Станислав Борисович Малозёмов
Всю жизнь я верил только в электричество
– Идти надо вперед, – сказал Нос уверенно.
– Вперед, конечно. Прямо по курсу, – подтвердил Жердь.
– Ну, готовимся к худшему, – закончил я обсуждение наших будущих действий. – Проверили все крепления на лыжах. Палки петлями два раза обернули вокруг рук, шапки завязали потуже, шарфы намотали до глаз, чтоб носы закрытые были. Идем гуськом. Я первый, Нос за мной, потом Жук и Жердь. Тогда на него меньше давление ветра будет. Он у нас не любитель лыж. Свалит нафиг ветром. Иди, Жердь, последним.
Минут двадцать мы шли спокойно, ровно. И ждали. До воинской части оставался десяток километров, но метель с бураном могли растянуть нам эти километры раза в три.
Всё началось внезапно, несмотря на напряженное ожидание. За минуту стало темно и холодно. Это мощный ветер с севера притащил с собой лавину снега, который нёсся над землей с нудным свистящим завыванием. Эта бесконечная снежная лента была выше нас. Как ни сгибайся, ты всё равно был в её середине. Дуло так, что приходилось ложиться грудью на летящий внутри урагана снег. Вой ветра и сама пурга пугали. Хотелось лечь на снег, выставить палки перед собой, воткнуть их и надеяться, что тебя не поднимет с наста вверх и не унесёт чёрт знает куда ещё живым, а после уронит с высоты и убьёт. Но лечь было невозможно. Как ни клонились мы к земле, ураган поднимал нас до вертикального положения. Мы снова падали на ветер всем телом, но коснуться земли было невозможно. Движение наше почти остановилось. Минут за двадцать мы продвинулись на десять шагов, не больше. Снег был во рту, залеплял глаза, влезал под шарфы, фуфайки и шапки. Валенки стали тяжелыми как утюги угольные, потому, что снег влез в них до самых щиколоток и шерстяные носки стали мокнуть сверху и сырость эта медленно опускалась до самых подошв.
Разговаривать было бессмысленно. К волчьему вою ветра добавился звенящий шум несущихся с бешеной скоростью снежинок бурана, которого не было ещё пять минут назад. Стена снега, несущегося со скоростью самолёта над землёй, соединилась с такой же стеной, сделанной из бурана. И видимость пути исчезла окончательно. Мы понимали только то, что пока ещё идем и не падаем, но вот куда идем, стало непонятно. Казалось, что движемся прямо. Но если сделать поправку на ураган, который всё же сносил в сторону, чуть левее, то мы шли уже в пустоту. Странное было ощущение: вроде и не ночь ещё, а вечер, и то ранний, когда светло на улице, а шли мы в непроглядной темени. Темно сверху. Ни неба не видно, ни облаков под ним, близких к земле. Темно впереди и сзади. И не ясно – от чего. Страшный общий гул от всего, что летело, дуло, кружилось, взмывало вверх и обрушивалось на головы килограммами снега, который падал и мимо голов на наш путь, теперь уже совсем неизвестный, всё это вместе с визгом позёмки, стоном метели и шипящим, как тысячи змей, шорохом буранного снега создавало не иллюзию, а вполне реалистическую картину конца света, о котором мне часто говорила баба Стюра. Она в него верила тогда одна, а сегодня, сейчас и я в него поверил, да и пацаны мои тоже вряд ли думали о том, что они попали в привычное и обычное приключение.
Я с трудом остановился, уперевшись палками впереди себя, и стоял с наклоном в сорок пять градусов. Прямо стоять не получалось. Могло уронить назад. Жук и Нос тоже встали. Мы с трудом разглядели друг друга. Понимали, что это мы, поскольку других тут быть не могло, но сказать конкретно, что это вот Жук, а это Нос, я бы с уверенностью не рискнул. Это были два снеговика, только без морковок вместо носов. Мы молча глядели друг на друга и единственное, что можно было понять по осанкам и блестящим от холодных слёз глазам, – всем было страшно. Сам я отловил себя на мгновенно мелькнувшей мысли, что я испытываю не просто страх, а ужас.
По-моему, друзья мои чувствовали то же самое.
