bannerbannerbanner
полная версияФеноменология психических репрезентаций

Сергей Эрнестович Поляков
Феноменология психических репрезентаций

Полная версия

Г. Глейтман, А. Фридлунд и Д. Райсберг [2001, с. 452] тоже говорят о существовании значительных различий в том, как в языке описывают пространственное положение объекта. Например, англоговорящие люди сказали бы «фрукты в вазе» и «дискета в компьютере», используя один и тот же предлог. Люди, говорящие по-корейски, использовали бы два разных предлога: первый передавал бы идею свободного положения («фрукты в вазе»), второй описывал бы предметы, которые «сидят плотно» («диск в компьютере»). Английский язык делает различие между положением одного объекта над другим с контактом (на) и без контакта (над), тогда как японский и корейский языки используют один предлог для передачи положения как «на», так и «над».

Тем не менее авторы отмечают, что, несмотря на эти лингвистические различия, люди, говорящие на японском, корейском и английском языках, думают о пространственном положении одинаково. Эти исследования, впрочем, как и исследования Б. Берлина и П. Кея, Элеоноры Рош и других авторов, показывают относительно слабое влияние языка на мышление в тех случаях, когда исследуются понятия, возникающие на основе сенсорных моделей реальности, относящихся к восприятию света и пространства. Следовательно, предлагаемые новые тестовые модели тоже не вполне адекватны. Понимание мира, да и сами языки у людей Земли базируются в первую очередь на сходных сенсорных моделях, поэтому ожидать каких-то радикальных различий между ними трудно, тем более что в процессе экспериментов испытуемые легко усваивают чужие концептуальные системы, что демонстрируют, например, эксперименты Элеоноры Рош (E. Rosch, 1973). Как отмечает Д. Слобин [2007, с. 398], слова – определители местоположения остаются единственной областью, в которой мы находим убедительное доказательство влияния референтной системы языка на мышление.

Для того чтобы выяснить истинное влияние языка, точнее, обозначаемых понятиями вербальных психических конструкций на познание и мировоззрение людей, надо рассматривать исключительно те вербальные конструкции, которые моделируют реальность, недоступную сенсорному моделированию. В противном случае попытки изучения влияния языка на познание обречены на провал, так как концептуализация определяется в первую очередь не вербальными конструкциями, а гораздо более эффективными сенсорными моделями, превращающимися в чувственные значения возникающих в разных языках концептов. Именно поэтому выбранная Б. Уорфом модель – понятие времени (см. об этом, например: С. Э. Поляков, 2004) гораздо более удачная, хотя и чрезвычайно трудная для исследования.

К. Поппер (2002) замечает:

Если Уорф прав (описывая весьма специфические представления о времени индейцев племени хопи. – Авт.), тогда наше интуитивное понимание времени, то есть способ, которым мы «видим» временные отношения, частично зависит от нашего языка, наших теорий и мифов, включенных в язык, иначе говоря – наша европейская интуиция времени в значительной степени обусловлена греческим происхождением нашей цивилизации с ее упором на дискурсивное мышление. В любом случае наша интуиция времени может меняться с изменением наших теорий. Интуиции Ньютона, Канта и Лапласа отличаются от интуиции Эйнштейна, и роль времени в физике элементарных частиц отличается от роли времени в физике твердого тела, особенно в оптике. Физика элементарных частиц утверждает существование подобного лезвию непротяженного мгновения, punctum temporis, которое отделяет прошлое от будущего, и тем самым существование временной координаты, состоящей из (континуума) непротяженных мгновений, а в конечном итоге существование мира, «состояние» которого может быть задано для любого такого непротяженного мгновения. В оптике ситуация совершенно другая. Подобно тому как существуют пространственно протяженные растры в оптике, части которых взаимодействуют на значительном расстоянии в пространстве, так существуют и протяженные во времени события (волны, обладающие частями), части которых взаимодействуют в течение значительного промежутка времени. Поэтому в силу законов оптики в физике не может быть какого-либо состояния мира в некоторый момент времени. Эта аргументация должна дать и действительно дает совершенно другое понимание нашей интуиции: то, что называлось кажущимся настоящим временем в психологии, не является ни кажущимся, ни характерным только для психологии, а подлинным и имеющим место уже в физике. Таким образом, не только общая концепция интуиции как непогрешимого источника знания является мифом, но и наша интуиция времени также подлежит критике и исправлению… [с. 135–136].

