Степан Станиславович Сказин
Моя тюрчанка
Можно вообразить и реально жуткое. Что остальным квартирантам запредельно надоели бы кашель и вздохи больной Ширин. Надоело бояться и самим подхватить заразу. (Для гастарбайтера заболеть – значит ходить на работу с температурой за тридцать восемь градусов и с текущими из носу реками соплей. Относительно мигрантов понятия «больничный лист» – не существует). Озлобленные низкими зарплатами, бытовой неустроенностью, косыми взглядами обывателей, а теперь еще и взъевшиеся на свою безвинную ослабевшую сестру по несчастью – квартиранты-гастарбайтеры принесли бы мою девочку в жертву. Вызвали бы врачей из «спецмедучреждения».
Тогда бы нам с милой не удалось бы даже узнать о существовании друг друга. Возможно, в лечебнице для «не граждан» Ширин поставили бы на ноги, или хотя бы вкололи антибиотик и напоили бы жаропонижающим. Но, как известно по слухам: из напоминающих тюрьмы «спецмедучреждений» мигрантов, после выздоровления, не отпускают на все четыре стороны. А передают с рук на руки миграционной полиции, которая, без телячьих нежностей и сантиментов депортируют беднягу на родину, даже не дав «нарушителю государственной границы» прихватить оставленные на съемных квадратных метрах личные вещи.
Такая участь ждет не только «нелегального», но и законопослушного «легального» мигранта с действующей визой. Просто «легальный» пробудет в «учреждении» подольше. «Пациенту» будут каждое утро мерить пульс и давление; не поскупятся кормить «клиента» три раза в сутки: на завтрак – манная каша с комьями и желтоватый жиденький чаек; на обед – мутная бурда, гордо именуемая рыбной похлебкой или гороховым супом, и такой же мутный несладкий компот, в котором плавают не то мышиный помет, не то кусочки фруктов; на ужин – дурно пахнущая солянка и чашка кефира. А потом… потом истечет срок действия визы «пациента». «Легальный мигрант», как по взмаху волшебной палочки, превратится в «нелегального». И кого бы заинтересовало, что бедный человечек, которого насильно удерживали в клинике, физически не мог ничего предпринять для продления визы?.. Ты виноват – захлопни варежку. По звонку «доброго» доктора приедут кабаны-секачи из миграционной полиции и защелкнут на запястьях «клиента» наручники.
А для моей Ширин депортация была бы хуже смерти. В Западном Туркестане местные мамлюки-полицаи доставили бы мою девочку к самому порогу отчего дома – под власть жадных бессердечных родителей, которые, подкупленные щедрым калымом, сами бы расстелили брачное ложе красавице-дочери и жирному губастому ишану с волосатыми, как у тарантула, лапами.
Так что нам надо благодарить вращающийся круг небес уже за то, что болезнь настигла мою девочку не в коммуналке на двадцать мигрантов, а в относительном комфорте моей квартиры. Я не мог пригласить доктора, но я заботился о своей милой, как лучшая на свете сиделка. Я поил ее лекарствами, рекомендованными аптечным фармацевтом. Пытался развлечь чтением «Шахнаме» и «Тысяча и одной ночи». Поправлял подушку у любимой под головой. Когда Ширин бил озноб, накрывал мою девочку вторым одеялом.
Что еще я сделал для моей милой?..
А вот что. Я дал ей возможность более или менее спокойно искать официальную работу. Нас кусает за пятки только указанная в визе дата – «виза действительна до…». Тогда как большинство мигрантов подгоняют банальное недоедание и необходимость платить за жилой угол. Страх остаться без лапши быстрого приготовления и без крыши над головой заставляет мигранта цепляться за первую подвернувшуюся работу, лишь бы деньги платили. Ясно, что эта работа – без оформления, без продления визы, с черной зарплатой. Так естественное стремление пить и есть и ночевать не на вокзале (откуда полицаи, к слову, прогоняют бомжей электрошокерами и резиновыми дубинками) подталкивает мигранта к превращению в нелегала.
