Сергей Александрович Арьков
Тёмный легион
– Ничего не понимаю, – растерялась Алиса. – Неделю назад я сама наблюдала за этим местом в бинокль, и видела толпы мертвецов.
– Ну и где они?
– Не знаю. Возможно, ушли.
– Зомби тебе не птички, чтобы осенью на юг улетать, – проворчал Цент. – Чтобы согнать с места тысячи этих тварей, нужно очень постараться.
– И что же нам делать? – спросила Алиса, с надеждой глядя на Цента.
– Я скажу, что нам делать, – возвестил изверг. – Наши братья и сестры томятся где-то в другом месте, но настоящий герой подвиг везде найдет. Вон, смотрите, магазин почти целый.
Возможно, Алису и удивило, что новый знакомый, только что твердивший о спасении братьев и сестер, без которого кусок не лезет ему в глотку, мгновенно переключился на мародерство в личных интересах, но она воздержалась от комментариев. Владик, напротив, ничуть не удивился. Он-то знал, с кем имеет дело. Цент, заботящийся о каких-то там похищенных людях, это был не Цент. И даже Цент, вперед всех ломящийся в продуктовый магазин, дабы застолбить самое вкусное, тоже не настоящий Цент. Настоящий Цент, он другой. И Владик молил бога, чтобы обитателям Цитадели не довелось увидеть его истинное лицо, ибо не было зрелища кошмарнее на всем белом свете.
На самом деле, Владик провел немало часов, размышляя о природе Цента. Это была заведомо безнадежная попытка понять то, что находилось за гранью всякого понимания. Как Цент стал таким, каким стал? Был ли он в детстве обычным ребенком, или уже родился извергом? Владик гадал, могла ли какая-нибудь тяжелая психологическая травма превратить нормального человека в монстра. И если могла, то какая?
Вначале он думал, что все дело в лихих девяностых. О них Владик знал мало, в основном то, что говорили с экрана телевизора. А говорили одно и то же: кошмарное, ужасное время, время хаоса, жестокости и ужаса. При этом все проблемы современности с чистой совестью валили на девяностые, дескать, это из-за них все менты взяточники, а чиновники воры, худшая в мире медицина и худшее во вселенной образование. И чем дальше в прошлое уходили девяностые, тем больше и активнее на них валили. А чем больше валили, тем больше чернили тот исторический период, так что в итоге получилось что-то запредельно ужасное. Владик всерьез считал, что в девяностые на улицах кучами валялись тела умерших от голода людей, во дворах, парках и на площадях шли бои бандитских группировок с применением чуть ли не ядерного оружия, а у власти находились вообще не люди, а восставшие из ада черти рогатые. Тот факт, что он и сам жил в девяностые, Владик не то что не брал в расчет, а как будто забыл. В девяностые прошло его детство, и о нем у программиста остались пусть и не всегда светлые, но вполне терпимые воспоминания. Он не пух от голода, и вообще питался точно так же, как и затем, во времена порядка и стабильности, ему не приходилось сутками сидеть в бомбоубежище, спасаясь от бандитских разборок. Но могучий информационный поток, льющийся со всех экранов и звучащий из каждого динамика, словно расколол прошлое надвое. По одну сторону оказались его личные воспоминания, по другую – та версия истории, которую ему внушили поборники порядка и стабильности. Владик просто не мог соединить эти два берега воедино, и всегда думал о них как о разных вещах, никак между собой не связанных. В его личных воспоминаниях девяностые были временем не лучше и не хуже любого другого, со своими плюсами и минусами. А во внедренной версии прошлого девяностые представали адом кромешным, на фоне которого даже зомби-апокалипсис отнюдь не выглядел трагедией. И именно оттуда и был родом Цент.
Тут, конечно же, возникало противоречие, которое Владик обязательно увидел бы сразу, не будь у него в голове двух версий прошлого. Заключалось оно в том, что через девяностые прошли все, ну, разве что кроме тех, кто родился уже в счастливые времена порядка и стабильности. Даже он сам был родом из девяностых, как и его родители, друзья, соседи, все, кого он знал и видел. Тем не менее, никто из них не превратился в чудовище. Ангелов, конечно, тоже не встречалось, но концентрация фекальной массы в их организмах была недостаточна, чтобы превысить критическую массу. Все эти люди прошли через те девяностые, которые Владик помнил сам, и в которых не было ничего ужасного. А вот Цент, он явно побывал в каких-то иных девяностых.
Было очевидно, что двух правдивых версий истории быть не может, а посему одна из них ложная. И это как минимум, потому что ложными могут быть и обе. Своим воспоминаниям Владик доверял чуть больше, чем телевизионным вещателям правды, так что было логично предположить, что девяностые ужаса и хаоса, девяностые, породившие Цента, имеют с реальностью мало общего. Скорее, это миф. Но вот вопрос – может ли миф породить реального монстра? И чем становится миф, если достаточное количество людей начнет считать его правдой?
Тут Владик с трепетом осознал, что он, похоже, вплотную приблизился к пониманию природы Цента. Изверг имел не биологическое, но мистическое происхождение. Вера миллионов людей в кошмарные девяностые сделали их настолько реальными, что те, в свою очередь, сумели исторгнуть в материальный мир нечто из плоти и крови. Каждодневный гипноз населения на тему «в девяностые было ужасно» привел к тому, что в головах людских произошел катаклизм. Память раскололась надвое, на реальную и внедренную. Но самое ужасное заключалось в том, что люди искренне верили в оба варианта прошлого. А поверив, они сделали их реальными.
Так вот откуда вылез Цент. Не из настоящих девяностых, реального исторического периода государства, а из миража, который усилиями многих некритически мыслящих умов обрел великую силу. Люди создали ад, чтобы на его фоне ощутить себя в раю, но они забыли о том, что из ада время от времени восстают. Все плохое, что списывалось на девяностые, списывалось на Цента, и он как губка впитал в себя все пороки и все грехи.
Этот вывод подтверждал то, что Владик знал и прежде – Цент не человек. Только раньше он считал его просто свиньей огромной и извергом садистским, а теперь понял, что все гораздо страшнее. Перед ними было само зло. И напрасно немногие выжившие после зомби-апокалипсиса думали, что худшее уже позади, и теперь можно будет что-то наладить и восстановить. Четыре всадника апокалипсиса пронеслись по миру, но это был далеко не конец шоу. Потому что следом за ними, чуть приотстав, ехал на белом мерине пятый всадник, огромный злой бугай в малиновом пиджаке, с золотой цепью на шее и с бейсбольной битой в руке. Имя ему – Беспредел. И он тут, похоже, надолго.
Страшное открытие так потрясло Владика, что он вздрогнул, и едва не уронил банки с консервами, которые нагружал на него Цент. Пятый всадник апокалипсиса сурово нахмурился, и проворчал:
– Хватит в облаках витать! Вечно ты какой-то мечтательный, будто девка глупая. О чем грезишь хоть? О Машке, небось?
– Да нет, я просто….
– И правильно делаешь. О Машке тебе нечего и мечтать. Она мне тут как-то призналась, что даже если бы ты был последним мужчиной на земле, то и тогда бы тебе ничего не перепало.
Владик воспринял это известие практически безразлично. Цент ведь мог и соврать, а даже если и нет, что это меняло? Машке он не нравился, то было очевидно.
Все трое залезли в магазин, где выяснили, что до них тут толком никто не побывал. Внутри стоял нехороший запах капитально испортившейся пищи, но никто не обратил на это внимания. Тут же устремились к прилавку с консервами, и возрадовались. Те остались нетронутыми даже на витрине, а это означало, что и складские помещения не подверглись разграблению. Так и вышло. Вид коробок, плотно набитых железными банками с едой, переполнил сердце Цента великой радостью. Кажется, он совсем забыл о томящихся в неволе братьях и сестрах, и всецело отдался грабежу. Вначале попытался навьючить Владика, и заставить того таскать припасы к машине, затем вдруг понял, что подогнать транспорт к магазину будет проще и быстрее. Идти за машиной самому было нельзя, поскольку Цент боялся оставлять консервы без присмотра.
– Алиса, дай очкарику ключи, пусть тачку подгонит, – попросил он.
– Ты хочешь все забрать? – спросила девушка.
– Конечно!
– Но зачем? То есть, я хочу сказать, что позже сюда можно прислать поисковую группу, они все загрузят и доставят в Цитадель. Это их работа.
Цента поразила глупость новой знакомой. Как не понять, что поисковая группа привезет припасы для всех, в то время как загруженные в личный транспорт, они останутся собственностью узкого круга лиц? В связи с этим, Центом овладело некоторое беспокойство. Уж не коммунизм ли процветает в Цитадели? И если да, то стоит ли там оставаться? Что такое коммунизм, он помнил хорошо, благо застал его уже в сознательном возрасте. Коммунизм означал нищету, пустые полки магазинов, плохие и скудные пайки по талонам, отвратительную одежду, тачки и бытовую технику. И постоянные призывы потерпеть, поднатужиться и затянуть пояса ради великой цели, от которых Цента зверски тошнило всякий раз, стоило их услышать. И каковые зазвучали вновь перед зомби-апокалипсисом, когда времена порядка и стабильности затрещали по швам, как прошлогодние штаны трещат под натиском наеденного за зиму целлюлита. Цент решительно не хотел терпеть, не хотел голодать, не хотел мириться с лишениями в угоду какой-либо цели. У него была своя цель. Никаким коммунистам и никаким демократам и никаким другим мошенникам его не одурачить. Пусть они обещают сытую жизнь беспомощным лохам, а он сам себя и насытит, и обует, и оденет и к счастью приведет. А делиться с кем-то честно добытыми консервами, это не просто возмутительная несправедливость, это злостное попрание всех священных понятий. Крутой не должен делиться чем-либо с лохами, он, напротив, должен все у лохов отбирать, а самих бить и запугивать.
– Дай ключи, – повторил Цент. – А ты очкарик, чтоб как пуля. И не дай бог твой смещенный центр тупости заставит тебя заблудиться, а меня прожать лишние минуты. Ты еще не огреб за преступное поедание сдобы, так что не усугубляй свою вину. Я добрый, добрый, но за твое здоровье могу, если надо, бороться и иными методами. Есть одна старинная тибетская практика из разряда нетрадиционной медицины. Смысл в том, чтобы причинить телу такую немыслимую боль, что никакая зараза в нем оставаться не захочет. И я близок к тому, чтобы применить ее на практике. А там интересные процедуры, ей богу: иглоукалывание под ногти, прогрев внутренних органов утюгом, анальное воздействие целительным паяльником. Для особо просветленных, у кого уже третий глаз на лоб от боли вылез, используют зажим хозяйства в тиски.
Владик схватил ключи и стрелой вылетел из магазина.
– Все же ты с ним слишком суров, – заметила Алиса. – Я понимаю, ты желаешь Владику добра, но такими методами…. Не чересчур ли?
– Да и сам бы рад, – вздохнул Цент, – но ведь ты сама видишь, какой пациент попался. Диету нарушает, режим не соблюдает. Сам себе враг. Если я начну с ним лаской да добротой, он ведь в три дня себя в могилу сведет. И как мне после этого жить?
– Ну, да, ты прав, – согласилась Алиса. – Ты молодец, что так борешься за Владика. Другие бы рукой махнули, вот как на наших программистов из Цитадели.
Цент вздрогнул так сильно, что едва не пропорол себе ладонь ножом, которым вскрывал консервную банку.
– Каких еще программистов? – вкрадчиво спросил он.
– Да есть у нас двое, в крепости.
– Два программиста?
– Да.
– То есть, не считая Владика?
– Ну, с Владиком получается три.
– Три программиста….
