Константин Федорович Седых
Даурия

III

Полуночный ветерок шевелил холщовые занавески на окнах вагона. На покрытом серой клеенкой столе в стаканах из-под шрапнели, оплывая, дымно чадили две толстые свечи. Под мутно белеющим потолком бились о раскрытые вентиляторы и сердито гудели мохнатые степные жуки. За окнами плыл слитный шумок тополей, топтался и покашливал часовой. Василий Андреевич сидел и разбирал последние донесения командиров частей. Донесения были написаны на выдранных из бухгалтерских книг листах, на железнодорожных квитанциях и обертках из-под китайского чая, на приходно-расходных ордерах иркутского казначейства и бланках благовещенской конторы акционерного торгового общества «Чурин и сыновья». Одни из них были лаконичны и деловиты, другие пространны и заведомо приукрашены. Десятки колоритнейших фигур и характеров вставали перед Василием Андреевичем из этих написанных вкривь и вкось бумажек. Читая их, он досадовал и восхищался, негодовал или начинал невольно смеяться.

Командир Коп-Зор-Газа Седякин, лихой и редко унывающий казачина, сообщал с Аргуни размашистым писарским почерком: «На нашем участке фронта вполне спокойно. Семеновцы, как удрали за границу, так больше не показываются оттуда. А если и покажутся – не беда: навтыкаем по пятое число. По слухам, китайцы начали было разоружать семеновских вояк, но на них окрысилась японская микада и заставила поджать хвосты. Настроение у бойцов хорошее, но желательно послушать авторитетного товарища насчет международного текущего момента, так как есть еще и несознательные, которые обижаются, что не идем за границу – додавить там атамана и всю его банду. Я, конечно, подобные разговоры пресекаю, но боюсь, что мне дадут по шапке и выберут на мое место такого Тараса Бульбу, который вылупит глаза и попрет аж до самого Порт-Артура».

Василий Андреевич, помня указания Лазо, тут же написал Седякину: «Границу ни в коем случае не переходить. За неподчинение будем судить со всей строгостью революционных законов. Доведите это немедленно до сведения всех бойцов и командиров. Помните, что переход границы неизбежно вызовет выступление против нас регулярной японской армии. А в данных условиях это для нас равносильно самоубийству. В ближайшие два-три дня подберем и командируем к вам еще одну группу партийных товарищей. Ежедневно доносите о положении на участке отряда».

Второе донесение было от какого-то Ивана Анисимовича Махоркина: «С отрядом приискателей Новотроицкой волости в двести двенадцать штыков и семнадцать сабель четвертого числа сего месяца прибыл на фронт. Нахожусь в поселке Соктуй-Милозан. Жду указаний насчет дальнейшего маршрута вверенного мне отряда, а также прошу, по возможности, снабдить меня патронами и хотя бы одним пулеметом. Пулеметчики у нас имеются. К сему Махоркин, Иван Анисимович».

Василий Андреевич попытался представить себе на минуту этого Ивана Анисимовича и решил, что он непременно мужчина в годах, обстоятельный и серьезный: поступки свои обдумывает, слова – взвешивает. Уж если приискатели, народ горластый и придирчивый, выбрали его своим командиром, значит, он заслуживает этого вполне, хотя боевого опыта у него, конечно, нет. «Обязательно надо побывать у него», – сказал себе Василий Андреевич и взялся за новое донесение.

Командир Черемховского социалистического отряда Дудуев, известный на весь фронт сквернослов, которого Лазо в шутку обещал наградить золотым оружием, если он бросит свою дурную привычку, доносил: «Сегодня противник с утра шпарит по нашим позициям из артиллерии. Сидим в своих дырах, как страусы на яйцах. Воды со вчерашнего дня в глаза не видим. Водовоза вместе с верблюдом и бочкой подняло на воздуся шестидюймовым снарядом. Меня самого дважды засыпало землей, отчего я оглох на оба уха. Прошу с наступлением темного времени подкинуть нам грузовик с водой. Без воды нам будет труба. Но можете быть спокойны – умрем, а своих позиций не оставим».

Василий Андреевич знал, что значит в такую жару не выпить за целые сутки ни капли воды. Черемховцам негде укрыться от палящего яростно солнца. Они сидели в мелких окопах, с трудом отрытых на голом каменистом бугре. Вокруг них расстилались пышущие жаром пески да чахлые травы. Ближайший источник с питьевой водой находился от них за десять верст, ближайшее жилье – за тридцать. Достать на месте телегу и новую бочку они не могли при всем своем желании.