Моей же девочке нечего бояться остаться на улице, получив пинок от жестокого квартирохозяина: моя двухкомнатная «хата» – это и «хата» Ширин. И пусть бородатые профессора от психиатрии лишили меня возможности распоряжаться собственными квадратными метрами – пока я не умер, моя милая сможет жить у меня, как у себя дома, и будет избавлена от печального удела основной массы мигрантов за деньги снимать койко-место в прокуренной грязной квартирке, которую наполняют запахи не очень-то мытых тел десятков постояльцев.
Не надо моей милой слишком беспокоиться и о еде. Моей микроскопической пенсии все же хватает нам на пропитание – тем более, что аппетит у нежной тюрчанки воробьиный, да и я не обжора. Не объедаемся, конечно, как лоси на пастбище, но и не голодаем. В рестораны не ходим, не балуемся супом из акульих плавников или шашлыком по-карски, но иногда позволяем себе от души поесть пирожков в бистро или заказать пиццу. В общем, Ширин не надо из боязни пустоты в холодильнике соглашаться на «любую работу», т.е. на работу без оформления. Мы можем сосредоточиться на том, чтобы моя девочка устроилась в компанию, которая – без всяких поборов и залогов – продлевает своим сотрудникам-иностранцам визы.
Получается, кое в чем положение у нас с любимой получше, чем у среднестатистического мигранта, «не гражданина», «гастарбайтера». Он «пария», «чандал», «унтерменш» – выброшенный за пределы «приличного общества». Расейское государство записало несчастного в преступники за то, что тот спит, ест, работает и дышит на территории страны без высокого дозволения генералов миграционной полиции. И никакой перемены в судьбе бедняги не предвидится – кроме той, что однажды «парию» остановят полисмены, изобьют дубинками и шипастыми ботинками, отнимут последние деньги и, чуть ли не голого, отправят грохочущим поездом на родину.
Моя же красавица ходит по острому, как лезвие хорошо заточенного меча, краю. Она не «чандал», а «шудра». С точки зрения отупевшего от сытости, телевизора и компьютерных игр обывателя – тут нет никакой разницы. Но только собственной кожей можно прочувствовать, насколько проще легальному мигранту, чем нелегальному. Моя дорогая Ширин – пока еще легальная мигрантка, да вдобавок без проблем с жильем и имеющая денежное подспорье в виде моей пенсии. Другие «нерусские» сказали бы, что моей милой подвалило счастье, как принцессе из древних чудесных легенд.
«Счастье. Подвалило. Конечно», – морщась, как от дольки лимона, с кислой иронией подумал я. Мы настолько «счастливы», что замышляем покончить с собой.
А что нам остается?..
Когда у милой закончится срок действия визы, моя девочка автоматически перейдет в разряд «чандал». И спасательные жилеты – квартира и пенсия мужа – тогда уже мало помогут. Не будет же Ширин до седых волос, не высовываясь за дверь, торчать в четырех стенах – из страха столкнуться с бравыми полицаями. А любая встреча с жандармами – может оказаться роковой, грозит депортацией. Нет!.. Моя девочка – чересчур нежный, чересчур хрупкий цветок, чувствительный и к жаркому суховею, и к ледяному ветру. Суровая, беспросветная, тяжелая жизнь «нелегальной мигрантки» моей любимой не по плечу. Милой не хватит сил и нервов ежедневно топать на неофициальную работу, с которой всегда рискуешь вылететь по нездоровой прихоти босса; как чуду, радоваться вовремя поступившей зарплате; красться по улицам, как вор, за километр обходя попавшего в поле зрения жандарма; каждый вечер, войдя в квартиру, облегченно вздыхать: «Уф-ф-ф… Сегодня полицаи меня не замели».
Нет. Нет. Нет. Такая жизнь – жизнь облезлой кошки, бегающей от собак и автомобилей и кое-как питающейся вырытыми из-под кучи мусора объедками с кухонь – не для Ширин. Чтобы быть нелегалом и при этом не сломаться, не тронуться умом – надо иметь стальные тросы вместо нервов, хорошо подвешенный язык (когда тебя сцапал патруль – твое спасение в языке), быть невосприимчивым к хамству и насмешкам, в какой-то степени обладать авантюризмом.
