Степан Витальевич Кирнос
Во имя порядка: на заре новой эры
– У меня для тебя подарок, – я цепляюсь за пояс и достаю небольшой круглый предмет – бумага с фитилём. Быстро касаюсь им огня от лампы, протягивая его монстру, одновременно отворачиваясь и закрывая глаза.
На этот раз реакция существа оказалась недостаточна… я понимал, что оно не возьмёт бомбу, поэтому подставил её прямо под лицо заражённого, когда фитиль практически догорел. Раздался хлопок.
Мою левую руку объяла боль, когда взорвался пакет с ослепляющим веществом, но я стерпел, сжав зубы. Через писк услышал, как орёт и верещит заражённый, а его ладони приставлены к глазам, и он беспорядочно носится по комнате. Мебель щепками и кусками полетела во все стороны.
Мысленно поблагодарив Гаспара за это изобретение, схватив гвоздь я вонзаю его в ладонь твари, которая закрыла глаз, попадая прямо в вену. Густая и тёмная жидкость алого цвета щедро залила металл вместе с моей одеждой, я только и смог подставить руки и ладони, вместе с платком, чтобы их щедро обагрила кровь существа… использовать бутыль из сумки не успеваю.
Я стоял всего пару секунд, а потом дал дёру, что было сил, прихватив с собой факел. Мои ноги болели от усталости, левая рука возныла, но я несусь, что есть сил и на выходе из пещеры касаюсь ткани с зарядом. Взрывной волной меня отбрасывает вперёд, в траву, где я перевернулся и увидел, как с хрустящим шумом падающих камней, пещера «закрылась», а вместо входа только куча осколков скалы. Боль разлилась по всему телу, выдавливая искры из глаз, руки и ноги еле двигаются, а левая верхняя конечность теперь не только слабая, но и обгоревшая. Но я смог… с свободной улыбкой выдохнул и говорю:
– Неужто это кончилось.
К середине ночи я сумел добраться до Храма солнца на своих двоих по причине того, что у меня закончились свитки. Если раньше хранители и стража Арка смотрели на меня и велисаритов, как на предателей, то теперь я замечаю в их глазах почёт и уважение.
– Мессир, – один из хранителей в Храме в почтительном приложил руку к сердцу, когда увидел меня.
Я, грязный и вонючий, усталый и ломающийся от боли и тяжести доспеха только кивнул ему и продолжил брести по белой плитке Храма. Ища утомленными глазами, я нахожу О’Брайенна, который выходит ко мне на встречу.
– Фриджидиэн, ты нашёл его? Собрал образец? – апотекарий меня осмотрел и чуть ужаснулся. – Что с тобой случилось?
В ответ я безмолвно протягиваю платок и гвоздь на нём, но апотекарий не понимающе смотрит на меня и складывается впечатление, что он молчаливо требует объяснение.
– Это его кровь, – я ложу это в руку апотекария и одновременно срываю сумку со своего пояса и вкладываю в руки О’Брайенна. – А это для… Лишари.
– Хорошо, – тихим голосом произнёс парень. – А как… заражённый?
– Когда закончите… найдёте. Он всё ещё у себя. Пригласит вас на чай.
– Хорошо, – апотекарий только развернулся, чтобы уйти как остановился и заговорил со мной. – И ещё одно. Велисарий тебя искал. Он хочет с тобой встретиться в квартале чужеземцев. Да… тебе Арантеаль разрешил посетить лазарет.
– Хорошо, – моё черномазое лицо расписала натужная улыбка.
– Только помойся и смени одежду. Такого грязного я тебя туда не пущу.
Прикосновение к Небу
Спустя три часа.
Её кожа стала жутко-бурого, землистого цвета, покрывшись целой вереницей бардово-красных «цветков». Пятна, похожие на символ красивого растения стали провозвестником скорой смерти, мучительной гибели, которой она, впрочем, не почувствует. У губ собралась пугающая синева, щёки впали, на ладонь ещё сильнее проступили костяшки… её тело, укрытое сорочкой оно показывает насколько слаба плоть. Мужчина в серой жёлтой свободной мантии откидывает с неё одежду, показывая насколько сильна болезнь и человеческая жестокость. Коварный яд заставил организм чахнуть – на груди проступили зловещим кольцеватым узором рёбра, внизу, на животе где зияет рана, тонкой струёй течёт кровь и собирается корка сверкающего гноя, с чернотой около раны. Моя рука хочет прикоснуться к её похолодевшей ладони, но звучит запрет от смотрящего за лазаретом, и я оттягиваю ладонь.