Василий Андреевич приказал разбудить Аверьяныча. Зевая и почесываясь, Аверьяныч предстал перед ним.

– Я вас слушаю, товарищ помощник командующего!

– Жаль мне было будить тебя, Аверьяныч, но надо – ничего не поделаешь. У Дудуева люди сутки сидят без воды. У них бочку разбило снарядом. Надо срочно найти бочку, а лучше две и до рассвета доставить им воду на грузовике.

– М-да, мудреная штука, – сказал Аверьяныч. – А у нас, как назло, ни одной порожней бочки. Очень плохо у нас с этой деревянной тарой. Ума не приложу, что можно сделать. Выписал я бочки из Читы, да ведь они еще когда будут…

Василий Андреевич перебил его:

– Я видел у тебя на складе красную рыбу в бочках.

– Да, но что прикажете делать с рыбой? Ее за один день не съешь! Потом, ведь вода в этих бочках так вонять будет и горчить, что ее в рот не возьмешь.

– А выпарить бочки можно?

– Оно, конечно, сделать все можно, да ведь на все время надо…

Василий Андреевич посмотрел на часы.

– Так вот что, через час бочки должны быть выпарены, промыты и поставлены на грузовик. Можешь взять себе в помощники всех, кого пожелаешь.

Аверьяныч пошел выполнять распоряжение. Прищурив вслед ему темные от раздражения глаза и сердито шевеля мохнатыми бровями, Василий Андреевич крикнул своего адъютанта Мишку Лоншакова. Это был курносый и веснушчатый паренек молодцеватого вида, щеголявший в красных суконных галифе и желтых трофейных ботинках с крагами.

– Я что-то не вижу, Михаил, ничего от Вихрова-Петелина.

– А он третий день о себе не доносит, – бойко отрапортовал Мишка, – словно в воду канул. Вчера без вас мы к нему связных послали, но они не вернулись, – прикрыв ладонью рот, он чихнул и добавил: – Все ищут, надо быть. – Он кончил, вытянул руки по швам и заскучал, потому что говорить ему было больше нечего.

– Плохо. Придется, видимо, мне самому отправиться искать его. Позорит нас перед Лазо. Держится как удельный князь. Придется растолковать ему и бойцам, что без дисциплины толку не будет. Как ты думаешь, сумеем ли мы убедить их в этом?

Мишка снова повеселел, зная, что он поедет вместе с Василием Андреевичем. Он не любил сидеть на месте.

– Подход к ним нужен, – обрадованный доверием к нему Василия Андреевича, сказал Мишка и еще больше подтянулся. – С подходом, ясное дело, убедим.

– Ну что же, попробуем с подходом, – устало улыбнулся Василий Андреевич, зная Мишкины слабости, и велел ему идти помогать Аверьянычу, а сам принялся печатать на машинке дневную оперативную сводку.

На рассвете, когда сводка была уже передана в Читу и Иркутск, он прилег вздремнуть. Но в это время на столе запищал полевой телефон. Василий Андреевич взял телефонную трубку. Звонил командир канского отряда. Он сообщил, что слышит сильную пулеметно-орудийную стрельбу на юго-востоке, в тылу у противника.

– Похоже, что Тавын-Тологой штурмуют, – высказал он свою догадку.

– Тавын-Тологой? – изумился Василий Андреевич. – Надо немедленно проверить! Товарища Лазо сейчас в штабе нет, я сам отправлюсь туда.

Он разбудил Антошку, велел ему заводить машину.

– Да, не забудьте там с Мишкой подкинуть в кузов еще четыре пулеметных ленты и штук десять гранат. Запалы к ним я сам возьму, – крикнул он Антошке вдогонку.

Спустя пять минут «Чандлер» несся в туманную утреннюю степь, оглашаемую криками перепелов и тонким посвистыванием тарбаганов. Антошка вел машину, не разбирая дороги, оставляя в сизой от росы траве широкий темный след. Василий Андреевич в накинутой на плечи шинели сидел с ним рядом, а Мишка, вцепившись в ручку пулемета, готов был в любую минуту открыть огонь.

Проехав верст сорок, увидели они в беспорядке отходивших в тыл казаков. Это были коноводы четвертой и пятой сотен Второго Аргунского. Впереди скакал с двумя конями на поводу тонкогубый, с широко расставленными глазами и шишковатыми скулами молодой казак. Это был Алешка Чепалов.

