
Все сорок дней, прошедшие со дня заседания Совета ХIII, Грайогэйр старался не попадаться премьер-министру Лахлану на глаза. Но и эльбст Роналд не допускал его до себя. Грайогэйр метался, как затравленная крыса, между островом Эйлин Мор, Парижем и Берлином. В Берлине он обивал порог резиденции эльбста. На острове держал в постоянном страхе чету престарелых домовых, то пугая их жестокой расправой в том случае, если маяк, который снова начал работать в автоматическом режиме, вдруг погаснет, то расспрашивая о том, куда могли бежать смотрители маяка и Катриона. В Париже почти все свое время он проводил в подземной темнице, расположенной под зданием посольства Эльфландии. Здесь было более десятка камер, но Грайогэйр посещал только одну и подолгу в ней задерживался. Он строго запретил входить в эту камеру кому-либо из надзирателей, а ключ от нее всегда носил с собой, не забыв наложить на дверь заклятие.
Однако, как будто все сговорились, нигде и ни от кого он не получал утешительных вестей. В резиденции главы Совета ХIII ему сначала вежливо, а потом уже и довольно грубо отвечали, что повелитель Роналд чрезвычайно занят, и если он, Грайогэйр, ему понадобится, его вызовут. Перепуганные старички домовые забивались в угол при его появлении, но упорно твердили, что ничего не знают. А из таинственной камеры подземной темницы он выходил мрачнее тучи, видимо, так и не получив желаемого ответа. А время шло. И хуже всего была неопределенность, в которой Грайогэйр сейчас жил. Он не понимал, что происходит, а, главное, что ждать в будущем.
Только однажды некий отдаленный свет истины забрезжил перед ним. Это случилось, когда в одну из своих очередных поездок в Берлин он неожиданно увидел возле резиденции главы Совета ХIII рыжеволосую Алву, жену премьер-министра Лахлана. Она, соблазнительно виляя своими роскошными бедрами, входила в проем ограды, которая предупредительно перед ней распахнулась. И это в то самое время, когда он, Грайогэйр уже давно был вынужден простаивать около серебряного дракона часами, в ожидании, пока ему неохотно ответит чей-то тоненький насмешливый голос, и всегда отказом. Грайогэйр сообразил, что Алва и была тем секретным оружием, на которое рассчитывал Лахлан, надеясь занять вакантное место в Совете ХIII.
Заручившись поддержкой эльбста через свою жену, Лахлан претендовал на это, даже в обход правила, что каждый народ мог иметь в Совете ХIII только одного представителя. Но следовало признать, что правило это было неписанным. В древние времена случалось и такое, что Совет ХIII состоял более чем наполовину из тех же гномов или водяных, в зависимости от того, кто побеждал в беспрерывных войнах, которые вели между собой духи, тогда разобщенные и бессмысленно воинственные. А, следовательно, он, Грайогэйр, совершил непростительную ошибку, когда пошел против Лахлана, вместо того, чтобы принять его предложение. И цена этой ошибки была его, Грайогэйра, карьера, а то и жизнь. Если Лахлан станет членом Совета ХIII, он рано или поздно найдет возможность отомстить своему бывшему подчиненному, который, будучи начальником охраны посольства Эльфландии, отступился от него, а по сути, предал, в трудную минуту.
Но даже не страх сильнее всего терзал, подобно гиене, Грайогэйра в эти дни, а обманутая надежда. Страх был ему привычен, с детства, которое он провел на серебряных рудниках в Мексике. Но надежда зародилась в нем впервые за всю его жизнь. И она была так сладостна, что Грайогэйр даже забыл о своем страхе, благодаря которому только и сумел вырваться из мрака рудника и достичь невиданных прежде для любого из членов их семьи высот, если, конечно, не считать его настоящего отца.
