Степан Станиславович Сказин
Моя тюрчанка
Моя девочка поначалу пыталась слушать внимательно, но потом глаза у нее начинали бегать. Она хмурила свои красивые брови, нервно покусывала губы. И, наконец, перебивала меня:
– Дорогой. Извини. Давай я тебя в другой раз послушаю?.. Не могу сейчас воспринимать эти… сказочные истории. Потому что мы с тобой сейчас не в сказке. А если в сказке, то в очень страшной и печальной, не в каком-нибудь «Мальчике с пальчик» и не в «Коте в сапогах». Я должна искать работу. Прости меня. Прости.
– Ну конечно, – не подавая виду, что расстроен, отвечал я и целовал Ширин в переносицу.
Моя милая включала ноутбук и открывала сайты вроде «Работа для вас», «Работа для всех», «Трудоустройство в один клик» и т.д. Чтобы не отвлекать мою девочку, я перемещался в другую комнату или на кухню. Из спальни долетал стук пальцев Ширин по клавиатуре. А порой и обрывки голоса моей красавицы: милая звонила потенциальным работодателям и кадровым агентствам. Я маялся и вздыхал. Листал книжку персидских сказок, но строчки плясали у меня перед глазами. Время от времени я наведывался в спальню к Ширин – не затем, чтобы полюбопытствовать: «Ну как – нашлись подходящие вакансии?», а чтобы подать любимой чашку с молочным кофе или благоуханным зеленым чаем.
– Спасибо, – благодарила моя девочка, не отрываясь от ноутбука. Лицо ее выражало запредельную сосредоточенность. Иногда она вытирала слезящиеся от яркого блеска монитора глаза. По-моему, моя милая выпивала и чай, и кофе совсем остывшими.
Так Ширин не выключала ноутбук и не выпускала из пятерни телефон, пока часы не высвечивали восемь вечера. Дальше звонить по объявлениям о работе не имело смысла: все офисы закрываются еще в семь. Усталая, грустная, моя девочка подходила ко мне и говорила:
– Я сегодня две дюжины фирмочек обзвонила. У всех песня одна и та же: принимаем на работу только граждан, только славян.
Все, на что меня хватало – это легонько обнять милую за талию и поцеловать между бровей. Что толку было бы моей Ширин, если б я признал несправедливость расейского общества (в которое я и сам едва вписывался на птичьих правах несчастного инвалида) к «нерусским», «гастарбайтерам», «азиатам», «мигрантам»?.. Наконец – к нежной, как белый цветок жасмина, молоденькой девушке, мечтающей просто о том, чтобы без оглядки на полицию и прочие «органы», делить кров и постель с возлюбленным?..
– Давай, что ли, посмотрим какую-нибудь киношку?.. –вздохнув, предлагала моя девочка.
Я ухватывался за эту идею и охотно предоставлял выбор фильма моей милой, склонялась ли Ширин к романтической комедии про счастливых влюбленных, загорающих на галечном нудистском пляже, к исторической драме с батальными сценами с греками и персами, или к лихо закрученному психологическому детективу. Пока по экрану ноутбука плыли вступительные титры, я подавал на большой тарелке ужин. В девяносто пяти процентах случаев это были бутерброды с неизменной докторской колбасой. Иногда я добавлял кругляшки порезанного помидора и покрывал каждый бутерброд капустными листом.
Меня притягивало происходящее на экране – но, жуя свой хлеб с колбасой – я косил одним глазом на Ширин. Она выглядела потерянной и даже немного испуганной, как заблудившийся человек на никуда не ведущей, засыпанной сухими сосновыми иглами, тропинке в дремучему лесу. Казалось: события киноленты нисколько не трогают мою девочку. Моя милая по чуть-чуть откусывала от бутерброда; так, наверное, воробей клюет соринки. На тарелке было, обычно, шесть или семь бутербродов: по три на каждого из нас, либо три для Ширин и четыре для меня, раз я мужчина и съедаю больше. Но моя любимая не справлялась и с одним бутербродом, оставляя аккуратную половинку на тарелке. Не трудно было уловить: мысли моей девочки бродят далеко и от нехитрой еды, и от разворачивающихся на мониторе ноутбука событий фильма.