– Стой! – поднялся и вскинул ему навстречу руку Василий Андреевич. – Какой части?.

– Второго Аргунского, – жалобным вскриком ответил Алешка и остановил упаренных в мыло коней.

– Что случилось? Куда летите сломя голову?

– Отступаем.

– От кого? Что-то не видно, чтобы за вами гнались.

– Растрепали нас под Тавын-Талогоем. Которые в цепях были, тех всех покосили. Страсть, что делалось, – зачастил скороговоркой Алешка, воровато кося одичалыми голубыми глазами. От пережитого у него все еще дрожали в коленях ноги, судорожно подергивались скулы.

– Эх, товарищок! – высунулся из-за спины Василия Андреевича Мишка. – В бою не был, а мокра напустил.

– Да-а, не был! Легко сказать – не был. В нас ведь тоже из пушек садили. Одним снарядом у нас побило и искалечило десять коней сразу. Не был!

– От одного… Скажи уж лучше, что достался на ваш пай один снаряд, да и тот шальной, – плюнул от злости Мишка и с размаху сел на место.

В это время подъехали другие коноводы. Задетые словами Мишки, они заговорили все сразу, оправдываясь. Дав им вволю накричаться, Василий Андреевич спокойно и чуть презрительно сказал:

– Все ясно, ребята. Бросили вы в беде товарищей и ускакали. Ради спасения собственной шкуры забыли честь и совесть. Так воевать не годится!

– А ты кто такой, чтобы стыдить нас? – спросил его, хватаясь за шашку, Петька Кустов. – Сам небось в тылу отсиживаешься, в автомобиле катаешься?

– Я помощник командующего фронтом Улыбин… Давайте сейчас же у меня обратно. Иначе вам не миновать расстрела. Вот ты, который хватался за шашку, будь над всеми за старшего и веди их назад. Только скажи мне свою фамилию, чтобы я знал, с кого спрашивать, если вы не исправите свою вину.

Петька, узнавший теперь Василия Андреевича, сразу весь вспотел и нехотя назвал свою фамилию.

– А, так ты еще мой посёльщик? Ну, брат, никогда не думал, что у нас в Мунгаловском такие трусы водятся. Давай действуй, а не то к стенке поставлю.

Заставив коноводов повернуть назад, Василий Андреевич ехал за ними следом, пока из-за бугра впереди не показались бегущие группами и в одиночку казаки-аргунцы.

Они стали садиться на коней и награждать оплеухами виновато моргавших глазами коноводов.

– Где мой конь? Где, я тебя спрашиваю, мой конь? – надрывался в одном месте маленький черный казачишка и норовил, подпрыгивая, съездить по уху здоровенного коновода.

– Вот тебе за такие штучки! Вот тебе! – били кого-то по щекам широкой, как лопата, ладонью в другой стороне.

– Ох и надраивают! Ох и надраивают, черти! – наблюдая за происходящим, ахал и покатывался со смеху Мишка, и в лад ему вторил Антошка. Губы Василия Андреевича кривились в злой усмешке, в карих глазах вспыхивали и гасли искорки гнева.

Среди казаков оказался и командир полка Филинов, коренастый, бравый вахмистр в сбитой на затылок фуражке. В левой руке у него была нагайка, в правой – маузер. Узнав Василия Андреевича, Филинов остановился, тяжело отпыхиваясь и раздумывая, как ему быть: показаться Василию Андреевичу или спрятаться за чью-нибудь широкую спину. Василий Андреевич заметил его и подозвал к себе. Красный от прихлынувшей к лицу крови Филинов подошел к нему походкой смертельно усталого человека и в ожидании разноса тупо уставился в землю. Но разноса не последовало. Василий Андреевич хорошо понимал, что распекать его не время и не место. Он только спросил:

– Как это произошло, Никодим Ильич?

– Эх, не говори, брат! – махнул Филинов рукой. – Опозорились, а хотели войну одним махом кончить.

– Позади вас много еще отставших?

– Да порядочно, как я полагаю.

– Ну, так вот что. Побегали и – хватит. Заворачивайте своих бойцов назад. Семенов может бросить сейчас в атаку кавалерию, и тогда всем отставшим несдобровать. Давай общими усилиями исправлять, что можно исправить… Стыдно, товарищи красногвардейцы, бегать от наемной сволочи, – повысив голос, обратился он к сгрудившимся вокруг автомобиля казакам. – Требуется только не терять голову от страха, чтобы бить противника, а не бегать от него.

