Степан Станиславович Сказин
Моя тюрчанка
Плохие предчувствия, смутные опасения, целые мрачные картины того, что может стрястись с любимой – то ли беспощадными эриниями, то ли роем смертоносных шершней вились вокруг моей головы. А вернее – не вокруг, а под самой моей черепной крышкой. Так что казалось: полосатые насекомые – каждое толщиной, по меньшей мере, с мизинец – полезут у меня изо рта, ушей и даже из лопнувших глаз.
Я не находил себе места. Книга персидских сказок не помогала отвлечься. Зачем тебе читать про мудрых или деспотичных шахов, про красавиц-пери и могущественных джиннов, если ты и сам живешь, как в сказке?.. Только в сказке недоброй (похлеще, чем у братьев Гримм), где никто не гарантирует хеппи-энда, где зло и уродство сидят на золотых тронах с рубиновыми инкрустациями, а честность и справедливость спущены по мусоропроводу.
Деревья за окном горбили стволы, как бы от жалости ко мне, и тянули скрюченные узловатые ветки к серым небесам, точно молились за меня. Ха!.. А мне какому богу бить земные поклоны, если поп не окунал меня в чан с водой, а мулла не отхватил ножом мою крайнюю плоть?.. Иногда плывущие плотным стадом облака роняли мелкий камфарный снег. Присыпанные белым порошком, черные деревья в окне еще больше походили на костлявых страдальцев. Думалось: это несчастные люди, заколдованные ведьмой, но и в древесном обличии сохранившие всю тоску и боль человеческого сердца.
Я сидел на кухне, пил кофе, бессмысленно листал свои персидские сказки, лишь иногда останавливая взгляд на цветной картинке. Да то и дело обращал глаза к деревьям, которые были немыми свидетелями моих терзаний. Время от времени я поле моего зрения влезал треклятый календарь, превращенный моим воображением в подлинного монстра. Ощерившись, он выкатывал в мою сторону налитый кровью глаз размером с нехилое яблоко и, с вкрадчивыми интонациями змея-искусителя, спрашивал: «Ну что, дружок?.. Не хочешь подсчитать, сколько дней у нас осталось до четырнадцатого февраля?».
Я обхватывал голову руками. Зажмуривался, как от яркого луча прожектора. А с моих дрожащих губ еле слышно слетало:
– Нет. Нет. Нет.
В школе я не очень дружил с математикой. Даже таблица умножения не очень-то отпечаталась в моем мозгу. А сейчас я вовсе готов был проклясть цифры – и арабские, и римские. И заодно вымарать из памяти, что в году триста шестьдесят пять дней и двенадцать месяцев; напрочь выбить из головы, как пыль из старого матраса, названия дней недели, от понедельника до воскресенья.
Потому что я боялся случайно глянуть в календарь и «на автомате» подсчитать, что до роковой даты – четырнадцатого февраля – ровно столько-то дней. Можно даже проверить, загибая пальцы, как изобретающий арифметику троглодит: да, ровно столько.
Люди могут более или менее радоваться жизни – солнцу, птичкам, удачным покупкам со скидкой в супермаркете – потому что не знают, когда умрут. Собственное существование на веселой Земле представляется человеку бесконечным. Во младенческом возрасте беспечного счастливчика занимает только молоко, щедро льющееся из материнского соска; потом – друзья по песочнице и игрушки; в юности – противоположный пол; во взрослом возрасте – работа, работа, работа, не позволяющая думать ни о чем другом; в старости – посиделки у подъезда да внуки. Блаженному дураку просто некогда поразмыслить о конечности своего бытия. Он ложится в гроб, как в постель, как в люльку.
А у нас с Ширин есть нами же намеченная роковая дата. Точно карп, выгребающий плавниками против течения, мы отважились поступить не так, как все. Мы сами выбрали, при каких условиях и когда умереть. Если виза Ширин аннулируется раньше, чем моя милая трудоустроится – моя девочка еще при жизни окажется мертвой. В том смысле, что будет поставлена вне общества, вне закона. Нелегал в славной унитарной Расее – точь-в-точь прокаженный в средневековой Европе или чандал в старой Индии.