Когда благородный герой произносил какую-нибудь патетическую речь о любви, верности и чести, Ширин вдруг говорила, частично заглушая тираду персонажа:
– Я не знаю, что и делать. Я выискиваю объявления, в которых нет пометок «только славянам», «только русским» или «нерусских не рассматриваем», как вымываю крупицы золота из песка. Но и когда по таким, «не расистским», объявлениям звоню, сразу уточняю: «Меня зовут Ширин – и я тюрчанка». После чего собеседник прерывисто дышит в трубку и, наконец, говорит: «Извините». Дальше в телефоне что-то шуршит и скрипит. Собеседник возвращается на линию и, якобы расстроенно, мекает: «Простите, но в настоящее время мы не можем предложить вам работу. Попробуйте обратиться к нам через два месяца». Так бывает в семи случаях из десяти. В оставшихся трех случаях рекрутера не смущает, что я не славянка. Он весело предлагает мне должность – допустим, уборщицы. И – таким тоном, как будто передает мне ключи от сокровищницы багдадского халифа – торжественно называет мизерную денежку, которую я буду получать. Вроде бы многообещающее начало, да?.. За сколько-нибудь высокой зарплатой я не гонюсь. Я готова трудиться почти забесплатно, лишь мне продлили визу. Но тут-то и возникают проблемы. Уже озвучив дату собеседования, рекрутер вдруг вспоминает: «Ах да, девушка. Вы же понимаете, что работа у нас неофициальная?.. Наша молодая компания еще только развивается, и заключить с вами трудовой договор мы, к сожалению, не можем. Да, и если у вас какие-то проблемы с визой – решайте их сами». Тут уж я кладу трубку… Я звонила еще в агентства, специализирующиеся на трудоустройстве мигрантов, но и там мне ничего не смогли предложить. Это какое-то проклятие.
Слова Ширин падали, как медленные капли. Моя девочка не плакала, не билась в истерике – нет. А была на удивление спокойна, только голос дрожал. О, если б милая захлебывалась слезами, я бы обнимал любимую, ласкал бы, целовал в мокрые глаза. Но Ширин даже не всхлипывала. Она не изливала мне свое горе, а будто давала сухой отчет о том, как продвигаются (вернее: стопорятся) поиски работы. Я понурый и не знал, что сказать.
Кое-как досмотрев фильм, мы выпивали по чашке зеленого чаю и ложились спать. Темнота накрывала нас, как второе одеяло. Но мы долго, долго не могли сомкнуть глаз – мы переваривали события дня.
За дни усиленных поисков работы моя милая стала похожей на снежную королеву, или, по крайней мере, принцессу. Гордую, холодную и недоступную. Поэтому я очень-очень несмело проводил рукою между обнаженными грудями Ширин. Тело у моей девочки было не как у снежной королевы – оно было теплым, почти горячим. Я чувствовал, что в сердце милой пылает жаркий костер.
Любимая откликалась на мой призыв. Она крепко прижимала мою руку к своей левой или правой груди. Наши губы соединялись в продолжительном поцелуе. Тут уж моя робость отпадала, я подминал под себя Ширин. Моя девочка, сплетя руки у меня на шее, выгибала спину и ритмично постанывала в моих объятиях. Соитие проходило в какой-то спешке, суете. Достигнув пика наслаждения, мы отрывались друг от друга и растягивались на кровати. Конечно, мы могли бы «больше и лучше» – так, чтобы у меня закладывало уши от протяжных стонов моей преданной любовницы, и чтобы Ширин, от избытка страсти, расцарапала мне ногтями всю спину. Но, видимо, напряжение последних дней сказывалось и на наших занятиях любовью.
Мы долго молча лежали. Наше дыхание постепенно выравнивалось, но благословенный сон не проходил. Не обмениваясь и словом, мы сверлили глазами потолок, чуть белеющий сквозь густоту мрака. Царящая в спальне темнота как бы освобождала от обязанности разговаривать. Нам достаточно было ощущать друг друга: тоненькие пальчики милой были вложены в мою ладонь. Да и о чем нам было говорить, кроме наших проблем?..