Сколько себя помнил Грайогэйр, он всегда боялся своего отца, работавшего надзирателем на одном из рудников, которые принадлежали Совету ХIII. Тот был злобен, жесток и очень плохо к нему относился, а свою жену и его, Грайогэйра, родную мать часто бил смертным боем. Грайогэйр долго не мог понять, в чем причина, пока однажды не подслушал разговор родителей во время их очередной ссоры. Отец обвинял мать в былой неверности, в результате которой появился на свет Грайогэйр. Так он узнал, что его настоящим отцом был не низкорослый и отвратительный, с постоянно грязной бородой до пояса, гном, а здоровяк-млит, бывший начальником рудника. Мать Грайогэйра полюбила его до беспамятства, потеряв разум и стыд, но млит без сожаления бросил ее, когда его перевели на другой рудник, где-то в Канаде. Она уже была беременна и считала отцом своего будущего ребенка млита, не сумев скрыть это от мужа. Но избавляться от плода супружеской неверности было поздно, слишком опасно для жизни матери. Так на свет появился Грайогэйр, никому не нужный и никем не любимый, кроме матери, которой приходилось это скрывать, чтобы уберечь себя и его от зверских побоев мужа…
Это открытие дорого обошлось жестокому гному. Спустя некоторое время Грайогэйр без сожаления и малейших сомнений проломил ему голову железным топором, который висел на стене в родительской спальне, как память о былых подвигах их предков-гномов. А сам Грайогэйр сбежал почти на другой конец света, в Шотландию, не дожидаясь суда или хотя бы известия, жив тот или мертв. Здесь он переменил много профессий, пока не остановился на ремесле охранника. Видимо, долголетнее общение с надзирателем-гномом не пропало для него даром, и наследственная предрасположенность к этому роду деятельности была ему передана если не по крови, то по духу. Из простых охранников он выбился в начальники маленького охранного агентства, а потом случайно познакомился с Лахланом, произвел на него впечатление своей грубостью, силой и преданным блеском в глазах, и когда тот получил свой высокий пост премьер-министра, то занял место начальника охраны посольства. Это был головокружительный взлет в карьере Грайогэйра. Но ему захотелось большего. Видимо, на этот раз во всем была виновата кровь – кровь, которая досталась ему в наследство от его родного отца. Когда погиб млит Сибатор, он, Грайогэйр, впервые вдруг почувствовал себя млитом и подумал – а почему бы и нет? Как оказалось, на свою беду. Когда-то млит сгубил его мать, а спустя много лет – погубил его, Грайогэйра.
Его подвели самоуверенность и наследственность – вот о чем думал Грайогэйр спустя несколько недель после того, как завершилось памятное заседание Совета ХIII и пришло время очередного, о котором предупреждал эльбст Роналд.
Грайогэйр, чувствуя, что погиб, все-таки не смог не прийти в этот день в резиденцию главы Совета ХIII, в которую ему долгое время не было доступа. Он сопровождал премьер-министра, а тот был необычайно оживлен и весел, и даже не смотрел на начальника охраны посольства с холодным презрением, как это было все последние дни. Судя по всему, новости, которые ему сообщила накануне Алва, вернувшись из очередной поездки в Берлин, были обнадеживающими.
Зато Фергюс был еще более хмур, чем обычно. Все его попытки разыскать бывшего главного смотрителя маяка и Катриону не увенчались успехом.
Дом в отдаленной приморской деревеньке, доставшийся Борису Смирнову в наследство от его давно умершей бабки, стоял пустой, с выбитыми окнами и прохудившейся крышей, внутри гулял ветер и бегали одичавшие мыши. По прежнему месту работы о нем после того, как он уволился, ничего не слышали и не знали, где он может быть. Говорили, что уехал во Владивосток, да там и пропал, как это бывает в мегаполисах, где никто не знает друг друга и ничего друг о друге. Хозяин квартиры, которую Борис недолго арендовал, только развел руками. Таких квартирантов-однодневок у него перебывало много, город-то портовый, люди, не имеющие своего жилья, приезжают и уезжают часто. Фергюс перевернул весь Владивосток верх дном, его подручные облазили все закоулки и притоны, и даже близлежащий остров Русский, с недавнего времени соединенный мостом с городом, но нигде не нашли даже следа Бориса Смирнова. Как бы то ни было, но в родные места после бегства с острова Эйлин Мор он не вернулся.