И на лице Цента расцвела людоедская улыбка. Мучить Владика было невообразимо приятно, а если ввергнуть в бездну страданий сразу трех таких субъектов, то и позитива должно привалить в три раза больше.
– Ох, чую я, работы предстоит непочатый край, – пропел Цент, откупоривая банку и подцепляя ножом кусок скумбрии в масле. – Три программиста! И всех их предстоит вылечить. Хоть клинику открывай.
Пока Цент отдавался мечтаниям о грядущих терзаниях, Владик брел через поселок с ключами в руке, и в его мозгу зрел дерзкий план побега. Легион назначил ему встречу на железнодорожной станции в любое время, так почему бы не рвануть туда прямо сейчас и подождать мертвеца там? Просто другого шанса прибыть на встречу Владик не видел. Попади он в Цитадель, и его никто уже не выпустит оттуда просто так, а машину не дадут и подавно. Да и что там хорошего в Цитадели? Даже без Цента он, скорее всего, присоединился бы к своим собратьям по профессии, а уж с Центом….
Страдалец невольно вздрогнул. Нет, нельзя было позволить запереть себя и этого изверга в ограниченном пространстве. Точно ведь умучает. А Легион, возможно, предоставит ему защиту и убежище. Так уж вышло, что единственным, кто сохранил в своей душе остатки человечности, оказался мертвец, но это Владика не смущало. Главное, что Легион хочет восстановить порядок, возродить цивилизацию, а Цент наоборот, разрушить ее остатки до основания, а затем наслаждаться хаосом и беззаконьем.
Когда Владик добрался до автомобилей, его решимость переросла в четкий план действий. Машка с Андреем еще не вернулись. Наверняка, они были заняты вовсе не поисками плененных соратников, а кое-чем поинтереснее. Нашли какое-нибудь укромное место, и целуются себе. В лучшем случае целуются, а о худшем Владик и думать не хотел.
Машина Цента оказалась не заперта. Похоже, Машка, потеряв голову от любви, просто позабыла об этом. Владик взял коробку с тушенкой, и перенес ее в автомобиль Алисы. Затем добавил несколько пачек сухарей и бутылку минералки. Оружие брать не стал, в Алисином автомобиле его было предостаточно. Багажник представлял сбой настоящий арсенал, где мирно уживались и автоматы с дробовиками, и мечи с топорами. Владик надеялся, что ему не придется ничем этим пользоваться, но все же взял самый маленький пистолет и сунул в карман. На тот случай, если столкнется с живыми врагами. Мертвых, вроде бы, опасаться не следовало, ведь они с Легионом теперь почти друзья.
Сев за руль, Владик запустил двигатель, и тут словно очнулся. Его потрясла собственная дерзость, помноженная на совершенно несвойственное ему хладнокровие. Вот так спокойно угнать чужую машину, украсть у Цента тушенку, сбежать…. Да ведь он, выходит, отчаянный парень. Храбрец! И почему это не проявилось в нем раньше? Возможно, потому, что у него не было цели, ради которой стоило бы идти на риск. Но теперь такая цель возникла. Он поможет Легиону победить хаос, восстановить порядок и войдет в историю как спаситель человечества. Еще, глядишь, памятники будут ставить, хорошо бы при жизни. И девчонок у него будет целый гарем, и Машка, все осознав, приползет на коленях просить прощения, а он еще сто раз подумает, простить ее или нет.
Владик расхрабрился настолько, что решил не ограничиваться побегом, но и как-нибудь изощренно отомстить Центу. В бардачке у Алисы нашлась ручка и тетрадь. Владик вырвал страницу и вывел на ней крупными буквами кличку ненавистного человека, а затем будто сорвался, да как пошел вываливать одно оскорбление за другим. Владик сумел остановиться только тогда, когда весь лист был исписан ругательствами разного размера и формы. Места, разумеется, не хватило. Чтобы изложить все, что он думает о Центе, страдальцу потребовалось бы потратить годы труда и тонны бумаги.
Листок с посланием Владик бросил в салон автомобиля Цента – пускай изверг прочтет и узнает о себе правду. А сам вернулся в автомобиль Алисы, пристегнулся ремнем безопасности и тронулся с места. Погони хитрый Владик не опасался, потому что весь запас бензина из оставшейся машины перегрузил к себе, а того, что находилось в баке, хватило бы лишь на возвращение в Цитадель. Продолжающий валить снег скроет все следы, так что Цент его не найдет. А если и найдет, он будет уже под защитой Легиона. А защищать было от чего, потому что одной письменной бранью в адрес обидчика Владик не ограничился. Он отомстил Центу по-настоящему, люто отомстил, страшно. Взял флешку, хранящую весь любимый русский шансон изверга, бросил ее на землю и растоптал ногами. Вот это уже тянуло на подлинную вендетту. Ругательной надписи Цент, возможно, и читать не станет, но утрата обожаемой музыкальной коллекции, которую Владик ненавидел люто, ибо вынужден был постоянно слушать псевдо-уголовные хиты про волков, собак и несчастного мальчугана-головореза, разлученного с матерью-старушкой, заставит его страдать. О, это будет боль. Это будет мука. Владик гаденько захихикал, представляя себе, как мучитель станет рвать на голове волосы, оплакивая дискотеку девяностых. Вот-вот, пускай помучается. Не все же ему терзать и пытать, пора и на собственной шкуре прочувствовать, что это такое.
Глава 5
– Все хорошо. Правда. Ничего страшного не случилось. Мы же не знаем точно, что произошло. А ты сразу думаешь о самом худшем.
Машка тараторила без умолка, как хорошо смазанный пулемет. При этом слова ее звучали искренне, вот только не имели к произошедшему инциденту никакого отношения. У Машки действительно все было хорошо. Она наконец-то встретила мужчину своей мечты (в мечтах, правда, он был еще красивее и к тому же богатый, но и так сойдет), у нее намечалась бурная личная жизнь. Ей не о чем было горевать. А потому каждое ее слово терзало Цента больнее, чем воткнутая под ноготь иголка.
– Не утешай меня, – проронил он мрачным тоном с заднего сиденья. – Не надо.
Андрей, сидящий с ним рядом, с опаской покосился на безутешного соседа. Всякое парень повидал на своем недолгом веку, но то, что он пронаблюдал двадцать минут назад, стало для него открытием, и не сказать, что приятным. Например, он никогда бы не подумал, что человек разумный может издать своим ртом такой страшный рев, что пасись поблизости какой-нибудь хищник, вроде медведя или тигра, жить бы ему дальше седовласым заикой. А уж какая-нибудь мелочевка, вроде бурундука или белки, околела бы на месте в диких корчах. Андрей сам едва не поседел, хотя считал себя человеком не робкого десятка, и много раз в опасных ситуациях сохранял хладнокровие, чем спасал и себя, и коллектив. Но всякой храбрости положен предел. Цент сразу произвел на него впечатление человека свирепого и на многое способного, но теперь Андрей не знал, что и думать. Свирепость, это полбеды, а в иных ситуациях даже полезна, но только не первобытная дикая ярость, неистовство бешеного зверя. Прорвавшийся из-под фальшивого образа настоящий Цент откровенно напугал его. Даже взяли сомнения – а стоит ли пускать такого в Цитадель? Впрочем, это был уже решенный вопрос. Возможно, решенный излишне поспешно, но обратно не переиграешь.
– Мы ведь еще точно не знаем, что там случилось, – произнесла Алиса. – Возможно, Владика похитили те же злодеи, которые напали на нашу поисковую группу. Мне кажется, ты торопишься, обвиняя во всем его. Он может оказаться жертвой, а не преступником.
– Да, да, может, – проворчал безутешный Цент, и уставился в окно. Слушать всю эту глупую болтовню не было ни сил, ни желания. Тем более что уж он-то знал правду. Никто не похищал Владика, хотя бы потому, что на месте преступления не были ничьих следов, кроме отпечатков ног программиста. Версию летающих похитителей Цент даже не рассматривал, так что вывод напрашивался только один: Владик не жертва, Владик – злодей!