Но толку-то рассуждать о проблемах – точно взбивать венчиком воду?.. На ближайший – правда, короткий – отрезок жизни нам все понятно. Мы, как лошади под лихими жокеями, так и будем мчаться, закусив удила и выпуская пар из ноздрей, по полосе препятствий, перепрыгивая барьеры и канавы. И не дай бог нам споткнуться!.. Или мы фишки, по броску кубика перемещающиеся по клеткам игрального поля, на каждой из которых нас подстерегает новая опасность. И пока хрипящие взмыленные лошади не добегут до финиша, а конические фишки не доползут до последней ярко раскрашенной клетки, нам нельзя будет перевести дух, утереть пот со лба, глянуть по сторонам.
Меня ледяным холодом пробирал страх перед датой «четырнадцатое февраля». Но, лежа ночью рядом с любимой на застиранной простыне в темной спальне, я ловил себя на странном чувстве, что я и с нетерпением жду роковой день.
Нет, я не желал нам поскорее умереть и так избавиться от мук. Просто я ждал: к четырнадцатому февраля закончится наш марафон, который делает нас точь-в-точь теми акулами, которые вынуждены всю жизнь проводить в движении. Отчего-то я поверил: именно четырнадцатого февраля в визу моей девочки хлопнут штамп: «Продлено до…». Это как запрыгнуть на подножку уходящего поезда. Надо же цепляться за какую-то – пусть несбыточную – надежду, когда тебя так и давит со всех сторон треклятая безысходность!.. Плюс к тому, в моем мозгу шевелилась трусливая – поистине, шакалья – думка, что, если виза моей милой так и не будет продлена, Ширин согласится на роль нелегалки, прячущейся от властей в моей квартире. Как летящие по кругу осы, мысли вращались и вращались в моей бедной голове. Хотелось вздохнуть: «Ох ты, господи!». Но я стискивал зубы, боясь потревожить мою девочку. Не помню, как я соскальзывал, будто в черную яму, в тяжелый сон.
Не раз за ночь я размыкал веки – вспотевший под ватным одеялом, но, одновременно, трясущийся, точно от озноба. Я не слышал, чтобы моя милая посапывала котенком. Она лежала, подложив руку под голову. Я не видел в темноте, но угадывал: любимая не спит. Легко понять: Ширин не дают уснуть несладкие мысли о работе; так не может забыться сном ловец, в думах о рыбине, упорно не желающей заглотить наживку и крючок.
Ночью – когда у меня, что называется, «плохо варил котелок» – я имел еще меньше шансов, чем днем, подобрать слова, которые успокоили бы, ободрили мою девочку. Да и не слова были моей милой нужны. Никакой ласковой болтовней – уместной разве только когда ты со своей второй половинкой качаешься на качелях в полном алых раз саду – я не наколдую Ширин ни трудоустройство, ни продление визы. Я нашаривал тоненькие пальчики любимой и пожимал. Решал про себя: засну не раньше, чем моя девочка. Но меня хватало на пять, на десять минут – и я опять проваливался в кромешную тьму.
Так я спал прерывистым мучительным сном. Меня мучали расплывчатые – малопонятные, как картина постмодерниста – кошмарные образы. Из которых мое восприятие лишь иногда могло выцепить поставленную на задние ноги лошадь с головой Юлии Владимировны на гривастой шее. Савелия Саныча, с кровью выплевывающего выбитые зубы, и тотчас выпускающего длинные –изогнутые, как турецкие сабли – клыки и раздвоенный змеиный язык. Дико хохочущего Арсения Петровича с рогами и хвостом, мечущего себе в черное отверстие лоснящегося рта шоколадные конфеты.
Я выныривал в явь – сердце мое дико колотилось. Немного придя в себя, я замечал, что моя девочка не спит. Это ржавым лезвием резало мне сердце. И хотя я был стихийный атеист, мне хотелось прыгнуть с кровати, как подброшенному пружиной, распахнуть окно; не боясь застудиться, высунуться голым торсом на улицу и крикнуть в чернильно-ледяное небо: «Эй, лукавый боже!.. Что я должен сделать, чтобы моя любимая была счастлива?.. Прыгнуть с моста?.. Не вопрос!.. Вспороть себе живот – выпустить наружу кишки?.. Отвечай – я готов!.. О, устрой же так, чтобы моя милая получила работу!.. Чтобы моей звездочке продлили визу!.. Хотя бы, наконец, чтоб Ширин мирно спала по ночам!..».
Богу (если допустить его существование) не надо было, чтобы я, чуть ли не вылезши из окна, орал в небеса. Он, по идее, должен был прочесть мои исступленные мольбы у меня в сердце и мозгу. Но дошел надрывный крик моей души до бога или нет – пресловутый дедушка на облаке не торопился откликаться. Похоже, бога или вовсе не было, или могучий создатель считал ниже своего царского достоинства обращать внимание на такую жалкую букашку, как я. Добрый боженька давал мне на собственной шкуре прочувствовать, что такое вопли беспомощного человека, заброшенного в пустыню.
Я ничем не мог помочь Ширин. Я только не отпускал ее нежные пальчики. Держа руку милой в своей руке, я на очередные пятнадцать или двадцать минут погружался в болезненный, не приносящий ни капли облегчения, сон. Иногда, засыпая, я слышал, как сам же шепчу: «Ширин!.. Ширин!.. Ширин!..».
Так проносились над нашим супружеским ложем длинные, черные, непроглядные зимние ночи – каждая из которых была как ведьма на помеле.
20.Махабхарата и клубничный сок
Я проснулся, как всегда за последнее время, с распухшей – точно сырое полено – головой и с ломотою в костях. Я давно чувствовал себя не вполне здоровым – настолько меня морально опустошала роль беспомощного свидетеля того, как моя девочка сжигает себя на медленном огне в безуспешных попытках найти работу.
Еще не продрав глаза, я уловил: что-то не так. В следующую долю секунды я сообразил: я не слышу, как моя милая долбит пальцами по клавиатуре ноутбука. Я успел привыкнуть: любимая с самого утра (раньше, чем я организую скромный завтрак) уставляется в монитор, стараясь выудить из всемирной паутины хоть парочку приглашений на собеседования.
Наконец я разлепил веки.
В спальне висела сероватая полумгла. Ширин, в длинной белой футболке, под которой не было бюстгальтера, и в трусиках, сидела на краю кровати. Голова моей девочки была опущена. Любимая, казалось, с любопытством прильнувшего к микроскопу ученого разглядывала белизну простыни.
– Привет… – тихо сказала милая, увидев, что я проснулся.
– Привет, – отозвался я, тоже садясь на постели.
– Чем займемся сегодня? – спросила Ширин, подняв на меня свои агатовые оленьи глаза.
Вопрос меня озадачил. Я-то, дурак, считал, что моя девочка, как всегда, будет просеивать интернет-вакансии, звонить потенциальным работодателям и в кадровые агентства; а я покормлю любимую завтраком – яичницей и все теми же бутербродами – и притаюсь на кухне с книгой персидских сказок.
– А как же… это… э-э… – попытался я спросить, но запнулся.
– Ты давно смотрел календарь? – все так же тихо и ровно поинтересовалась милая. – Сегодня десятое февраля.
– Да… Но… – еле выдавил я. Язык отказывался поворачиваться, как свинцовый. – Ты не будешь искать работу?..
Ширин грустно улыбнулась:
– Работу?.. А я ее не нашла. Пора поставить жирную точку. Я искала официальную работу полгода, с того дня, как въехала в Расею. Не сосчитать, сколько телефонных номеров я прозвонила, и на скольких собеседованиях была. Все потенциальные работодатели оказывались либо жуликами, либо расистами. Через четыре дня срок действия моей визы истечет. Ты правда думаешь, что за четыре дня я найду работу, которую не нашла за шесть месяцев?..
– И… теперь?.. – нервно сглотнув, спросил я.
– Теперь?.. – моя девочка стрельнула в меня глазами, как прирожденная кокетка. – До четырнадцатого февраля еще четыре дня. Немного, да. Но я хотела бы провести эти четыре дня без слез, без грызущей тоски, без забот и тревог. Я хочу петь и плясать от радости, наслаждаться каждой оставшейся мне секундой и разделить блаженство с тобой. Так что, это ты, дорогой решай: как ты будешь веселить свою даму?..
