Степан Станиславович Сказин
Моя тюрчанка
У моей девочки был обычно воробьиный аппетит. Она наедалась и одной ложкой салата. Но сейчас, в бистро, Ширин с удовольствием скушала пару пирожков с капустой и румяный пончик в белой сахарной пудре. Мы выпили еще по стаканчику не очень вкусного (несмотря на сливки) кофе – и покинули бистро, чтобы двинуться домой.
– Но сначала заглянем в магазин, – решила милая.
В супермаркете моя девочка покидала в тележку тюбик майонеза, коробочку яиц, пару банок консервированных овощей и еще каких-то продуктовых мелочей. Я следовал за Ширин, зорким глазом обозревавшей товары на полках, и радовался тому, что из моей любимой фонтаном брызжет энергия, которой хватило и на приготовление яичницы, и на долгую прогулку, и на шутки про шерстяного удавчика. А ведь я боялся, что после тягостных разговоров с Юлией Владимировной, пройдохой-дамочкой из «Альфа-беты» и жуликом, предлагающим прописку за шестьдесят тысяч червонцев, мы проведем остаток дня в тоске; крыса-отчаяние будет глодать нам сердца. Но моя милая не позволила нам травиться черной желчью меланхолии. Как и всегда, моя девочка меня поразила. Только от нее зависела «погода в доме» (и на прогулке). Наступившая оттепель была, как будто, вызвана нежной улыбкой Ширин.
C набитым под завязку пакетом – мы притопали домой. Наполнили продуктами холодильник.
– Так-с. Иди теперь в спальню, включи ноутбук и найди нам какой-нибудь фильм, – распорядилась моя девочка. – А я займусь приготовлением ужина.
Я с радостью повиновался. Пока я копался в интернете в поисках подходящей киноленты, моя милая гремела посудой на кухне. Наконец, я остановился на чем-то фэнтезийном, про ловких богатырей, чудовищных великанов и драконов. Тут как раз подошла моя девочка с двумя тарелками аппетитного салата «мимоза». Хотя я не слабо подкрепился пирожками в бистро, у меня заурчал желудок и потекли слюнки от предвкушения наслаждения изысканным яством. Мы с Ширин накинули себе на плечи мягкий плед, взяли по тарелке «мимозы» и начали смотреть фильм.
С первых же кадров, на которых актеры силились изобразить благородных героев, моя милая принялась звонко смеяться. Я тоже улыбнулся: исполнители главных ролей явно переигрывали – рыцари «без страха и упрека» получились неестественными, как картонные куклы.
Пафосный, претендующий на лиричность и эпичность, приключенческий фильм мы с Ширин по собственному произволу «превратили» в комедию абсурда. Вернее – это была заслуга моей девочки, так и заливавшейся смехом, отпускавшей шутки по поводу происходящего на экране. Я только улыбался, то и дело переводя взгляд с монитора на во всю веселящуюся Ширин.
Про пересекших безводную пустыню богатырей моя милая заметила: те должны быть покрытыми песком и пылью, помятыми, с потрескавшимися губами. А вместо этого нам подсовывают каких-то метросексуалов, только что вышедших из салона красоты.
– Ты гляди, гляди, – смеялась Ширин, – у них такие аккуратные прически – ни один волосок не топорщится. А руки, а ручки-то!.. Холеные, как у викторианской барышни. И режиссер хочет нас уверить, что эти ручки поднимали тяжелые длинные мечи?.. Ох, я не могу!..
Нежный смех моей девочки был точно спасительный прохладный бальзам. Я думал: раз мы не разучились шутить и смеяться – значит, все у нас не так уж плохо. Пусть завтра нам снова бороться за жизнь – как бы процарапывать ногтями гранит или выхватывать голыми руками горящие угли из костра. Но хотя бы на денек мы имеем право расслабиться. Покормить на пруду в лесопарке гогочущую гурьбу уток, самим от души поесть в бистро; а вечером, укутанными в плед, посмотреть легкий фильм под салат «мимоза». Раз в году и у свиньи бывает праздник.