Передохнули. Надо было пробиваться дальше. Хотя все уже поняли, что нас сдуло в сторону. Влево. А вот когда надо повернуть вправо и куда именно двигаться, ни я не знал, да и никто не понимал тоже. Мы уже собрались идти. Легли на ветер грудью и готовы были оттолкнуться палками, когда вдруг Нос стал махать руками и, оглядываться и показывать рукой назад. Вот тут все всё поняли и остолбенели от неожиданного и противного, липкого, как жижа в помойке, страха. С нами не было четвертого – Жердя.
– Жердь!!! – заорали мы вслед пурге и ветру. Они летели именно туда, назад, где мог потеряться Толик.
Жук развернулся и его мгновенно унесло в обратную сторону. Через три метра его уже не было видно. Мы с Носом посмотрели друг другу в глаза. Я в его взгляде отчетливо увидел животный страх. Наверное в моих глазах он разглядел то же самое. Мы быстро отвели в сторону взгляды и, подпрыгнув, развернулись спиной к ветру, поземке, бурану и метели. И нас подхватила дикая сила дикой природы и как вату метнула туда, куда летел ураган. А ещё через минуту, а, может быть, через три, сила пурги уронила нас на снег и волоком потащила вперед. Сколько катились мы на животах – не помню. Несло так, что даже лыжи, болтавшиеся позади, не помогли затормозить этот полет по ровному снегу. Не понятно было всё. Куда несет, сколько метров тащило нас назад и можно ли подняться снова. Вдруг мы оба ударились обо что-то большое и мягкое, чем создали дополнительно беспросветное облако снежной пыли. Когда её унесло от нас подальше, мы с Носом сообразили, что ударились об Жука. Жук издал предельно возможный в этих условиях вопль, который удалось расслышать.
– Жердь сзади меня! Я в него уперся.
– Жердь, идти можешь? – заорал я. И, наверное, потому, что орал по ветру, Жердь меня услышал и замахал рукой, показывая вперёд. Это на языке перепуганных насмерть, но не сдающихся путешественников, означало: «Нормально всё. Могу идти».
Не буду рассказывать, как мы поднимались на ноги и пытались снова гуськом сдвинуться с места. Это долго и однообразно. Но через десять минут нам это удалось. Мы прошли метров сто, не больше. Потом встали кругом, прислонились шапками друг к другу и я прокричал:
– Надо двигать направо. Нас унесло в сторону. Пойдем прямо – промахнемся. В часть не попадем. А буран с пургой не кончатся через час-то. И мы тут и сдохнем. И хрен нас до весны найдут. Засыплет так, что будем как обычные сугробы выглядеть. Никто и не догадается, что под снегом трупы.
– Пошли! – махнул рукой вправо Жук.
Я плюнул переполнившей рот слюной по ветру и слюна в полёте застыла. Улетела в темноту ледяным шариком.
– Давай, двигай, Чарли, как раньше – первым! – крикнул Нос. – А ты, Жердь, встань перед Жуком. Жук последним пойдет.
Я ещё раз поглядел на небо. Оно стало темнее. Значит, уже настоящий вечер. И до темна нам надо было постараться убежать от погибели. То есть найти воинскую часть. Или всем – гроб без музыки и нормальной человеческой могилы.
– Погнали! – махнул я палкой вправо. Ветер тут же прибил палку к земле.
Мы согнулись как больные радикулитом, выматерились с чувством для возрождения боевого духа. И пошли. Падая, матерясь, вставая и, матерясь, падая, снова вставая, припадая на колени, заваливаясь набок и поднимаясь с трудом…
Но пошли.
Глава девятнадцатая
Пошли. Палками бамбуковыми я пытался упираться двумя с одной, левой, стороны. Потому, что развернулись мы вправо и пурга с бураном, вьюгой, позёмкой и ветром бешеным теперь измывались над нами сбоку. Пацаны сделали то же самое, но эффекта такой трюк не дал. Наклоняться боком на две палки, ложась на ветер ребром, оказалось хуже. Устойчивость пропала напрочь. Мы валились на правый бок, высоко задирая лыжи, которые пурга сразу начинала крутить как пропеллеры и ветер винтом вращал наши детские в общем-то тела. Вращались мы почти на голове, пытаясь остриём палок вонзиться в снег и упасть. Вот это удавалось, хотя и с трудом. Под одеждой чувствовалась влага. То ли пот это был от перенапряга, то ли снег таял на ещё тёплых животах.
