Сергей Эрнестович Поляков
Феноменология психических репрезентаций
Другое дело, если мы обсуждаем языковую «продукцию» людей – их высказывания и тексты. Вот она-то даже у формально здоровых людей часто не соответствует не только логическим законам, но и даже вообще «здравому смыслу». Сказанное заметил, кстати, еще Р. Декарт (1989), который, обсуждая один из аспектов нормального мышления, пишет:
…дедукция же или чистый вывод одного из другого… никогда не может быть неверно произведена разумом, даже крайне малорассудительным [с. 81].
Он считает, что заблуждения, в которые впадают люди, никогда не проистекают из неверных выводов, а являются следствием «малопонятных данных опыта» или «опрометчивых и безосновательных» суждений.
Итак, хотим мы подчиняться «логическим законам мышления», «которые необходимо соблюдать, чтобы мышление было правильным», или нет, оно – наше мышление, – пока мы психически здоровы, создает вербальные конструкции в соответствии со своими внутренними законами, не имеющими отношения к законам логики, сконструированным людьми. И биологически детерминированный процесс мышления вне зависимости от наших желаний или нежеланий в норме приводит к появлению в сознании адекватных, последовательных, непротиворечивых и т. д. вербальных конструкций, которые соответствуют «логическим законам».
Таким образом, мы, во-первых, не в силах заставить на этом этапе свое мышление следовать каким-то законам, установленным логиками. Во-вторых, нам и нет никакой необходимости соблюдать эти «логические законы мышления», потому что естественное нормальное мышление по своей природе способно создавать только логичные, то есть адекватные реальности невербальные и вербальные репрезентации.
Повторюсь, что все сказанное касается лишь процесса появления мыслей, в том числе вербальных, в нашем сознании. Можно предположить, что этот биологически детерминированный процесс направлен на формирование максимально адекватных репрезентируемой реальности, максимально соотносимых с ней ее моделей, причем как чувственных, так и вербальных. Именно поэтому он независим от нашей воли, а возникающие вербальные конструкции, как и чувственные модели окружающего мира, по определению не могут не быть адекватными, то есть они всегда последовательны, непротиворечивы, в них используются тождественные самим себе понятия. То, что непроизвольно возникающие в нормальном сознании вербальные конструкции исходно соответствуют «логическим законам», неудивительно, так как логические законы выводились здоровыми людьми, мышление которых было поэтому последовательным, непротиворечивым и правильным, то есть «нормальным». И на основе своего нормального, непротиворечивого и эффективного мышления они выстраивали затем свои языковые конструкции и логические законы построения этих конструкций.
Какую же роль логика играет во втором процессе сознательного и произвольного построения нами вербальных конструкций? Действительно ли формирование последних осуществляется нами в соответствии с логическими законами, как принято считать?
Имеет смысл попытаться разобраться в том, как действуют эти логические законы. Мы знаем, что если закон имеет отношение к внешнему миру, как, например, физические законы Ньютона, то он действует независимо от нашей воли. Если же закон касается каких-то социальных аспектов поведения (не укради, не лги и т. д.) или, как в данном случае, логических правил построения нами собственных мысленных конструкций, то, чтобы выполнять этот закон, мы должны его знать. Следовательно, если логические законы функционируют как физические, то есть независимо от человеческого сознания, то бессмысленны разговоры о том, что мы должны следовать им и выстраивать свое мышление в соответствии с ними. Если же они сродни социальным законам, то мы должны их выполнять сознательно. Но мы не можем их выполнять, если не знаем их наизусть, а люди в абсолютном большинстве не знают законов логики. И тем не менее, по мнению логиков, чтобы мышление было «правильным и логическим», человек должен знать и выполнять эти законы.
Очевидно, однако, что по крайней мере дети и необразованные люди уж точно не знают законов логики и не могут, соответственно, их выполнять. Тем не менее нельзя сказать, что их мышление становится от этого неадекватным и нелогичным. Мне могут сказать, что и детям, и необразованным взрослым логические законы известны имплицитно, так как они «пронизывают» всю объективную психическую реальность. Допустим, что это так и есть. Давайте все же разберемся в том, что представляет собой на практике следование логическим законам и алгоритмам.