Из сказанного К. Поппером вытекает по крайней мере возможность разной концептуализации того, что мы обозначаем понятием время. Причем, как я уже писал (С. Э. Поляков, 2004), могут быть предложены и иные способы концептуализации этой сущности, а иная концептуализация времени резко повлияет на все наше познание.

Г. Глейтман, А. Фридлунд и Д. Райсберг (2001), критикуя теорию Б. Уорфа, пишут:

…многочисленные случаи говорят о том, что язык действительно влияет на мышление, привлекая внимание к некоторым моментам и отвлекая его от других, выдвигая на первый план определенные темы, формулируя вопросы определенным образом. Однако эти функции далеки от тех, что были предложены Б. Уорфом полвека назад. Уорф утверждал, что язык формирует то, о чем мы можем думать, так что в буквальном смысле существуют некоторые идеи, которые, например, человек, говорящий на языке хопи, может обдумывать, а человек, говорящий на французском языке, не может. Уорф утверждал также, что после того, как мы выучились говорить на одном языке, нашим мышлением всегда будут управлять категории и синтаксис этого первоначального языкового опыта. Убедительных доказательств в пользу этих утверждений нет. Когда это подвергается прямой проверке, выясняется, что нет никакой связи между языком, на котором мы говорим, и тем, как мы воспринимаем мир; между языком, на котором мы говорим, и тем, как мы думаем о времени, пространстве или различных объектах окружающего мира. Многие аспекты мышления, по-видимому, совершенно независимы от языка, и в этих случаях нет никаких оснований ожидать, что язык будет влиять на мышление. …Язык, безусловно, направляет наше мышление, но не ограничивает его [с. 421].

Мне представляется, что авторы не правы. Считать, что человеческое познание может быть независимым от концептуальной системы, можно только, полагая, что есть понятия и есть какое-то самостоятельное и не очень связанное с ними мышление. Впрочем, эта точка зрения весьма распространена. Даже Дж. Р. Андерсон (2002), например, считает, что:

…язык и мышление могут быть независимыми. Особым вариантом этого принципа независимости является так называемая позиция модульности (Chomsky, 1980; Fodor, 1983). Данная позиция выражается в положении о том, что язык – это отдельный когнитивный компонент, функционирующий обособленно от остальных когнитивных процессов. Фодор доказал, что существует отдельный лингвистический модуль, который сначала анализирует поступающую речевую информацию, а затем передает результаты этого анализа на общую когнитивную обработку. Аналогично при генерации речи в этот лингвистический модуль поступают намерения, которые должны быть выражены в словах, и он генерирует речь. Эта точка зрения не отрицает факта, что лингвистический модуль, возможно, сформировался для передачи мысли. Однако она утверждает, что он функционирует по иным принципам, чем остальная часть познания, и «инкапсулирован» так, что не может подвергаться влиянию общих когнитивных процессов. Он может быть связан с общими когнитивными процессами лишь через передачу им своих продуктов и принятие продуктов их функционирования. …Согласно позиции модульности, овладение языком и его обработка независимы от других когнитивных систем [с. 356–357].

Такую позицию нельзя принять, потому что язык естественным образом вырастает из сенсорных моделей ребенка, возникает на их основе и является частью когнитивных способностей человека.

Мышление и понимание окружающего просто не могут быть «независимыми» от нашего языка, так как мы мыслим либо с помощью невербальных образов, либо с помощью понятий. Следовательно, наши мысли буквально представляют собой либо образы слов (вербальные образы, имеющие значение, или понятия), либо прочие (невербальные) образы и ощущения. Уже хотя бы поэтому концептуализация нами реальности, а следовательно, и наше мышление в принципе не могут быть независимыми от понятий и конструкций из них. Именно через них и в них мы не только репрезентируем себе окружающий мир, но и понимаем его.