– Это верно! – крикнул Петр Волоков.

– Что верно, то верно, – чувствуя себя виноватыми, стали охотно поддакивать казаки.

– А раз верно – следуйте за мною.

Отчаянно дымя и треща, «Чандлер» понесся дальше на юг. Казаки скакали за ним и обменивались своими впечатлениями о Василии Андреевиче:

– Голова мужик! Не стыдил, а усовестил. Как ты думаешь, кум Митрий, – голова ведь?

– Еще какая! Недаром на каторге-то был. С молодых лет к большевизму приверженный.

– Вот она, образованность-то, что с людьми делает! – вздыхал на скаку пожилой казак с жиденькой бородкой. – Ведь наш брат – казак, а теперь у Лазо правой рукой заделался.

Выехав на один из бугров, Василий Андреевич увидел идущую в атаку семеновскую конницу, убегающих от нее красногвардейцев. Он оглянулся: Филинов с казаками отстал, а медлить было некогда.

– Ну, Антон, не подкачай, – сказал он Антошке. – Жми сейчас прямо, а как поравняешься с нашими, повертывай вдоль фронта.

– Как товарищ Лоншаков, выдюжим? – обратился он к Мишке и озорно подмигнул ему.

– Вы-ыдюжим, товарищ Улыбин.

– Пошел, Антон! – приказал Василий Андреевич, скидывая с плеч шинель.

– Ясно, товарищ Улыбин! – по-особенному четко ответил заметно побледневший Антошка, нахлобучивая на самые брови фуражку с очками-консервами. Потом со стиснутыми зубами выругался и дал «Чандлеру» полный ход. «Не подведи, миляга… Не выдай, родненький», – заклинал он автомобиль, не сильно полагаясь на него. У Василия Андреевича от напряжения выступили под глазами капельки пота, песчаная пыль садилась на крепко сжатые губы.

Поравнявшись с убегающими, Антошка развернул влево и повел «Чандлер» вдоль фронта скачущей кавалерии. Теперь только один красногвардеец оставался между кавалеристами и автомобилем. «Скорее, скорее же…» – мысленно торопил его Василий Андреевич и вдруг ахнул от досады: красногвардеец остановился. Передовые всадники стремительно приближались к нему, крутя над головами блистающие клинки. Медлить больше было нельзя, и Василий Андреевич крикнул что есть мочи:

– Михаил, бей!

Мишка открыл частый огонь. Сразу же три всадника слетели с коней не дальше чем в двадцати шагах от красногвардейца. Остальные, круто осаживая коней, стали поворачивать назад, рассыпаться в стороны.

…Роман, расстреляв обойму по приближающимся баргутам и никого не убив, тщетно пытался достать из патронташа другую. Но это никак не удавалось. В бессильном бешенстве схватил он тогда винтовку за ствол, чтобы отбиваться прикладом, и в ту же секунду увидел, как ближайшие баргуты полетели с коней, другие повернули назад. Не понимая, в чем дело, он оглянулся и увидел знакомый «Чандлер», с которого торопливо строчил пулемет. Он бросился к автомобилю, крича и махая фуражкой.

Узнав Романа, Антошка замедлил ход.

– Это ваш племянник, товарищ Улыбин! – сказал он.

– Сюда, Роман, сюда скорее! – закричал Василий Андреевич. Баргуты, распаленные возможностью схватить Василия Андреевича, которого приняли за Лазо их русские командиры, воспользовались этим и снова бросились в атаку сразу с трех сторон.

– Прыгай в кузов! – крикнул Антошка подбежавшему Роману, и только Роман вскочил на подножку «Чандлера», как он снова дал полный ход. Мишка в это время вставлял в пулемет новую ленту.

Антошка, видя, что навстречу им несутся баргуты, стал разворачиваться правым бортом, чтобы поставить их под огонь Мишкиного пулемета. Развернуться он с грехом пополам успел, но тут же был ранен в плечо. Это попал в него из маузера стрелявший на скаку чубатый есаул. Автомобиль завилял то вправо, то влево и остановился совсем. Есаул подскакал к нему почти вплотную.