Одно из падений снесло нас в кучу. Лежали мы друг на друге частями, а другими частями тела старались разъединиться. Получалось неважно. Носа сдуло сверху. Он на мне дергался во все стороны, чтобы встать. Видно чересчур бодро дернулся, пурга его и смела метров на пять вправо. Лежа на снегу, прижимаясь к нему плотно и не поднимая голов и рук, можно было ползти. Я полз к тому месту, откуда нас снесло, и чувствовал в голове застрявшую строчку великого поэта – « Ветер, ветер, ты могуч! Ты гоняешь стаи туч».
– Блин! – успевал осмысливать я строчку. – Сюда бы сейчас классика, к нам до кучи. Ух, он бы потом поточнее написал! О том, что вообще может сотворить в природе ветер, когда у него в помощниках снег сверху, посередине и снизу.
Нос полз быстрее всех. Боязнь отстать и потеряться в темени и буране толкала его сильнее, чем нас. Мы-то сплочённо ползли, фуфайка к фуфайке.
Если бы не было урагана, а стояла ясная солнечная погода, то Бог, если он есть, ржал бы над такой нелепой картинкой. Четыре не совсем маленьких паренька плыли по снегу. Иначе сверху и не показалось бы. Плыли как по воде против течения. Вразмашку. Хорошо, что и Богу, если его, действительно, не выдумали, ничего не было видно сквозь мрак, вихри и занавес пурги. А раз не видно ему ничего, то и помогать не надо. Придется самим отгонять от себя бабульку с косой.
Доползли с горем пополам до места. Там ещё вмятины от наших падений не занесло. Легли мы в линейку, прижались телами, сцепились лыжами и палками, и стали громко, в четыре рта, вслух думать – как ковылять дальше.
– А попробуем так идти, как будто на гору поднимаемся, с которой съехали, – перекричал всех нас Жердь.
– Лицом на ветер, грудью на пургу и боком шагать вправо, – обрадовано уточнил Нос.
– Идея! – крикнул я. – Только ложиться на ветер надо ниже. Если получится.
Жук толкнул меня плечом, потом толкнул лежащего справа Носа и, используя свой дар предчувствия, заорал истошно, чтобы все прорицанием его прониклись.
– Это, пацаны, покатит по фарту! Чую я! Мы находимся напротив части. Километрах в пяти-семи. Надо вставать.
– Сначала на колени. Лыжи набок. Палки острым концом подальше от себя по земле протяните вперед и подмышками упритесь в них. И вставайте. – Я кричал и смотрел, чтобы все повторяли точно за мной.
И, надо же, получилось с первого раза. Теперь боком первым пошел Жердь. Я передвигался последним. Мы шли с наклоном на ветер и снег примерно в сорок пять градусов. Но движение началось. Оказалось, что так шагать легче.
Поэтому скорость немного добавилась.
Стало совсем темно. Часов ни у кого не было. Но все понимали, что уже поздний вечер, не ночь. А значит настоящий ночной холод, которого страшились больше, чем метели, ещё будет добираться до нас часа три. За это время, если мы ничего не перепутали, до части можно было успеть доплестись.
Неожиданно сквозь пыль снежную в темноте, на высоте наших колен, метрах в ста впереди блеснули сразу шесть или восемь тусклых искр. Они располагались попарно, на расстоянии метра друг от друга.
– Это глаза чьи-то! – крикнул Жук.
– Какие глаза? У зверей глаза блестят если попадают под луч света. – Я стал присматриваться к искрам. Но забивающий глаза буран вглядеться толком не давал. – Я сто раз с дядь Васей на машине под фарами видал как блестят глаза у лис, корсаков, даже у зайцев.
– Это волки! – визгливо встрял в моё воспоминание Жердь. – У них и без луча глаза светятся. Палками не отобьёмся, нет! Чего делать-то будем?
– Хрен там, не волки это! – Нос подал голос после недолгих раздумий. – Волки дураки, что ли? Кого им ловить в такую погоду? Лежат где-нибудь за сугробами, ждут когда этот кошмар кончится.