Можно привести метафорический пример: строение не может быть «независимым» от материала, из которого оно состоит. Познание и представления о мире человека именно поэтому не могут быть «независимыми» от понятий (концептов), которые он усвоил в детстве вместе с языком своего общества. Мировоззрение и миропонимание, представляя собой совокупность множества конструкций из понятий, потенциально присутствующих в словах родного языка, естественно, не может не определяться особенностями концептуализации, характерными именно для этого языка. Более того, существа, обладающие разными концептуальными системами, по-разному репрезентирующими им окружающий мир, просто не будут даже понимать друг друга, если эти системы сильно различаются.

Возвращаясь к словам Г. Глейтмана, А. Фридлунда и Д. Райсберга о том, что «существуют некоторые идеи, которые, например, человек, говорящий на языке хопи, может обдумывать, а человек, говорящий на французском языке, не может», а «нашим мышлением всегда будут управлять категории и синтаксис этого первоначального языкового опыта», надо заметить, что, безусловно, человек оперирует только теми категориями, которые у него есть. При этом другой человек не сможет репрезентировать реальность, также если у него нет соответствующих категорий. Другое дело, что люди очень похожи биологически, а человеческое мышление очень гибкое и легко усваивает иные способы концептуализации мира, какими бы необычными они ни были. Возможность усвоения людьми новой категоризации демонстрирует та легкость, с которой люди обучаются чужим языкам, в том числе весьма экзотическим. Другим примером является мир философских идей, в котором самые замысловатые концепции авторов легко усваиваются и понимаются другими исследователями, несмотря на то что почти все они создают свои собственные понятия и конструкции из них.

 

Впрочем, концептуальные системы людей, живущих на Земле, и не различаются очень уж радикально. Во-первых, в силу общей физиологии и анатомии, а следовательно, общей способности к чувственному доконцептуальному моделированию реальности, лежащей в основе последующей концептуализации. Во-вторых, в силу сходных условий существования на планете Земля, сходных потребностей, обусловленных опять же сходной биологией. В-третьих, в силу нарастающих процессов глобализации. И тем не менее присущие разным языкам особенности их концептуальных систем приводят порой к разному пониманию людьми одной и той же окружающей их реальности. Достаточно вспомнить мифологическое мышление примитивных племен [Л. Леви-Брюль, 1999; К. Леви-Строс, 2001], в основе которого как раз и лежит иная по сравнению с современным западным мышлением концептуализация того же окружающего нас мира.

Концептуальные системы, действительно, формируют то, «о чем и с помощью чего мы думаем», так как понятия и конструкции из них образуют содержание нашего вербального мышления. И если мы знаем лишь один язык, нашим мышлением всегда будут управлять его категории. Но при этом мы способны к иной концептуализации, то есть легко можем усвоить новые концепты другого языка и использовать уже их в своем мышлении. Утверждение о том, что «многие аспекты мышления независимы от языка», неверно. Независимым от языка может быть лишь мышление животных или очень маленьких детей. Человеческое вербальное мышление очевидно зависимо от языка, так как строится из образов его слов, которые имеют вербальные значения, достаточно четкие и жестко фиксированные в языке в форме языковых конструкций.

Дж. Лакофф [2004, с. 418–419] напоминает, что вопрос, являются ли концептуальные системы соизмеримыми или несоизмеримыми, поднимался со времени Б. Уорфа неоднократно, особенно в философии науки. В частности, Т. Кун (T. Kuhn) и П. Фейерабенд (Р. Feyerabend) вообще доказывали, что научные теории несоизмеримы. Вопрос осложняется тем, что существует несколько видов несоизмеримости. М. Коул и С. Скрибнер (1977) тоже замечают:

В последние годы тенденция сравнивать культуры таким образом, будто каждая из них является гомогенным целым и их можно противопоставлять друг другу, постепенно слабеет [с. 18].

Как сообщает А. Ребер [2001а, с. 396], выделяют «слабую» и «сильную форму» гипотезы Б. Уорфа. В первой утверждается, что язык оказывает влияние только на восприятие:

…например, предполагалось, что эскимос из-за того, что в его языке есть много слов для обозначения снега, различает вариации типов снега, которые не различались бы, например, англоговорящим человеком… [с. 306].