– Сдавайся, гад! – успел он крикнуть и тут же свалился на шею коню, убитый из нагана Антошкой. Василий Андреевич не выдержал, перескочил через сиденье, отстранил Мишку и повернул пулемет в сторону баргутов, которых вел есаул, и открыл по ним опустошительный огонь. Уцелевшие баргуты метнулись прочь и рассеялись. Но слева, исступленно горланя, неслась другая группа баргутов человек в двадцать. Поворачивать пулемет в ту сторону было некогда, и Василий Андреевич схватился за гранаты, лежавшие в ящике у его ног. Мишка последовал его примеру.

– Ну, кажется, получается скверная штука, – сказал Василий Андреевич с таким веселым и неестественным оживлением, обращаясь к Роману, что тому стало одновременно и страшно и весело, и он крикнул:

– Ничего! Вдруг не схватят, – и тщательно прицелился в ближайшего всадника.

Василий Андреевич и Мишка с ожесточением метали бутылочные гранаты – одну, другую, третью. А Роман стрелял из винтовки размеренно и точно.

Маленькие гривастые лошадки баргутов оказались страшно пугливыми. От взрывов гранат они дико шарахнулись в стороны, закусив удила, храпя и не слушаясь поводьев. Две из них пронесли своих краснолицых, со злобно оскаленными ртами всадников так близко от «Чандлера», что Роман заметил капли пота на скуластых щеках одного из них. Этого всадника достал он пулей вдогонку, а под другим слепая от страха лошадь угодила передними ногами в тарбаганью нору, перевернулась через голову и придавила его своим телом.

– Ага, скушал! – злорадно воскликнул Антошка и, чувствуя, что силы покидают его, опустил руку с наганом: – Продырявили меня, товарищ Улыбин.

Разъяренные неудачей баргуты, отскочив от «Чандлера» на каких-нибудь сто шагов, стали бить по нему из винтовок. Но в эту минуту Роман и Василий Андреевич услыхали раскатистое, стремительно нарастающее «ура». Это подоспел наконец со своими казаками Филинов. Увидев Василия Андреевича в беде, аргунцы дружно ринулись на выручку, опрокинули и прогнали баргутов. Мимо пронесся Лукашка Ивачев, задержался на минуту у придавленного лошадью баргута и дважды полоснул его клинком.

– Лукашка! Черт! – закричал ему Роман.

– А, живой, браток, – узнав его, хрипло отозвался Лукашка и понесся дальше, крутя над головой клинок.

– Ну, как дела, Антон? – озабоченно обратился Василий Андреевич к Антошке и, не дождавшись ответа, спрыгнул на землю, распахнул кабинку. Антошка сидел, уронив голову на баранку руля, и левый рукав его гимнастерки был мокрым от крови. Василий Андреевич с помощью Мишки и Романа вытащил его из кабины, уложил на траву и стал перевязывать. Роман веткой метельника отгонял мух и кольчатобрюхих рыжих оводов, садившихся на лицо Антошки.

Покончив с перевязкой, Василий Андреевич вытер ладонью лоб и, облизывая пересохшие от жары и жажды губы, сказал:

– Хорошо бы теперь напиться воды, да такой, чтобы зубы заныли. Я раньше всегда флягу с чаем с собой брал, а на этот раз забыл. Эх, Михаил, адъютант ты мой! – укоризненно поглядел он на сконфуженного Мишку, – вот бы сейчас и Антона напоили. Много он крови потерял, без воды придется ему плохо.

Мишка, желая загладить свою вину, сказал:

– Поедем, товарищ Улыбин, на базу Аргунского полка. Там и воду найдем, да и фельдшер есть.

– Надо сначала Филинова дождаться.

Василий Андреевич выпрямился и стал озабоченно глядеть на юг, куда унеслись преследующие баргутов аргунцы. Там, над синеющими в мареве увалами, снова таяли облачка шрапнелей, глухо погромыхивали разрывы. Роман, которому хотелось поговорить с дядей, сказал:

– И рискованный же ты человек, дядя. И когда это так пулеметом владеть научился?

– В семнадцатом году в Иркутске, когда юнкеров усмиряли. Лазо обучил меня этому делу. Он такой человек, все умеет делать хорошо.

– А откуда он такой взялся? Рабочий или кто?

– Нет, он не из рабочих. Родился Сергей в Бессарабии в семье небогатого помещика.

И Василий Андреевич, уже более внимательно взглянув на Романа, стал рассказывать ему, что с юных лет Лазо стал возмущаться тем, что у одних на земле есть все, а у других ничего. И он, еще будучи студентом, поклялся перед своими товарищами отдать свою жизнь борьбе с этой несправедливостью. Во время войны попал Лазо в школу прапорщиков и там времени зря не терял. Научился всему, что требуется от военного человека.