Так что же?.. Что если официальная работа для моей красавицы не найдется?.. Для нас остается единственный незадраенный люк, выводящий на свет божий из душного мрачного подземелья: «добровольный» уход из жизни. Мы скажем жестокому несправедливому миру: «Прощай!..» – и, приняв по лошадиной дозе сильнодействующего снотворного, просто ляжем в обнимку спать на мягкую широкую постель. И нам нас посетят волшебные, сказочные, приятные видения. Мы не уловим тот момент, когда сладкий глубокий сон плавно перетечет в смерть, дыхание незаметно остановится, а глаза уже не раскроются. Нам не дали жить, как мы хотели – зато мы сами выбрали, как нам умереть. Хоть в чем-то отверженные, «парии», изгои действительно свободны.
Думая об этом, я неотрывно глядел на мою милую Ширин (вот она сделала глоточек из чашки, поправила непослушный локон), и в сердце мне будто бы вонзалась острая холодная сталь тонкого кинжала. Мне было обидно и горько, что все, что я могу в конечном счете сделать для моей ненаглядной – это принять смерть вместе с любимой.
Ширин поставила на пол недопитую чашку и сказала:
– Я устала. Позвоним еще по одному номеру – и на сегодня достаточно.
Я молча кивнул. Мы совсем недавно поднялись с постели, но я чувствовал себя так, будто восемь часов подряд загружал в фургон мешки, то ли с картошкой, то ли с цементом. Разговор моей милой с Юлией Владимировной, которая превратилась в настоящую гарпию, чуть ли не материла и проклинала нас и огорошила заявлением, что Ширин внесена в «черный список соискателей»; а потом диалог с дамочкой, в итоге потребовавшей денег… Все это здорово лишало сил, как огонь растапливает жир, отбивало желание хоть что-то предпринимать. Хотелось плюнуть на все и захрустеть чипсами перед монитором ноутбука, показывающим ненаучно-фантастический фильм о приключениях мальчика-ботаника в угрях и прыщах на планете, заселенной кровожадными динозаврами. Либо пойти в дешевую кафешку и потратить кровные червонцы на гамбургеры, хот-доги, дрянной кофе и салат «цезарь».
Моя девочка снова взяла в руки телефон. Подсмотрела на экране ноутбука контакты очередного агентства – и набрала номер. Телефон разродился длинными гудками. Прошла минута, другая – трубку никто не брал. Моя милая убрала телефон от уха, думая сбросить вызов – когда, наконец, раздался хриплый недружелюбный мужской голос:
– Слушаю.
– Алло, алло!.. – заволновалась Ширин, вновь прислоняя телефон к уху.
– Слушаю, девушка. Слушаю!.. – сердито произнес мужчина и раскашлялся в трубку. – Какой у вас вопрос?.. Говорите!..
– Вы же кадровое агентство?.. – спросила моя милая. Нервы ее подводили: телефон готов был выскочить из дрожащих пальцев; подергивалось веко. Не дождавшись утвердительного ответа на свой вопрос, моя девочка заговорила быстро-быстро.
Сбиваясь и запинаясь, она рассказывала неизвестному – грубому, как наждачная бумага – мужчине то же самое, что с полчаса назад излагала дамочке из «Альфа-беты». Мол, я из Западного Туркестана, нерусская; виза есть, но вот-вот просрочится; нужна любая посильная работа – чтобы продлили визу и чтобы с зарплатой не обманывали. Собеседник молча слушал, только дышал, как бык, да периодически кряхтел и покашливал.
Моя милая – наконец – прервалась и, как бы смахивая пот, провела рукой по лбу. Кажется, моя девочка сказала все, что нужно. Теперь ход был за кашляющим мужиком. Сказать: «У нас есть для вас такие-то вакансии…». Но мужчина, вместо этого, своим настороженным неприветливым голосом спросил:
– Вам нужно продление визы?.. А прописка?..
– Вы берете на работу только тех, у кого есть прописка?.. – встревожилась Ширин. – У меня нет прописки. Только виза…
Мужчина досадливо крякнул, кашлянул и, с металлическими нотками, повторил, чуть изменив формулировку:
– Девушка. Вам надо продлить визу и получить прописку – так?..
