Я плакал, плакал – поливая огненными слезами ноги моей любимой. Неужели я ничего не могу предпринять, чтобы вырвать ее из загребущих лап смерти?.. Пока я чувствую пульс моей девочки, у меня есть шанс…
Врача!.. Меня вдруг осенило. Я был аж огорошен таким очевидным решением – как камнем, ударившим по темени. Конечно, конечно!.. Бригада скорой помощи разбудит Ширин с помощью шоковой терапии – или еще каким-нибудь способом, о котором написано в университетских учебниках по медицине. Тогда я крепко обниму очнувшуюся возлюбленную – изумленно моргающую, не совсем понимающую, что произошло. И может быть – как знать?.. – моя милая, после того, как побывала «по ту сторону», у ворот царства Аида, раздумает кончать с собой. Поймет, что жизнь – это величайшее сокровище, какое только возможно вообразить…
Но хорошо, если врачи, приведя мою девочку в сознание, заберут свои пластмассовые кейсы, полные ампул, шприцов и хирургических инструментов и просто укатят. Нельзя забывать: медик в Расее – это не только и не столько ангел, спасающий жизни, сколько бюрократ, еще одно «недреманное око» тысячеглазого государства. И есть такие страшные заведения, именуемые «спецмедучреждениями».
Прежде чем измерить больному температуру или давление, любой «белый халат» затребует медицинский полис. А если полиса нет – спросит с подозрением: «Так вы не гражданин (не гражданка) Расеи?» – и прикажет предъявить паспорт и визу. Что сделают чертовы эскулапы – когда увидят синий паспорт Ширин, выданный министерством внутренних дел республики Западный Туркестан, и визу, у которой как раз истек срок действия?..
О, наши гуманные – верные клятве Гиппократа – врачи не дадут моей девочке умереть!.. Если надо – применят электрошок, сделают инъекцию, поставят капельницу. И донесут мою милую до служебной машины. Вот только колеса этой машины завертятся не в сторону «обычной» клиники, а прямым курсом к «специализированному медицинскому учреждению».
О «спецмедучреждениях» я знал только то, что мы с Ширин прочли на интернет-форумах мигрантов. Картинка вырисовывалась мрачная. «Спецмедучреждения» были гигантскими капканами, которыми наше доброе, человечное, демократическое государство ловило, как оленей, «не-граждан». Судя по фотографиям из всемирной паутины, учреждения располагались в угрюмых серых или краснокирпичных зданиях с решетками на окнах. Здание опоясывает глухая ограда, поверху которой гибридом ежа и удава вьется колючая проволока. На контрольно-пропускном пункте круглые сутки дежурят полицаи в черных бушлатах, вооруженные автоматами.
Фотографий, показывающих какое-нибудь «спецмедучреждение» изнутри, в сети не было. Первое, что делали, злые, как гестаповцы или питбули, сотрудники «спецмеда» – это изымали у вновь прибывшей жертвы документы и телефон. Дальше – тебя суют под ледяной душ, после которого втискивают в пеструю пижаму. Все!.. Как говорится: труба. Бедный мигрант не знает, когда его отпустят. Спрашивать об этом у надзирателей – физиономии у которых непроницаемые, как булыжники – бесполезно. В «спецмедучреждение» легко попасть, но трудно оттуда вырваться на вольную волюшку. В «спецмедах» распространена практика: продержать «не-гражданина» до тех пор, пока у того не истечет срок действия визы – а там передать из лап в лапы миграционной полиции, которая депортирует «везунчика» на родину. Но часто «спецмед» задерживает в своих непробиваемых стенах и тех бедолаг, у которых виза была просрочена и при поступлении в «учреждение».
Что происходит с вновь прибывшим после того, как беднягу оденут в пижаму?.. Об этом на мигрантских форумах писали подлинные страшилки. «Спецмеды» были островками фашизма в нашем «пока-еще-просто-полицейском-и-деспотическом» государстве. Если на КПП стоят полисмены, то в самих корпусах охранную функцию исполняют бритоголовые отморозки с электрошокерами и резиновыми дубинками, активисты ультраправых организаций.
Врачи из «спецмедучреждений» – отличающиеся от моего участкового психиатра (который ведь тоже не подарок), как доктор Менгеле от добряка Айболита – тестируют на узниках не пущенные пока в производство антипсихотики и прочие «колеса». (Действительно – зачем разводить и изводить белых лабораторных крыс или искать добровольцев, если есть инородцы и унтерменши?). Ставят эксперименты. Например, запрут в пустом помещении без окон восемь человек – пятерых мужчин и трех женщин – и наблюдают по скрытой камере: что будут делать подопытные?..
Дисциплину среди «пациентов» (которые могли поступить в «учреждение» всего лишь с кашлем и головокружением, а выпустятся, минимум, с надломленной психикой) поддерживают дубинки бонхедов; практикуются такие наказания, как отправка в карцер и лишение обеда. «Больным» строго-настрого запрещено топать и шаркать ногами, громко переговариваться, слоняться по коридору. Сиди, как мышка, на своем месте – и жди, пока тебя не вызовут в процедурную или в кабинет врача; либо пока быки-надзиратели не построят «подопечных» в колонну по двое и не поведут в столовую для приема пищи…
Так в подобный ад – обтянутый колючей проволокой – отправится, не без моего участия, Ширин?.. Куда не кинь – всюду клин, так что ли?.. Или я позволяю моей девочке умереть у меня на глазах – или вызываю медицинскую бригаду, которая, может быть, и вырвет мою милую из узловатых длинных пальцев старухи-смерти, но и, с вероятностью в девяносто процентов, увезет мою нежную луну в «спецмедучреждение».
Вот он – выбор без выбора!.. Тебя как будто спрашивают: кого ты предпочтешь – Сциллу или Харибду?.. Сварить тебя или зажарить?.. Запереть в металлический ящик, который поместят в бурно полыхающее рыжее пламя – или голым выбросить в тайгу, на сибирский мороз?.. Я плакал, плакал –
ударяя костяшками по полу. Орошал слезами ноги Ширин.
Вскочив, я снова принялся – не прекращая горьких рыданий – будить возлюбленную. В отчаянии я хлестал ее по щекам, тянул за волосы, переворачивал с боку на бок и со спины на живот. Обводя спальню помутившимся взглядом, я силился припомнить: нет ли у нас где-нибудь булавки?.. Может быть, я «оживлю» Ширин, ткнув булавкой моей девочке в ногу или в руку?.. Еще вариант: смотаться на кухню, набрать в чашку воды и вылить на мою милую.
Вновь взяв любимую за запястье, я почти не ощутил пульса. О боги, боги!,. Захлебываясь слезами, я тяжело опустился обратно на пол. Время утекает, как песок сквозь пальцы. Мне не удается растолкать Ширин. Она умирает. Фокусы с булавкой или водицей тут не прокатят. Моя милая заснет вечным сном, если я ни на что не решусь.
Врач. Нужен врач!,.
У меня волоски по всему телу вставали дыбом при мысли о том, что может статься с моей девочкой в «спецмеде». Какими таблетками мою красавицу там напичкают?.. И сколько раз подряд ее изнасилуют грязные вонючие скоты-бонхеды?.. А дальше – если она не сгинет в переваривающем людей чреве «спецмеда» (бывали случаи, что кто-то вовсе не выходил из «учреждения») – ее, конечно, депортируют на родину. А западно-туркестанская полиция вернет «заблудшую овечку» родителям. Неизвестно: получится ли тогда папаше Ширин сторговаться с пауком-ишаном. Возможно, великовозрастным женишок согласится купить битую жизнью девушку за половину или даже всего за треть ранее оговоренного калыма. А то, с брезгливостью и презрением, отвергнет «порченый товар».
Что делать?.. Что делать?.. Моя милая – без сознания. Решение должен принять я один.
Меня всего трясло. Горло сдавливали спазмы, как будто меня сейчас вырвет. Сердце дико, бешено колотилось – точно пыталось изнутри расколоть мою грудную клетку. Со лба обильно стекал пот, а из глаз – соленые слезы. Я позавидовал моей девочке: хотел бы я так же распластаться без чувств на постели и ни о чем не думать. Чтобы только от поворота колеса Фортуны зависело: умрем мы или очнемся.
Дрожащей рукой я поднял с пола мобильный телефон и, с трудом попадая пальцем в изображения цифр на сенсорном экране, набрал короткий номер неотложной медицинской помощи. Последовали длинные гудки.
Ширин нужен доктор. Какой бы сложной ни была ситуация, в которой мы застряли, как мухи в паутине, я понял одно: я хочу, чтобы моя милая жила.
Пусть я «добровольно» расстанусь с моей девочкой. Пусть ей придется пройти через «спецмед». Я согласен: разлучите меня с любимой – только не дайте Ширин умереть. С неприятным холодком в груди я думал о том, что надзиратели-бонхеды могут надругаться над моей милой. Но что лучше: быть двенадцать раз изнасилованной или быть мертвой?.. Я не знал, как моя девочка ответила бы на такой иезуитский вопрос. Впрочем, можно было предположить: моя любимая выбрала бы смерть. Но сейчас все зависело не от моей возлюбленной, а только от меня. Именно я должен был определиться: дать моей милой сгинуть у меня на глазах – или позволить врачам ее спасти.
Трудно, но все-таки возможно выбирать между Сциллой и Харибдой. Ведя корабль через опасный пролив, Одиссей держался ближе к той скале, на которой обитала мерзкая Сцилла – беспрерывно лающее многоглавое чудовище. Оно «всего лишь» – вытянув длинные шеи – похитило с палубы и сожрало шестерых спутников царя Итаки. Куда хуже было бы, если б до судна добралась бы Харибда. Это невидимое злобное существо раскрутило бы страшный водоворот, который поглотил бы судно со всем экипажем.
Длинные гудки… Эй, эскулапы, вы дрыхнете там, что ли?.. Трубку, возьмите трубку!..
Я – как Одиссей. Я выбрал меньшее из зол. Я не ведаю, через какие адские муки пройдет моя девочка, если попадет на жесткую койку в просматривающуюся камерой наблюдения палату «спецмеда». Какие вещества будут вводить моей милой при помощи шприца?.. И – как знать – не проклянет ли любимая меня тысячи и тысячи раз за то, что по моей воле столкнулась со всеми гнусными «прелестями» «учреждения»?.. И за то, что после долгих дней, недель и даже месяцев в «спецмеде» – униженная, морально растоптанная, с изувеченной психикой – в битком набитом вагоне, полным запахов чужих нестираных носков и потных ног, поехала в Западный Туркестан?..
О, пусть так, пусть так!.. Пусть до самой старости Ширин меня ненавидит. Мне достаточно той согревающей мысли, что моя девочка вообще доживет до почтенного возраста. Хотя бы и побывав в когтях у врачей-изуверов, хотя бы и изнасилованная охранниками-бонхедами, хотя бы в качестве жены свинопотама-ишана – моя милая должна жить, жить!.. Я не выдеру с корнем и не брошу в придорожную канаву свой душистый цветок. Потерявший царство индийский мифологический раджа Наль – бежал, бросив заснувшую в лесном шалаше свою верную супругу Дамаянти. Иногда все, что мы можем для дорогого нам человека – это скрыться за горизонтом.
Длинные гудки…
– Служба неотложной медицинской помощи, – раздался из телефона чеканящий слова металлический голос. – Оператор Ирина. Говорите.
Я шумно выдохнул. Наконец-то!.. Соизволили взять трубку. Пятнадцати минут не прошло, как я дозвонился до скорой помощи.
– З-здравствуйте… – запинаясь, начал я. – Пришлите доктора, пожалуйста… Здесь девушка… не может прийти в себя…
Я чувствовал в руках и ногах неодолимую слабость – мышцы размягчились до состояния ваты. Только яростно колотилось сердце.
– Обморок?.. Эпилептический припадок?.. Кома?.. – тем же голосом робота поинтересовалась оператор Ирина.
– Я… Я не знаю… – промямлил я. – Представьте себе: человек спит – и его невозможно разбудить…
– Ладно. Сколько лет вашей девушке?.. – уточнила Ирина.
– Восемнадцать.
– Вес?..
– Сорок килограмм, – попытался я изобразить уверенность, хотя оценивал вес Ширин исключительно «на глазок».
– Гражданство у больной расейское?..
–Р… р-расейское, – на пару секунд затормозив, соврал я. Я испугался: если скажу, что у милой западно-туркестанское гражданство – доктора могут и не приехать. Они рассудят, что государство не понесет большого убытка из-за еще одного мертвого мигранта.
– Ждите. Отправим вам бригаду.
– А когда… – я хотел спросить, как быстро приедет эта самая бригада. Но безэмоциональная, как киборг, Ирина уже успела отключиться.
Ожидание прибытия скорой помощи превратилось в настоящую пытку. Будто по всему полу рассыпали красные от жара угли – а у меня нет на ногах даже шлепанцев. Я метался из одного угла спальни в другой – как тигр, у которого болят зубы. (Не знаю, бывают ли у крупных кошачьих стоматологические проблемы. Но если бывают, то тигр с ноющими клыками будет кружить по вольеру точно так же, как я по комнате).
Надеясь на чудо, я попробовал разбудить Ширин и водой, и булавкой. Напрасные труды: моя милая даже не шевельнулась. Без всякого успеха я пытался растормошить мою девочку. А потом падал на колени – и, не переставая плакать, исступленно целовал стопы Ширин.
Иногда я убегал на кухню – и сидел там, притихший, обхватив руками голову. Я убеждал себя: вот сейчас я уловлю негромкий стон моей проснувшейся возлюбленной. Приезд медбригады не долго и отменить. Главное, чтобы моя звездочка открыла глаза. Стон не прилетал. И все равно я загадывал: ели буду торчать на кухне еще пять минут – моя красавица обязательно придет в сознание.
Я возвращался в спальню, склонялся над милой и пристально, чуть ли не до боли в глазах, вглядывался в лицо любимой. У Ширин не подергивались даже веки. Я снова брал мою девочку за запястье. И каждый раз мне казалось, что пульс милой стал еще слабее. Я прислонял ухо к ее груди, чтобы услышать биение сердца. Вроде бы раздавался какой-то стук. Но – взбудораженный, испуганный, не вполне ясно соображающий – я боялся перепутать: не удары ли это моего собственного сердца, наносимые точно кувалдой?..
То и дело я смотрел время на экране мобильника. Двадцать минут прошло… Да же эти чертовы профессора из «неотложки»?!.. Прокляните Аллах и Кришна дорожные пробки, через которые продирается машина скорой помощи!.. Но почему-то мне казалось, что дело не только в заторах на автостраде – что бравые медики и сами-то к нам не больно спешат. Небось, кофе сначала допили, бутерброды с ветчиной дожрали, а то и в подкидного дурака доиграли – шайтаны полосатые!.. Наверное, мне проще было персонифицировать зло, чем сердиться на безликую стихию движения автотранспорта.
Полчаса пролетело… Сорок минут…
Я хотел кусать себя за локти. И уже собирался повторно звонить в «неотложку», когда в дверь позвонили. Наконец-то!.. Я бросился открывать.
– Так-так-так, молодой человек!.. – в прихожую колобком вкатился, вбежал, запрыгнул мячиком коротышка с пенсне и в белом халате. Развеселый Айболит. Очевидно, это и есть доктор, который должен разбудить Ширин. Он вертел круглой головой на длинной, почти гусиной, шее и тряс седой, с примесью серого, козлиной бороденкой.
За доктором в квартиру шагнули два амбала, едва не цепляющиеся макушками за потолок, облаченные в синюю униформу. Надо думать: санитары.
– Проходите, проходите, – засуетился я.
Лакированные туфли Айболита и тяжелые сапоги быков-санитаров загремели в направлении спальни. Шустрый доктор хихикал над чем-то и дергал себя за бородку.
– А дамочка-то у вас нерусская!.. – растягивая гласные, отметил Айболит. Почему-то это прозвучало как «дикарка», «инопланетянка», «не человек». – Паспорт-то у барышни точно расейский?.. Потрудитесь предъявить. Меня интересуют паспорт и полис пациентки. Если, конечно – хм!.. – у нее вообще есть документы.
Вот так. Типично для нашей медицины. Сначала покажи бумажку – только после этого доктор хотя бы бегло тебя осмотрит. Такими темпами скоро в аптеке придется совать в нос фармацевту заверенную у нотариуса родословную, доказывающую, что ты чистопородный русский – и только после этого тебе продадут аспирин.
Здоровяки-санитары стояли у стены – скрестив на груди руки, с каменными лицами. И напоминали – больше всего – грозных джиннов, ожидающих повелений пророка Сулеймана, на роль которого смешливый низкорослый старикашка-доктор не очень-то подходил.
Я вздохнул и достал из ящика тумбочки западно-туркестанский паспорт моей девочки. Протянул доктору, едва шевельнул губами:
– Полиса нет.
– У-у-у. Синенький? – докторишка помахал паспортом, как веером, потом поднес документ к самым глазам («Ну что ж ты делаешь, дурак?.. – с досадой подумал я. – Если ты приблизишь паспорт к самому своему пенсне, тот что – пурпурным станет?..»). – Да вы, батенька, хитрец почище Навуходоносора. По телефону-то вы сказали оператору, что мадам ваша – расеянка. Соврали получается, голубок?..
Сумрачный, с взъерошенными волосами – я молчал.
– Ну да будет вам, – развел руками доктор. – Поглядим на азиатку вашу, раз приехали. Только вот…
«Да уж сделайте милость – поглядите, – мысленно съязвил я. – Вы, смею надеяться, не документы проверять к нам приползли?..».
– Только вот виза, дружочек. Виза, – Айболит улыбался до ушей. – У вашей иностранки должна быть виза. Рабочая или туристическая.
Мне оставалось только еще раз вздохнуть и снова залезть в ящик тумбочки.
– Так-так-так!.. – цокнул языком доктор, забрав из моих рук визу Ширин. – Как все грустно-то!.. Виза эта – с уже истекшим сроком.
– Осмотрите, пожалуйста, девушку… – глухо сказал я. Болтовня эскулапа меня раздражала, как царапание проволокой по стеклу. Если б от треклятого докторишки не зависела бы сейчас жизнь моей милой, я бы с превеликим удовольствием треснул бы лилипуту по лбу.
– Ага, ага, – старикашка, засучив рукава, приступил, наконец, к делу. Он проверил у Ширин пульс, с помощью стетоскопа послушал сердце. Потряс мою звездочку за плечо, ущипнул за щеку. И обронил многозначительно: – Н-да.
Санитары – два брата-акробата – по-прежнему стояли с железными лицами, не двигаясь. Точь-в-точь вековые дубы в безветренный день.
Я закипал гневом, кусал губу. Чего медлит этот зловредный карлик-доктор?.. Я и так знаю, что у Ширин слабый пульс, а сердце еле бьется. Не топчи попусту пол, дедок, сделай что-нибудь – ты же врач!.. Где шоковая терапия?.. Или волшебный укол?..
– И как же вашу мадмуазель угораздило так… так крепко заснуть?.. – старичок в белом халате решил, похоже, начать со сбора анамнеза.
Я сходил на кухню, принес пачку из-под снотворного и показал Айболиту.
– Ого!.. – поднял брови медик. – Передозировка снотворным?.. Этот препарат, скажу я вам, тяжелая и забористая штука. Если чуток переборщить с таблетками – словишь глюки. А при серьезном передозе – и душу богу запросто отдашь. Так кто назначил вашей Ширин это снотворное?..
Я нервно сглотнул и ответил хрипло:
– Никто не назначал. Я состою на учете в психдиспансере. Там мне и выдают эти таблетки…
Меня душило отчаяние, таиться было ни к чему. Так что я выложил доктору все начистоту:
– Мы хотели… покончить с собой. Приняли по горсти таблеток. Только я проснулся, а моя девушка – нет… Послушайте: я хочу, чтоб она жила. Скорее – предпримите уже что-нибудь, приведите ее в чувства!..
– Ох, какие андалусские страсти!.. – выпучил глаза Айболит. – Вы знаете, что большинство религий мира осуждает самоубийство как тягчайший грех?..
– А вы врач или священник?!.. – не выдержал я.