– Чт-что с ней, О’Брайенн? – держа себя на ногах из последних сил, спрашиваю я.
– Она… умирает, – ответил апотекарий. – Яд, он… поразил слишком много живых тканей. Сутки назад… началась энтропия. Я не знаю, как её остановить. Она поражает организм слишком быстро.
– А м-магия, – осторожно я стал молвить.
– Три мастера школы магии света пытались её исцелить, но… яд, заражение, они упорно сопротивляются. Тот, кто делал отраву, вложил в неё мощное заклятье разложения. По-видимому, это был могущественный маг-энтропист, – О’Брайенн показал на место живота, где меч отправил её в небытие и ткнул прямо в кожу, слезающую чёрными тонким слоем, подобно бумаге. – Видишь, здесь сильнее всего поражение, – палец переметнулся на шею и у паха, где крупным вычурно-синими полосами проступили артерии. – Тут воспаление, и здесь, – апотекарий переместил указательный палец на ладони, приподнял их и меланхолично сказал. – Конечности уже стали остывать сильнее прежнего, сюда приток крови практически не поступает.
– Да, вижу, – ком подкатил к моему горлу, дыхание перехватило настолько сильно, что… я теряю способность говорить; помимо дурноты плоти, адского головокружения, готового меня повалить на пол, меня терзает ещё иная боль, на душе.
Что-то у сердца, берущее исток в мире духа, мысли и чувств, терновым венцом сжимает мне грудь. Опустив голову, я вижу, что до белизны костяшек сжал стенку кровати. Приподняв, моё дыхание опять перехватывает.
– Тебе плохо? Может тебе воды?
– Сделай, что-нибудь, – уже не кричу как раньше, а молитвенно прошу. – Для неё.
– Те образцы, которые ты принёс мне. На их обработку уйдёт время, – О’Брайенн положил мне руку на плечо. – Прости, я бы хотел её спасти, но… возможности.
– А ей сколько осталось? – спрашиваю я, но натыкаюсь на стену молчания, что прорывает мой гнев, – О’Брайенн, не молчи!
– Сорок восемь часов. Плюс минус пять. – Апотекарий смолк, сложил руки на груди и тут же выдал фразу, зацепившую во мне гнев. – Зачем она тебе такая? Нашёл бы себе новую даму.
– О’Брайенн, заткнись, если тебе зубы дороги.
В тёмной серокаменной комнате лазарета пронеслось моё тяжкое воздыхание. Операция «баррикада» нам не подарила утвердительного преимущества – враг сковал наши силы, корабли пришлось разоружить и пушки переместить в Арк, а многотысячные потери восполнять выходцами из Подгорода. Пищи на передовых рубежах не хватает еды, противник перезает пути поставки и грабит караваны. Наше положение – тяжёлое. А теперь ещё и Лишари… что может быть хуже? Гибель страны, растянутая на недели или же смерть человека, который дорог в скором времени?
Я пришёл сюда за надеждой, пришёл для новым лучом света в жизни, но получил ещё одну порцию разочарования. Горького, как водка и едкого, как кислота. Что же это такое!? Почему всё именно так? Почему всё в одно время!? В один момент!? Кто мне поможет!?
От наплыва эмоций, меня пошатнуло. Сделав пару шагов назад, я не заметил, ни пылающего камина, ни слабого лунного света из окна… пол будто ватным стал и ноги в нём проваливаются.
– Фриджидиэн, – протянул руку апотекарий и не дал мне упасть, схватив за шиворот. – Тебе нужен отдых. Иди и проспись. Или напейся. Всё что угодно, но не здесь. И… тебе завтра тебе понадобятся все силы.
– Что это? – протянув слова, словно пьяный я говорю.