Из школы попал он в Красноярск в пятнадцатый запасный полк. И когда началась революция, первым из офицеров примкнул со своей ротой к большевикам. А потом его командировали на подавление юнкеров в Иркутск.

– Там я с ним и познакомился, – закончил Василий Андреевич, – ну, а после мы попросили назначить его командующим нашего фронта. Лазо – это такой человек, которому я верил и верю, как самому себе.

Скоро из-за увалов появились отходившие на рысях аргунцы. Василий Андреевич с помощью Романа и Мишки перенес Антошку в кузов, проверил – заводится ли «Чандлер», – и стал поджидать Филинова.

Многие казаки, доехав до убитых баргутов, послезали с коней и принялись обшаривать мертвецов, снимать с них оружие и сапоги. Филинов же молодцевато подскакал к Василию Андреевичу с вытянутым вдоль правой ноги оголенным клинком. Крутнув клинком над головой так, что Василий Андреевич увидел на нем бурые полосы крови, кинул его в ножны и не удержался, чтобы не похвастать:

– Хоть двоих да зарубил. Какие будут ваши дальнейшие приказания?

«Хорош будет этот человек во взводных или сотенных командирах», – глядя на него, подумал Василий Андреевич и спросил:

– Потери сейчас большие?

– А никаких, – самодовольно рассмеялся Филинов и этим еще более укрепил Василия Андреевича в его мнении. – Все вернулись, братец мой, целыми. Я полагаю, что и ночью мы больше испугом отделались. Правда, всех беглецов теперь не вдруг соберешь. Удирали ведь наобум, куда глаза глядят. Хвати, так самых проворных верст за сорок отсюда искать надо.

– А где может находиться сейчас Вихров-Петелин?

– Где-нибудь дальше к востоку, если цел остался. Он ведь тоже, как и я, грешный, шел в атаку впереди всех. Он, холера, и подбил меня на эту затею. Язык у него ловко подвешен. Удайся, говорит, нам с тобой взять эту паршивую сопку, так мы утрем нос и Лазо с его пехотой и Коп-Зор-Газу. Говорить он мастак, ну и улестил меня и всех моих сотников.

– Значит, во всем виноват один Вихров-Петелин? – сердито спросил Василий Андреевич. – Нехорошо, товарищ Филинов, сваливать свою вину на других. Ты не мальчик.

– Да я вовсе не сваливаю, я только рассказываю, как дело было.

– Нет, ты выгораживаешь себя. А этого делать не следует. Надо честно признать свои ошибки. Впрочем, подробно будем говорить потом. Сейчас мне некогда. Я должен довезти своего шофера до ближайшего лазарета и найти себе нового. Сам я правлю машиной плохо. – Василий Андреевич показал рукой на ближайшие сопки и распорядился сейчас же на них выставить сильные сторожевые заставы. С остальными бойцами он приказал Филинову отходить на свою базу, приводить полк в порядок и пока отдыхать.

Распрощавшись с Романом и Филиновым, Василий Андреевич усадил рядом с собой Мишку и уехал. Глядя ему вслед, Филинов спросил у Романа:

– Как он, не сильно нас поругивал?

– Совсем не ругал. Он за глаза не ругает. Вот когда вернется, тогда и продерет с песочком, – ответил Роман и, увидев среди подъезжающих казаков Тимофея, Лукашку и других посёльщиков, побежал к ним навстречу.

– Вот ты где оказался, – обрадовался Тимофей, – а мы уже считали, что пропал человек ни за понюшку. Значит, нет теперь из наших посёльщиков только двоих – Семена и Данилки.

– Данилка целый, вместе со мной улепетывал. А конь мой уцелел?

– Уцелел. Неподалеку отсюда с ним и с Семеновым конем Алешка Чепалов нас дожидается. Давай пока садись ко мне.

…К вечеру полк был уже на своей базе у ключа Хара-Олуй. После проверки недосчитались в нем двадцати восьми казаков. В четвертой сотне не вернулись из боя пять человек, и одним из них был Семен Забережный.

Роман глядел на осиротевшего Семенова коня, вспоминал всю горькую и трудную жизнь Семена, и у него першило в горле. А в небе радостно загорались цветные июньские звезды, и опять в той стороне, где была Тавын-Тологой, низко стояла над степью и равнодушно глядела на ее затуманенные просторы вчерашняя зеленоватая звезда.