Сказать, что Цент не ждал о своего мужа для битья столь подлого удара в спину, значит, ничего не сказать. Напротив, он пребывал в уверенности, что очкарик качественно запуган, образцово выдрессирован, и ни на какую попытку побега никогда не отважится. Ведь он же целых полгода исправно терпел издевательства и унижения, и никогда не протестовал против подобного с собой обращения. Ну, то есть протестовал, конечно, но как-то не всерьез, кокетливо. Но о побеге он даже не помышлял, более того, дико боялся, что Цент прогонит его из коллектива. Что в итоге и произошло.
Теперь Цент корил себя за то, что изгнал программиста. Глоток свободы не прошел даром. Владику, похоже, понравилось жить самостоятельно, не огребая каждый день порцию садистских процедур, и не подвергаясь ежесекундным моральным унижениям. Программист взалкал воли. Но если бы только воли. Он решил обрести освобождение через бунт, и ушел красиво. У Цента до сих пор заходилось сердце, стоило вспомнить, как он склонился над странным синим пятнышком на снегу, и с ужасом опознал в нем свою коллекцию шансона. А пропажа коробки с тушенкой стоила ему минимум трех лет жизни. Цент буквально физически почувствовал, что эта утрата состарила его, подорвав здоровье и веру в людей. Потрясенный вероломством программиста, он даже не сразу заметил прощальную записку, оставленную неблагодарным чудовищем. Машка попыталась незаметно спрятать ее, но Цент отследил маневр и потребовал предъявить улику для ознакомления. Ну, что ж, ознакомился. Кое-что из написанного ему и прежде говорили, но и нового о себе он узнал немало. Особо же оскорбил Цента тот факт, что большую часть ругательств в его адрес Владик написал с грубыми грамматическими ошибками, что говорило о том, что программист сильно торопился. Не терпелось ему вывалить все наболевшее, высказать все, что думал о своем кормильце и заступнике. О, неблагодарный!
Когда Цент все понял и подсчитал убытки (тушенка, шансон, морально-психологическая травма), то исторг из груди своей рев звериный, чем напугал даже Машку, а уж Алиса с Андреем вовсе едва не обратились в бегство. А Цент уже бросился к машине, чтобы тотчас же пуститься в погоню, настигнуть негодяя и ввергнуть в пучины терзаний по самые уши. И тут же получил еще один удар прямо в сердце – бензина в автомобиле осталось разве что на обратный путь до Цитадели, а четыре канистры с топливом таинственным образом исчезли. То есть, ничего тут таинственного не было, их тоже украл злодей Владик.
Давненько Цент не испытывал подобного унижения. Это было что-то невыносимо невозможное, будто наплевали в душу и нагадили в самолюбие. И кто? Владик! Тот, от кого и не ожидал. Боль усиливалась пониманием того, что выследить беглого очкарика вряд ли удастся. У того полный бак бензина, плюс четыре канистры, полно еды и оружия. То есть, Владик, выбравшись на трассу, может утопить в пол педаль газа, и через час он будет уже в полутора сотнях километров отсюда. А на то, чтобы вернуться в Цитадель, заправить машину и начать погоню, уйдет не меньше двух часов. Два часа, это триста километров форы. Плюс снегопад, который надежно скроет все следы беглеца.
И тут Цент осознал, что Владика ему не догнать. А если тот не полный дурак, то и вообще никогда не найти. За сутки очкарик может умчаться за тысячу километров в произвольном направлении, а может и за две, и за три. Государственных границ больше нет, езжай куда хочешь. Не ленясь, очкарик дня через три уже будет в Европе. А дней через десять даже в Африке. Как его выследить? Как найти эту неблагодарную иголку в огромном стоге сена? Да никак.