– Велисарий, – О’Брайенн вынул из кармана сложенную в четверо бумагу. – Это его приказ. Он знал, что ты можешь появиться у меня, поэтому приказывает тебе принять командование ротой Единой армии и возглавить наступление на….
– Да… да… да пошёл он, – отмахнулся я, не веря сказанному.
Мои ноги понесли меня как можно дальше из апатекариона. Я не могу видеть такую Лишари, не могу больше слышать о приказах Велисария. Важности мира сего потеряли для меня существенность, моя душа внимает только бездонной ледяной пустоте.
Она… умирает. Какая тварь её решила убить? Юслан? Неримский шпион? Просто недоброжелатель или отвергнутый воздыхатель? Почему Аксандер ничего не делает!? Почему он не перевернёт весь Арк верх дном!? Будь проклят он за бездействие! Будь проклят Юслан!
– Будьте все прокляты! – крикнул я на крыльце хроникума, но прохладный ветер быстро меня привел в чувство и осушил солёную влагу на глазах.
Осмотревшись, я не нахожу никакого. Только холодные звёзды над головой бесстрастно взирают над моим горем. Мне ничего не остаётся, как обратиться к единственной возможности, единственному спасению. Собравшись с силами, я тяну обессиленное днями войны тело в сторону, куда тянет обескровленная горем душа.
Минуя массивные ворота, второпях шагая по крутому спуску и проходя через Квартал знати, я привожу себя, туда, где должна коваться сила и доблесть Святого ордена… но вместо неё только память о прежнем могуществе, в виде исполинских толстых и монументальных бастионов. Воинов в Квартале Стражи практически не сыщешь, только молодые юнцы у высоченных казарм под надзором сержантов отрабатывают удары в ночном бою и несут караул. Но мне не это сейчас важно… в моём взгляде пылает огнём надежды лишь невзрачное строение, ютящееся к стене, пеленаемое пышными ветвями берёз и утопающее в приливе изумрудной зелени.
Позади меня маленькими беломраморными и каменными плитами выросло кладбище, по бокам всё укрывает трава. С робостью, и гложимый сомнениями я всё же толкаю дверь, и та со скрипом отворяется. Я сделал, наверное, первый шаг за долгие годы в церковь… только сейчас я захожу уже не в храм Мальфаса, а в Церковь Единого, переименованную и вновь освящённую по благословению Первосвященника37.
Шаг вперёд, и я попал в комнату, где всё залито томным, приглушённым светом. В гранитово-плиточном полу вычищенным до зеркального блеска отражаются точки огня, подобные звёздам. В небольшом зале у стен тепло струится от подсвечников, где натыкано по пять и шесть восковых палочек, поедаемых мерным пламенем. Я иду дальше, и мрак храма окутывает меня, но он не пугает, не страшит, скорее подчёркивает мистичность и таинственность этого места. На стенах, среди недавно нарисованных картин из Предания насыщенно-чёрным сияют фразы из книги книг, органично окутывая большие витражные окна. Осторожно ступая по полу и отбивая стук каблуком сапога, я встал посредине храма и смотрю дальше, где за ступенчатым возвышением, образующим второй ярус, стоит алтарь. Красивый, украшенный резными письменами на посеребрённых тисовых стенках, величественный и внушительный, он символом чаши вселяет покой и уверенность. А за ним, за алтарём, у ворот в скрытую часть храма царственно мостится статуя ангела. Моя самогорызня о Лишари странным образом отошла на второй план, при виде этого существа, я вспомнил необычайный прилив светлого духа, когда бился в храме пирийцев с той Женщиной. Это ведь был ангел, он мне помог.
Здесь всё изменилось, как начал проповедовать Исаил. Старое убранство вынесено напрочь, теперь тут балом правит праздник новой веры, на которую Арантеаль даже не обращает внимания. Я сделал пару шагов к алтарю, и всей грудью, насколько это возможно, вдохнул клубящийся потоками густого дыма аромат ладана и приятно ощутил накрывший меня покой. Тлеющий ладан на двух золотых кадильницах медленно восходит под своды храма.