Во второй:

…утверждается, что влияние оказывается на абстрактные концептуальные процессы, например то, что… само понимание времени различается у людей, говорящих на этих (хопи и английском. – Авт.) языках [там же].

Автор заключает:

Несмотря на интенсивное исследование этих вопросов, не удалось выявить почти или совсем никаких убедительных данных в поддержку этой гипотезы [там же].

А. Ребер (2001) также утверждает, например:

Даже если в языке каких-то людей не будет отдельных слов для обозначения красного и оранжевого цвета, они будут различать их так же, как и те, в чьем языке эти слова есть [с. 344].

С этим трудно согласиться, так как различать их они не будут. Смогут различить, имея необходимые для этого физиологические аппараты, но не будут этого делать, потому что у них нет соответствующих понятий, а следовательно, никогда не возникало соответствующей необходимости и практики. Если же у них была такая необходимость и практика, то они, естественно, будут их различать и в их языках будут понятия, позволяющие им это делать. Возможно, впрочем, что будут не отдельные специальные понятия, а лишь сложные вербальные конструкции из многих понятий, которые тем не менее позволят различать репрезентируемые ими сущности.

Во многих источниках, например, повторяется, что народы, населяющие Крайний Север, различают до 20 видов снега. Г. К. Триандис [2007, с. 127] пишет, что арабы используют около 6 тысяч слов, имеющих отношение к разведению и использованию верблюдов, и около 50 из этих слов относятся к разным стадиям стельности верблюдов. Мы тоже потенциально способны различать 20 видов снега и разные стадии стельности верблюда, но у нас не было такой необходимости и подобного опыта, нет соответствующих понятий и мы не в состоянии на практике сделать это, пока нас не обеспечат соответствующими понятиями и не научат это делать. Научить – это и означает в том числе снабдить соответствующими понятиями или конструкциями из понятий, позволяющими что-то конституировать в окружающей реальности. Таким образом, для того, чтобы использовать собственные биологические способности на практике, мало их иметь. Надо еще иметь опыт их использования и соответствующие понятия или конструкции из разъясняющих понятий.

Споры по поводу гипотезы Сепира – Уорфа, которые ведутся исследователями, вызывают удивление. Такое ощущение, что исследователи живут в своих лабораториях, а не в человеческом обществе. И полагают, что лишь в лабораториях только и можно найти ответы на все вопросы, в том числе на вопрос об истинности или ложности гипотезы Сепира – Уорфа. Между тем для того, чтобы найти ответ на этот вопрос, надо просто посмотреть на то, как живут вокруг исследователей люди – наши современники и влияют ли на их миропонимание и поведение особенности их языка, а следовательно, их концептуализации мира. Какие еще нужны «убедительные данные в поддержку этой гипотезы», кроме тех, которые мы ежеминутно видим вокруг.

Вообще следует уйти от слишком теоретических разговоров о том, что язык и обусловленная его особенностями концептуализация оказывают влияние на «абстрактные концептуальные процессы». Давайте разберем, на что конкретно оказывает влияние язык. Концептуализация, обеспечиваемая усваиваемым ребенком языком, определяет структуру моделей окружающего его мира, репрезентирует ему характер его взаимодействий с этим миром и с другими людьми. В конечном счете концептуализация, а значит, язык определяет особенности поведения человека в сходных ситуациях, которые и следует изучать. Отличается ли поведение носителей разных языков сейчас, в эпоху бурной глобализации и стирания концептуальных различий?

Давайте, например, рассмотрим особенности концептуализации, а следовательно, и миропонимания, и поведения верующих: индийца-буддиста, араба-мусульманина и итальянца-христианина, а также англо- или русскоязычного ученого-атеиста, исходя из доминирующих в их сознании понятий и вербальных конструкций.

Буддист оперирует такими главными концептами, как:

…дхарма (элемент, закон), карма (действие), сансара (поток бытия), нирвана (…угасание – состояние просветления), нидана (колесо причинно-следственных связей), сангха (община) [Всемирная энциклопедия. Философия, 2001, с. 141].