Начнем с рассмотрения того, что принято называть логическим алгоритмом[105]. Наиболее известным логическим алгоритмом построения языковых конструкций, который лежит в основе всей логики, является формальный силлогизм[106]. А. Р. Лурия [2005, с. 316] пишет о том, что в ходе культурного развития возникает способность делать выводы из силлогизмов, в которых ряд частных суждений ведет к объективно новому заключению. Два предложения, первое из которых дает общее утверждение, а второе – специфическое утверждение, представляют собой большую и малую посылки силлогизма. Взрослый образованный западный человек воспринимает эти посылки не как две отдельные фразы, а как некую логическую связь, ведущую к выводу. Приверженцы Вюрцбургской психологической школы, например, даже говорили об особых «логических ощущениях», которые якобы присущи человеческому сознанию.
На самом деле формальная логика, позволяющая нам вывести умозаключение из двух посылок, представляет собой лишь схему действий, созданную два с половиной тысячелетия назад Аристотелем. Эта схема, или вербальная психическая конструкция, предписывает определенный порядок действий, которого необходимо придерживаться при построении новой языковой конструкции – умозаключения на основе двух других известных языковых конструкций – суждений. Последние являются, как правило, описательными конструкциями, содержащими общий элемент. За тысячи лет своего существования схема Аристотеля стала настолько важным элементом объективной психической реальности западного мира, что западный менталитет считает ее очевидно истинной и чуть ли не присущей окружающему миру в силу особенностей устройства последнего. Она, действительно, подспудно присутствует в учебниках начальной школы, даже не имеющих вовсе никакого отношения к логике. Образованные люди привыкли считать следование ей в своих рассуждениях проявлением собственного высокого интеллектуального развития и особенностью своего мышления, недоступной для менее развитых и образованных людей. А. Р. Лурия [1998, с. 335–336] приводит результаты исследований, проведенных им в 1930–1931 гг. в Средней Азии. Из них следует, что местные жители, не имевшие образования, были не в состоянии сделать вывод из формальных посылок:
На Дальнем Севере, где круглый год снег, все медведи – белые. Место N. на Дальнем Севере. Медведи там белые или нет?
Для ответа обследуемые привлекали свои знания реальности:
Я там не был и не знаю; я обманывать не хочу…
Те же, кто получил какое-то образование, могли сделать логический вывод достаточно легко.
Исследования А. Р. Лурия подтверждают данные других авторов о том, что неграмотные испытуемые не видят логической связи между частями силлогизма. Мне думается, в этом и нет ничего удивительного, так как люди, совершенно незнакомые с формальной логикой, воспринимают разные посылки как вербальные модели реальности, не связанные между собой. Им не представляется естественным и необходимым, что из самого факта существования этих двух часто не связанных с окружающей их реальностью и порой даже просто нелепых вербальных конструкций должна вытекать еще какая-то третья. Тем более якобы бесспорно достоверная. Лишь люди, знакомые с созданными Аристотелем правилами, способны вывести из двух известных посылок третью.
Испытуемые в процессе экспериментов не воспринимали посылки в качестве достоверных моделей реальности, что вполне естественно и неудивительно, учитывая, что им предлагались совершенно отвлеченные посылки. Сам А. Р. Лурия, кстати, отмечает, что испытуемые чувствовали недоверие к первоначальным посылкам, не основанным на их личном опыте, и не использовали их. Посылки воспринимались испытуемыми как утверждение, отражающее лишь единичный случай. В итоге силлогизмы распадались у испытуемых на три изолированных высказывания, не объединенных единой логикой.
Аналогичное исследование описывают М. Коул и Сильвия Скрибнер [1977, с. 198–199]. Вождю африканского племени кпелле в Либерии было предложено ответить на вопрос:
Паук и черный олень всегда едят вместе. Паук сейчас ест. Ест ли сейчас черный олень?
Вождь не смог дать ожидаемый исследователями логически правильный ответ.
Исследуя студентов Московского университета, Р. Л. Солсо [1996, с. 452] предлагал им сходную задачу:
Иван и Борис всегда едят вместе. Борис сейчас ест. Что делает сейчас Иван?