Я верил сейчас: не завтра – так послезавтра, не послезавтра – так через неделю все у нас получится. Мы как тот лягушонок, который упал в крынку с молоком, но не согласен тонуть и изо всех сил барахтается, работает маленькими перепончатыми лапками. Он сам не заметит, как взбитое им молоко превратится в относительно твердое масло, от которого он сможет оттолкнуться и выпрыгнуть из крынки, чуть не ставшей лягушонку могилой.
Вот и мы не опустим рук. Сегодняшний день отдыха даст нам нехилую подзарядку. А завтра мы снова опустим забрала и тараном попрем в бой за наши жизнь и счастье. И победим, победим.
А Ширин, заражая меня флюидами веселья, продолжала высмеивать фильм. Экранные, выдыхающие огонь и дым, драконы казались ей похожими на ящериц-переростков и совсем не напоминали «несущих на кожаных крыльях ужас» монстров.
– Ты посмотри, – восклицала моя девочка. – Эти драконы – не драконы, а грубо сработанные чучела. Нет – ну видно же, что чучела!.. На кукурузное поле – ворон пугать – еще сгодились бы. Но в кино эти мнимые дракошки нелепы. Нелепы, как… как танцующий носорог!..
Фильм, в конце концов, надоел нам. Так что мы не стали досматривать. Финал был ясен, к гадалке не ходи: все матерые великаны, чешуйчатые многоглавые драконы, ведьмаки и коварные похотливые жрецы будут порублены в капусту – а самый крутой и нахрапистый богатырь торжественно совокупится с прекрасной принцессой, которую вырвал из лап злого колдуна. То ли за время прогулки я утомился, то ли кино меня убаюкало, но меня потянуло в блаженный сон. Я распластался на кровати поверх покрывала.
– Нет. Нетушки, дорогой!.. – с милым лукавством сказала Ширин, грозя мне маленьким пальчиком. – Не спи!..
Она взяла книжку с полки и положила передо мной со словами:
– Вот. Шейх Саади, – напомнив мне тем самым, что я обещал любимой вслух почитать великого персидско-таджикского поэта.
Я сел на кровати «по-восточному», скрестив ноги. Моя девочка удобно устроилась рядышком. Я читал громко, нараспев, все больше увлекаясь. Слова мастера Саади разом обжигали огнем и холодили льдом. Строки то дышали бурной страстью, то звучали пронзительно, стеклянными тонкими иглами вонзаясь в твое сердце и вызывая в тебе такие чувства, о существовании которых внутри тебя ты даже не подозревал. Бесподобный соловей Саади пел о любви и о муках, какие терпит во имя любви. И пусть бы набитый страданиями вьюк был бы в тысячу раз тяжелее – все равно поэт не откажется от своей сердечной привязанности.
Мне казалось: это не Саади, а я сложил стихи, похожие на плещущие о песчаный берег синие морские волны. И эти стихи – о моем нежном влечении к милой Ширин. Я не читаю слова из книжки – слова, будто бы, сами рождаются в моем охваченном пламенем сердце. Как и у Саади, моя любовь – жертвенная. С тех пор, как я вручил свою душу прекрасному тюркскому ангелу – судьба обрушила на нас целые лавины камней, валуны и отломанные вершины утесов, как бы проверяя наше с любимой взаимное чувство на прочность. Будто через терновые кусты – в кровь рвущие шипами кожу – мы пробиваемся через выставленные злюкой-фортуной заслоны.
Во всем, что с нами происходит, много нелепого, анти-рационального, трагикомического. В обширном термитнике-мегаполисе, где даже на стены гаражей и почему-то не снесенных старых деревянных построек налеплены объявления «Приглашаем на работу» – не может трудоустроиться девушка с руками-ногами и с головой на плечах. Влюбленный парень, пусть и с завихрениями в мозгу, но вполне способный отвечать за свои слова и поступки – по приговору психиатров не имеет права прописать у себя в квартире свою темноглазую зазнобу, которой хотел бы подарить весь мир и ради которой прошел бы сквозь жаркий огонь и нырнул бы в ледяную воду. Пока жулики типа Бахрома Мансурова и Анфисы Васильевны, никого не стесняясь и даже бравируя своей наглостью и безнаказанностью, стригут с несчастных мигрантов треклятые червонцы, как шерсть с овцы, две любящие души должны второпях подыскивать официальную работу для одной из этих душ, дабы та не стала объектом преследования для миграционной полиции, изгоем, «преступницей».