Его мир состоит из:

…трех лок (сфер): камалока (чувственный, реальный мир), рупалока (мир форм, иллюзорный), арупалока (мир без форм, сфера чистого сознания). …Мир… представляется бесконечным сочетанием дхарм, элементарных частиц, своего рода вспышек жизненной энергии. Весь мир – «волнение» дхарм. …Страдание, равно как и удовлетворение, создают следствия для новых рождений и сочетаний дхарм. Если не изменять характера переживаний, то человек не сможет выйти из круга рождений и смертей (сансары). Своими поступками, чувствами, мыслями человек складывает карму (судьбу). Благородная и нравственная жизнь улучшает карму. …Освобождение достигается прекращением «волнения» дхарм, то есть уничтожением желаний, страстей, мыслей… Нирвана есть состояние абсолютного спокойствия, проникновения в истинную сущность вещей… [там же].

Исходя из этих понятий и вербальных конструкций формируются и система ценностей, и жизненная цель, и поведение буддиста – избавиться от страданий воплощенного бытия, причина которых заключается в жажде самоудовлетворения, болезнях, общем несовершенстве человека. Прекратить страдания можно путем достижения состояния просветления (нирваны), которое позволяет прервать круг постоянных перевоплощений и переселения собственной души во все новые и новые существа на Земле.

Мусульманин уверен, что мир создал Аллах – единый Бог. Он должен следовать божественному установлению, состоящему из:

…трех основных элементов: «пяти столпов ислама», веры (имам) и благих дел (ихсан). «Пять столпов ислама» составляют: 1) исповедание единобожия… и пророческой миссии Мухаммада… 2) ежедневная пятикратная молитва… 3) пост в месяц рамадан… 4) добровольная очистительная милостыня… 5) паломничество… в Мекку… [Всемирная энциклопедия. Философия, 2001, с. 441].

Главные понятия мусульманства – «ислам», «дин» и «имам». Ислам в широком смысле означает весь мир, в пределах которого установились и действуют законы Корана. Этой сфере противопоставляется «дар-ал-харб» – территория войны, в которой ислам должен утвердиться посредством джихада («священной войны») [Всемирная энциклопедия. Философия, 2001, с. 140–141].

Мусульманин верит в ангелов и шайтанов (бесов), в воскресение после смерти и Судный день. В исламе:

…главное требование к человеку – идти по пути совершенствования, соблюдая законы Корана [там же].

Основные концепты христианина:

Триединый Бог (Бог Отец, Бог Сын – Иисус Христос и Бог – Дух Святой), образ Божий в человеке, что делает последнего «причастным Божественного естества», непорочное зачатие, грехопадение – феномен первородного греха, греховность, роль крещения и церкви в спасении и достижении вечной жизни, искупление, спасение.

Христианин уверен, что и мир, и он сам созданы его Богом, что есть Рай и Ад, ангелы и черти, что после смерти его ждет Суд Божий, в результате которого ему воздастся за его грехи или праведную жизнь и он попадет в Рай или Ад.

Основные мировоззренческие концепты и конструкции атеиста:

Бога нет, Вселенная существовала всегда, а в нынешнем виде возникла несколько миллиардов лет назад после взрыва ее сверхплотного ядра. Жизнь появилась из неживой материи в результате ее ествественного развития и постепенного процесса усложнения, а человек – результат эволюции живого мира. Жизнь человеку дается один раз. Человеческое сознание – функция человеческого мозга и неразрывно связано с телом человека. После смерти тела сознание исчезает вместе с телом. Нет ни потустороннего мира, ни переселения души, ни вечной жизни, ни наказания за грехи или награды за праведную жизнь.

Очевидно, что приведенные концептуальные структуры порой заставляют их владельцев по-разному понимать окружающий мир и даже поступать в одной и той же ситуации, что мы постоянно и видим вокруг. Что говорить о поступках, если эти концептуальные системы вообще заставляют людей жить совершенно разной жизнью. Ваххабит не ест свинину, но взрывает иноверцев, веруя, что благодаря джихаду попадет в свой Рай. Христианин не молится пять раз в день и ест свинину. Индуист боится наступить на бабочку или жука, не то что съесть мясо животного, так как, по его убеждению, это оборвет чью-то жизнь, а он испортит свою карму. Атеист не верит ни в Рай, ни в переселение душ и может быть как мерзавцем, так и очень порядочным человеком по своему выбору, а не из страха.