– Получить прописку?.. – растерянно переспросила моя милая, все еще не понимая, в какую степь клонит мужчина. – Хорошо бы… Но у меня нет прописки… Я ищу работу…
Мужчина снова крякнул, как селезень. Вздохнул и, как бы нехотя, с долгими паузами, заговорил:
– Вы хотите продлить визу. Мы готовы продлить вам ее на год. Формально будете числиться в нашей фирме секретаршей. Но это – формально. Работать вы можете где угодно и кем угодно, это уж разбирайтесь сами. А мы – продлеваем вам визу. За деньги. Стоить такое удовольствие для вас будет восемь тысяч червонцев. Далее, девушка. Если вам нужна прописка, мы и тут готовы помочь. Шестьдесят тысяч червонцев – за прописку на пять лет. Дураки скажут, что это много. Но с пропиской у вас появляется возможность подать в министерство внутренних дел документы на оформление расейского гражданства. Согласитесь: такое дело заслуживает того, чтобы один раз крупно потратиться.
Шестьдесят. Тысяч. Червонцев. У меня глаза полезли на лоб, когда я услышал такое бешеное число. На своей банковской карточке, на которую капает лишь скромная пенсия, мне никогда эдакой суммы с четырьмя нулями не увидеть. А разве что на ценнике в элитном ювелирной магазине, куда я могу забрести только по недоразумению, и где пузатый, надутый, как рыба фугу, охранник будет на меня с подозрением коситься из-за моего непрезентабельного вида.
Постепенно до меня дошел общий смысл того, что говорил «селезень». Кашляющий мужчинка предлагал нам мошенническую схему, рассчитанную на бедняг-гастарбайтеров, которые работают на «черной», неофициальной работе по устной договоренности с будто бы никого не нанимавшем хозяином – но хотят иметь страховку на случай столкновения с миграционной полицией. Останавливает тебя жандарм: «Здравья желаю. Я сержант Макеев. Предъявите документы» – а ты суешь полицаю в рыло визу, оформленную через фирму «Потроха и лапки»: «Пожалуйста, господин лейтенант. Я сотрудник «Потрохов и лапок». Можете позвонить в эту почтенную фирму. Вам подтвердят, что я работаю там мойщиком окон и кормителем аквариумных рыбок». Без проверки лейтенант не догадается, что никакой ты не мойщик в «Потрохах…», а строительный рабочий в компании «Евсей и племянники», на которую гнешь спину без всякого трудового договора.
Да уж. Я нервно дернул плечами и закусил губу. Мне хотелось, черт возьми, треснуться головой об стену. На скольких мошенников мы еще напоремся, прежде чем найдем Ширин трудоустроится?..
Мы думали, что нашли выход, когда решили обратиться в «специализированные» кадровые агентства для мигрантов. (Хорошо еще, что «специализированными под мигрантов» у нас пока остаются только кадровые агентства, а не тюрьмы и не места в автобусах, как при классическом апартеиде). Но тогда-то и начали выпрыгивать разношерстные аферисты и плуты, как вертлявые чертенята из табакерок.
Сначала нагло, с улыбочкой на лице, нас обобрал Бахром. Он еще и поиздевался над нами, заставив смотаться на ночь глядя на Лиственную улицу, к деревянному бараку с заколоченными окнами. Сиятельный господин Мансуров научил нас жестокой истине: никогда не плати за обещанную услугу вперед. Сначала услуга – затем зеленые шелестящие червонцы или перевод на банковскую карту.
Потом – нахрапистая, грубая, как самец гориллы – Анфиса Васильевна тоже попыталась запустить длинные, кривые, узловатые пальцы в наш не очень-то пухлый кошелек. Буравя нас бессовестными глазками через круглые очки, рекрутерша заявила моей милой: «Сперва заплати за медкнижку, купи у меня рабочие брюки, жилет и толстовку и внеси залог. (Да, ты не ослышалась: залог!). А я после этого, так и быть, зачислю тебя в штат».