Моя милая лукаво улыбнулась.
Над моей головой точно блеснула молния, от которой прошла трещина по небесам. Я снова прилег на постель, думая, что так скорее уйму дрожь, электрическим разрядом пробегающую по моему телу.
О боги, боги!.. Ширин признала очевидное: работа не найдется, виза не будет продлена. До роковой даты четырнадцатое февраля – всего несколько дней. Но моя девочка не трепещет при мысли о запланированном нами суициде. На зависть эпикурейцам, милая хочет напоследок вкусить сладких плодов этой короткой жизни. Смерть, как будто, вовсе не пугает Ширин.
А я?.. Сказать, что я сухой хворостинкой был брошен в жаркий костер ужаса – значит ничего не сказать. Весь мир для меня скукожился до размеров будто бы надетого мне на голову мешка из буйволовой кожи, в котором я задыхался, как рыбешка на раскаленном песке. Казалось: жирный жестокий судья, стукнув три раза молотком по столу, огласил вердикт: «Виновны!» – и дюжие стражники уже волокут нас за руки и за ноги к эшафоту, возле которого, с блестящим наточенным топором на плече, лениво прогуливается палач в красной маске-чулке.
Мне хотелось прижать кулаки к вискам и малодушно кричать, будто мой кошачий вопль уловит Вселенная: «Нет!.. Нет!.. Я не хочу, чтобы мы умирали. Мы ведь только-только начали жить, как первые пробившиеся сквозь рыхлый снег весенние цветы. Почему цветы должен растоптать чей-то грубый ботинок?..».
Пока моя девочка с бешеным усердием искала работу – вылавливала из интернета, как из мутного озера, подходящие вакансии, звонила по объявлениям, ездила на интервью – я мог надеяться, что все, в конце концов, образуется. Вожделенное трудоустройство таки упадет в руки Ширин, моей милой продлят визу, мы заживем спокойно.
Но сегодня все наши скромные мечты с хрустом сломались, как высохшая ветка. Моя девочка не нашла работу. А через четыре дня, если не отступать от нашего плана, мы должны добровольно, без слез и стонов, покинуть этот полный страданий подлунный мир, в котором оба были точь-в-точь незваные гости.
Так что делать?.. А ничего!.. Не надо даже лишний раз напрягать извилины. Я просто последую за моей нежной, прекрасной Ширин. Как согласился я следовать за ней, когда она впервые высказала идею самоубийства. В какую бы панику не ввергала меня одна только мысль о смерти, я понимал: жизнь без любимой будет в мириады раз хуже пустоты небытия. Я провел рядом с моей красавицей всего-то пять месяцев – но возлюбленная успела стать для меня точно деревцем, которое я оплетаю гибкой лозой. Если деревце вырвать с корнем, лоза тоже зачахнет. Милая сказала: «Хочу провести последние четыре дня без тревог и забот» – значит, так тому и быть. Я устрою для моей родной султанские выходные. Даже приговоренному к виселице дают перед казнью стакан рома или кубинскую сигару. А мы, прежде чем умереть, покатаемся на карусели, поедим в японском ресторане, полюбуемся животными в зоопарке.
И еще одна трусливая мыслишка проползла слизнем мне в мозг. Что если эти четыре дня будут насыщены такой упоительной радостью, что Ширин раздумает себя убивать?.. Не захочет расставаться с небом – хоть солнечным, хоть серо-облачным?.. С деревьями, присыпанными снежным порошком, которые в апреле должны покрыться зелеными листочками?.. Наконец, со мной – преданным, как раб, любовником?.. О, пусть, пусть моя девочка решит, что лучше быть нелегалкой – вечно прячущейся от всего мира, но живой – чем даже не успевшим полностью раскрыть бутон цветком, увядшим и втоптанным во прах!.. В моей квартире Ширин надежно укроется от колючих глаз жандармерии. А там, глядишь, президент объявит миграционную амнистию. И моя милая, в числе сотен тысяч «нелегалов», получит второй шанс устроиться на официальную работу и продлить визу.