Ангел смотрел на меня… казалось, что камень ожил и его глаза, столь живые и проникновенные, взирают прямо в душу. Как же мне хочется попросить помочь того, кто помог мне там, в мёртвом капище. Ноги сами ломились, тело тянуло, и я подчинился захлестнувшему порыву души и приклонился. Я рухнул на колени, и голова моя повисла на груди.
– Ты мне помоги мольбой перед Тем, Кто сильнее, Кто глава твой, – залепетал я, по щёкам обожгли две струи слёз. – Попроси Того, Кто твой Царь, чтобы он исцелил её. Попроси о Лишари, прошу тебя. Я же слишком гадок, слишком черен, чтобы просить Его. Ты же снисходил до меня. Помоги мне.
Пока я молитвенно сокрушался из тени вышла фигура, которую я, впрочем, быстро заметил и признал. Я узнаю его, этот тот, кто раньше был главой всей религиозной жизни Эндерала:
– Мессир Первосвященник Мэльсхедек, – я встал и поклонился перед внушительной фигурой мужчины, который ещё не снял церемониальное одеяние – на торс тяжёлой тканью лёг хитон, поверх которого рифлёный панцирь, с прикреплёнными печатями; ноги стягивают высокие сапоги и штаны, а руки покрыты чёрными перчатками, – вы поздно служите здесь.
– Сын мой, время не важно, когда на предстоит службу сослужить великую, – Мэльсхедек тяжело прошагал и встал напротив алтаря, отдав лёгкий поклон. – Я же вижу, что тебе сюда привела нужда.
– Да, я бы хотел встретиться с Исаилом. Он мой друг, и в последнее время проповедует здесь.
– А, Фриджидиэн, – твёрдо предположил Первосвященник, поглаживая прикреплённую книжку на поясе. – Исаил много о вас рассказывал. Говорил, что вы очень мужественный и светлый человек.
– Благодарю, – я сделал шаг назад, оставляя солидную фигуру Мэльсхедека, ощутив, словно я вышел из-под тени скалы.
Фигура Первосвященника столь загадочна, как и мистерии, которые он раньше исполнял. Его мыслью управлялись все храмы Эндерала, его канонами закреплялись моральные нормы жизни, он заседал при грандмастере и общался с ним, направляя его волю на правильные деяния.
– Как удивительно, – я вновь насладился красотами храма. – История первосвященничества настолько сильно связана с Семерыми, что всё это…, – моя рука показала на алтарь, ангела и росписи. – Я словно во сне.
– Служение моего сана длиться очень давно. Ты знаешь официальную версию?
– Когда Первые вассалы приплыли на этот континент, из их среды явился некий Шартру, который настолько сильно уверовал в Семерых, что проник к их учению всем сердцем, всей душой, что глаголом мог обжигать сердца людей. О нём ничего не сообщают книги «Путь» – главного писания Эндеральского культа, но его персоной обильно заполнены свитки историй, окутывающих историю моей родины.
– Да, всё началось с Шартру, который крепко верил в Рождённых светом, что стал их главным священником в Эндерале.
– С самого начала, всё было иначе, – Мэльсхедек снял толстую книгу с пояса и раскрыл недалеко от начала, став глубоким голосом твердить. – Во времена же тёмные, когда народ шёл на народ, не было тех, кто мог бы нести служение истинное среди горсти верных. Народ, шедший из града Осс’Тиан, нуждался в тех, кто стал бы священниками и царями средь них. По молитве пророка, ведущего их, в течении сорока дней Всевышний общался, и дал завет Свой. Законы вечные. Сказал Он, чтобы из рода Э’Лиффия были поставлены священники и первосвященник, которые пасли бы народ верный и творили жертвы пред ликом Его. Ибо Азатарон и священничество его, ставшее таковым по природе, было сокрушено. Настало время священничества рода и крови. И получив откровение у горы Екдер-Арзут, то есть огненного железа, получив законы для народа, они двинулись на север.
– Они ещё что-то кроме завета получили? Я слышал про Алтарь света.
– Да, – бодро ответил иерарх. – Они получили наказ – сделать из освящённого золота, серебра и дерева особый алтарь, где приносили бы и жертву иную… не такую, какую обычно приносят.
– Так что же дальше случилось с персвосвященничеством?