Поняв, что обидчику, вероятно, сойдут с рук его чудовищные злодеяния, Цент не сдержался, и издал дикий крик повторно. В салоне автомобиля тот прозвучал еще громче и страшнее, Машка едва не завалила технику в кювет.
– Не переживай ты так, – осторожно попросил Андрей, со страхом поглядывая на кипящего яростью попутчика. – Ничего непоправимого не случилось.
– То-то и оно, что случилось, – сквозь зубы процедил скорбящий рэкетир.
– Это выбор Владика, – сказал Андрей. – Не удерживать же его силой.
Центу захотелось залепить этому умнику кулаком в ухо, едва сдержался. Вот еще сказал! Выбор Владика. Ага, как же! С каких пор у Владика появилось право выбора? Кто его тем правом наделил? И почему это очкарика нельзя было удерживать силой? Очень даже легко это делается. Берешь цепь, железный ошейник, приковываешь программиста к бетонному блоку, и все готово. А вот что теперь делать, это уже большой вопрос. Будь Цент не Центом, а какой-нибудь бесхарактерной размазней, он бы, возможно, смог с этим жить. Но Цент был собой, и мириться с вероломством, предательством и черной неблагодарностью, не мог и не хотел. Проглатывать обиды – удел лохов. Конкретный пацан поступает иначе – находит обидчиков, и мстит. Люто, кроваво, страшно мстит, чтобы остальным неповадно было. Образцово-показательное возмездие – лишь оно спасет честь пацана. Владика нужно добыть любой ценой, даже если на это благородное дело уйдут годы, а добыв, совершить над ним нечто немыслимое. Цент пока не знал, как покарает очкарика. Все существующие виды казней казались ему слишком гуманными, но он верил в свое творческое начало, и знал – к тому моменту, когда программист окажется в его руках, он уже придумает для него достойное возмездие.
К тому моменту, как они въехали в крепость, у Цента уже оформился некий план действий. Свое намерение выбиться в князья он отложил до лучших времен, сейчас приоритетной задачей была поимка Владика. А потому на предложение Андрея пойти и побеседовать с Батей, ответил следующим образом:
– Батя никуда не денется, можно и позже пообщаться. Сейчас нужно Владика ловить.
Все трое, и Андрей, и Алиса и даже Машка, уставились на него с безграничным удивлением. Они явно не могли взять в толк, какого лешего Цент так прицепился к беглому программисту, и в силу каких причин непременно желает заполучить его обратно. Ну, разве что Машка кое о чем догадывалась, за полгода она неплохо изучила Цента, но и она считала, что сбежал Владик, и бог с ним.
– А есть ли смысл? – осторожно спросила Алиса. – Он сделал свой выбор. Зачем неволить человека? А машину мы тебе новую дадим, у нас много транспорта.
Цент сообразил, что люди тупо не понимают всей тонкости ситуации. Или же делают вид, что не понимают, и это еще хуже. А ведь все было ясно, как день. Владик от него сбежал, еще и обокрал, еще и оскорбил, еще и унизил, уничтожив коллекцию шансона. Своими деяниями очкарик низвел его, Цента, до уровня лоха. И что же, закрыть на все это глаза? Жить себе дальше, будто бы ничего не случилось? Да не повредились ли они все умом?
– Забудь ты о нем, – посоветовал Андрей.
– Забыть? – переспросил Цент. Нет, эти люди решительно ничего не понимали. Впрочем, что взять с детей эпохи порядка и стабильности? Объяснять им бесполезно, не поймут, а вот их помощь в поимке беглого программиста была бы нелишней.
И тут Цента осенило. Он, в общем-то, и раньше подозревал, что гений, но теперь убедился в этом окончательно. Потому что в его безмерно талантливой голове только что родился на свет потрясающий план.
– Вы просто не все знаете, – туманно заявил он.
– Чего не знаем? – тут же заинтересовалась Алиса.
– Всего. Всей правды о Владике.