Что нам тогда останется?.. Только проявить собственную волю. Своими же руками положить конец веренице наших дней. Если этот жестокий мир нас не принимает, то и мы отказываемся принимать этот мир. Мы жили – вопреки всему любя друг друга. Так же, любя друг друга, мы вместе навсегда закроем глаза.
Смерть должна принести нам избавление. И все-таки, когда я думал о нашем суицидальном плане, во мне просыпался трусливый подвывающий шакал. Волна паники накрывала с головой. Я задыхался. Глупо взмахивал руками, точно ища опору. Мне казалось: вся Вселенная вот-вот рассыплется в труху, как изъеденная червями и термитами гнилая колода. В лицо мне будто веяло ледяным ветром.
Я не мог смириться: почему, почему именно у нас с любимой жизнь должна оборваться на самой утренней заре юности?.. Как будто кто-то войдет к нам в комнату, где завешены все окна и выключит свет, погрузив нас в полную темноту. С колючим холодком в сердце, я воображал: наши остывшие трупы долго – быть может, до конца зимы – пролежат в спальне на той самой кровати, на которой мы столько раз предавались любовным утехам. И лишь очень нескоро душный запах разлагающейся плоти просочится в приквартирный холл, потревожив соседей, которые вызовут муниципальные службы. Полисмены и «службисты» взломают дверь квартиры и найдут двух сухих покойников, соединившихся в последнем объятии. Нас похоронят за государственный счет. Наверное, сожгут в адской печке крематория. А пепел соберут в ячейку с таким-то порядковым номером. Так мы и «упокоимся с миром» – без надгробия, на котором были бы написаны наши имена. Наше захоронение (даже не могила) будет отмечено только рядом холодных цифр порядкового номера.
Когда я отдавался потоку таких мрачных дум, горло мне забивал ком, а руки тряслись так, что я проливал кофе из чашки. Мне хотелось растянуться пластом, бить кулаками по полу и кричать, как бы выплевывая слова: «Я не согласен!.. Не согласен!.. Не согласен!..».
Смерть вызывает протест и отвращение, особенно когда ты молодой и с горячей кровью; разве что древний – еле ковыляющий, опираясь на палочку – старик может мечтать отдохнуть в гробу от болей в коленках, от ломоты в пояснице и от унизительного склероза. Но я не только сам не желал умирать – а в еще большей степени хотел, чтоб не умерла Ширин. Мне дурно делалось при мысли, что плечистые амбалы из городской службы наденут на мою милую полиэтиленовый мешок и, чуть ли не волоком, так что растрепавшиеся косы моей девочки будут подметать пыль, потащат тело моей любимой в микроавтобус, который на своем профессиональном жаргоне называют «труповозкой».
Так не должно быть. Так не должно быть.
А должно быть так: мы с Ширин проживем долгую, полную красок, счастливую жизнь, а все невзгоды пусть обойдут нас стороной. Дай только моей девочке, милостивый боже, найти эту проклятую работу с продлением визы. А все остальное, необходимое для рая в шалаше, мы организуем сами. Нам ведь, в сущности, так мало надо, пресвятой господи.
С одной стороны, меня терзал страх, что до четырнадцатого числа милая не трудоустроится. Тогда разобьются все наши хрупкие, как хрусталь или фарфор, надежды. Но с другой стороны – с упорством монаха, побрившего голову, надевшего желтый халат и отдавшего сердце Будде – я верил, верил, что наша история окажется, все же, счастливой. Так в античной драме, почти под занавес, выскакивает так называемый «бог из машины», который уничтожает несправедливость и приводит героев к радостному финалу.
Что-то во мне говорило пищащим голоском мышонка: такая нежная, похожая на лилию, красавица, как моя Ширин, не может сгинуть в блеске юных лет, да еще от собственной руки. Это было бы нарушением всех мыслимых законов Вселенной. Будь мир устроен по-настоящему без изъяна, долей моей милой было бы утопать в мягкой перине под роскошным, с бахромой, балдахином; потягивать сладкое вино из серебряного кубка, да отрывать и отправлять себе в ротик по голубой ягодке от грозди винограда, красующейся на расписном подносе на столике рядом с кроватью. А я был бы для Ширин страстным любовником и преданным рабом, готовым по одному кивку госпожи броситься хоть в воду, хоть в пламя.