Противный докторишка хихикнул:
– Хех. Правильно: я медик, а не святой отец. Рясу не ношу. Хотя, не исключено, что я окажусь вам бесполезен, и вызывать понадобится как раз священника… – (Айболит, по-видимому, считал, что очень остроумно шутит). – Ну или муллу: ваша девушка – наверняка мусульманка. Вы, кстати, не перешли в ислам?.. Не делали обрезание?.. Но я официально вас информирую: о попытке суицида я должен сообщить в полицию. Расклад для вас не очень-то розовый: вы поделились с девушкой лошадиной порцией вашего убойного снотворного, тем самым оказали вашей крале содействие в осуществлении самоубийства… Надо вам объяснять, что это – хм!.. – наказуемое деяние?.. Уголовка, однако. Единственное, что может вас спасти от тюремных нар и баланды – это то, что вы, как упомянули, состоите не учете у психиатра. С сумасшедшего – извините!.. – какой спрос?..
– Слушайте!.. – вспыхнул я. Руки у меня затряслись, я часто заморгал. – Слушайте: вы можете ябедничать на меня хоть в полицию, хоть в законодательное собрание республики… моему психиатру, в конце концов!.. Но сейчас. Пожалуйста. Сделайте. Что-нибудь. Помогите. Моей. Девушке.
Я плевался словами, как кобра ядом. Я люто ненавидел Айболита – за то, что тот треплет языком, вместо того, чтобы заняться Ширин. От понимания того, что жизнь моей девочки зависит от докторишки – в сердце моем точно проворачивался шуруп.
– Эге, батенька, какой вы шустрый, – вновь подергав себя за бородку, отозвался эскулап. – Вашей зазнобе просто так не поможешь. Делу у нее обстоят, прямо скажем, не лучшим образом. В больницу надо ехать.
– В больницу?.. В обыкновенную больницу?.. – спросил я, смутно надеясь, что Айболит пообещает мне, что мою милую не упекут в кошмарное «спецмедучреждение».
– Известно, голубчик, – хихикнул доктор, – в обыкновеннейшую больницу. Необыкновенных клиник у нас нет. Хотите в волшебной клинике лечиться – так перенеситесь в параллельный мир, где живут эльфы и гномы.
Да уж: доктор воображал себя тонким остряком.
– Ну так едем?.. – заторопился я, не реагируя на дурацкие шуточки доктора.
– Едем, едем, – ответил доктор и махнул здоровякам-санитарам.
Те – немые големы – шагнули в сторону кровати, на которой лежала Ширин.
– Подождите!.. – воскликнул я. – Я только оденусь.
Я метнулся в прихожую, чтобы успеть накинуть куртку и сунуть ноги в ботинки. Следом за мной из спальни подтянулся и доктор, а там и санитары – с моей девочкой. Одетые в синее быки чуть ли не волокли мою милую по полу. У меня задвигался кадык, когда я увидел, как грубо чертовы амбалы тащат Ширин. Мое сердце рвалось по швам, а глаза наполнились слезами.
Я даже не запомнил, как запер квартиру.
На улице ждала машина. Было уже темно. Микроавтобус стоял под фонарем, в оранжевом луче которого белыми мухами кружились снежники. Айболит сел в авто на переднее кресло рядом с водителем, а санитары протиснулись в салон, где устроили мою девочку на лежанке. В салон залез и я. Машина двинулась.
Санитары – все такие же невозмутимые роботы в режиме экономии энергии – сидели, держа ладони на коленях, не размыкая губ и даже не моргая. Я взял руку моей милой, прижал к груди и так и не отпускал. Мне стыдно было плакать перед санитарами, но непрошеные слезы текли и текли из глаз, сползали по щекам; слезы, докатившиеся до рта, я слизывал языком, и чувствовал вкус соли.
Я вытирал глаза рукавом и пристально вглядывался в нежное бледное личико любимой, как бы стараясь навсегда запечатлеть образ Ширин в своем сердце. Мозг, как на экране, показывал мне самые счастливые моменты нашей с милой любви.