Мы тогда покинули гипермаркет, как незадачливые гости, которым не перепало на пиру ни капли пива и меда. Можно было утешать себя тем, что мы не дали Анфисе стерве-Васильевне себя облапошить, не заплатили обманщице ни копейки. Да еще тем, что скомканный листок анкеты, который метнула Ширин , угодил треклятой рекрутерше прямиком в козью морду.
Обретя привычку быть всегда настороже, никому не верить – чуть что, сворачиваться, как еж, в клубок и ощетиниваться иглами – мы не проглотили наживку, на которую нас хотела поймать ловкая, как гадюка, дамочка из «Альфа-беты». Четыре тысячи червонцев на… оформление. Ха!.. Наверное, столько стоят нажатия на кнопки с буквами либо чернила шариковой ручки. Или – чтобы внести мою девочку в список работников – хитрая дамочка собралась высекать имя Ширин на мраморной или гранитной плите?..
Наконец – вишенкой на трехъярусном торте – кашляющий и крякающий аферист с циничным супер-мега-предложением: продление рабочей визы… без найма на работу. Да еще и оформление прописки без предоставления жилья. Блеск!.. Аплодисменты!.. Проклятый жулик как бы говорит бедняге-мигранту: если ты хочешь быть белым и пушистым в глазах конституционно-демократического расейского государства – ты должен обмануть систему. Ты можешь за гроши работать носильщиком на вокзале и жить где-нибудь в трущобах за десять километров от метро – но по документам будешь слесарем или водопроводчиком рангом чуть выше среднего, с продленной визой, и прописанным в приличной квартирке в доме-новостройке, в экологическом «зеленом» районе столицы.
Мне даже интересно стало: каким таким волшебным образом наш хриплый аферист «продлевает» визы?.. Может быть, просто распечатывает на цветном принтере новую «визу» взамен старой, просроченной?.. Патрульные жандармы должны страдать корковой или хотя бы куриной слепотой, чтобы не распознать такую подделку. Или у обманщика есть в «органах» коррумпированный дружок-однокашник, с которым пройдоха пьет пиво в сауне и снимает девок?.. За свою долю прибыли от сомнительного бизнеса продажный приятель-полицай лепит в визы «клиентов» синий штамп с трехглавым орлом: «Продлено до…». Когда эта плутовская схема будет раскрыта, и с дружка-коррупционера сорвут погоны, миграционная полиция отзовет сотни и тысячи виз. Сколько мигрантов тогда – разом, как по взмаху жезла Аарона – превратится в «нелегалов», «преступников», «нарушителей государственной границы»?..
Еще занятнее с пропиской. О, я хотел бы, чтобы у моей Ширин была прописка!.. Тогда бы милая и впрямь могла подать документы на приобретение расейского гражданства. Для того я и пытался восстановить свою юридическую дееспособность. Получив право распоряжаться собственной квартирой, я бы сейчас же прописал мою девочку. Путь к расейскому гражданству был бы для Ширин открыт. Но – увы. В диспансере я получил не справку о том, что я душевно здоров, а щелчок по носу. Господа врачеватели тонких психических сфер пришли к неутешительному выводу: под моей черепной костью – как был, так и остался фарш с макаронами, а не мозг. Разве в силах такой умственно неполноценный хомо сапиенс, как я, самостоятельно что-нибудь решать насчет унаследованной от мамы с папой жилплощади?..
И вот какой-то хриплый дядечка предлагает моей милой: а купи-ка ты у меня прописку за шестьдесят тысяч червонцев. Но мы уже вдоволь понабивали себе шишек, сталкиваясь с разнообразными, как цвета радуги, мошенниками. Нам за версту видно: это дело с пропиской – мутное, как заводи реки Хуанхэ. Мне вспомнился сюжет из теленовостей: один особо умный и одаренный подполковник миграционной полиции прописал у себя в квартире двенадцать тысяч человек. Даже если «господин офицер» брал с каждого прописанного не шестьдесят, а «всего» шесть тысяч рублей – все равно «заработал» себе на яхту, на лимузин или даже на домик на Мальдивах. История имела предсказуемый финал: подполковника разоблачили, лишили наград и званий, отправили на нары – кормить вшей и хлебать баланду со сверчками; двенадцать тысяч мигрантов были выписаны в никуда.