Но на такое мы с моей девочкой даже не претендовали. Нам комфортно и на старенькой, чуть-чуть скрипучей, кровати. Обойдемся без горностаевых мехов и без шкуры леопарда в качестве ковра. Главное, чтобы все утряслось с трудоустройством и с визой моей милой. Тогда-то мы собственными усилиями, как свивают гнездо голуби, построим свое скромное счастье.
Я ведь не раз думал об этом. Ширин получит вожделенную работу – официантки, мойщицы окон, секретарши. Да кого угодно – лишь бы продлить визу. Я тоже не буду дома обрастать мхом: подамся хоть в ночные сторожа, хоть в курьеры. С двумя зарплатами мы почувствуем себя обеспеченными людьми, почти что пресловутым «средним классом». А дальше я докажу комиссии очкастых психиатров в белых одеяниях древнеегипетских жрецов, что я, хоть, может быть, и нуждаюсь в таблетках, но вполне способен нести ответственность за свои поступки. Нет причин лишать меня права распоряжаться собственной квартирой и жениться.
Получение моей милой пурпурного паспорта должно пройти, как по маслу. Чиновникам министерства внутренних дел просто не за что будет зацепиться, чтобы нам отказать. Как бы бюрократы (с крепкими, аки дубы, задами) не ворчали: с какой, мол, стати расейского гражданства добивается смуглая нерусская? Да еще, к тому же, не христианка?…
Когда милая станет расеянкой – как дым, улетучатся наши тревоги и страхи. Над головой моей девочки больше не будет дамокловым мечом висеть угроза депортации в Западный Туркестан. По идее: теперь вся мощь расейского государственного аппарата должна будет стоять на страже прав и свобод моей тюрчанки. Ну или, по крайней мере (будем реалистами), нам теперь не придется дрожать при мысли о жандармских проверках паспортов в метро. Никуда, правда, не денутся косые взгляды обывателей. Но глазища расово озабоченных маразматиков не просверлят дырок в моей Ширин.
Мы с любимой будем жить в относительном достатке, не стремясь урвать более жирный кусок. Крыша над головой не протекает, на работе не задерживают зарплату, сегодня на обед гречка с тушенкой, а завтра рис с курицей – вот и достаточно. Может быть, как-нибудь соберемся, поднакопим денег и сгоняем в отпуск к морю, на золотые пляжи.
Воображение далеко меня уводило. В густой волшебный лес моих же мечтаний, в котором не жалко было заблудиться. Но когда я слишком уж погружался в созданные моим расслабившимся мозгом приятные картины – в сердце вдруг ржавой иглою глубоко вонзался каверзный вопрос: хорошо, джигит – а что, если твоя Ширин все же не найдет работу, не продлит визу?.. Что тогда?.. Снотворные таблетки в помощь?..
У нас с милой было решено: если не сложится с работой и продлением визы, мы сами, как заточенными ножницами, разрежем нити наших жизней. Но я таил еще трусливую, подленькую, эгоистичную надежду: может быть, мы испугаемся кончать с собой?.. Может, моя девочка согласится на роль «нелегалки»?.. Держатся ведь как-то на плаву тысячи «не граждан» с просроченными визами, а то и вовсе без документов.
Ширин не обязательно далеко и надолго отлучаться из дому, рисковать нарваться на жандармов. Да и по дороге в лесопарк, в котором нам так нравится гулять, вряд ли столкнешься с полицейским нарядом. А до супермаркета дойти – два шага; тоже можно ничего не опасаться.
Я старался заглушить голос совести, которая твердила мне, что я из собственного малодушия готов обречь любимую девушку на участь канарейки в клетке. Сколько может продлиться затворничество милой?.. Она же не монахиня в келье!.. Не сойдет ли Ширин с ума, если вся жизнь моей девочки будет протекать между квартирой и супермаркетом, с редкими вылазками в лесопарк?.. Каково в восемнадцать лет засесть за запертой дверью и лишь изредка, тревожно озираясь, показываться на улице?.. Ты думаешь, в сорок или пятьдесят лет Ширин так же будет торчать в добровольном плену?.. Парень, опомнись!.. Не станешь ли ты похож на маньяка, который держит свою жертву в подвале на цепи?.. Ну а если у вас родится ребенок?.. В государственных органах, при регистрации рождения, сразу встанет вопрос: а кто и где мать младенчика?.. Ты что – гордый отец-одиночка, размножающийся, как гидра, делением?..
Я ничего не мог возразить моей бескомпромиссной совести. Невозможно запереть юную красавицу в бетонном ящике, лишь чуть более просторном, чем саркофаг. Во мне бараном блеет трус: покончить с собою вместе Ширин мне может не хватить пороху – и поэтому я задумал превратить жизнь любимой девушки в ад. Пусть, мол, пока я делаю какие-либо делишки вне дома (о, мне-то нечего бояться полицаев!), Ширин, покорная судьбе, ждет меня в квартире, отвлекаясь от нерадостных мыслей просмотром сериала для домохозяек или, по-старушечьи, вязанием шерстяного носка.
Ох, приятель, ты реально сбрендил.
Девушка, это тебе не кошка и не собачка. Не птичка, мелодично посвистывающая на жердочке в своей клетке. А – неожиданно, да? – живой человек, не меньше (а больше) тебя нуждающийся в поддержке и заботе. Если любишь свою милую, ты должен не только заниматься с ней сексом, но и печься о том, чтоб у нее все было хорошо.
И даже когда окажется, что любимой легче умереть, чем жить – ты не имеешь права обделаться. Смело, за ручку с возлюбленной, нырни в черную хищную бездну небытия. А если ты конечный жалкий трус и слабак – не способный преодолеть страх смерти – помоги хотя бы тем, что не мешай своей храброй девушке свести счеты с жизнью. Вот только как дальше один ты будешь влачить позорное существование ничтожного слизняка и подлого предателя?.. До гроба, в который ты ляжешь сморщенным лысым беззубым стариком, ты не прекратишь горько раскаиваться в том, что не смог бежать со своей девушкой до финиша. Отпустил руку любимой – рухнул на колени на полдороге, тяжело дыша. Тебя изгложет мысль, что ты оказался недостоин Ширин. Что ты просто-напросто из страха продал свою любовь…
Голова моя пухла и чуть ли не взрывалась от наплывающих друг на друга мыслей, сомнений, надежд; образов разной степени мрачности. То я видел радужные картины счастья: как мы весело переговариваемся за столиком в полном иллюминаций ресторанчике – где с шашлыком и апельсиновым соком отмечаем первую зарплату моей милой. Или как Ширин нежно баюкает нашу крохотную дочурку, которая уже закрыла глазки и тихонько посапывает, будто тигренок. Но следом черными тучами окутывали мой мозг другие – зловещие – видения. Воображение рисовало мне труп Ширин: лицо моей девочки покрыла холодная белизна, тусклые глаза – остекленели. Либо я видел милую живой, но плачущей и безуспешно рвущейся ко мне; любимую грубо волокут толстые, похожие на гоблинов, безобразные жандармы; на запястьях Ширин защелкнуты наручники.
Я тряс головой, отгоняя дурные мысли и предчувствия. И изо всех сил цеплялся за надежду, что уж сегодня-то моя красавица вернется с собеседования с победой. Бросится мне на шею, радостно восклицая: «Дорогой, дорогой!.. Меня приняли на работу!.. И завтра отправят в миграционную полицию документы на продление мне визы!..». Тут в пору мчаться в магазин – за тортом «Змеиное молоко», мандаринами и виноградом. А пока что, в ожидании возлюбленной, я стряпал нехитрый обед.
Я говорил: кулинар я посредственный. Гречка, рис, макароны, жареная картошка – таков был почти полный список солдатских кушаний, на которые хватало моих умений. Не знаю, как так всегда получалось, но моя девочка приезжала раньше, чем состряпанный мною простецкий обед успевал остыть.
– Ну как там… интервью?.. – отваживался поинтересоваться я.
Хотя одного взгляда на милую было достаточно, чтобы понять: все плохо. Лицо у любимой было бледное, губы – подрагивали, ресницы – трепетали. Она часто моргала и нервозно сжимала кулаки. Ей трудно было говорить о своем провале. И все же, приехав с собеседования, она делилась со мной. Например:
– Ты знаешь, я будто в сумасшедшем доме побывала… Я ведь ездила устраиваться на должность курьера – так?.. А кто такой курьер?.. Курьер – это тот, кто с рюкзаком или с сумкой через плечо, катается на метро, автобусах и маршрутках, развозя по городу конверты с документами или мелкие грузы типа сувенирной чашки в подарок топ-менеджеру. Да что там «растекаться мыслию по древу»!.. Можно даже в толковом словаре Иванова и Вячеславского, под редакцией академика Огурцова, прочитать: «Курьер – сиречь доставщик…». Доставщик. А не торговец, не ниндзя с навыком незаметно просачиваться мимо постов охраны… И что ты думаешь, дорогой?.. Приезжаю я на адрес, который мне назвали по телефону. Там – подвал, кое-как оборудованный под офис. Покрасили стены в розовый цвет, развесили репродукции картин какого-то художника-сюрреалиста, поставили в угол кулер с водичкой – в общем, навели порядок. Три почти голых помещения, с пустыми проемами вместо дверей. Материализовавшийся передо мной интеллигентный, на первый взгляд, мужчинка, рыжий, как апельсин – с гребешком, смартфоном и ручкой, торчащими из карманов безукоризненного серого пиджака – повел меня в самую маленькую комнату. Собеседоваться. Мучил меня долго. Кидал мне вопросы, как мячик – а я отбивала. Мой опыт работы мужчинку не интересовал. Интервью получилось больше похожим на тест на сообразительность, логику и стрессоустойчивость. Рыженький «апельсин» показывал мне какие-то карточки с детскими картинками и, аж лучась улыбкой, любопытствовал: «А что вы здесь видите?» Либо задавал задачки вроде: «Вы сидите за штурвалом самолета. На борту тридцать пассажиров: шестнадцать мужчин и четырнадцать женщин. Тогда сколько лет пилоту?». Правильный ответ, конечно: восемнадцать. Рыженький с гордостью заявил, что проводит собеседование по высшим европейским стандартам. Мол, такое интервью выявляет скрытые психологические пружинки соискателя; помогает распознать, на какую должность человек подходит лучше всего. Курам на смех, правда?.. У меня могут быть задатки капитана дальнего плавания или дегустатора сыра с плесенью, но устраиваться-то я пришла курьером!.. «Апельсинчик» об ожидающих меня обязанностях говорил обтекаемо, невнятно и как бы через силу – скользил, как налим. Будто я пришла не ради рабочего места, а рассматривать цветные рисуночки да разгадывать загадки!.. Несколько раз рекрутер спрашивал мою национальность. Я – в конце концов – не выдержала и вскипела: «Я тюрчанка. Тюрчанка!.. Запишите уже себе на бумажку. И давайте – прежде чем вы перейдете от упражнений на логику к шарадам – мы все-таки поговорим о работе!..» Рыжик почесал в затылке. Посидел, опустив глаза к полу и выпятив нижнюю губу. Потом выпрямился, поправил челку и выдохнул: «Ладно. Пойдемте, я вам все покажу». «Апельсинчик» отвел меня в соседнее помещение, где стены были раскрашены, почему-то, не полностью, а единственная картина художника-сюрреалиста в резной раме висела криво. Посреди пустого (хоть ветер разгуляйся) помещения стоял стол, похожий на школьную парту, а на столе лежали книги. Да какие книги!.. Толстые фолианты в твердых обложках с выписанными золотыми буквами заглавиями. Я пролистала несколько томов: плотная бумага, крупный шрифт и обилие цветных иллюстраций. Боюсь, нам бы всей твоей пенсии не хватило, чтобы приобрести хотя бы одно такое издание. А тогда я подумала, что мне трудненько будет развозить такие книги – тяжелые, как кирпичи. Я запомнила несколько названий. «Славянские святые и великомученики» – тут без комментариев; на иллюстрациях – сплошь иконы с бородатыми дядьками да благостными старушками в белых платочках. «Воинская доблесть на Руси»: портреты суровых воевод, строгих генералов и обвешенных орденами маршалов; подробные планы сражений, начиная с Ледового побоища. «Тысяча четыреста блюд русской православной кухни»… Ну и все в таком роде – духовно-патриотическое. Правда, была там еще книга про Александра Македонского – с фотографиями античных статуй и знаменитой мозаики «Битва при Гавгамелах» на полный разворот. Но я не удивлюсь, если в этом талмуде написано, что Александр был русичем, в поддержку чего приводится аргумент, что сейчас-то в Македонии живут славяне. Славяне, как известно, и Каспийское море выкопали… Ну, «Апельсинчик» мне и говорит: «Готовьте большую сумку. Вот книги. Их вы и будете – кхм, кхм – сдавать. Я насторожилась, как рысь. Мне не понравилось, что Рыженький так подозрительно закашлялся. «Я буду. Эти книги. Доставлять?» – с расстановкой и нажимом спросила я. «Н-да… – замялся Рыжик. – Но вернее: вы будете эти книги… сдавать». «Я. Буду. Отвозить. Книги. Покупателям. И брать деньги за книги. И отдавать червонцы в кассу фирмы?..» – говорю все так же, как робот, металлически чеканя слова. «Да, да!.. – обрадовался рекрутер. – Берете с клиентов деньги за книги. Мы вам и мини-кассу выдадим, чтобы покупатель, если захочет, заплатил по карте». По-прежнему чуя подвох, я уточнила: «Клиент делает заказ по телефону или на сайте, а мое дело доставить товар и принять оплату?..». «Ну-у, – протянул Рыжик, – не совсем так… Вы свой товар сдаете». Я уже поняла, что «сдаете» – это любимое слово «Апельсинчика», в которое он вкладывает свой особый смысл. В конце концов, мне удалось расколоть мямлю-рекрутера, как грецкий орешек. Периодически нервно сглатывая, рыжий «красавчик» с длинной челкой объяснил мне: «Работа у нас – хм!. – не пыльная. С утра вы нагружаетесь книгами и едете, куда вам укажут: в бизнес-центр, на завод или в больницу. Незаметно просачиваетесь мимо поста охраны. Или – э-.э… – врете ЧОП-овцам: я, мол, к Ивану Николаевичу. А дальше обшариваете каждый этаж, заглядываете во все кабинеты. И любому встречному-поперечному улыбаетесь: а я вам бомбочку принесла!.. И (хм, кхм) предлагаете наши чудесные книги. Некоторые наши курьеры предпочитают не по деловым центрам охотиться за удачей, а обходить квартиры. Если хотите, можете работать и в таком формате. В какой-нибудь многоэтажке – под двести квартир. Вы звоните в ту квартиру, в эту и пытаетесь, когда вам откроют… сдать что-нибудь из книг. Поверьте: у людей глаза будут загораться при виде таких роскошных изданий. В наш онлайновый век – какой угодно роман или монографию можно скачать в сети; но печатный том, да еще с золотым теснением и с обилием цветных иллюстраций, остается символом престижа, высокого статуса владельца. Вы можете вхолостую обойти четырнадцать квартир, но в пятнадцатой книги оторвут у вас с руками, как горячие пирожки…». Рыжик еще не закончил свою речь, когда я поняла: работать в этой книжной конторе я не буду. Я приехала устраиваться курьером – так было условлено по телефону. Откуда мне было знать, что «курьером», вопреки словарю живого русского языка, пройдоха-менеджер величает торговца вразнос, коробейника, норовящего всучить случайному прохожему какую-нибудь объемистую книжонку про святых?.. «Сдать» – это эвфемизм, означающий «нагло втюхать за нехилые деньги». Нет, ты только вообрази!.. В телефонном разговоре мне обещали работу курьера. А когда я приехала на собеседование – рыжий рекрутер, хлопая глазками, говорит: «Вот книги. Загружайся и обходи квартиры. Впаривай (ах, пардон: сдавай) нашу бумажную продукцию». О, я поняла, как вербует несчастных разносчиков книг эта гнилая фирмочка, окопавшаяся в подвале с розовыми стенами!.. В разговоре по телефону никто не скажет тебе: «Предлагаем тебе работу продавца книг, который с тяжелой, набитой товаром, сумкой на плече гоняется за покупателями. Варящая дома борщ, не задумывающаяся ни о каких книгах хозяйка, встреченный на улице дедушка с тросточкой, гоняющий в офисе чаи очкастый клерк – все это твои клиенты, которых ты должен убедить: вы умрете, если прямо сейчас не купите у меня «Семейные хроники царей династии Романовых» с репродукциями классических картин в качестве иллюстраций и с подробными генеалогическими таблицами». Нет, что ты!.. На уточняющий вопрос в телефонную трубку: «Так вам нужен курьер?» – тебе без запинки ответят: «Да, курьер». Этим чертовым «книжникам» важно, чтобы ты приехала на собеседование. А там – дело рекрутера настолько запудрить тебе мозги, чтобы ты согласилась попытать счастье с книгами. Нужно, чтобы ты подумала: «Я, конечно, собиралась курьером бегать, а не книгами торговать. Но здесь и сейчас мне предлагают работу. Неизвестно – сколько мне придется перелопатить еще вакансий, если откажусь. Как говорится: лучше синица в руке…». Оклад разносчикам фолиантов не полагается – только процент от стоимости проданных книг. Десять человек помотается туда-сюда с немаленьким грузом, с тоской посмотрят за турникеты на проходной бизнес-центра, да и уволятся, не получив никаких денег. Зато одиннадцатый окажется подлинным ловкачом. Неунывающим, пробивным, на скоростных газельих ногах, с хорошо подвешенным языком. Такой не то что домохозяйке книгу про Вещего Олега – а зимой деду Морозу снег продаст. В общем, дорогой, поняла я: работа в этой книжной лавке не для меня. Чтобы расставить все точки над «и», я спросила рекрутера: «А что у вас с продлением визы для сотрудников «не граждан»?.. По телефону мне сказали, что быстро решат этот вопрос». Рыжик немного помолчал, в энный раз поправил конскую челку. И, глупо улыбаясь, выдал: «Ну, давайте вы вольетесь в работу, продадите пару книжек. Посмотрим друг на друга. А там и с визой поможем… А полгода продержитесь у нас – так и трудовой договор заключим. «Понятно», – только и ответила я, уловив, что «Апельсинчик» морочит мне голову…
Мою бедную Ширин начинало трясти от собственного рассказа. Ее глаза – два темных омута – точно озарялись блеском молний; на лицо тенью тучи набегала мучительная гримаса. Я чувствовал: что моя любимая еще держится, чтоб не завыть волчицей. В сердце моей милой, обычно такой тихой и кроткой, бушевало пламя ярости. Ширин восклицала, задыхаясь от негодования:
– Нет, дорогой: ты только подумай!.. Я потратила на весь этот бред с торговлей книгами уйму времени. Два часа – дорога туда-обратно; да еще мужчинка с рыжей челкой мурыжил меня в своем подвальном офисе дольше часу. А в итоге?.. Ничего!.. Пшик!.. Круглая дырка от бублика!.. А для меня каждая сгоревшая впустую минута – это упущенная возможность. Если б я не поехала сегодня к балбесам-«книжникам» – возможно, откопала бы в сети парочку действительно подходящих вакансий…
Я слушал мою девочку, опустив голову и не мог выдавить из себя ни слова. А что мне следовало сказать?.. Что завтра будет новый день – и все получится?.. Спору нет: новый день-то будет. Но вот насчет «все получится» – бабушка надвое сказала. Поиски работы, в которые погрузилась моя хрупкая и уязвимая тюркская красавица, были похожи на сумасшедшую рулетку или кидание костей. Тут никогда не угадаешь: сорвешь ли ты джекпот или наизнанку вывернешь кошелек.
Мне казалось: мы конические фишки, перемещающиеся по игральному полю в соответствии с числом, выпавшим при бросании кубика. В какую клетку поля мы переместимся следующим ходом?.. Возможно, в клетку, в которой нарисованы солнце, море и золотой пляж. Тогда все хорошо: не только решится вопрос с работой и визой Ширин, а мы еще съездим в отпуск, поплескаться в зеленоватых волнах и понежиться на теплом песочке. Но что если в клетке будет изображен скалящий зубы, хищно смотрящий пустыми глазницами череп, как бы говорящий: «Никогда и ничего у вас не выйдет, отщепенцы-нищеброды!.. Умрите!..»?.. Беда в том, что клеток с солнцем и морем – всего две-три на все поле; а клетка с черепом – каждая вторая.
В молчании мы обедали – гречкой с овощами, рисом с говяжьей тушенкой или с такой любовью приготовленной мною жареной картошкой с консервами «мясо цыпленка». Я с грустью думал о том, как загадывал: «Если состряпаю на обед картофель – Ширин сегодня непременно устроится на работу». Увы!.. Как бы желая показать, что никакая моя «магия» не действует, жизнь отпускала мне звонкий щелбан.
Иногда вернувшаяся с интервью моя милая рассказывала о собеседовании совсем кратко:
– Меня не взяли на работу, дорогой. Встретила меня рекрутерша с выпирающим животом и в платье в горошек, ощупала меня колючими глазами с головы до ног, как мраморную скульптуру в музее изящных искусств. И говорит, такая удивленная: «А вы ведь нерусская!..». Тоже открыла Америку!,. Как будто о том, что я нерусская нельзя было додуматься тогда, когда я по телефону сказала, что меня зовут Ширин. Что-то в этом духе я и бросила толстой рекрутерше. А она: «Покажите-ка мне ваши документы, девушка». Я протягиваю свой синий западно-туркестанский паспорт. Толстуха взяла мой паспорт, повертела в узловатых пальцах, посмотрела каждую страничку с придирчивостью таможенного чиновника и разве что не обнюхала, как служебная псина. Повздыхала, вернула мне паспорт и заявила: «Нет. Извините. Мы принимаем на работу только славян…». Нет, милый: ты только вообрази!.. Я смоталась на другой конец города, потеряла полдня только чтобы убедиться, что еще одна гнилая контора радеет о «расовой чистоте». По телефону признаться: «Девушка, мы – вообще-то – националисты», – этой толстой бабе и в ум не пришло.
Тут агатовые глаза моей девочки наполнялись слезами. Она тихонько всхлипывала. Я подходил и осторожно обнимал любимую за плечи. У меня было такое чувство, будто я беру в руки хрустальный сосуд. Но Ширин выпрямляла спину, вытирала глаза и аккуратно высвобождалась из моих объятий. Плотно сжатые губы милой, тяжелый, почти не мигающий, взгляд вновь выражали решимость. А сама Ширин становилась опять ледяной королевой. Суровой воительницей, которая, несмотря на все поражения, не выпускает из рук окровавленный меч. О, моя девочка будет отчаянно биться за то, чтобы получить работу и продлить визу, до тех пор, как…
Клянусь: мне было бы легче, если б милая расплакалась у меня на груди. Тогда бы я знал, что делать. Я бы нежно обнял мою девочку, похожую на маленького большеглазого олененка. Гладил бы ее волнистые косы. И шептал, шептал бы ей на ушко горячие утешительные слова, в которые не обязательно верить, но которые непременно нужно сказать. А так – когда Ширин пыталась быть сильнее, чем есть, точно она не девушка, а универсальный солдат – я терялся и не знал, что сделать для любимой. Я мог только предложить:
– Налить тебе кофе?..
Когда моя милая допивала вторую чашку, я говорил:
– Солнце. Отвлекись немного от поисков работы. Отдохни сегодня. Хочешь, я тебе почитаю?..
Моя девочка иногда соглашалась.
Мы перебирались в спальню. Я брал с полки книгу: избранные дастаны из «Шахнаме» или пересказ «Рамаяны». Мы устраивались на кровати поверх покрывала, и я принимался читать. Волшебные строки древних преданий и легенд меня покоряли. Меняя интонации, я разными голосами озвучивал слова благородного Рамы или гремящие, как гром, тирады десятиглавого демона Раваны, боевой клич Рустама или Сухраба. Трудно сказать, для кого больше я читал – для себя или для Ширин. Ныряя, как в теплые воды, в старинные сказания, я забывал о проблемах нашего сегодняшнего дня. О том, что милая никак не может найти работу; о том, что участковый психиатр и клинический психолог отказались допускать меня до комиссии, которая могла бы признать меня дееспособным.