В соответствии с данными автора, 80 % испытуемых тоже не смогли сделать формальные выводы из логических посылок. Обсуждая результаты исследований М. Коула и Сильвии Скрибнер и своих собственных исследований, Р. Л. Солсо [1996, с. 452–453] пишет, что в высокоиндустриальных западных обществах люди приучены подтверждать высказывания, касающиеся реальности, при помощи пропозициональных репрезентаций, тогда как в менее индустриальных обществах, где люди живут «ближе к земле», доказательства больше связаны с непосредственным чувственным впечатлением. По его мнению, подобное «земное» рассуждение способно приводить к здравым заключениям, несмотря на то что ответы на вопросы, требующие абстрактного рассуждения, получаются не совсем те, что имеют в виду западно-ориентированные психологи.
При этом автором не обсуждается то обстоятельство, что, например, посылка «Паук и черный олень всегда едят вместе» для вождя племени из Либерии не имеет смысла и никак не соотносится с его жизненным опытом, а потому непривычна и малоактуальна для него. Не обсуждается также и то, что для построения логического умозаключения всем испытуемым надо твердо знать аристотелевский алгоритм построения вывода – итоговой вербальной конструкции, то есть человека следует этому всего лишь предварительно обучить. Что касается результатов исследований студентов МГУ, то, возможно, дело в методике эксперимента. В том, что испытуемые, например, избегали очевидного ответа как слишком простого.
Никто из авторов не рассматривал влияние логики как таковой на познание, а потому и не обратил внимания на самое замечательное и важное обстоятельство, обнаружившееся в перечисленных исследованиях: несмотря на то что испытуемые не могли пользоваться логическим силлогизмом, так как не владели логикой вообще, они были великолепно адаптированы в окружающем мире. Незнание логических законов и невозможность пользоваться ими никак не мешали испытуемым успешно жить и эффективно мыслить. Данное обстоятельство однозначно опровергает все утверждения логиков об исключительном доступе к правильному и логическому мышлению только тех, кто владеет логическими законами и следует им в своем мышлении.
Возникает резонный вопрос: а зачем человеку в его практической жизни эти в общем-то бесполезные умозрительные логические конструкции, которые ошибочно расцениваются западными исследователями как «способность к абстрактному мышлению», тем более что они не могут помочь ему в создании новых адекватных моделей окружающего мира?
С помощью логических конструкций Аристотеля нельзя получить новой достоверной модели реальности. Еще Дж. С. Милль [цит. по: Г. Гельмгольц, 2002, с. 40] показал, что формальная логика не дает нам ничего такого, чего бы мы не знали раньше, если большая посылка не навязана нам каким-либо авторитетом, потому что сама большая посылка – это уже обобщающий вывод, включающий в себя наше будущее умозаключение по определению.
Для познания окружающего мира схема Аристотеля неэффективна, так как в «естественных» вербальных конструкциях, являющихся моделями окружающего мира, всегда высок элемент неопределенности. Формальная же логика должна исходить из жестких постулатов: «Если верны посылка 1 и 2, то…». А вот с этим-то «если» в реальном познании нового как раз всегда есть проблемы, поэтому новые модели строятся не путем логических рассуждений, а путем мысленного перебора возможных моделей: «Что будет, если мы сделаем так? – То и то. А если так? – Это. А если эдак? И. т. п». Выводы, которые нам постоянно приходится делать в повседневной жизни, мы делаем, исходя не из двух посылок, а из множества посылок, и не жестко определенных, а лишь вероятно возможных. Только тогда эти выводы более или менее адекватны реальности. Аристотелевский силлогизм, да и в целом формальная логика, поэтому малопродуктивны в реальной жизни, и люди легко обходятся без них на практике.
Самим логикам очевидно, что люди мыслят не в соответствии с алгоритмом формальной логики, но логиков это не смущает. М. С. Строгович (2004), например, пишет:
При изучении любого логического закона… кто-либо всегда может сказать «а я мыслю не так, а совсем иначе», и это может быть правда. Но это ни в малейшей степени не лишает законы логики их необходимого значения. Мышление человека, отступающее от законов логики, психологически вполне объяснимо, но оно неправильно, ошибочно, приводит к ложным, необоснованным выводам [с. 18].