Все эти мысли вихрем, за какие-нибудь секунды, пронеслись по моим извилинам. Моя девочка только тихонько дышала в телефон, слушая хриплого мужчинку. По-видимому, она была поражена. Ну еще бы!.. Она думала, что позвонила в кадровое агентство, которое работает плюс-минус так же, как «Бригантина». А тут какой-то дядя презентует – да еще таким недовольным голосом, как будто делает нам царское одолжение – свою мошенническую схему. Ширин не в силах была произнести и слова даже тогда, когда аферист закончил, и просто молчала в трубку.
– Девушка!.. Ну вы что – язык проглотили?.. – чуть не взбеленился мужчинка. – Определились, что вам надо?.. Визу?.. Прописку?.. То и другое?..
– Нет. Ничего не надо, – еле вымолвила моя милая и нажала на телефоне «завершить разговор».
Она сидела рядом со мной на кровати, подобрав под себя ноги и застыв, как изваяние. Только веко по-прежнему подергивалось. Я не знал, что сказать. Ситуация была предельна ясна: сегодня мы ни на шаг не продвинулись в поисках работы для моей девочки. Хуже того: если вожделенное трудоустройство – это «макушка» заснеженной горки, то мы, так и не добравшись до верха, соскользнули по обледенелому склону к самому подножию. Потому что Юлия Владимировна – на которую мы надеялись, как тибетский монах на бодхисатву – отказалась иметь с нами дело. Ее возмутило то, что я поступил, как рыцарь – вмазал похотливому скоту Савелию Санычу ровненько в челюсть. Менеджер «Бригантины» даже погрозила нам, что внесла фамилию Ширин в зловещий черный список, и что теперь моей милой не протянут руку помощи ни в одном кадровом агентстве, ни за какие деньги.
Я не знал, стоило ли всерьез принимать это заявление Юлии Владимировны. Возможно, она нас только стращала, чтобы дать излиться, как бурлящей лаве из жерла вулкана, своему несправедливому гневу. Но если бы я был суеверным, я бы сказал: Юлия Владимировна навела на нас порчу. Моя девочка звонила по двум номерам и оба раза нарвалась на жульнические конторы, только мимикрирующие под кадровые агентства. Тут легко уверуешь в действие колдовского наговора. Я бы позвонил в «Нострадамус» и просил бы отвести от нас темные чары, если б не понимал, что мошенники, многочисленные, как клопы и клещи – это реалия неотъемлемая враждебного мегаполиса.
Мы сидели с опущенными головами. Молчание, подобное тягучему мармеладу, было невыносимо. Наконец, я легонько, несмело тронул плечо моей милой. Ширин медленно подняла на меня свои черные бездонные глаза. Несмотря на забивший горло ком и готовые брызнуть слезы, я сказал:
– Любимая. Ты прости меня. Когда эта наглая морда Савелий Саныч потребовал у тебя… попозировать в трусиках и лифчике… я должен был только бросить сквозь зубы: «Нет, на такое мы не соглашаемся» – взять тебя за руку и просто увести из гребаного офиса «Сочной клубнички». А не затевать потасовку. Тогда бы мы позвонили Юлии Владимировне и честно выложили бы, что и как произошло. Она бы, конечно, не смогла отрицать, что похабная рожа Савелий Саныч переступил грань допустимого – и подобрала бы для тебя несколько новых вакансий. Сегодня с утречка мы бы сгоняли на пару собеседований. А вечером, глядишь, отмечали бы с эклерами и ананасовым соком твое трудоустройство. А я… я… Понимаешь, я не думал головой… Я просто не стерпел, что этот урод… Из-за меня Юлия Владимировна внесла тебя в «черный список соискателей». Неизвестно теперь, когда мы найдем кадровое агентство взамен «Бригантины». Прости меня. Ради всех богов, прости.
Я часто-часто моргал, боясь расплакаться.