Искры стали перемещаться то влево, то вправо, то вдруг поднимались чуть повыше и опускались ближе к снегу.
– Есть, что ли, другие выходы? – крикнул я. – Если нападут, попробуем отмахаться палками. Не получится – сожрут.
– Обойдется. Всё ништяк, – вставил заключение Жук. – Беды не чувствую. Жердь, пошел шустрее! Быстро пойдем, то нападут, если это волки.
Жердь откликнулся нормальными словами, поматерившись с минуту на Жука.
– Тебе, блин надо, чтоб сожрали – давай, беги, если сможешь! А я как иду, так и пойду.
Что это было, я и сегодня не могу сообразить. Перед тем как писать эту главу, проглядел кучу статей о том, что может показаться людям, попавшим в такую же ситуацию. Понял только, что это могли быть галлюцинации. Отблески лунного или звездного света, прорвавшегося через заслон снежных облаков. Но вот почему искры эти мутные разбились по парам – нигде не нашел ни слова. Может, это всё же волки и были. Лисы стаями не ходят. Тогда почему они не напали? Мало того, они ещё минут десять светились и двигались, а потом просто испарились. Как и не было их. Но мы, конечно, изрядно струхнули, хотя готовы были отбиваться. Но Жук опять оказался прорицателем: ничего не произошло.
Сколько мы ещё топтали занесённую порошей почти до колен степь, не помнил никто из нас. Время сжалось, расширилось или стерлось. Короче, не было отсчета ни часам, ни минутам. Шли и всё. Наугад шли, но верили, что идем правильно.
Странно, конечно, но к этому ужасу мы просто приноровились и привыкли. Никто не ныл и никак не обозначил усталости. Хотя, конечно, сил уже почти не было. Зато имелась настырная уверенность в том, что победим мы, а не ураган с бураном. По крайней мере, у меня она была точно, да и пацаны потом тоже говорили, что было страшно, но страх был не сильнее надежды на то, что всё будет хорошо.
Выл ветер, свистела поземка, жужжала метель и громко шелестел буран. В этой какофонии мы бы не услышали даже пушечных выстрелов, если бы пушки грохали за пару километров. Но один единственный звук, взлетевший в небо над нами и пронзивший насквозь буйную стихию, заставил нас, не сговариваясь, заорать нечеловеческими голосами – «УРА!!!». Мы кричали так радостно, что всем пришлось заплакать. Радость тоже заставляет плакать. И это обезоруживает страх, снимает скованность с мыслей и убеждает сердце биться резвей и уверенней.
Мы услышали звук, который никак не совпадал с шумами катастрофического явления, отловившего нас, маленьких пацанов, посреди дикой и нехоженой в этих местах степи. Это был звук запуска огромного электрогенератора. Его в части запускали на ночь для освещения территории и зарядку аккумуляторов, на которых днём работали станции слежения. Прежде, чем запускался сам движок и загорался свет, раздавался громкий, как выстрел, выхлоп и пронзительный, ни на что не похожий свист. Длился он недолго и когда запускался движок, исчезал. И самого генератора слышно уже не было. Но свиста этого нам хватило, чтобы понять и рассчитать, что мы почти дошли.
Мля! – воскликнул Нос, поднял радостно палки вверх и его тут же сдуло метров на пять вправо. Никто не побежал его доставать из сугроба, потому как теперь было понятно, уже никто не пропадёт. И Нос приполз самостоятельно. Без обид. С радостным лицом.
В общем, через каких-то сорок минут противоестественного передвижения боком к цели, мы к ней доползли и уперлись сначала в бетонный забор, а потом обогнули его слева и прилепились ветром к бетону. Опора ускорила наш ход и очень быстро добрались мы до красивой, зелёной и большой двери контрольно-пропускного пункта – КПП. За высоким бетонным забором надежно сокрыты были от стихии люди, техника, еда, тепло и место для нас, бродяг.
– Э-э-эй! – Жук стал стучать палкой по оцинкованной двери. – Дежурный! Открывай!
А мы засвистели, стянув рукавицы и сунув в рот себе мерзлые пальцы.