– И перед тем, как пала десница Его на семерых, выбрал Он из среды люда того, на кого возложил великое священничество, чтобы служениями и жертвами он окормлял народ духовной благодатью. И служил он Единому, и воздавал жертву, и было дано ему нарекание – «Первосвященник», за достоинство среди других священников, избранников для службы Господней, – Первосвященник захлопнул книгу. – Рассказы Бытия, глава пятидесятая, стих тринадцатый. Есть ещё подробная история в Истории Бытия, но короче будет так.
– Это из Предания?
– Да, из Предания. А потом, этот Первосвященник вёл народ верный до земли завета, где и должен был народ Его пребывать, ограждая его от зла, противостоя языческим догмам извращённого мира.
– Предание. Я всегда забываю, сколько там книг…
– Рассказы Бытия повествуют о рождении мира, о первых шагах народов, и как появился царь Азатарон, которому Он дал возможность править, но тот пал. Описывает она как народ для несения истины был избран и как он жил. Книга Пророков же описывает как сбивался род верный и множество пророков, посылаемых Им, наставляли его и возвращали на путь истинный. Почти четыре тысячи лет посылались последователи Его, возглашающие об ошибках народа и возвращении его на путь верный, – поучительно ответил Мэльсхедек.
– Я помню строки оттуда, – вспомнил я чтение Предания в холодных комнатах пирийского убежища.
– Род верного народа никогда не прекращался, – грозно молвил Первосвященник. – Шартру изначально был верен Единому, но отступился, поклонившись твари, выставившей себя богами, а не Творцу. С тех же пор начинается Книга Верных, где описывается долгая история горсти людей, выживающих в изгнании, нищете, но верных Ему.
– И ты хочешь сказать, что тот, кто поклонялся Единому в том пирийском храме был из них?
– Да, тот, кому явилось ведение, был тайно верен Единому. Последний, кого мать наставила в истинной вере.
Интересно, насколько могут меняться люди – тот, кто раньше был светильником веры в Рождённых светом, поднялся на ступень служения невообразимо выше, оставив преклонение твари, сменив его на поклон Творцу. Я внимательно посматриваю на Мэльсхедека, на его голубую ризу поверх хитона и нагрудник с печатями и вижу перед собой не сломленного человека, в лихорадке ищущего нового смысла жизни, а просвещённого и чувствующего истину в новом пути. Я вижу человека, который прикоснулся к чему-то большему, чем просто мудрость.
– Как народ отнёсся к смене веры? – сменяю я тему. – Я слышал, что вы стали… плавно говорить о Великом Господине, что над Рождёнными светом?
– Добрые люди и аэтерна внимают слову новому, живому, – светлое лицо Первосвященника помрачнело. – Но честно признаться, не каждый готов отказаться от старых верований. Святой орден всё ещё поддерживает религию Рождённых светом.
– Как отнеслись власти к новой вере? Мы ведь…, – голос дрогнул от осознания странности происходящего, – утверждаем, что Рождённые светом лишены божественности… не напрямую, но метафорами. Те, кто могут разуметь, разумеют. Утверждаем, что есть только один Бог, а не семь и Он непознаваем, в отличие от тех.
– Святому ордену нет дела до нас, что странно. Меня даже не извергли из сана Первосвященника, а Арантеаль сказал – «можете делать, что угодно, только удержите народ в узде покоя, не покушайтесь на нашу власть и не мешайте строить светоч. Иначе сомнём».
– Вы ещё не сказали, что Рождённые светом пали в бою с неведомым существом? – мой взгляд коснулся окна, в котором отразился красно-синей россыпью лунный свет. – Бунта не было?
– Пока нет. Народ не готов принять полную истину. Сначала, словом и делом мы убедим людей и аэтерна в том, что их боги не боги, и что сейчас нужно направить все силы против неримлян.
– И как же «Не убей», в заповедях, данных одному из великих пророков древности… до прихода Рождённых светом, если верить Преданию? – задал я вопрос, размышлявший на эту тему, прочитавший ещё в первый раз некоторые строки книги. – Те самые, что были на горе Екдер-Арзут.
– Да, Господь призывает нас не убивать, но Он же сказал в Книге Дистиции – «когда колесницы вражьи в количестве огромных, когда воины врага строятся супротив народа твоего и правды Божий, то не бойся, ибо Господин царств идёт вместе с тобой, чтобы сразиться за народ твой», – Первосвященник глубоко вздохнул и посмотрел на меня проникновенно. – Когда враг угрожает тебе лично, можешь и стерпеть. Но когда смерть угрожает твоим близким, возьми оружие и иди на бой.
Я умолк. С Первосвященником я бы ещё поговорил о многом, но вот меня привела меня сюда не мания философских размышлений, а нужда, которая напомнила о себе резким приливом меланхолии и тревоги. Мэльсхедек видимо заметил, что я изменился в лице и озвучил это тяжёлым басовитым голосом:
– Тебя что-то тревожит…
– Фриджидиэн! – крик пронёсся у меня за спиной, и я увидел, как из распахнутых ворот закрытой части храма навстречу несётся кучерявый парень в чёрной рясе, раскинувший руки.
– Исаил! – признал я друга и кинулся к нему в объятия.
Приобнявшись, я отпустил его.
– Фриджидиэн, что в столь поздний час привело тебя сюда?
– Исаил, мне нужна твоя помощь. Точнее даже… не совсем твоя. Как бы тебе объяснить… ты можешь помолиться о Лишари? – наконец-то смог сказать я. – Она умирает, Исаил. Мы должны помочь. Ты только взмолись и ей лучше станет.
– Я понимаю, что ты хочешь, – стал искать отговорки мой друг. – Но оно так не работает. Вера – это не магия, чьи потоки мы подчиняем, а помощь Его невозможно поймать.
– Но… Исаил…, – я весь продрогнул от возможного исхода. – Она же… умирает. Даже лучшие апотекарии не способны помочь ей.
– Есть ещё причины, – железно молвит Мэльсхедек. – И не самые маленькие.
– Какие?
– Ты знаешь, каков мир по Преданию? – неожиданно спросил Исаил, и с блеском страха и вдохновения в очах продолжил. – Это самая великая история, когда-либо рассказанная, в которой есть сюжет о великом предательстве. Ты его знаешь.
– Тель-Ильм…
– Не произноси его скверного имени, – неприязненно пресёк Мэльсхедек. – Суть в том, что народ смертный проклял себя тысячелетиями поклонений мерзким идолищам, погрязая в ереси и безумии и дошёл до того, что власть их принял над собой. Мы находимся в городе, где всё завалено истуканами. И власть инфернальных держателей безумия велика.
– Часто не трудно начать молиться, – подхватил Исаил. – Куда труднее одолеть искушения в её время. Учитывая, что мир медленно начинает тлеть, искушения… могут принять материальную форму.
– Ты хочешь сказать…
– Вполне возможно, – Исаил перестал говорить, сосредоточенно о чём-то думая. – Я общался с тем «пророком». Он говорил, что некие «высшие» есть создания духа. Они хотят убить всё живое, утверждая, что люди сами куют меч своей погибели. Они скорее всего не то, чтобы питаются душами по очищению, а смакуют момент смерти цивилизации, приводя в активное действие ещё одну подобную тварь. И их сильно привлекает горе смертных.
– И? А как…
– Вас это касается тем, – понял мой вопрос Первосвященник, – что те духи могут удивиться – а как же пропал источник их сладкого питания? И могут… навестить нас, – Мэльсхедек остановился, он понял, что сердце моё не просто болит, его разрывает и положил тяжёлую руку на плечо, тихо твердя. – Сын мой, глупо говорить – «я не боюсь встретиться с преисподней», но если Исаил скажет, то мы… обратимся к Небу.
– Исаил, – мой голос охватила ещё большая дрожь; я просто не знаю, что ещё говорить и трепетно хватаюсь за единственную надежду, – прошу тебя. Прошу, давай помолимся.
Я уставился в глаза моего друга, который молча оценивающе смотрит на меня. Знаю, что в моих глазах он видит мольбу, а я в нём созерцаю напряжённое противоборство. Он понимает, куда мы можем сунуться, и какие твари зла поднебесного могут явиться на зов к Небу.
– Ты готов ради неё потревожить тонкий мир зла ми пожертвовать своим покоем? – твёрдо спрашивает меня Исаил.
– Да, – звучит мой твёрдый ответ.
– Ты ради неё готов окунуться в безумие и пожертвовать здравием?
– Да.
– Ты ради неё готов своё здравомыслие принести в жертву?
– Да, – вспоминая о том, что стало с Константином в том проклятом храме при встрече с инфернальным духом, отвечаю я.
Исаил лишь кратко кивнул, в его глазах теперь же я увидел решимость, которую он увидел и во мне. Он обернулся и зазвучал его голос звонкий:
– Мэльсхедек, готовь кадило и жертву.
Прошло не менее десяти минут, как всё было готово для службы и Мэльсхедек с Исаилом, облачённые в хитоны цвета золота и серебра готовы сослужить службу добрую. Вещи глубоких символов – жертвенная хлебная лепёшка с килейскими травами справа на алтаре, массивная бронзовая чаша с водой слева, жаровня с тихо горящим огнём посредине. Исаил встал у чаши с водой, перебирая цепи кадильницы, а у хлеба Первосвященник. Я смотрю за приготовленным – лепёшка настолько дорога из-за трав, что не каждый торговец или мелкий аристократ будет на неё готов раскошелится, вода кристальная и чистая, как горный хрусталь.
Исаил кивнул Мэльсхедеку, и они начали служение. Первосвященник серебряным ножом рассёк плоть хлеба, став его нарезать на части. Исаил в это время погрузил уголь, и ладан в кадило, разжигая благовоние, вскоре часть алтаря скрылась за клубами дыма.
– Тебе, Единый, возносим молитвы наши, – вознеся чашу с благовониями начал Исаил. – Тебе и никому больше, ибо нет Бога кроме тебя.
– Тебе жертвы наши, жертвы в искупление за грех приносим, – Мэльсхедек положил правую ладонь на разрезанный хлеб. – Ибо нет больше Того, Кто смог бы очистить души наши от тяжести болезни смерти. Нет Того, к Кому мы можем обратиться за исцелением, – Мэльсхедек взял хлеб и рассыпал его по жаровни, сию секунду к потолку храма вознеслись струйки дыма, уподобившись благим молитвам верных, возданных во хвалу. – Жертву, установленную Тобой для искупления греха и реченную роду верного ещё до Звездопада38.
Эта лепёшка символизирует жертву, готовность отдать то немногое, но дорогое нашему сердцу и тленной плоти ради нечто большего, ради пребывания с Тем, Кто больше всего, ради единения с полнотой бытия. Но я чувствую, что за ней есть что-то иное, ведь хлеб не более чес символ, материальное выражение истины. Я понимаю, что Ему жертвы не нужны, ибо как можно что-то отдать, если всё – Его? Древнему народу, горстке тех, кто готов был вместить истину, по несовершенству их и требованию больных душ, даны были жертвы, что, отдавая ценное, притягивающее к мирскому, они шли к Единому. Их дал Он от того, что требовала душа их.
Я же готов пожертвовать, отдать ради неё своё здоровье, если Он позволит. Медленно шевеля губами, я начал шептать слова молитвы:
– Единый, помоги ей. Я прошу Тебя, как сын молит отца. Пусть горе не трогает её, даже если мне придётся принять на себя её болезнь.
– Благословен Единый, благи Его дела и Его произволение на нас! – взмолился Исаил, кадя алтарь.
Враг же, слуги великого предателя не заставили себя ждать. Грудь сжалась от окутывающего внешнего холода, тьма стала собираться и клубиться по углам, разрастаясь и становясь червоточинами, из которых поползли сущности, изнутри горящие ярким алым огнём. Тени заплясали по стенам церкви, окружая алтарь, но не приближаясь к нему, сторонясь. Молитвенники не обратили внимания, а если и сделали это, то подавили страх и удивление от увиденного, вдвоём запев:
– Пастырь народа верного! Обрати ухо своё к овцам немощным. Перед царями народа, поклоняющегося тебе, воздвигнул силу, приди и спаси ны, да воссияет лице Твое и спасёмся!
Я покачнулся, когда увидел, что к нам на встречу шагают не просто порождения мира духа, а воплощения холодной черноты и бессердечия подобия снаружи и пламенной, непогасшей ярости снаружи. Мои глаза не распознают в них ни людей, ни атерна, это какие-то тени.
– Вы не сможете свершить намеренного, – мои ладони хлопнули по ушам, зажимая их, лишь бы не слышать этого мерзкого скрипучего голоса. – Оставьте ваши молитвы, как бесплодные, оставьте надежду, ибо она тщетна.
– Оставьте веру! – теней становилось всё больше и голос их превращался в адское крещендо. – Ибо не найдёшь ты в ней избавление.
– Оставь любовь! – на сей раз омерзительно-ласково выплеснули звуки духи. – Ибо в ней нет покоя и бесстрашия!
От головокружительной карусели света и теней, голова пошла кругом. Я делаю два шага к алтарю и духи настолько сильно завыли, что стёкла пошли сетью трещин, а я и подавно размягчал, и рухнул на одно колено.
– Фриджидиэн! – на лбу Мэльсхедека проступил град капель пота, сам он сжал чашу с водой до белизны костяшек. – Держись!
Исаил, подняв голову продолжил идти, кадя алтарь, словно не было всего этого представления. Три раза, под истошное протяжное улюлюканье и вопли обойдя алтарь, он остановился у воды.
– О, Единый, прими жертву нашу. Мы недостойные отдаём тебе всё, что есть у нас, вверяем души, только помилуй нас.
– Тебе, Царю Небесному, хвалу воздаём за всё, что мы имеем, и просим тебя о помощи, – Мэльсхедек остановился и медленно повернулся на Исаила, окружённого зубастыми, пламенеющими тенями, когти и языки касаются его мантии, по коже расползлась жадная тьма, остроконечными пальцами поглаживая; он же измученным взором окинул Первосвященника и кивнул и тот с ответным кивком продолжил. – Единый, мы просим Тебя – пошли исцеление, пошли отторжение от уз болезней и чумы у Лишари, даруй ей помощь Твою благодатную.
Мэльсхедек достал горсть ладана и кинул его в большую жаровню, сладкий запах тут же окутал нас, вместе с дымом, от которого отступили и тени. Я осмотрелся, и увидел, что они стали кружить, как стая голодных волков, выжидая момента, когда можно напасть.
Исаил теперь продолжил молитвенное служение – кадило с лязгом легло на алтарь, а к Небу устремились слова молитв:
– Что мы попросим у Тебя? Ты оградил народ, просвещённый, от рук злодеев в пустыни Хашан39, Ты освободил народ Свой от уз града Осс’Тиан. Мы, немощные и слабые, просим исцеления не для себя, но для Лишари, избави её от уз болезней и чумы.
Чёрные сущности снова ринулись на нас. Ледяной цепью на моём горле сжалась ментальная лапа одного из монстров, я пытаюсь вдохнуть, но воздух с трудом проходит в лёгкие. Теперь паника нахлынула на меня, не давая и встать с колена. Глаза уставлены в зеркальный пол, в котором я вижу только своё измученное лицо и круговорот кривых нечеловеческих рож. С неимоверным трудом я поднимаю голову, но вижу только расползающуюся черноту, загородившую даже свет свечей.
– Ты посмотри, как они пытаются, как молятся и как взывают к Небу, что глухо! – верещит из тьмы существо.
– Это забавно, когда в тщетной надежде смертные твари пытаются найти избавление от своих переживаний и тревог!
– Фриджидиэн, – с ласковым воззванием прильнула одна из теней, вонзая в мою плоть острые когти ледяного ужаса. – Не слушай их. Обратись к нам за помощью, и мы исцелим её. Сделай что угодно, что исцели её – это не нанесёт нам поражения! Поверь, тебе не победить.
Сладкие слова этих мерзопакостных духов ничего не стоят, и я знаю это. С твёрдой решимостью, напряжением духа я отмахиваюсь от их предложения.
– Благий Господь! – воскликнул Мэльсхедек и погрузил в воду черное крапило и богатырским взмахом всё залил водой. – Благослови нас водою очищения! Очисти молящихся Тебе благодатью, изливаемую Тобой на нас и просвещающую душу и плоть!