Распластанный на постели поверх мятого одеяла, я шумно вздохнул. Мысли наплывали одна на другую.
Моя девочка – в трусиках и футболке, с распущенными волосами – по-прежнему сидела на краю постели. Сказала задумчиво:
– Ты знаешь, дорогой… Ведь эта лисица Юлия Владимировна не бросила слов на ветер. Заявила, что добавила мои данные в черный список. И что ты думаешь?.. Ни одно кадровое агентство для мигрантов не захотело иметь со мной дела. Стоило мне назвать мои фамилию и имя, меня (как бы это выразить не грубо?..) отправляли в далекую пешую прогулку. Вот так… Менеджеры кадровых агентств не разводят с приезжими рабочими китайских церемоний. На одного бедолагу, добавленного в игнор-лист, моментально найдется сотня таких же парий, которые готовы уцепиться за самую тяжкую и плохо оплачиваемую работу. Хоть собирателя порожних пивных бутылок и сигаретных окурков на площадке перед входом в гипермаркет, хоть мойщика туалетов…
В тихих словах Ширин не было ни намека на грусть или сожаление. Милая точно не свой опыт анализировала, а отвлеченно рассуждала – как очкастый социолог, уткнувшийся в сухие столбцы цифр. Казалось: она, как сказали бы психологи, «отпустила» всю свою боль, всю ярость против обводивших нас вокруг пальца мошенников, все огорчения и обиды. Не без холодной дрожи я подумал о том, что таким умиротворенным, на зависть Будде Шакьямуни, человек становится перед самой смертью. Видимо, моя девочка всеми фибрами души настроилась на то, чтобы умереть. У меня отчаянно ныло сердце, в которое будто всадили ржавую иглу.
– О, я решила, что мы сделаем!.. – оживилась Ширин. – Ты сходишь в магазин. Принесешь продуктов – а я тогда приготовлю тебе шикарный завтрак. Ты, наверное, замучился утром, днем и под вечер возиться со стряпней. Я, конечно, не делю домашние хлопоты на мужские и женские – но, думаю, парня нельзя надолго загонять на кухню. Так что обед и ужин – тоже с меня. Ну а сейчас – пока мы на кровати…
Моя девочка томно посмотрела на меня, чуть приоткрыв нежные лепестки губ. Ее агатовые глаза заблестели. Без деланого стеснения, она стянула с себя футболку и трусики и села на мои горячие бедра.
Последнее время – пока Ширин интенсивно искала работу – мы, конечно, занимались любовью, но как-то скомканно, впопыхах, кое-как. Это было как проглотить кроъотный ролл: вроде бы и неплохо, да на один зубок – почти не уловишь вкус. И вот любимая вознаградила меня за долгие дни «поста»: подала целое блюдо роллов, да еще мисочку с соевым соусом и плоскую тарелочку с васаби. Я чувствовал себя счастливым шмелем, купающимся в нектаре в раскрытой чашечке благоуханного цветка.
Моя девочка и сама все сильнее распалялась. Как от опьянения, у нее закатывались глаза. Между створками рубиновых губ показался кончик языка. Наконец, тряхнув густыми длинными волосами, моя милая застонала особенно протяжно и громко. И, изможденная, повалилась на постель рядом со мной. Долго лежала лицом вниз, шумно дыша. Черные локоны Ширин красиво разметались по белой подушке. Расслабленный, довольный, я тоже почти не шевелился, еще не отошедший от нашей огненной любовной битвы.
Моя звездочка подняла голову и тихонько рассмеялась своим заливистым родниковым смехом, который размягчил бы и железное сердце. На щеках Ширин играл нежный румянец, а в глазах танцевали веселые чертики. За окном было уже светло.
– Ну а теперь к делу, – в шутку важничая, сказала милая. Она подошла к тумбочке, взяла блокнот и ручку. – Иди-ка умой лицо и почисти зубы, а я пока набросаю список покупок, с которым отправлю тебя в супермаркет.