С Катрионой было не проще. Никто из эльфов ее не видел и не слышал о ней. А дом ее матери, Арлайн, неожиданно оказался пепелищем, и соседи ничего не знали ни о пожаре, ни о судьбе самой Арлайн, а уж тем более о Катрионе. Фергюс даже преодолел свое отвращение и спросил о ней у Алвы, которая считалась ее подругой, но та только пожала плечами, глядя на него своими бессмысленными совиными глазами, в которых читались лишь усталость и скука.
Разумеется, Фергюс понимал, что мир велик, и невозможно за столь короткий срок вывернуть его наизнанку, как собственный карман. Но он понимал также и то, что эльбста Роналда не удовлетворят такие вести. А, главное, он сам был разочарован. Его душа пылала местью, и с каждым днем пламя только разгоралось. Может быть, свою роль в этом играло и таинственное исчезновение Арлайн. Фергюс, после долгих лет забвения неожиданно снова услышавший о ней, опять не знал, где она находится, и это неведение его изводило, как неутихающая зубная боль. Помнится, когда-то ему понадобилось много времени и сил, чтобы забыть Арлайн. К новой попытке он был не готов, и он чувствовал, что у него нет, и уже не будет, ни времени, ни сил на это.
На этот раз в конференц-зале находились не только члены Совета ХIII, но и другие духи, принимавшие участие в предыдущем заседании. Были приглашены премьер-министр Лахлан и начальник охраны посольства Эльфландии Грайогэйр, а также никому не известный безобразный краснокожий карлик кобольд, смотревший на всех настороженно и исподтишка, и сразу же прятавший взгляд, как только на него кто-то обращал внимание. Всем было немного не по себе от его скользких крошечных бегающих глазок.
Эльбст Роналд не стал размазывать кашу по тарелке и сразу перешел к сути дела.
– Миновало сорок дней со дня гибели адмирала Сибатора, – сказал он, сурово глядя на окружающих, словно обвиняя их в чем-то, однако упорно не замечая Фергюса – единственного, к кому эльбст мог обратить свои претензии. – Отомщен ли млит? Пойманы ли те, кто предал его, по чьей вине он погиб? Я не получал таких известий. Что скажет член Совета Фергюс, которому было поручено свершить возмездие?
– Я не нашел предателей, – сказал, опустив голову, Фергюс. – Мне нужно еще время.
– А духу млита Сибатора нужен покой, но он не может его обрести по твоей вине, – завил Роналд. – Я уверен, что будь он на твоем месте, Фергюс, мы услышали бы сегодня другой ответ.
Реакция главы Совета ХIII была предсказуема, однако дело принимало неожиданный оборот. И все это почувствовали. Грозовая туча нависла над головой Фергюса. И вот-вот из нее должна была ударить молния, которая могла испепелить эльфа.
– Что скажете вы, члены Совета? – обратился Роналд к собравшимся духам.
Но все молчали в ожидании, что кто-то другой заговорит первым, не желая обращать гнев эльбста на себя. Да и что они могли сказать? Почти все они уже забыли не только о каком-то неведомом человеке и никому не известной эльфийке, которые сбежали с острова Эйлин Мор, но и о самом млите Сибаторе. Слишком давно это было, и на это событие наслоились другие, более важные для них. Млита никто из духов не любил и не уважал. И они не понимали, из-за чего разъярился эльбст Роналд. Разумеется, все знали о его неприязни к эльфу Фергюсу, причиной которой был все тот же пресловутый маяк на острове Эйлин Мор, черной тенью вставший между ними. Но если это и было истинной причиной, то предлог был выбран явно не удачно. Человек того не стоил, чтобы из-него карать такого эльфа, как Фергюс. А вот это понимали все члены Совета ХIII без исключения, даже простодушная гамадриада Дапн и глуповатая красавица ундина Адалинда.
Без сомнения, понимал это и сам эльбст Роналд. Но он дал слово Алве и, вопреки своему обыкновению, на этот раз собирался его сдержать. За последнее время она сумела околдовать его своими чарами и своей безропотной покорностью его зверским прихотям. И, признавался эльбст сам себе, заслужила награду за все те мучения, которым он ее подвергал. Этой наградой было место члена Совета ХIII для ее ничтожества-мужа эльфа Лахлана. Но чтобы он получил это место, его должен был освободить единственный эльф в Совете – Фергюс.