Следовательно, автора особенно не заботит очевидное даже для него самого несовпадение естественного и так называемого «логического мышления». Если естественное мышление не соответствует представлениям логиков о том, как должно протекать «правильное», «логическое мышление», тем хуже для него! Что касается эффективности логических выводов и их роли в познании окружающего мира, то логики, кстати, и не скрывают, что:
…цель логики – установить законы, согласно которым суждение оправдывается другими суждениями, и безразлично, являются ли последние сами истинными [Г. Фреге, 1997, с. 105].
Иными словами, логиков не очень интересует вопрос адекватности реальности выстраиваемых по законам логики конструкций. Для них гораздо важнее, чтобы конструкции эти соответствовали законам логики.
Неадекватность логических конструкций была очевидна многим. Б. Рассел [2007, с. 169] приводит, например, силлогизм, который, как он указывает, воспрепятствовал Лейбницу в его попытке построить математическую логику: «Все химеры являются животными, и все химеры извергают пламя, следовательно, некоторые животные извергают пламя», – и подчеркивает, что Г. Лейбниц потерпел неудачу из-за своего почтения к Аристотелю, так как вы всегда подвержены ошибке, если говорите: «Все А есть В, и все А есть С, следовательно, некоторые В есть С». Но Г. Лейбниц не смог заставить себя поверить в ошибочность этого и поэтому начинал сначала. Автор замечает, что нельзя слишком уж почтительно относиться к авторитетам.
Надо откровенно признать, хотя, возможно, это и вызовет бурю возмущения, что логика не оказала сколько-нибудь заметного влияния на развитие конкретных наук. Наука вообще не руководствуется теми законами построения языковых конструкций, которые разрабатывает логика. Разрабатываемое логикой не имеет никакого отношения к объективной физической реальности, потому что формальная логика занимается анализом формальных же конструкций языка, а далеко не все они даже являются адекватными моделями окружающего нас мира. Соответственно, естественные науки, которые пытаются моделировать объективную реальность, имеют достаточно косвенное отношение или вовсе не имеют отношения к тому, чем занимается логика. У них разные точки приложения, а потому наука просто не может руководствоваться логикой. Она руководствуется практикой.
То, что формальная логика не имеет отношения к естественному мышлению, уже не секрет для психологов. Дж. Андерсон (2002), например, пишет:
Сто лет назад раздел «Когнитивные процессы» в учебнике психологии обычно был посвящен «логическому мышлению». Тот факт, что лишь одна глава в этой книге посвящена умозаключению, отражает современное понимание того, что большая часть человеческого мышления не может считаться логическим умозаключением ни в каком разумном смысле [с. 304].
…нет никакой причины предполагать, что логика имеет тесную связь с когнитивными процессами, лежащими в основе человеческого мышления [с. 305].
Тем не менее старые заблуждения удивительно живучи, и по-прежнему остается, например, почти общепринятым, что логика широко применяется человеком при решении задач. Так, сам же Дж. Андерсон (2002) продолжает:
Удивительно, но изучение логики не всегда ведет к лучшему результату в оригинальной задаче Уэйсона по выбору карт. В исследовании Ченга, Холиоака, Низбетта и Оливера (Cheng, Holyoak, Nisbett & Oliver, 1986) студенты колледжа, только что закончившие изучение семестрового курса логики, показали результат всего лишь на 3 % лучше, чем те, кто не изучал формальную логику. Это наблюдалось не потому, что они не знали правила логики; скорее, они не применяли их в данной логической задаче. Они предпочитали применение некоторых нелогических интерпретаций правила [с. 313–314].
В связи с этим интересно замечание П. К. Фейерабенда (1986):
Имеется еще одна догма, которую следует рассмотреть… Это убеждение в том, что все люди и все объекты совершенно автоматически подчиняются законам логики и должны подчиняться этим законам. Если это так, то антропологическая исследовательская работа оказывается излишней. «Что истина в логике, то истина в психологии… в научном методе и истории науки», – пишет Поппер. Это догматическое утверждение не является ни ясным, ни истинным… Данное утверждение не является ясным, поскольку не существует такого единственного предмета – ЛОГИКИ, – который способен раскрыть логическую структуру указанных областей. Существует Гегель, существует Брауэр, существуют представители формализма. Они предлагают вовсе не разные интерпретации одного и того же набора логических «фактов», а совершенно разные «факты». И данное утверждение не является истинным, поскольку существуют вполне правомерные научные высказывания, которые нарушают даже простые логические правила [с. 415–416].