– Кого принесло там!? – спросил истеричным криком дежурный с той стороны. – Свои все дома!
– Это мы, ваши друзья! Пацаны из города! – крикнул я под аккомпанемент палки Жука. Он всё не мог остановиться: – Чарли, Жук, Нос и Жердь. Свои!
Дежурный стал открывать дверь. Отворялась она наружу. В данном случае – против ветра. Точнее – против всего этого кошмара и ужаса. Поэтому открыть он тяжеленную дверь пытался без результата. Он толкал её, давил, кряхтел и надрывался, но она не поддавалась. Ураган был сильнее доблестного воина, который, однако, уперся и сдаваться не думал. Наконец, когда порыв на секунду стих, между косяком и дверью образовалась щель в ладонь и дежурный воткнул в щель сапог. Тут навалились мы вчетвером, ухватили край негнущимися пальцами и потянули эту зелёную «дуру» на себя. Она открылась ровно на столько, чтобы мы на лыжах успели проскочить внутрь. Нос проникал в помещение последним. Естественно, никем не подпертая дверь мгновенно захлопнулась. Нос-то зашел, а концы лыж не успели, и дверь с удовольствием врезалась в несчастные лыжи, придав Носу мощное ускорение. Он, мявкнув что-то невнятное, пронесся через весь коридор и воткнулся головой в дверь противоположную. Но не пострадало ничто. Голова Носа была в толстой шапке, а дверь в зелёном цинке.
– Ну, мля, вы и придурки! – обрадовался дежурный Ваня Салтыков, дембель на весну. – За то, что вы все живые и целые, за героизм, командир наш – старлей Усольцев вас наградит золотыми звездами и орденами Кутузова с бантом!
Ваня довольно заржал как молодой конь и мы пошли доложиться командиру. Проще говоря – повиниться, покаяться в глупости своей и тем самым завершить свою незагаданную эпопею. Всё закончилось. И ураган с метелью да бураном. И наши могучие, но самые последние силы.
Усольцев на столе в своей каморке, где удачно втиснулись кроме стола кровать и три книжных шкафа с книгами, папками и толстыми журналами с боевых дежурств, разложил чистые листы и что- то чертил. Стол вместил ещё стакан крепкого чая и штук десять колотых кусков нерафинированного, жесткого как булыжник сахара в тарелке для супа.
– Оба-на! – поднял голову командир. – Грачи прилетели! Весна уже? Чарли, весна, что ли там, за забором? А если бы вас, курносых шкетов, захоронило по дороге в сугробах? Или пурга скинула бы вас метров с пяти лыжами вверх – головой вниз колом в тугую породу степную? Кто-нибудь дома доложился, что вы пошли к нам?
– Ну, я сказал матери. – разглядывая дощатый пол промычал Жук. – А чего врать? Врать не мужское дело.
– Много ты понимаешь, что мужское, а что свинячье. Мы, мужики, и врем везде, всем и всюду. Не все, правда. Мне вот сорок два года. Я – старший лейтенант, хотя уже должен быть минимум подполковником. И служу в заднице у чёрта, а не под Москвой. Потому как дурак. Не вру никому. Всем правду тычу. И платину со станции не ворую. Другим тоже не даю. Урод, в общем. Надо бы научиться врать и тырить ценное. Тут много чего есть. Но уже поздно. Пропустил тот момент, когда ещё мог научиться. Помру старлеем. И хрен бы с ним.
Он долго глядел на нас без выражения на лице. Просто смотрел и всё.
– Вот, допустим, замело вас или пургой убило, или замерзли бы к свиньям собачьим ночью, если бы сбились в этой заварухе. А? Куда бы все ваши родители пришли? Ко мне. И на кого бы в военную прокуратуру заявы подали? А? Правильно. Меня бы лет на пять посадили и офицерское звание отобрали бы. А я бы вышел потом и куда подался? Водку хлестать и радиомастером работать в кустанайском быткомбинате. Вот вы, пацаны, какого попёрлись ко мне в такую гробовую погоду?
– Мы вышли – тихо было. Солнце. Рыбаки на Тоболе рыбу ловили. Мы вон с собой килограммов десять окуней да чебаков принесли. Они нас угостили.– Я говорил виноватым голосом и смотрел старлею в глаза.