Вернувшись из ванной после гигиенических процедур, я получил от Ширин вырванный из блокнота, весь исписанный ровным почерком моей девочки, листок. Пробежал глазами: хлеб, яйца, копченая колбаса, торт «Змеиное молоко», апельсины, куриные ножки… Продукты в обширном перечне предназначались явно не только для приготовления завтрака. Но я не стал задавать милой вопросов. Просто влез в майку, в кофту, в подштанники и джинсы, и переместился в прихожую, где надел куртку и шапку, обул свои зимние ботинки.
– Скоро буду!.. – сказал я громко, чтобы Ширин было слышно в спальне. И вышел из квартиры.
В супермаркете меня охватила странная эйфория. Я бодро толкал перед собой тележку, чудом не врезаясь в широченный зад какой-нибудь откормленной тетки, и, не сбавляя шаг, хватал с полок продукты, которые заказала моя звездочка. Вот колбаска, вот бекон, вот маринованные огурчики, вот пучок укропа…
Мир виделся мне, отчего-то, в радужных красках. Должно быть, после упоительных, срывающих крышу игр в постели у меня зашкаливало количество «гормонов счастья». Я точно не шел, а парил вдоль заставленных товарами стеллажей. Кому может быть так же легко, как мужу, которого любящая жена отправила за покупками?.. Страшная мысль о том, что через четыре дня мы с Ширин должны принять по смертельной дозе снотворного, забилась в самый потаенный уголок моего сознания. Ну не верил я, не верил, что восхитительная красавица с огнем в глазах, которая с утра подарила мне сказочное наслаждение, всерьез готовится умереть.
С полными пакетами всякой всячины, я притопал домой.
– Дорогая, я пришел!..
Ширин, уже заплетшая волосы в косы и накинувшая тонкий халатик, выглянула с кухни:
– Ну, неси, неси все сюда.
Мы переложили продукты из пакетов в холодильник. Выпускал струю пара и свистел электрочайник. Пока я переодевался в домашнее и мыл руки, милая налила мне ароматный кофе с молоком. Я сделал пару глотков и засиял от восторга. Впервые за много дней моя девочка приготовила мне чашечку кофе. Пока любимая с головой зарывалась в поиски работы, стряпня и напитки были на мне. Кофе, который получался у меня, был – конечно – получше, чем в бистро, но и изысканными вкусовыми качествами не блистал. А кофе, который подала мне Ширин, был – воистину – угощением для богов и праведников. Я бы сказал, что кофе чуть похуже Эрот подавал Зевсу на Олимпе, а Мадана – многорукому, в ожерелье из черепов, Шиве, если б кофе (да еще растворимый) был известен древним грекам и индийцам. Даже цвет напитка в моей чашке был приятный светло-коричневый, за который всегда боролась моя милая, когда делала кофе.
Пока я смаковал кофе, Ширин принялась стряпать завтрак. На сковородке зашипело растительное масло. Керамическим ножичком измельчая на доске ингредиенты, любимая что-то напевала на своем родном – таком мелодичном – тюркском языке.
Скоро завтрак был готов. Моя девочка поставила на стол фарфоровые тарелки с яичницей. Да не с простой яичницей, какую сто раз варганил и я, а с дольками помидора и вареной колбасы, с полосками поджаристого бекона и посыпанную тертым сыром и мелко порубленным темно-зеленым укропом. На отдельном блюде милая разложила бутерброды: одни – с копченой колбасой, кругляшкой помидора и прикрытые капустным листочком; другие – с сыром, беконом и зеленью. Налила в чашки молочный кофе, ничуть не уступавший (я знал) тому, который я только что выпил. Живот мой заурчал, а рот наполнился слюной. Ширин с нежной улыбкой наблюдала, с каким аппетитом я накинулся на еду. Сама моя девочка ела, как всегда, мало.
– Знаешь, солнце, – сказала Ширин, – давай сегодня развлечемся дома. А уж завтра ты сообразишь, куда сводить меня погулять.
– Угу, – не вполне членораздельно ответил я, перемалывая очередной бутерброд.
– А какую книгу ты мне сегодня почитаешь? – беря меня за руку и заглядывая мне в глаза, спросила любимая.
– Не знаю… – я успел дожевать свой бутерброд. – Махабхарату?..
– Махабхарату!.. Махабхарату!.. – обрадованная, как ребенок, захлопала в ладоши моя милая.
– А завтра сгоняем в зоопарк. Или в палеонтологический музей, где скелеты динозавров, – вдохновленный моей красавицей, выдал я идею.
– Завтра в зоопарк, а послезавтра – к динозаврам, – улыбаясь, решила Ширин.
– А еще есть музей изобразительных искусств, – сильнее оживился я. – Там греческие и римские статуи, египетские саркофаги, вавилонские барельефы…
– И туда сходим на следующий день после динозавров!.. – с горящими глазами воскликнула моя девочка.
– А еще на следующий день… – начал было я, но осекся.
Я совсем забыл, что у нас не на вечные каникулы начинаются. В нашем распоряжении всего четыре дня, первый из которых уже течет журчащим ручейком; а мы точно два жука, сплавляющихся по этому ручейку на бумажном кораблике. «Следующего дня» – назавтра после посещения музея изобразительных искусств – не будет. Вернее, будет наш роковой последний день, в который мы навсегда сомкнем веки на остекленевших глазах.
Я скривился, будто глотнул касторки. Ширин тоже перестала улыбаться. Положила свою маленькую ладошку мне на грудь – точно хотела определить, насколько участилось биение моего сердца. Так, в молчании, мы просидели минуты две. Наконец, моя девочка снова улыбнулась – хотя и слабо – вспорхнула со стула, как крохотная тропическая птичка в ярком оперении, чмокнула меня в щеку, потянула за рукав и, с немножко детскими (и невероятно милыми) интонациями позвала:
– Идем. Идем в спальню читать Махабхарату!..
На душе у меня скреблась бесприютная кошка, но я покорно пошел за Ширин. В спальне моя любимая взобралась на кровать, села поудобнее – облокотившись о подушку – и приготовилась слушать. Я взял с полки книгу «Махабхарата. Избранные сказания» и тоже приземлился на край кровати.
Поначалу я читал без выразительности, даже немного невнятно; то и дело сбивался. Но моя девочка слушала предельно внимательно, глядя на меня своими большими агатовыми глазами. Постепенно тонический рифмованный русский стих, на который была переложена древнеиндийская эпическая поэма, захватил меня. Я точно слышал звон золотых и серебряных браслетов на руках у небесных танцовщиц апсар, или громкое чавканье уродливых ракшасов, пожирающих трупы павших воинов. По экрану моего воображения проплывали многорукие индуистские боги, каменные лица которых выражали бесстрастное спокойствие; махараджи в роскошных одеждах, сидящие под солнцезащитными зонтиками на спинах покрытых узорными попонами слонов.
Я увлекся и читал уже артистично, на подъеме чувств. Имена Арджуны, Кришны и Брахмы слетали с моих губ, как сгустки огня. Не знаю, сколько страниц книги я перевернул. Ширин попросила меня остановиться, когда из горла моего стали вырываться хрипы. Во рту было сухо, как в занесенном песком колодце. Моя догадливая девочка сходила на кухню и принесла мне стакан клубничного сока. (Клубничный сок был пунктом номер восемь в списке продуктов, с которым я ходил сегодня в супермаркет). Я с удовольствием промочил глотку.
Моя милая прилегла поверх покрывала и, задумчиво – даже как-то мечтательно – глядя в потолок, сказала:
– Восхитительно!.. Это было восхитительно!..
Конечно, Ширин имела в виду путешествие в пестрый мир древнеиндийских богов, красавиц и героев, которое мы совершили благодаря книге. Поудобнее устроившись на кровати животами вниз, мы принялись листать красиво оформленный том; подолгу разглядывали цветные иллюстрации. Вот бог Брахма с четырьмя руками восседает в чашечке раскрывшего лепестки лотоса. Вот могучий кшатрий, стоя в полный рост в колеснице, мечет во врагов стрелы с острыми жалами наконечников. А на самой притягательной картинке – юноша и девушка держатся за руки под сенью ветвистого плодового дерева. Наверное, эти влюбленные – Наль и Дамаянти.