Вот мы гуляем по лесопарку. Моя девочка резвится, как тонконогая козочка – и смеется, смеется своим неповторимым звонким родниковым смехом. Потом кормит уток, которые, гогоча, хлопая крыльями и обгоняя друг друга, налетают на хлебную крошку, брошенную моей милой… Мы в зоопарке: горящими глазами Ширин наблюдает за овцебыками. Те, хоть и кажутся заросшими шерстью неуклюжими ходячими глыбами, проявляют большую прыть, гоняясь друг за другом по вольеру… А на ведущей к палеонтологическому музею аллее мы любовались скульптурами, изображающими доисторических чудищ, эффектно смотревшимися на фоне бело-серого зимнего неба. Моя девочка надолго останавливалась перед каждой фигурой. От мамонта переходила к зубастому аллозавру или сжимающему каменный топор косматому неандертальцу. Агатовые глаза моей милой лучились чисто детским любопытством. Говорят: человек молод до тех пор, пока не разучился удивляться.
Много, много всего я припомнил. Как, например, мы играли в шахматы. Ширин сияла улыбкой, когда ставила мне шах, или выигрывала партию. Иногда даже ударяла в ладоши, довольная победой. О, я с удовольствием провалил бы сто партий подряд, лишь бы видеть ликование на личике моей восточной красавицы. А как внимательно и задумчиво смотрела милая, когда я вслух читал «Песни любви» Видьяпати, «Шахнаме» Фирдоуси или ассиро-вавилонский эпос о Гильгамеше!..
Картины наших с любимой совместных радостей проплывали мимо моего мысленного взгляда – и я не в силах был крепиться. Я плакал, плакал – уже не обращая внимания на истуканов-санитаров. Меня озноб прошибал при одном только допущении, что ни один из этих прекрасных моментов не повторится.
Ширин может умереть раньше, чем мы доедем до больницы. Или мою девочку таки запрут в «спецмедучрежедении», откуда единственный путь – депортация на родину. И при том, и при другом исходе – я потеряю мою милую. Со мной останутся только воспоминания, как осколки разбитого зеркала. Одинокий, жалкий, похожий на полураздавленного червя, буду я влачить серое существование, перебирая иногда эти стеклянные осколки. Но с годами воспоминания будут неизбежно тускнеть. Никому не нужный, бирюком бродя по лесопарку, я лишь смутно смогу представить, как по аллеям и по петляющим между деревьями тропинкам скакала моя хрупкая лань. Память человеческая – ненадежная штука. Образ возлюбленной будет все больше размываться. Я почувствую себя сказочным счастливчиком (возможно ли вообще счастье для ментального инвалида с разбитым сердцем?), если увижу Ширин во сне.
Впрочем, природа не терпит пустоты. Там, где не хватит подлинных воспоминаний о милой, включится мое пылкое, не совсем здоровое, воображение. Проплывающие под черепной костью «кадры» с моей девочкой заблещут яркими красками, обросшие вымышленными подробностями. Я буду думать о милой языком персидской поэзии в духе Хафиза или Саади, как о нежной розе или полной луне; как об огоньке свечи, вокруг которой я порхал бы мотыльком. Ширин представится мне гурией, пери, сказочной принцессой, никогда не болеющей насморком и питающейся только воздухом и солнечными лучами. В общем, результат все тот же: я забуду мою девочку настоящую.
Так я сидел – не переставая ронять слезы и не отпуская тоненькую ручку любимой – в компании невозмутимых Голиафов-санитаров с лицами, как кирпичи, в тесном салоне микроавтобуса скорой помощи, колесящего по городу в неизвестном направлении. Я не мог достать из кармана мобильник – посмотреть время на дисплее, чтобы прикинуть, сколько мы уже в пути. Я боялся выпустить из рук руку моей девочки.
Еще я думал со страхом: не едем ли мы в «спецмедучреждение»?.. Эти «спецмеды» иногда завуалировано именуют «экспериментальными клиниками закрытого типа». Рядовому обывателю туда хода нет. Да «добропорядочному гражданину» и спится спокойнее, раз этот «верноподданный унитарной республики» не подозревает (или делает вид, что не подозревает), через какие унижения и пытки проходят мигранты, запертые в «учреждении».
Мне оставалось, как за последнюю надежду, цепляться за слова скомороха-докторишки «обыкновенная больница». Может, в «спецмедах» нет свободных коек – и мою красавицу положат в клинику, что называется, для «белых сахибов»?.. А врачи (ну не все же люди – скунсы с гнилыми зубами и душонками) не «стукнут» на Ширин в миграционную полицию, что, мол, «у этой нерусской девчонки виза просрочена». И завтра, с персиками и бананами, я навещу мою милую, лежащую на кровати в камфарной палате. Без кровинки, усталую – но пришедшую в себя, живую… Помимо фруктов я, пожалуй, захвачу цветы. Ярко-алые гвоздики, которые мы поставим в банку с водой на прикроватную тумбочку.
Ширин обопрется о подушку, а я сяду на край постели. Мы поведем долгий-долгий доверительный разговор. О том, что самоубийство было плохой идеей. Нам следует отбросить мысли о суициде – и жить, жить, пытаться удержаться на плаву. Пусть моя милая теперь нелегалка – выбраться можно из любого тупика, даже если для этого придется процарапывать ногтями, прогрызать зубами и пробивать лбом, как молотком, бетонную стену. Напишем президенту, что ли. Подробно расскажем о нашей ситуации. Что в Западном Туркестане мою девочку ждет только прозябание в гареме толстого, как кабан, ишана – религиозного фанатика и патриархала. Что милая отдала свое сердце русскому – расейскому гражданину. Будем держать пальчики скрещенными – чтобы Ширин, по особому распоряжению главы государства, в упрощенном порядке получила расейское гражданство. Вон сколько итальянских и французских знаменитостей, имеющих в Расее свой бизнес, пополнило список граждан республики, причем не выстаивая бешеную очередь в миграционном центре и не заполняя анкету на пятьдесят страниц, которую у тебя еще и не примут, если ты, скажем, забыл поставить точки над буквой «ё» в названии родного поселка твоей бабушки.
Помнится, в новостях господин президент чуть ли не взасос целовался с каким-то длинноволосым парижанином – китом индустрии моды – а потом, растекаясь в улыбке, вручил соотечественнику Портоса и Арамиса пурпурный паспорт да ключи от шестикомнатной элитной квартиры.
Я представлял, что и Ширин радостно демонстрирует свой новенький расейский паспорт – и сердце мне сдавливали железные тиски. Я понимал, что предаюсь несбыточным мечтам. Как бы это сказать? – леплю химер. «Держаться на плаву» – это звонкая фраза, которую с удовольствием вставит в свою фэнтезийную эпопею а-ля Толкин какой-нибудь неутомимый графоман. Но как в реальной жизни, а не в мусорном романе, «удержаться на плаву» недееспособному психу, лишенному даже права прописать в своей квартире любимую девушку, и безработной «нелегалке»?.. Говоря начистоту: для нас, скорее, стоит вопрос «как всплыть из глубины заболоченного пруда на поверхность?» – на плаву мы не держались никогда, а теперь нас и вовсе засосали песок и грязь на дне водоема.
Письмо президенту?.. Ха!.. Можно было бы написать еще «на деревню дедушке» или в канцелярию господа бога – эффект был бы тот же самый. Если бы крупные государственные чиновники способны были бы вникнуть в проблемы хрупкой, как роза, приезжей девочки и «ненормального» парня, мир выглядел бы совсем по-другому – как на картинке в детской книжке.
Я думал обо всем этом – и плакал, плакал, и не мог остановиться. Плевать, что санитары смотрят – бесчувственные, как полена, и что рыдания взахлеб – это вообще как-то не по-мужски. Моих слез хватило бы, если и не на морской залив, не на лиман – то на небольшое соленое озерцо сто процентов. Я не отпускал, прижимал к сердцу руку Ширин. Я предугадывал: отпущу руку милой – и нас с моей девочкой разлучат. Надолго – может быть, навсегда. Да точно навсегда – если авто направляется в «спецмедучреждение».
Погруженный в свои страдания, я не сразу заметил, что машина остановилась. Один из шкафов-санитаров поднялся с места, открыл дверцу салона и бросил:
– На выход!..
Ого, эти трехэтажные дуболомы умеют, оказывается, говорить!.. Я не уловил поначалу, что здоровяк обращается ко мне.