– Какой правды? – удивилась Машка. Уж она-то была уверена, что знает о Владике все. Да в нем и не было никаких тайн, все содержимое лежало на поверхности и хорошо просматривалось невооруженным взглядом через пять минут знакомства.
– Владик особенный, – еще больше подпустил туману Цент.
– В чем это выражается? – уточнил Андрей.
И тут Цент выдал сенсацию.
– В том, что Владик, это последняя надежда человечества! – выпалил он.
Народ обменялся удивленными взглядами, но явно не поверил.
– Что это значит? – попросила разъяснений Алиса. – Каким образом Владик является последней надеждой человечества?
– А таким, что в его крови содержится лекарство, способное превратить всех зомби в нормальных людей, – добил публику Цент. – Вы думаете, почему я его с собой таскал, нянчился, защищал. По доброте душевной? Да потому что этот хилый заморыш бесценен!
Признание повергло слушателей в шок, Андрей даже автомат из рук выронил. А когда столбняк, вызванный сенсацией, прошел, на Цента посыпался град вопросов. Даже Машка, и та поверила. А когда она спросила, почему же Цент все это время заставлял бесценного Владика мерзнуть на холоде и кормил луком, гениальный выдумщик растолковал ей, что от тепла и мяса с сухариками у Владика может измениться состав крови, и тогда ее уже нельзя будет использовать в качестве лекарства.
Затем Цента понесло, и он в красках расписал, как Владика ему на попечение передал перед смертью какой-то важный ученый из секретной военной лаборатории, и попросил о нем позаботиться. Он же, ученый, и раскрыл Центу секрет Владика. Оказывается, тот участвовал в секретных испытаниях в качестве подопытного, и только его кровь содержит вещество, способное превращать мертвецов в нормальных людей.
– Ну, не сама кровь, – самозабвенно врал Цент, – лекарство еще нужно из нее приготовить. Тут нужен толковый медик. Ну, хоть один-то, я думаю, еще остался на белом свете. Вот хотел отыскать такого, чтобы он сумел лекарство сварить, а потом мы бы все человечество спасли. Понимаете теперь, как ценен Владик, и как важно вернуть его обратно?
Цент не рассчитывал, что публику удастся развести так легко, все же не благословенные девяностые, когда лохи устраивали давки на входах во всевозможные финансовые пирамиды, дабы скорее расстаться со своими сбережениями. Эти восхитительные картины времен непуганых лохов до сих пор стояли перед глазами Цента. Наглые, расталкивающие всех локтями и костылями бабки, рвущиеся вручить мошенникам свои похоронные рубли, труженики с северов, что заработали там нелегкой пахотой большие деньги, но напрочь отморозили мозги, и в очах каждого лишь жадность и неуемная жажда халявы. Что за время было! Иным ловкачам удавалось облапошить не десять-двадцать лохов, а сотни тысяч. Казалось, что в огромный загон, где паслись ленивые, жирные, давно потерявшие страх и бдительность овцы и барашки, ворвалась стая матерых волков. Тем приятнее было осознавать себя одним из серых хищников, потому что бараном Цент быть не хотел, ибо вообще не круто. Он, конечно, не поднялся до таких высот, как строители пирамид, но тоже взимал с лохов долю законную. Платили проститутки, платили хозяева киосков, платили нищие, на должность которых Цент набирал оголодавших актеров из театра юного зрителя. Все несли дань братве, а кто не нес, того родные и друзья несли ногами вперед в сторону кладбища. Да, водился лох в свое время на земле русской, и знатный, надо заметить, лох. Возвернуть бы те времена по второму кругу, уж тогда бы Цент всех этих строителей пирамид за пояс заткнул. Ну да что грезить несбыточным?
– Что же ты раньше-то молчал? – в отчаянии закричала Алиса. – Если бы мы знали, что Владик носитель лекарства, мы бы его берегли как зеницу ока.
– Да я чего? – прикинулся дураком Цент. – Я ведь не знал, можно ли вам доверять. А вот теперь вижу, что да, можно. Потому и докладываю все, как есть, без утаек и недомолвок.