Смеяться тут или плакать?..
Можно смеяться, а можно и плакать. Смеяться, захлебываясь солеными слезами. Но главное – не отпуская руки возлюбленной – идти вперед, проламывая или опрокидывая любые препятствия, будь то кирпичная стена, колючие заросли или торчащие из земли металлические колья. Все, что я знал: я не оставлю Ширин. Либо мы вместе завоюем себе место под солнцем, гарантированный кусок хлеба и относительный покой – либо… либо мы умрем вместе. Мне казалось: именно об этом стихи гения Саади, который еще в тринадцатом столетии зашифровал в своих газелях и касыдах все тайны нашей с любимой судьбы.
Волшебная сила поэтического слова подхватила меня, как волна – щепку. Я декламировал – иногда без подглядывания в книжку угадывая рифму. Мурашки пробегали у меня по спине, а губы дрожали. Ширин не отрывала от меня глаз, которые – казалось – лучились светом. Вся она была охвачена волнением – трепетала, как лист под легким весенним ветерком. Я читал до тех пор, пока не начал хрипеть и сбиваться. Тогда моя девочка забрала у меня книгу, положила ладошку мне на грудь и тихо сказала:
– Спасибо.
Где-то с минуту мы сидели, почти не шевелясь, только чуть учащенно дыша. Магические напевы сладкоголосого Саади еще звучали у нас в мозгу. А сердца точно отбивали ритм стихов персидско-таджикского кудесника. Моя девочка сказала наконец:
– Ну что?.. Помоемся – и спать?..
После гигиенических процедур в ванной, мы вернулись в спальню. Я первым забрался под одеяло. Моя милая, не торопясь, обнажилась, погасила свет и тоже легла. День выдался непростой: сначала – неприятный разговор с Юлией Владимировной, сорвавшейся на откровенное хамство, звонки двум жуликам, действующим под вывесками кадровых агентств; потом попытки отвлечься – долгая прогулка по лесопарку с кормлением уток, посиделки в бистро, вкусный ужин и, под занавес, чарующие стихи Саади. Я не знал: может милая утомилась и хочет заснуть без любовных утех?.. Я нашарил под одеялом руку Ширин и сплел свои пальцы с пальцами любимой. Я готовился так и уплыть по реке сновидений – легонько сжимая пальцы своей красавицы. Но моя девочка решила иначе.
Она положила мою руку себе на грудь. Дыхание Ширин стало более напряженным и громким. Не сговариваясь, мы горячо, жадно прильнули губами к губами. Кровь стучала у меня в висках, а по телу точно пустили электрический ток. Быть может, самая сладостная вещь на земле – прижать к себе свою любимую девушку, голую и желанную; так, чтобы вас не разделяла даже тонкая ткань белья.
Если воспользоваться выражением из одной старинной книги сказок – эта ночь была не идущей в счет ночей земной жизни, потому что мы, счастливые любовники, как бы вознеслись на небеса. Я был точно праведником в тенистом, полном цветов и плодовых деревьев раю с журчащими ручейками, а Ширин – нежной гурией, награждающей меня за все совершенные мною в подлунном мире добрые дела. Да что там рай!.. Вместо заоблачного эдема царством удовольствий для нас стала спальня с широкой кроватью. И милая соединялась со мной в соитии не за какие-то мои заслуги перед богом, перебирание четок или пожертвования духовенству – а просто потому, что любила меня.
За ночь Ширин отдалась мне шесть или семь раз. Мы исчерпали энергию друг друга ближе к утру – когда через окно, в щелку между шторами, уже просачивался сероватый полусвет. Мы лежали пластом, не прикрытые одеялом, и держались за руки. Усталость после знойных объятий была поразительно сладкой.
Меня совсем не тянуло говорить. Я отдыхал, расслабив все мускулы, и с радостью ощущал в своей руке руку любимой девушки. Мы точно упились божественным нектаром из одного кубка. Мысль о том, что милая здесь, в одной постели со мной, голая и такая же утомленная, как и я – пьянила. Нам оставалось плавно погрузиться в сон, а проснуться не раньше полудня.