Все было очень просто, как восход и закат солнца. Если в Совете ХIII появятся два эльфа, то возмутятся другие духи. Каждый из народов заявит о своем праве на двух прдставителей. И он, эльбст Роналд, будет вынужден подчиниться и расширить состав Совета, либо восстать против единого мнения духов природы. А это было бы неразумно, даже ради Алвы. Вернее, ради какой-то там Алвы, одной из многих любовниц, которые у него были и еще будут, чем бы ей ни приходилось платить за его нынешнее расположение.
Итак, судьба Фергюса была решена. Свой единственный шанс он не сумел использовать. Если бы эльф нашел человека и эльфийку, виновных в смерти адмирала Сибатора, то, пожалуй, он, эльбст Роналд, все-таки нашел бы в себе мужество снова нарушить данное Алве обещание – в память о млите, который был ему предан, как никто другой из членов Совета ХIII. Но этого не случилось.
Эльбст Роналд был уже готов произнести свой приговор, но неожиданно подал голос леший Афанасий.
– А этот, как его, главный смотритель маяка, – произнес леший. – Он из чьих стран-народов будет?
– Из России, – ответил Фергюс. – Русский по национальности.
– Тогда его в лесах искать надо, – убежденно сказал леший. – Я русских знаю, тыщу лет с ними бок о бок живу. Они чуть что – в лес бегут. Там и спрятаться надежно можно, и от голода не помрешь.
– Где же его найдешь в твоем-то лесу? – хмыкнул очокочи Бесарион. – Вот если бы в моих горах…
– Или в моих горных озерах, – мечтательно произнесла юда Бильяна. – А он красивый, этот главный смотритель маяка?
– Нет, в лесу проще найти, – возразил пэн-хоу Янлин. – В лесу тебе каждое дерево подскажет, где спрятался человек.
Гамадриада Дапн закивала, соглашаясь с пэн-хоу. А туди Вейж неожиданно возразил:
– Ничего не знаю насчет деревьев, но в городе или деревне нигде не спрячешься от духов домашнего очага.
– Леса, горы, озера, города, селения, – перечислил, загибая пальцы, Фергюс. Посмотрел на сжатый кулак и сказал: – На земле нет столько эльфов, чтобы осмотреть все эти места за столь короткое время.
– А почему только эльфы? – удивился Афанасий. – Мои лешаки охотно помогут. Уж очень они злы на людей. В последнее время те начали вырубать леса подчистую. Скоро одна степь да пустыни по всей земле и останутся.
– А мои очокочи чем хуже? – возмутился Бесарион. – Все горы облазят, только скажи!
Одинокие голоса слились в общий гул. Почти все духи предлагали Фергюсу свою помощь. Молчали только гном Вигман и рарог Мичура. Они смотрели на эльбста. А тот недовольно хмурился и едва сдерживал раздражение. Заметил это, примолкла и ундина Адалинда. Однако остальные были настроены решительно.
– Предлагаю навалиться всем миром, – перекрыв все голоса, закричал леший. Его голое, без бровей и ресниц, лицо сияло от удовольствия. – А если мы и тогда не найдем человека…
– И что тогда? – зловеще произнес эльбст Роналд.
– Тогда я сниму перед людьми шапку и поклонюсь им в пояс, – пообещал Афанасий. – По старинному русскому обычаю. А потом всенародно признаю, что род леших выродился за то время, что я живу на белом свете. И пусть люди делают со мной, что хотят!
Сказав это, он шумно и насмешливо заухал, как филин, давая понять, что сам не верит в подобное. Его поддержали Бесарион и Бильяна, один громовыми раскатами хохота, другая – мелким и частым, как град, смешком.
– Принимаю пари, – вмешался рарог Мичура. – Кто ставит против лешего? Вигман, делаешь ставку?
Гном презрительно фыркнул.
– Баста! – разъяренно зарычал эльбст. – Шутки в сторону!
– Это не шутка, – с вызовом посмотрел на него Афанасий, прекратив ухать. – Фергюс, поставишь на меня?
– Да, – не раздумывая ответил эльф. – Сто к десяти.
– Идет! – закричал Мичура. – Гном?
На этот раз Вигман согласно кивнул. Дело обещало хороший куш.
Мичура продолжал принимать ставки. Неожиданно оказалось, что против лешего поставили только гном Вигман и сам рарог. Когда эльбст Роналд увидел это, его гнев неожиданно угас, а взгляд стал холодным и расчетливым. Он понимал, что те духи, которые предпочли сдалать ставку на лешего, на самом деле ставили против его, эльбста, власти. Он был всесильным диктатором, и они не смели открыто выражать свой протест. Но могли тайно. А тлеющая искра бывает намного опаснее пожара. Это эльбст хорошо понимал. И он вдруг струсил. Он не хотел терять ни толики своей власти из-за похотливой эльфийки и ее ничтожного муженька.
– Хорошо, – неожиданно без злобы, почти мирно, произнес Роналд. – Пари есть пари, и сам глава Совета тринадцати не может его отменить. Еще сорок дней. Если за это время беглецы не будут найдены… Фергюс! Это твой последний шанс.
Фергюс молча склонил голову. Он и сам это знал.
Духи оживленно переговаривались. Неожиданно всегда скучное заседание Совета ХIII приобрело совершенно иной оттенок. А, главное, они вдруг почуяли свою силу. Они тоже поняли, что эльбст им уступил, не решившись противоречить общему мнению. Это было впервые на их памяти. Но кто сказал, что в последний раз? Духи пытались скрыть эту мысль. Но она находила выход в их глазах и лицах, которые было намного труднее заставить замолчать. Только лица и глаза туди Вейжа, пэн-хоу Янлин и тэнгу Тэтсуя, по обыкновению, были непроницаемы.
Но эльбст Роналд раздраженно пыхнул пламенем, и все разом замолчали. Выиграна была только одна битва, но безраздельная власть по-прежнему принадлежала эльбсту. В одно мгновение все встало на свои места.
– В прошлый раз я обещал назвать имя нового члена Совета тринадцати, – прорычал эльбст Роналд. – Требую повиновения моему решению.
Это была законная формулировка, внесенная в устав Совета ХIII много веков назад. Следом должно было прозвучать имя.
– Это кобольд Джеррик, – торжественно произнес эльбст.
Кобольд встал и поклонился, как предписывал устав, сначала главе Совета ХIII, а затем каждому из его членов. И без того красная кожа карлика сейчас пламенела, так он был счастлив и горд. Он казался крошечным факелом, сгорающим в огне собственного тщеславия.
Насколько кобольд Джеррик был ал, настолько же Грайогэйр – черен от прилившей к голове крови, а Лахлан – бледен от того, что кровь отхлынула от его лица. Все вместе они напоминали флаг арабской республики Египет, для полноты картины не хватало лишь золотого орла Саладина. Но если красный цвет сверкал свежими яркими красками, то черный и белый поблекли, как будто флаг сшили из разных кусков материи. Это был жестокий удар и для одного, и для другого. Перед Лахланом снова разверзлась бездна отчаяния, а над Грайогэйром встал во весь свой исполинский рост ужасный призрак Сатанатоса. Своим неожиданным выбором эльбст Роналд выносил приговор одному из них, а, быть может, даже обоим сразу. Они были растеряны, их мысли путались.
Впрочем, растеряны были не они одни. Всех членов Совета ХIII ошеломил выбор эльбста Роналда. Но они покорно, как того требовал устав, склонили перед кобольдом головы в ответ на его поклон. Предписанный традицией ритуал был совершен, и с этой минуты освобожденное млитом место в Совете ХIII было занято представителем народа кобольдов.
Кобольды с древних времен обитали преимущественно в глубоких подземных шахтах Северной Европы и, помимо своей безобразной внешности, славились тем, что приносили людям несчастье и портили руду, которую те добывали тяжким трудом. Люди их ненавидели, а прочие духи презирали за уродство и вздорный нрав.