Мне могут возразить, что дело здесь не в языке, а именно в разных концептах и теориях, доминирующих в сознании людей. Но в том-то и дело, что эти разные концепты и теории родились и сформировались в разных языках. И уже затем из них были перенесены в остальные языки. Если бы эти народы и языки возникли на изолированных континентах или тем более планетах, мировоззрение и поведение людей раличались бы гораздо более разительно. Именно религии и даже философские учения (материализм и идеализм) являются наиболее наглядными примерами того, как особенности концептуализации мира, исходно связанные с конкретным языком, так как были изначально концептуализированы именно в нем, определяют взгляды людей на мир, его понимание и поведение людей.

 

Да, в рамках одного языка могут рождаться разные концептуальные системы, и, наоборот, в разных языках могут присутствовать теперь одни и те же концептуальные системы, перешедшие из какого-то одного языка, но это не отменяет того обстоятельства, что в языке изолированно развивающегося общества обязательно сформируется особая уникальная концептуальная система, которая будет определять миропонимание и поведение членов этого общества, то есть будет влиять на «абстрактные концептуальные процессы», протекающие в их сознании.

В результате процесса глобализации на Земле практически не осталось изолированных обществ со своим особым языком и способом концептуализации мира, но еще совсем недавно они существовали в виде изолированно проживающих примитивных племен. Мировоззрение и поведение их представителей сильно отличались от нашего. Л. Леви-Брюль (1999) пишет, например:

Первобытное мышление, как и наше, интересуется причинами происходящего, однако оно ищет их в совершенно ином направлении. Оно живет в мире, где всегда действуют или готовы к действию бесчисленные вездесущие тайные силы. …Видимый мир и невидимый едины, и события видимого мира в каждый момент зависят от сил невидимого. …Этим объясняется привычка первобытных людей пренебрегать тем, что мы называем естественными причинами, и устремлять все внимание на мистическую причину, которая одна будто бы и является действительной. …Для направленного таким образом сознания не существует чисто физического акта. Никакой вопрос, относящийся к явлениям природы, не становится для него так, как для нас [с. 38–39].

Автор сообщает, что даже подлинная причина зачатия для представителей примитивных племен, по их мнению, – мистическая, тогда как половой акт – причина вторичная. Только благодаря особым концептам рассматриваемого примитивного общества, сохраняемым в языке и передаваемым новым поколениям через язык, видимый и невидимый мир едины, у любого события есть мистическая природа, а вокруг действуют бесчисленные тайные силы. И исследователи примитивных племен смогли понять особенности мировоззрения изучаемых обществ только после того, как усвоили их язык и используемые в нем концепты, то есть воспроизвели эти концепты в понятной для себя форме на своем языке. Следовательно, концепты иных языков легко могут быть инкорпорированы в другой язык, что мы постоянно видим вокруг себя, но исходно они создаются в обществе, говорящем на каком-то языке, и определяют миропонимание и поведение его членов.

Появление такого специфического мировоззрения у представителей первобытных обществ обеспечивали не некая абстрактная «социальная среда» и даже не просто конкретные люди – соплеменники, окружавшие ребенка примитивного племени с детства, а именно их язык, их концепты, которыми они оперировали и которые усваивал каждый новый член общества. Именно языковые конструкции являются той формой, которая сохраняет и передает от поколения к поколению специфические для данной культуры концепты и вербальные конструкции, а следовательно, особое мировоззрение, миропонимание и поведение. Таким образом, язык просто не может не оказывать сильнейшего влияния на особенности миропонимания и поведения людей. Следовательно, гипотеза Сепира – Уорфа верна по своей сути, хотя доказывать ее следует не теми способами, которые в основном использовали исследователи.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65 
Рейтинг@Mail.ru