Логический анализ просто несостоятелен там, где исследователь с его помощью пытается познавать реальность. В. В. Налимов [2007, с. 189] приводит слова Ф. Ницше о том, что логика есть попытка понять действительный мир по известной, созданной нами схеме сущего, правильнее говоря, сделать его для нас более доступным формулировке и вычислению, а сам мир представляется нам логичным, потому что мы сами его сначала логизировали. Разумное же мышление есть интерпретирование по схеме, от которой мы не можем освободиться.
Ф. Бэкон (1978) считает философию Аристотеля примером ложной философии, софистикой и пишет, что Аристотель:
…свою натуральную философию совершенно предал своей логике и тем сделал ее сутяжной и почти бесполезной [с. 23].
Он (1978) отбрасывает логические выводы как:
…бесплодные в работе, удаленные от практики и совершенно непригодные в действенной части науки [с. 71].
Впрочем, за прошедшие со времени Аристотеля тысячелетия понятие логика существенно расширило свое значение. Кроме формальной и разного рода неформальных логик, теперь активно обсуждают логику мышления, логику языка, даже логику окружающего мира – скрытую логику естественных событий. Провозглашаемые принципы «научного мышления» подразумевают следование в научной деятельности и в процессе создания научных теорий определенным алгоритмам, которые принято называть «логическими». Полагают даже, что логика заложена, например, в правилах синтаксиса, которые якобы предписывают нам соединять слова определенным образом.
В XX в. возникло множество логик, отменяющих или пересматривающих основные законы и принципы классической логики. А. А. Ивин [1999, с. 210], например, отмечает, что современная логика значительно отличается от традиционной. Появилась проблема сведения многих «логик» в единство тех фрагментарных описаний мышления, которые даются отдельными логическими системами. Х. Патнэм [1999, с. 103] пишет, что сегодня область логики определяют гораздо шире, чем когда-либо, ибо логика включила в себя математику и все методы, используемые сегодня в логическом исследовании, являются математическими. Параллельно с этими изменениями логики формальная логика Аристотеля была ассоциирована логиками с тем, что можно назвать «бытовой логикой здравого смысла» и повседневного мышления, к которой относят любые адекватные и последовательные рассуждения, следование неким привычным закономерностям, понятное вытекание одного суждения из другого, например причины из следствия, разумность выводов, подтверждаемость вербальных моделей, прогнозирующих будущее, и др. В результате в естественно-научной литературе термин «логика» стал использоваться крайне расширительно и «логическое» стали отождествлять с разумностью, правильностью, продуманностью, последовательностью и адекватностью теорий, гипотез и доказательств. Между тем сама логика понимает под логическим нечто совершенно другое. В Словаре философских терминов (2004) читаем:
Определение таких важнейших логических терминов, как «правильное дедуктивное умозаключение», «логически истинное высказывание» и др., существенным образом опирается на понятие логической формы. Например, правильным называют умозаключение, логическая форма которого гарантирует получение истинного заключения при одновременной истинности посылок. Логически истинным называют высказывание, истинное в силу своей логической формы [с. 291].
Логическая форма – способ связи составных частей содержания мысли в отличие от самого этого содержания, результат отвлечения от «материи» мысли… [с. 290].
Таким образом, главный критерий истинности и правильности логического умозаключения – не его соответствие реальности, а выполнение умозрительных логических правил при его построении.
В. М. Аллахвердов (2000), будучи поборником логики, пишет тем не менее:
Естественная наука… разрешает себе быть не до конца логичной. Ибо мир, который нас окружает, сам по себе ни логичен, ни алогичен. Он таков, какой он есть, наука стремится построить логичное описание этого мира, исходя из предположения о логическом совершенстве природы, но никогда не сможет закончить это строительство [с. 73].