– Ладно, хрен с вами, – обмяк командир. – Вы же не метеобюро. Они вон и то на пару суток путаются в снегах да ветрах. Сильно перетрухали-то?
– Устали немного, – героически сбрехнул Жердь.
– Побудем у вас часа два-три. Вы нам в прошлый раз обещали дать пострелять на полигоне из карабина. – Я глядел на командира ласково, как моя бабушка на меня. – А потом пойдём домой потихоньку. Если ураган кончится. А не кончится сейчас, ночью пойдём.
– Ну да! – хмыкнул Усольцев. – Пойдёте. Кто вас отпустит. Напишу родителям каждого, что я вас не отпустил ночью. Они же про пургу с ураганом не знают. Я в Кустанай час назад звонил по работе. Там тишина. Флаг на обкоме Партии как тряпка висит, нет даже ветерка. Напишу, что учили вы с нами устав, строевой занимались, на полигоне стреляли, а потом я вас не отпустил попоздну. Всё чистая правда.
– Что, стрелять будем? Точно? – обрадовался Нос.
– И устав повторим. И строевым походим. Сержант Никитенко вас погоняет по плацу. Его сейчас чистят как раз. А как вы хотели? К военным же принесло вас. Не на кондитерскую фабрику. Там бы вам конфет дали, а мы патроны дадим по десять штук на рыло. И строевым надо походить. В армию же вот-вот. Чирикнуть не успеете, как восемнадцать стукнет.
Он снял трубку внутреннего телефона и соединился с ротой обслуживания.
– Дёмина ко мне! – сказал командир тихо.
Через минуту в дверь постучал и сразу вошел огромный как шкаф у командира младший сержант Коля Дёмин.
-Пацанов сперва в горячий душ с мылом, одежду забрать и высушить горячим воздухом на теплоструйных обогревателях. Выдать им маленькие самые комплекты формы. Гимнастёрки, галифе, сапоги, портянки, кители и шапки. Рыбу из рюкзаков забрать. Половину – на уху. Пусть Миша сварит сейчас. Остальное нехай поджарит. В сухарях панировочных, – командир сладко потянулся. – Давно нормальной рыбы не ел. Нам по разнарядке морская положена. Треску едим. Иногда минтай. Он подороже. Дают мало. А окуня и вкус забыл уже. Да… Потом пацанов проведешь на третью РЛС, на высотку тоже своди. Пусть понюхают, как военная техника пахнет. Небось, забыли уже.
– Да ну! – аккуратно возмутился я. – Мы всё помним. Всё ваше любим.
– Завтра на стрельбы к половине восьмого, – Усольцев взял карандаш и наклонился над чертежом. – Оружейка пусть один СКС выдаст и по десять семь шестьдесят два на нос. После стрельб – полчаса строевого шага, час – на экзамен по уставу. Под твоим контролем всё. Порядок действий запомнил?
– Так точно! – улыбнулся Коля Дёмин. – Разрешите забирать бойцов? Есть! Пошли, салабоны!
Через час мы чистые, пахнущие хозяйственным мылом и лежалой формой, которая была ну, самый чуток велика, гуталином свежим от старых сапог и ароматом нагретых измерительных приборов из кабины радара, сидели за длинным, на десять солдат, столом и ели уху с черным хлебом, после чего закусили уху жареными окунями, запили всё это двумя кружками компота и кружкой чая с белым хлебом и куском масла. После всего этого никто ничего не мог даже сказать. Коля бережно достал каждого из-за стола и махнул рукой: – За мной!
Он привел нас в ленинскую комнату, увешанную портретами вождя и стоящим его бюстом на постаменте, обшитом красным кумачом. На стенах висели всякие назидания ленинские в лаковых рамках, выдержки из конституции СССР и воинского устава. Между учебными столами вдоль комнаты стояли четыре раскладушки с простынями, подушками и синими пронумерованными хлоркой одеялами.
– Отбой, бойцы! – коротко бросил команду Дёмин Коля. – Сорок пять секунд на раздевание и полную укладку.
Мы, как на соревновании, быстро сбросили с себя всё, кроме трусов, аккуратно сложили форму на полу у края раскладушек перед сапогами. Но в сорок пять секунд не уложились. Устали, да и объелись. Отяжелели и расплавились жгучим огнём внутреннего покоя. Младший сержант Коля Дёмин сделал нам ручкой и вырубил свет. С этой секунды я исчез, пропал, потерялся в дебрях глубокого мёртвого сна.
Тут и описывать нечего. Никто снов не видел, не кричал во сне: – «Ой! Мы все погибнем!» и проснулся я в том же положении, в котором отключился. Но раньше подъёма. Дневальный ещё не орал. Гляжу – все наши тоже лупают глазами и соображают, где спали. Мы поглядели друг на друга и поняли, что пробудились раньше солдат не потому, что спешили на полигон пострелять, а из-за двух здоровенных кружек компота и такой же посудины с чаем. Вскочили все одновременно, натянули сапоги без портянок и физиологическая нужда придала нам такое лёгкое и быстрое ускорение, как вроде мы и не оставляли силы свои последние во взбесившейся степи. Мы вылетели из корпуса и с напряженными от терпения рожами унеслись мимо часовых через весь плац стометровый к длинному низкому кирпичному сооружению с одной буквой «М», написанной белым на синей фанере в рамке. Буквы «Ж» не было. Женщин-вольнонаёмных на РЛС не брали. Излучение большое. Опасное для потомства.
Нам всегда везло. Пофартило и в этот раз. Успели все без ненужных осложнений и конфузов.
Когда вернулись, два солдата-первогодка, что было сразу видно по отглаженной и аккуратно выправленной форме, блестящим сапогам и туго затянутым ремням, приволокли нашу одежду и рюкзаки.
– Спасибо! – поклонился им Нос. – А лыжи с палками?
– На КПП стоят, – солдаты, уходя, отдали честь, что нас смутило, но дух подняло. Значит, Коля Дёмин уже всем раззвонил про нашу героическую битву со стихией, которую мы одолели и в награду поимели уважительное отношение военных. Это радовало. Тут пришел и сам Дёмин. Честь отдавать посчитал глупостью, а приказ отвесить строго: достойным младшего сержанта актом.
– Оделись за сорок пять секунд в своё родное! Построились! И полчаса строевой подготовки на плацу. Время пошло.
– Как мы столько напялим на себя за это время? – ужаснулся я. – Лучше расстреляй нас сразу. Не уложимся мы. Одних штанов трое! Да кофты, телогрейки и свитера. Шапки, шарфы, валенки. Ты чего, Коля? Лучше бы мы в степи сдохли!
– Пошутил я, пацаны, – Коля достал из кармана крупный носовой платок и протер бюст Владимира Ильича от лысины до начинающейся и обрубленной груди. – Одевайтесь в свободном режиме. Но через три минуты я жду вас на плацу. Опоздание приравнивается к дезертирству. Штрафбат и депортация в Сибирь валить сосну. Руками.
Удовлетворенный качеством своего юмора, Коля вразвалку, задевая плечами косяки дверные, удалился на улицу.
Было на плацу градусов минус двадцать пять без ветра. По нашим кустанайским меркам – тепло. Если б ветер – уже прохладно. Мы полчаса ходили щеренгой, высоко поднимая валенки и делая строгие лица. Строевой шаг – дело серьёзное, не пляски под гармошку.
– Нос, тянуть носок! Чарли, отмашку рукой до груди чётче! Жук, валенки жмут что ли? Ногу выше! И ты, Жердь, не вихляй задом как баба. Солдат ты или хрен с грядки!? Левой! Левой! Рота! Стой! Раз, два!
После этой экзекуции мы пошли на полигон, где стояли фанерные фигуры врагов.
– Стрельба из засады. Положение лежа! – Коля снял карабин с плеча, лег на пузо, расставил ноги и левый локоть воткнул в снег. На ладонь он уложил цевьё и приладил к плечу приклад. – Все внимательно срисовали положение! Запомнили, легли и повторили без оружия!