Ширин положила мне на грудь свою маленькую ладошку и сказала предельно разборчивым, чистым, как родниковая вода, хотя и чуть дрожащим голоском:
– Нет, мой милый. Я понимаю тебя. Ты защищал меня, мою честь. Какой настоящий мужчина стоял бы соляной глыбой и слушал, когда его девушку оскорбляют?.. Я горжусь тобой. Ты мой храбрый джигит.
Обеими руками я несильно сжал покоящуюся у меня на груди ручку моей красавицы. Мы снова молчали – но молчание больше не кромсало нас, как тупыми ржавыми ножницами. Сказанные нами слова – моя просьба о прощении и ответ Ширин – как бы спихнули с нас огромную тяжесть. Как ни крутил бы нас жизненный вихрь – играя с нами, как с невесомыми щепками – у нас остается главное: мы понимаем друг друга. А с тем, кого ты любишь и понимаешь, не страшно идти и на эшафот.
Протекло несколько минут. Моя милая внезапно спохватилась:
– Ох, дорогой. Мне кажется: ты за завтраком не наелся. Парой бутербродов сыт не будешь. Посиди пока здесь – я тебя позову.
Нежно улыбнувшись и чмокнув меня в щеку, Ширин тропической яркой бабочкой упорхнула на кухню. Скоро до меня донеслось, как моя девочка гремит посудой, открывает холодильник; как тарахтит наш отнюдь не новый пузатый электрочайник. Через пять-семь минут милая позвала меня:
– Любимый!..
Сунув ноги в резиновые тапочки, я поспешил на кухню.
Ширин размешивала чайной ложкой ароматный кофе в фарфоровой чашке. На столе стояли две тарелки с аппетитной яичницей. Яичница была все с той же докторской колбасой – и посыпана мелко-мелко порезанной зеленью. У меня потекли слюнки. Трудно было определиться, во что раньше вонзить вилку: в белок или в круглый глазок желтка.
– Садись, садись, – ласково пригласила меня моя девочка.
Я смотрел на милую широко раскрытыми глазами и диву давался. Моя красавица была сейчас подвижной, расторопной, веселой. Как будто это не она выдержала буквально только что три неприятных телефонных разговора: один – с Юлией Владимировной, и два – с наглецами-мошенниками. Правду говорят мудрецы, поглаживающие свои седые козлиные бородки: женщина – всегда загадка для влюбленного по уши мужчины.
Мы с Ширин не первый месяц делили кров и постель. Но я до сих пор не мог предугадать, когда моя девочка заплачет, а когда рассмеется моей не самой остроумной шутке. Я видел милую разной: бьющейся в истерике у запертой на подвесной замок двери заброшенного барака на Лиственной улице; яростной львицей – готовой вцепиться в горло обидчице Анфисе Васильевне; строгой, холодной и решительной – настойчиво требующей у оперативного дежурного в полицейском участке принять от нас заявление; напряженной, взбудораженной, с лихорадочным огнем в глазах – ожесточенно долбящей по клавиатуре видавшего виды ноутбука, набирая в текстовом редакторе жалобу в прокуратуру.
Моя девочка была переменчива, как луна. Но яйцеголовые ученые, уставившие глаз в телескоп, легко предугадывают лунные фазы. Перед моей же девушкой-луной спасовал бы и самый матерый звездочет.
Я приземлился на стул. Ширин тоже села. С охотой мы принялись за «второй завтрак». Милая попросила меня рассказать какой-нибудь анекдот. После неудачных звонков моей девочки в «Бригантину» и в два липовых «кадровых агентства» на душе у меня скребли кошки, было не до анекдотов. Тем не менее, покопавшись в памяти, я выдал что-то не очень искрометное, но грубоватое и малость порнографическое, про попа и монахиню. Ширин, прикрыв ладошкой ротик, звонко рассмеялась.
Моя прекрасная тюрчанка была воистину непредсказуема. Я не знал, как объяснить ее приподнятое настроение. То ли это значило: она не сдалась – и твердо уверена, что завтра дозвонится до честного и надежного агентства, которое предложит походящие вакансии; вопрос с работой и с продлением визы на-днях будет решен. То ли моя девочка прячет за смехом – как за разрисованной японской ширмой – отчаяние, которое железными тисками сдавило сердце милой. Но скоро я бросил ломать над этим голову. Если Ширин не разучилась улыбаться – значит, все не так уж плохо. Прорвемся.
За яичницей и кофе моя девочка беззаботно болтала, как щебечет птичка; шутила. Когда мы поели и попили, милая быстренько помыла посуду, затем взяла меня за руку и, с нежностью глядя мне в глаза, спросила:
– А теперь мы пойдем гулять?..
– Конечно, – немного вымученно улыбнулся я, хотя секунду назад даже не думал о прогулке.
– Надо взять белого хлеба. Покормим уток, – сказала моя девочка. И, выпятив губку, как бы капризничая, заявила: – А вечером ты почитаешь мне что-нибудь из Саади.
Я таял, как сахар под струей кипятка, любуясь на свою Ширин. Ее игривость котенка, женственность, ласковый взгляд из-под длинных черных ресниц – покоряли меня. Да, наши дела и впрямь обстоят не так уж дурно, раз моя тюрчанка сияет солнечным зайчиком и думает сейчас не о проблемах, обступающих нас со всех сторон частоколом, на который (так мне виделось) повешены белые черепа, а о кормлении уток и о звучных стихах мастера Саади.
Мы накинули куртки, влезли ногами в уличную обувь и, прихватив полбатона уже немножко зачерствевшего белого хлеба, вышли из дому. Держась за руки, мы потопали в направлении лесопарка.
Над головою – мутное, обложенное тучами, небо. Черно-серые вороны ковырялись лапками и клювами в разбухшем от сырости мусоре; угрюмые бетонные чудовища-многоэтажки отбрасывали отражения в зеркало темных зеленоватых луж, в которых чистили перья воробьи. На столбах горели оранжевые фонари, хотя вечерняя темень еще не наступила. Там и сям пестрели разноцветные рекламные вывески, не добавлявшие, впрочем, пейзажу яркости.
Зато дул прохладный – не студеный, не ледяной, а именно прохладный – живительный ветерок, крылатый вестник царицы-весны, примчавшийся в город задолго до прибытия своей госпожи. Моя девочка радовалась ветерку, как ребенок, с блаженством подставляя лицо мягким воздушным струям. В мегаполис пожаловала оттепель, растопившая лед – еще вчера сковывавший лужи – и превратившая снег в жидкую грязь.
Моя милая шагала по знакомым улицам, как в первый раз – с детским любопытством шаря глазами по сторонам. Зацепившись взглядом за огромную рыбину, довольно грубо намалеванную на вывеске магазина морепродуктов, Ширин загорелась идеей:
– Рыбу!.. Я пожарю тебе рыбу. Что скажешь, дорогой?.. Рыба с колечками лука, долькой лимона и с нарезанным соломкой картофелем. Это очень вкусно – пальчики оближешь!.. Если б существовал рай, гурии подавали бы там праведникам жареную рыбу на банановом листе. Со следующей твоей пенсии обязательно купим филе хека или минтая. Хорошо, любимый?..
Я только кивнул моей девочке, улыбнулся и поцеловал ее между глаз. Жареная рыба – значит жареная рыба. Все будет так, как хочет моя принцесса.
Потом дорогу нам перебежала кошка с поднятым хвостом – темно-серая, с черными полосками, как у тигра, и со светло-желтым брюхом. Проводив кошку глазами, моя милая пустилась фантазировать. Что в подвале недостроенного или заброшенного дома кошка прячет котят. Их не менее трех. Один – серый и пушистый, второй – полосатый, как мама, а третий – с черной атласной шерсткой. У котят еще не открылись глазки. А питаются малыши материнским молочком. Для того, чтобы молоко не пропало, а капало из сосцов – кошка и сама должна есть досыта. Вот она и отправилась, оставив на время котят, на поиски добычи. Может это будет зазевавшаяся мышь или воробей. Или, на худой конец, остатки человеческой трапезы, которые кошка выроет возле мусорного контейнера, и за которые, возможно, подерется со здоровенной, мерзко каркающей и хлопающей крыльями вороной.