Ширин нарушила молчание:
– Дорогой. Нам надо кое-что решить.
Слова моей девочки звучали спокойно и ровно. Не дождавшись моей реакции (я только повернул голову, пытаясь настроиться на восприятие серьезной информации), любимая продолжила:
– До четырнадцатого февраля – не так много дней. И я, честно, не хочу, чтобы нам пришлось накладывать на себя руки. Я непременно должна найти работу, милый. Сделаем так: я плотно засяду за ноутбук – буду просеивать опубликованные на сайтах вакансии, как старатель просеивает в поисках золота речной песок. На сотню вакансий с пометкой «только для славян» или с оговоркой «официально не оформляем» найдется одна, подходящая для меня. Это значит: если я отфильтрую тысячу вакансий – от кадровых агентств и от частых работодателей – я найду с десяток годных объявлений о работе. Но только для этого, родной мой, мне придется дни напролет не отклеиваться от компьютера, как бы ни слезились от свечения монитора глаза. Потому я прошу тебя: на то время, пока я ищу работу, освободи меня от домашних дел. Возьми на себя стирку, уборку, приготовление еды. Так ты мне очень поможешь…
– Хорошо, – согласился я.
Я невольно заерзал на постели. Моя девочка напомнила: наша жизнь – не бесконечный праздник. Мы можем почти всю ночь до головокружения заниматься любовью – но вслед за ночью приходит день с заботами и тревогами. Прекрасно мечтать о шалаше, в котором обретешь с любимой счастье. Но… но где ты отыщешь для своего шалаша дикий берег с золотой полоской пляжа и кокосовыми пальмами?.. Все такие сказочные уголки давно отгорожены чуть ли не колючей проволокой – чтобы там, в обществе смазливых эскортниц, грели волосатые животы господа олигархи, которым тоже надо «отдыхать» после махинаций с акциями и игры на бирже.
А мы?.. Мы пленники клокочущего мегаполиса. Куда нам податься из большого города?.. В наши времена даже остатки лесных массивов превращены в частную собственность, охраняемую бугаями с собаками. Так что бежать в глухую чащу, одичать до состояния неандертальцев, жить охотой на косуль и зайцев и сбором ягод, грибов и кореньев – нам не светит. Чтобы выжить и всегда быть вдвоем, мы должны скользить безногими веретеницами в месте куда более опасном, чем джунгли или густой сосновый бор – в городе, населенном миллионами равнодушных или прямо враждебных людей. Нам надо быть всегда начеку, чтобы вновь не клюнуть на наживку таких мошенников, как Бахром урод-Мансуров. И одновременно – быть скоростными, как молния, успеть утрясти дела с работой и визой для Ширин раньше роковой даты четырнадцатое февраля.
Я обнял мою девочку и повторил:
– Хорошо.
После продолжавшихся почти до утра любовных утех я верил, что у нас обязательно все получится. Выдержав паузу, я добавил:
– Спокойно ищи работу. Домашние деля я возьму на себя. Все будет отлично.
– Спасибо… – прошептала моя милая.
Я поцеловал свою пери в щеку, еще крепче обнял и, удобнее устроившись на подушке, сам не заметил, как заснул.
Спал я долго, без сновидений, как будто выпал из мира в первозданную тьму. Но вот до меня донеслось, как сквозь толщу воды, тихое постукивание. Первым, что я увидел, открыв глаза, был камфарно-белый потолок. Голова гудела и была точно распухшая деревяшка. Видимо, как ни много я спал, а все-таки не вполне выспался. Ширин, с распущенными волосами и в одной футболке, сидела с ноутбуком на краю кровати. Это пальчики милой стучали по клавиатуре ноутбука. Я понял: моя девочка взялась за осуществление плана, озвученного минувшей ночью, и с утра пораньше принялась за поиски работы.
– Привет, – сказал я, нежно поцеловав свою красавицу в шею.
– Привет, – слабо улыбнулась Ширин и сейчас же вновь уставила взгляд в горящий экран ноутбука.
Я потянулся, прикрыл распахнувшийся в зевке рот. Надо было оторваться от постели, умыть холодной водой лицо да идти на кухню – налить нам по чашке ароматного бодрящего кофе и соорудить бутерброды из сыра, зеленого лука, докторской колбасы и белого хлеба.
19.Фишки на игральном поле
С того утра начался наш длительный марафон. А вернее – бег с препятствиями, с перепрыгиванием через канавы, гонками вслепую по темным тоннелям, преодолением заборов и каменных стен. Мы были точно закусившие удила взмыленные лошади, запряженные в одну колесницу. Нам казалось: до сих пор мы искали работу для Ширин чересчур вяло. Возможно, это было и не так. Но теперь мы достигли скорости вихря, а напряжение в нервах было как в протянутых от столба к столбу проводах.
Я открывал глаза в восемь – и с минуту, прежде чем шевельнуться, сверлил глазами белизну потолка. Моя милая уже сидела за компьютером. Долбила по клавиатуре и водила мышкой. Звонить потенциальным работодателям и кадровым агентствам было еще рано – офисы открываются в девять, а то и в десять. Пока что моя девочка отыскивала в море интернет-вакансий подходящие (без расистских пометок «только славянам») и с усердием первоклассницы переписывала в блокнот названия, адреса и телефоны фирм.
Оторвавшись – наконец – от постели, я целовал свою девочку, шел в ванную, а из ванной на кухню, где стряпал нам завтрак. Мои навыки и фантазия как кулинара были ограниченные: в трех случаях из пяти я подавал на стол яичницу с колбасой (да иногда еще добавлял помидоры), а на оставшиеся два случая приходились банальные бутерброды.
После завтрака Ширин немножко отдыхала. Она просила почитать ей что-нибудь коротенькое из восточных сказок. Обычно мы останавливали свой выбор на книжке о похождениях удалого Алдара Косе или на турецких анекдотах о Бу Адаме. Я читал вслух, увлекаясь повествованием и придавая своему голосу почти артистическую выразительность. Но моя девочка слушала рассеянно, шарила глазами по сторонам. То и дело какая-нибудь фраза проплывала мимо сознания милой – и тогда Ширин просила перечитать последний абзац. Я понимал: мысли моей девочки бродят не по следам Алдара и Бу Адама, а совсем по другим местам. И за завтраком, и во время получасового отдыха – милая думала о поисках работы.
В полдесятого – когда, по нашим расчетам, клерки должны были рассесться по своим креслам в офисах, влить себе в глотки отвратительный черный кофе и поделиться с коллегами свежими сплетнями – моя любимая начинала звонить по выписанным в блокнот телефонным номерам.
Чтобы не мешать моей девочке, я – с книжкой персидских сказок под мышкой – отчаливал на кухню. Но насладиться чудесными, красочными историями про могучих шахов, многострадальных дервишей и соблазнительных красавиц-пери у меня не получалось. Глаза прыгали по тексту, как йо-йо. А ухом я ловил долетавший из спальни приглушенный голос разговаривающей по телефону Ширин. Как ни занятен был пестрый – будто ковер – фольклор персидского народа, меня куда сильнее интересовало, хороши ли дела у моей милой. Я засекал обрывки фраз моей милой, как локатором.
– Алло. Здравствуйте. Я звоню по поводу работы… Да, опыт есть: я была посудомойщицей и официанткой… Вы подаете заявление на продление визы сотрудника?.. Нет, я не славянка…
Казалось: я весь обращался в слух. Держа за свою девочку – что называется – пальцы скрещенными, я надеялся уловить какие-нибудь вселяющие надежду слова. Вроде: «Договорились. Я подъеду завтра в одиннадцать» – «Да, конечно: я захвачу с собой визу» – «Я тоже уверена, что мы прекрасно сработаемся». Но в девяносто шести процентах случаев я слышал совсем другое: уставшим голосом, уже даже без раздражения, Ширин, как по методичке, повторяла: «Я не славянка» – «Нет, у меня нет расейского гражданства» – «Я полагала, что, приняв меня на работу, вы подадите в миграционную полицию заявление на продление мне визы…».
Все это печальным образом напоминало сказку про белого бычка.
Я не знал, звонила ли Ширин только частным работодателям или, так же, и кадровым агентствам. А если звонила и в агентства – то сбылись ли угрозы ведьмы Юлии Владимировны, которая чуть ли не на бычьей крови и человеческих костях поклялась, что имя моей девочки будет внесено в «черный список соискателей»?.. Если тебе, мол, не повезло угодить в этот список «унтерменшей из унтерменшей», «змей подколодных», «отбросов общества» – ни одно уважающее себя агентство не захочет иметь с тобой дело. Но я не лез к милой с расспросами. Я отдавал себе отчет: нервы Ширин на пределе, как готовые лопнуть гитарные струны. Моя любимая сама мне все расскажет, когда посчитает нужным.
Ближе к полудню голос милой за дверью спальни стихал. Это значило: Ширин прозвонила все номера, которые утром выписала в блокнот. Тогда я заглядывал в спальню и тихо спрашивал свою девочку:
– Не хочешь кофе?..
– Хочу. Спасибо, – так же тихо отзывалась любимая.
Я успевал заметить: веки у Ширин подрагивают, пальцы трясутся.
Я наливал нам кофе с молоком, раскладывал на тарелке простенькое печенье. Моя девочка приходила из спальни, садилась за стол. О том, как продвигаются поиски работы, милая и теперь ничего не говорила. А я боялся докучать вопросами. Милая просто сидела, выпрямив спину – и маленькими глоточками пила кофе. Иногда чашка начинала дрожать в руке Ширин – кофе вот-вот выплеснется через край. Тогда моя милая отставляла чашку и ждала, чтобы пальцам вернулась твердость.
Я пытался отследить взгляд моей девочки. Но ее глаза просто блуждали по кухне, переходя от окна к плите, от плиты к холодильнику. В черных зрачках Ширин была тоска. Иногда, впрочем, глаза милой надолго задерживались на настенном календаре с медвежонком. И тогда с алых губ любимой срывался нервический смешок.
О, календарь!.. Мне хотелось содрать его со стены, изорвать на мелкие кусочки. И выкинуть эти кусочки в раскрытую форточку, чтобы ветер разметал их по лицу земли. Цифры в календаре казались мне, парадоксальным образом, рядами зубов. Как пробравшийся в дом карликовый монстр – нечто вроде рогатой химеры с кожаными крыльями летучей мыши – календарь злобно смеялся над нами. Календарь отмерял время, дни – т.е. тот ресурс, которого у нас оставалось все меньше.
А среди трехсот шестидесяти пяти чисел – трехсот шестидесяти пяти зубов чудовища – наши с Ширин глаза притягивало число четырнадцать в столбике под шапкой «февраль».
Четырнадцатое февраля!.. Роковая дата. Если до четырнадцатого февраля моя девочка не отыщет работу, на которой милой помогли бы с продлением визы – тогда… Тогда мы окончательно превратимся в парий, отщепенцев, изгоев – не вписавшихся в современное, постиндустриальное, демократическое, процветающее общество. Кому нужны психически увечный «неполноценный» парень и просрочившая визу мигрантка из Западного Туркестана?.. Ширин автоматически попадет в разряд «нелегалов» – нарушителей неприкосновенности государственных рубежей. Это пахнет полным бредом, но наши бравые полицаи предпочитают отлавливать безобидных и наивных мигрантов – таких, как моя девочка – чем охотиться за маньяками, растлителями детей, серийными убийцами или чем защелкивать наручники на запястьях «распилившего» бюджет толстого коррупционера.
И что нам остается?..
На кухонном столе так и стояло несколько коробочек со снотворным. Мощным снотворным. Белых круглых таблеток хватило бы, чтобы свалить пару лошадей. Сидя со мной за чашкой кофе, Ширин иногда, с задумчивым и как бы окаменелым лицом, передвигала эти пачки таблеток. Я смотрел, как загипнотизированная удавом мартышка, и в сердце мне будто бы медленно вонзалось холодное тонкое лезвие.
Выпить конскую дозу тяжелого снотворного – пожалуй, самый «безболезненный» способ самоубийства. Выброситься с верхнего этажа высотки – страшно. Ты умрешь от ужаса еще раньше, чем размажешься кровавой лепешкой по асфальту. А еще, говорят, кое-кто после прыжка выживает, но остается инвалидом. Что ждет безрукого-безногого колясочника?.. У меня мурашки пробегали по спине, когда я задавал себе такой вопрос. Нет, лучше уж смерть!..
Утопиться в ванне – трюк, на который способен разве что сумасшедший йог. Можно, конечно, взять по веревке и, повесив на шеи по камню, утопиться в нашем любимом пруду, на котором гогочут и плещутся утки. Но меня бил озноб при мысли о том, во что превратятся наши трупы, похороненные в мутной воде. Если когда-нибудь мы всплывем (веревки развяжутся или порвутся) – случайный свидетель схватится за сердце, увидев распухшие, обезображенные влагой тела. Почерневшие, пахнущие гнилью, с вываливающимися изо ртов фиолетовыми языками.
Сказать честно: для меня это было бы не так жутко, если б речь шла только обо мне. Один я, может быть, и согласился бы утонуть. Пусть меня и выловят в виде почти бесформенного мясного мешка с костями – мне-то будет уже все равно. Но я не мог допустить, чтобы то же самое произошло с Ширин. Я весь холодел, стоило лишь вообразить мою девочку поднятой со дна покойницей, расплывшейся, как медуза; со сбившимися в грязные узлы волосами и с закатившимися глазами. Нет, я мечтал (если это можно назвать мечтой), чтобы и на смертном ложе милая осталась бесподобной красавицей. Пусть моя девочка будет распластана на белой простыне – чуть более бледная, чем была при жизни. С улыбкой на вишневых губах. С сомкнутыми веками. И с заплетенными в аккуратные косы густыми темными волосами. Похожая на высушенный цветок, заложенный в книгу.
Вспарывать себе вены – не очень надежный способ. А повеситься – не эстетичный. (Я читал где-то: повесившиеся, пока хрипят в петле, непроизвольно мочатся). Так что самое лучшее – как мы и задумали – лежа в обнимку, тихонько умереть во сне. Пока, под действием тройной дозы таблеток, мы будем медленно – может быть на протяжении часов – угасать, воображение нарисует нам в сновидениях яркие завораживающие картины нашего несбывшегося счастья.
Нам приснится, как, босые, взявшись за руки, мы гуляем по мягкому песочку вдоль края моря, слушая тихую песню пенных волн. Как, звонко смеясь, двумя газелями резвимся в нашем лесопарке – только уже не слякотной зимой, а волшебным летом, под шелестящими на ветру изумрудными кронами деревьев. Наконец, в самом счастливом сне, Ширин будет баюкать на руках щекастого младенца, а я, со слезами умиления на глазах, буду любоваться на жену и дочку. (Почему-то я был уверен, что, если б моя звездочка родила бы мне ребенка – то это непременно была бы дочка, которая выросла бы такой же красивой и доброй, как мама).
Прекрасные видения проплывут по экранам наших закрытых глаз, а следом черной кошкой подкрадется тьма, которая накроет нас, как облако. Еле тлеющие угольки нашего сознания окончательно догорят. Верь я в бессмертие души – сказал бы, что мы сбросим тесные скафандры из плоти и костей и вознесемся прямиком в рай. Мы встретимся там под финиковой пальмой, над весело звенящим прозрачным ручейком, и нежно улыбнемся друг другу. К слову: финиковую пальму я в жизни не видел – только на фото или по телевизору.
Но в загробный мир я не верю. После смерти нас ждет только вечный покой – без звуков, без запахов, без зрительных образов. Что ж, тоже неплохо после не слишком-то радостного земного существования, которое напоминало прогулку по узкой неровной тропинке, с обеих сторон стиснутый колючими кустами.
Но какой бы многотрудной ни была жизнь, мы с Ширин не хотели умирать. Да и кто в восемнадцать-девятнадцать лет будет грезить о могиле?.. Только от полной безысходности, от невозможности найти свое место в жестоком обществе, от того, что люди и обстоятельства буквально выдавливают нас с жизненной тропинки в шипастый кустарник, мы замыслили суицид. Но прежде мы сделаем все, чтобы избежать самоубийства.
Мы напоминали сейчас кота, которому хулиганы-мальчишки привязали к хвосту консервную банку. Бедный взъерошенный котяра мчится, что есть духу, подгоняемый грохотом склянки на шнурке. Испуганный кошак либо окончательно выбьется из сил и свалится с высунутым розовым язычком, либо уткнется мордочкой в ноги хорошей девочки, которая не только отвяжет от кошачьего хвоста проклятую консервную банку, но и возьмет котика на руки, приголубит и отнесет к себе домой.
После пары чашек кофе моя милая возвращалась в спальню. Скоро становилось слышно, как моя красавица стучит по клавишам ноутбука или разговаривает по телефону. Я понимал: Ширин выудила из всемирной паутины еще сколько-то номеров потенциальных работодателей – и теперь упорно звонит. Любимая была точно ныряльщица за таящими жемчуг раковинами. Погружалась в интернет, как в океан. «Добычей» были объявления о работе, по которым стоило хотя бы позвонить – без расистских пометок «только для славян», «азиатов не рассматриваем» и т.п.
Пока Ширин листала сайты в поисках подходящих вакансий, я так и торчал на кухне, безуспешно стараясь отвлечься персидскими сказками. Иногда, сказав моей девочке: «Я в магазин!» – я отправлялся за покупками.
Мы не роскошествовали – да на инвалидскую пенсию особо и не пожируешь. Перечень продуктов, которые я кидал в тележку и вез на кассу, был недлинный и легко помещался у меня в голове. Хлеб, молоко, тушенка, макароны, крупы, докторская колбаса. Бывало, я добавлял сюда огурцы, помидоры и картофель. Управиться с покупками можно было быстрее, чем чихнуть – но я, уже с загруженной тележкой, чертил зигзаги по отделам супермаркета. Мне почему-то казалось: если я немного задержусь – моей милой повезет в поиске работы. И когда я, наконец, вернусь с набитой сумкой домой, моя девочка, сияя улыбкой, выпорхнет бабочкой мне навстречу, обнимет меня и радостно сообщит: «Родной, родной мой!.. У меня на завтра назначено пять собеседований: два – на должность секретарши, еще два – на консьержку и одно – на официантку. Во всех пяти местах мне пообещали, что подадут в миграционную полицию заявление на продление моей визы, как только я приступлю к работе».
Я заходил в мясные ряды и разглядывал выставленные на витрине здоровенные куски говядины и свинины, куриные тушки и окорочки. И фантазировал: к праздничному столу по случаю трудоустройства Ширин неплохо будет взять вот такую, как крайняя слева, долю красного мясца, выкупать в маринаде и запечь в духовке. С вареным картофелем, посыпанным мелко порезанным темно-зеленым укропом, будет запредельно вкусно.
Во фруктовом отделе я присматривался к винограду, мандаринам и ананасам. А из стоящих на полке соков в ярко разукрашенных картонных пакетах или в стеклянных бутылках с цветастыми наклейками – моя взгляд притягивал персиковый. Моя девочка как-то обмолвилась, что любит персиковый сок.
Конечно, не мог я не остановиться и у стеллажей и витрин с кондитерской продукцией. Наше застолье не обойдется без сладкого десерта. В первую голову – надо брать торт «Змеиное молоко». Но еще – и мармелад «апельсиновые дольки», коробку шоколадных конфет, воздушный зефир и печенье со вкусом земляники.
Бывало, я забредал и в алкогольный отдел – где, как зачарованный, смотрел на ряды бутылок белого и красного вина. Особенно меня притягивало красное, поскольку мои любимые тюркские и таджикско-персидские поэты писали о вине, подобном расплавленному рубину. Ни я, ни моя девочка никогда не пробовали даже пива. Но если и начинать баловаться хмельными напитками, то как раз на празднике в честь устройства моей милой на работу. Мы уже достаточно взрослые – занимаемся любовью. Так что, наверное, не будет грехом и пригубить бокал с легким вином цвета закатного солнца.