Мы с радостью повалились на снег. Коля обошел всех, пинком сдвигал или раздвигал нам ноги до правильного положения. И приказал лежать пять минут, чтобы запомнить, привыкнуть и добиться того, чтобы не дрожал локоть и не гуляла рука. А после упражнения пришел самый долгожданный момент. Он раздал всем патроны! Мрачного желтого цвета с мутным зеленоватым отливом гильзы и острые, покрытые поверх стали тонким свинцовым слоем пули. По десять штук дал нам Коля, как и обещал старлей.
– Отщелкиваем затвор, ставим на предохранитель. Все десять патронов пальцем вдавливаем вниз до щелчка. Передергиваем затвор и первый патрон загоняем в ствол.
Коля Дёмин делал всё медленно, отвернув дуло от нас. Мы склонились над карабином и заучивали каждое движение.
Он отстрелялся первым. Карабин щелкал глухо и не шумно. Коля попал в фигуру все десять раз. После каждого выстрела фанерное чучело вздрагивало, дергалось назад и возвращалось на место. Потом стреляли мы. Правильно зарядили, без замечаний легли, курок нажимали плавно и точно совмещали вырез с мушкой. Мы с Носом и Жук попали семь раз. А Жердь, змей, все десять. И Коля вручил ему значок «Отличник боевой подготовки».
Большой, красивый, с двумя выдавленными винтовками крест-накрест. Он проткнул штырём значка дырку на фуфайке Жердя и накрутил с внутренней стороны щайбочку по резьбе. Жердь вытянулся, приложил ладонь к ушанке и торжественно прокричал тявкающими интонациями:
– Служу Советскому Союзу!
– Выношу благодарность всем от имени командования, старшего лейтенанта Усольцева. После чего нам троим он дал по целому патрону.
– На память о стрельбах и в благодарность за хорошие показатели, – объяснил он. – Поставите дома в укромное место. Кроме родных никому не показываете. Солдаты не хвастаются. Патрон – для каждого личный талисман. Храните его. А когда пойдёте в армию, спрячьте его, чтобы никто не знал – куда. И он будет из родного дома помогать вам служить верой и правдой!
После торжественной речи Мы все двинулись к Усольцеву попрощаться. Коля сказал, что повторение устава переносится на следующий раз. Сейчас уже некогда. Служба.
– А, пацаны! Ворошиловские стрелки! Нормально отстрелялись? – Усольцев так и чертил что-то, как и вчера.
Дёмин Коля нас всех похвалил, выделил Жердя, показал значок и сказал, что солдаты из нас получатся на страх врагам.
Мы сказали хором и по очереди спасибо за всё, Пожали старлею руку.
– Вот бумага каждому. Родителям покажете. Тут я написал, что я вас сам не отпустил ночью домой после пурги. Вот тут расписался. А тут вот – печать нашей части. Только давайте я имена ваши настоящие напишу. Место оставил. Не писать же мне – ваш сын Жук или Чарли.
Мы назвались, он вписал это в пустое место на листке и отдал бумаги нам.
– Это здорово!– поблагодарил я старлея от имени всей нашей гоп- компании.– Спасибо! Это хорошая, ценная поддержка. Век помнить будем!
Усольцев улыбнулся, сказал, чтобы мы приходили ещё, но в ясную погоду, пожал нам руки и Коля проводил нас до КПП.
Мы вынесли лыжи на улицу, привязались к ним ремнями, поправили похудевшие рюкзаки, Коля похлопал нас дружески по плечам и мы пошли в город. Было тихо как в читальном зале библиотеки. Дурные вороны, не соображающие, что в такой холод летать вредно, проносились над нами в сторону Кустаная. Взмахи их крыльев на морозе заканчивались звонкими хлопками. Снег лежал нежный, пуховый, обласканный белым утренним солнечным светом. Он смотрелся как ровная, выглаженная хорошей хозяйкой простыня. Да и запах от него шел такой же, как от простыни этой свежей, пересыпанной в стопке сухими духами «лаванда» и накрахмаленной. Так делала моя баба Стюра. И ещё было глаз не оторвать от переливов свежих, только поздней ночью улёгшихся до весны снежинок. Они отыгрывали солнечному лучу разноцветными искристыми бликами – розовыми, лимонными и бело-голубыми. Такой яркой и быстрой была смена цветов снежинок, так весело они играли с солнцем, что снег, казалось, шевелился и был живым существом. Красивым, добрым, спокойным и приветливым.