Особое значение для нас имеет, естественно, вопрос о так называемом «логическом мышлении». Что есть логичность мышления? Следование формальной схеме Аристотеля? Нет! Но что тогда? В психологической литературе нет ясного ответа на этот вопрос. Везде общие слова: последовательность мыслей, их четкость, целесообразность и т. д. Но при чем здесь логика? Какое отношение к этим словам имеют конструкции, алгоритмы и тем более законы логики?
Понятие логическое мышление, с одной стороны, обозначает в логике то, что вовсе не является нормальным естественным мышлением, а именно – искусственную процедуру следования алгоритму формальной логики при построении умозаключения из суждений – посылок. С другой стороны, в естественных науках, в психологии и даже в быту понятие логическое мышление обозначает нормальное мышление, способное создавать последовательные, связные, доказательные, обоснованные языковые конструкции, адекватные моделируемому ими миру.
Наконец, конструкции завершенные и совершенные, то есть аргументированные, убедительные и даже красивые. А. А. Ивин (2003), например, пишет:
Правильные выводы называются также обоснованными, последовательными или логичными [с. 5].
Приведенные разные содержания понятия логическое мышление исключают друг друга. Таким образом, представления о логическом мышлении в логике и психологии не просто приходят в противоречие, а вступают в конфликт. Например, насколько с точки зрения логики оправданна наша уверенность в том, что возникающие у нас в процессе познания правильные умозаключения и доказательства являются логичными, а неправильные – нелогичными?
Оказывается, неоправданна вовсе. Более того, наоборот, часто правильные и логичные умозаключения и доказательства, адекватные реальности с точки зрения естественных наук и психологии, являются неправильными с точки зрения логики, а неправильные и неадекватные модели реальности, наоборот, являются логически правильными.
Вместе с тем естествознание и «здравый смысл» (но не логика) поддерживают общепринятое заблуждение по поводу того, что наше «правильное мышление» обязательно должно быть «логическим», и даже что:
…мы начинаем пользоваться логикой как инструментом нашего… мышления практически с того момента, как начинаем говорить [И. П. Меркулов, 2006, с. 328].
Исходя из «здравого смысла» и привычного использования терминов в научной литературе понятия истинное или правильное и адекватное мышление, с одной стороны, и правильное логическое мышление – с другой, казалось бы, можно считать тождественными. Оказывается – нет. В логике:
Истинность есть соответствие мысли действительности, а правильность мышления – соблюдение законов и правил логики. Нельзя отождествлять (смешивать) следующие понятия: «истинность» («истина») и «правильность», а также понятия «ложность» («ложь») и «неправильность» [А. Д. Гетманова, 2005, с. 15].
…правильность – это характеристика логической связи между посылками и заключением… Правильно ли рассуждает человек, когда говорит: «Если бы барий был металлом, он проводил бы электрический ток; барий проводит электрический ток; следовательно, он металл?» Чаще всего на основе логической интуиции отвечают: правильно, барий металл и он проводит ток. Этот ответ, однако, неверен. Логическая правильность, как гласит теория, зависит только от способа связи утверждений. Она не зависит от того, истинны используемые в выводе утверждения или нет. Хотя все три утверждения, входящие в рассуждение, верны, между ними нет логической связи [А. А. Ивин, 2003, с. 14].
Сущность метода формализации состоит в построении модели, в которой содержательным рассуждениям соответствуют чисто формальные образования. Ими оперируют на основании системы правил, а не смыслового содержания предложений [А. А. Ивин, 1999, с. 233].
Следовательно, логическая правильность мышления – это совсем не то же самое, что научная правильность и истинность мышления, хотя в естествознании их принято отождествлять. Для логики формальное следование логическому алгоритму при создании языковой конструкции гораздо важнее истинности создаваемой конструкции как модели, то есть ее соответствия окружающей реальности.
Очевидный диссонанс между так называемым логическим и естественным мышлением демонстрирует широко известный эксперимент, проведенный в Африке и описанный в книге М. Коула и Сильвии Скрибнер [1977, с. 199–200].
Экспериментатор. Если Флюмо или Йакпало пьют сок тростника, староста деревни сердится. Флюмо не пьет сока тростника. Йакпало пьет сок тростника. Сердится ли староста деревни?
Испытуемый. Люди не сердятся на других людей.
Экспериментатор повторяет задачу.
Испытуемый. Староста деревни в тот день не сердился.
Экспериментатор. Староста деревни в тот день не сердился? Почему?
Испытуемый. Потому что он не любит Флюмо.
Экспериментатор. Он не любит Флюмо. Скажи почему?
Испытуемый. Потому что, когда Флюмо пьет сок тростника, это плохо. Поэтому староста деревни сердится, когда Флюмо так делает. И когда Йакпало иногда пьет сок тростника, он ничего плохого не делает людям. Он идет и ложится спать. Поэтому люди на него не сердятся. Но тех, кто напьется сока тростника и начинает драться, староста не может терпеть в деревне.
На этом примере отчетливо видно, что к реально эффективному, адекватному и последовательному естественному ходу человеческого мышления логический алгоритм не имеет никакого отношения, что и демонстрирует исследователям представитель примитивного племени, незнакомый с логикой. Вместо ожидаемого действия по алгоритму он игнорирует первую посылку и выстраивает естественную и эффективную вербальную модель, адекватную и соответствующую той реальности, с которой он в прошлом имел дело:
Староста деревни в тот день не сердился. Он не любит Флюмо, потому что, когда Флюмо пьет сок тростника, это плохо (он пьяный дерется. – Авт.). Староста не сердится, когда Йакпало иногда пьет сок… он идет и ложится спать [там же].
Мы видим создание не надуманной, далекой от реальности, вербальной конструкции, выстраиваемой по абстрактной схеме Аристотеля, а совершенно естественную и адекватную окружающей реальности «живую» вербальную модель деревенской жизни. Дж. Андерсон (2002) пишет о том же:
В большинстве исследований умозаключения людей сравниваются с различными предписывающими моделями из логики и математики. …Хотя людей можно обучить рассуждению согласно таким формальным правилам в ходе занятий по логике и статистике, в повседневной жизни они рассуждают иначе. …По-видимому, люди склонны рассуждать более конкретно, чем нормативные модели. …Исследователи в области искусственного интеллекта пытались создать интеллектуальную личность, которая обнаруживала бы подобие здравого смысла, проявляющегося у людей в повседневной жизни. Эти программы искусственного интеллекта были обеспечены безупречными логическими и статистическими умозаключениями. Но именно эти программы, а не люди являются хрупкими и всегда обнаруживают проблемы в том, чтобы прийти к правильным заключениям в определенных ситуациях [с. 336–337].
Таким образом, даже искусственный интеллект, функционирующий по законам логики, не может быть эффективным. Нам остается лишь сделать вывод, что отождествление естественного мышления и так называемого «логического мышления» ни на чем, кроме старых как мир заблуждений, не основывается. Мышление протекает не по алгоритмам логики, а по естественным и плохо пока представляемым нами механизмам и законам нормального функционирования психики, даже внешне непохожим на установленные человеком правила формальной логики.
Тем не менее заблуждения относительно роли логики в человеческом мышлении защищают множество бесспорных научных авторитетов. Э. Кассирер (2006), например, пишет:
Понятие, логическое суждение и умозаключение имеют своим предметом строение и состав бытия (и это тоже – лишь очень старое и глубокое заблуждение. – Авт.). Аристотелевское понимание и обоснование силлогистики повсюду предполагает эту идею; онтология дает основу для возведения логики. Но если это так, то математика не может уже служить образцом и примером, так как она, держащаяся строго в границах созданных ею образов, принципиально равнодушна к проблемам бытия [с. 133–134].
И сама логика не менее «равнодушна к проблемам бытия». Логика никогда и не занималась ими. Она не открыла ни одного закона бытия и даже не способствовала этому. Логика занимается лишь созданием формальных языковых конструкций, своего рода «раскладыванием пазлов». Традиции, однако, сильны, поэтому приходится сталкиваться с защитой позиций логики даже со стороны тех исследователей, которые понимают неадекватность ее положений о логическом мышлении. Так, И. П. Меркулов (2006), например, пишет:
