Петр Ингвин
Ольф. Книга первая
– Опуститесь на колени! – упала следующая команда.
Мы сели друг перед другом на пятки, так что гладкие женские колени оказались прямо между широко разведенных моих. Тела практически чувствовали исходивший от обоих жар, расстояние – меньше полувытянутой руки. Обволакивающий шипяше-плывуще-взрыкивающий голос кромсал тишину под сводами комнаты:
– Коснитесь друг друга.
Легкая пауза.
– Потрогайте.
Томительная пауза.
– Почувствуйте.
Звуки команд стихли. Мы, как оказалось, синхронно подняли правые руки, они вытянулись вперед…
Новая искра соприкосновения потрясла до основания. Будто снизошедшее откровение после надкусывания приснопамятного яблока. Женская кожа пленяла, манила идти дальше, дразнила, жгла, жалила, испепеляла. Этой муке я не мог и, собственно, не хотел противиться. Нина напоминала воздушный шар, протараненный ракетой «земля-воздух», ей тоже хотелось невероятных ощущений и сумасбродных открытий. И вот мы мучительно узнаем и томно-красиво исследуем друг друга. Медленно и эротично. Упоенно и обольстительно. Смакуя и подавляя ненужное нетерпение, которому нет места – сегодня праздник чувственного сияющего безмолвия.
Осторожный как никогда, я боязливо касался ее. На глазах мужа. Доставляя ненормальное растянуто-странное удовольствие – одновременно ей, себе и (дурдом!) ему. Готовая взорваться женщина касалась меня. Всплеск взбудораженной радости накрывал нас всех с головой, нахлобучивая поток восторга прямо на вспотевшие макушки.
Мы старательно не дотрагивались до тех взывавших в мольбе частей тела, где накрывают девять валов гипнотического слова «хочу», так как это слово сейчас для нас обоих… нет, для всех троих не просто слово с каким-то заранее вложенным смыслом. Это неистовый шторм, копьями молний бивший в воспаленный мозг. Это слово отчаянно кричали наши помыслы, и то же самое кричали тела – неудержимый крик слышно и видно даже сквозь плотную повязку на глазах. Видно сердцем.
– Дальше! – как громом среди ясного неба.
Великий Зевс требует продолжения. Как будто мы сами не хотим его. Неуемная мысль обгоняет пальцы, но я медлю. Потому что «кто познал жизнь, тот не торопится» – так утверждают мудрые. И я не тороплюсь, хотя организм сходит с ума, требуя прямо противоположного. Нина делает то же самое, она играется и дразнит, снова и снова возвращаясь к уже исследованному, чтобы лучше запомнить, прочувствовать, в очередной раз приласкать. Чужие пронзительно-отзывчивые пальцы передвигаются быстро и невесомо, они вызывают режущую, движущуюся следом сладкую боль, она опаляет кожу и выкручивает внутренности. В трансе помешательства, завладевшего всем, что внутри, и отрезавшего все, что снаружи, мы – как дивная, ангельски чистая мелодия, прекрасная, восхитительная, мастерски наложенная на ритм колотящихся сердец. Владлен Олегович, создатель и дирижер этой музыки, ерзает, но молчит, придавленный насыщенностью получившегося творения. Под знобящий топот марширующих по телу мурашек Нина замирает, словно играя в «остановись мгновенье».
– Дальше! – истошно гремит фанфарами композитор.
Будто он на пределе. Нет, это мы на пределе, я и моя визави. Мы все на пределе. Но он – музыкант, а мы – скрипка и смычок. Я подчиняюсь. Инструмент обязан подчиняться, иначе музыки не получится. И будь что будет. Я хочу этого. И все хотят, чтобы я хотел. Все сделано так, чтобы я хотел, и чтобы все этого хотели. Ура режиссеру.
Я чувствую нараставшую дрожь Нины, которая с каждым новым касанием получает в сердце удар за ударом, она будто болтается в подвешенном состоянии на веревке безумия мужа: да? или нет? а если нет, то почему?
А если да, то когда? Сейчас? Позже? И если да, то тоже – п о ч е м у?!
Еще не высказанное вслух, но теоретически реальное и такое серьезное «да» – словно наваждение, словно опутывающие чары, которые стянули грудь и давят многотонной плитой сверху, сбоку и снизу.
– Ты беспокоишься, – грянуло обращение к супруге, – произойдет ли сегодня что-то, что снова перевернет твой мир, заставив еще больше, если такое возможно, любить меня?
Нина остекленела. Дирижер нашего дуэта прочитал ее мысли. И не только ее.
От кресла донесся тихий вздох, через несколько секунд – негромкие слова, что шли из глубины души:
– Я все понимаю. Я искренне дал бы незнакомцу свое мужское разрешение на желанные действия… Желанные для тебя, подведенной к последнему краю, для него, пока еще тоже себя контролирующего, и для меня, претворяющего в жизнь невиданное чувственное чудо, которое сотворила любовь…
Секунды наступившей паузы казались вечностью. За время, что Владлен Олегович подыскивал нужные слова, я сто раз умер и возродился.
– Любимая, игра только начата, – последовало, наконец, продолжение. – Она должна быть долгой. Это заводит и кидает в такие дебри сознания, о которых не подозреваешь. В такие омуты подсознания… Мир сжался в точку, и эта точка – точка касания.
Как точно сказано!
– …И ты словно падаешь вместе с этой точкой, слитая с ней воедино, ставшая ею. Чудовищная горячая волна идет в мозг, путает мысли… Тебе хочется новых удовольствий, не приевшихся от бесконечного повторения, а других, обольстительно-ласковых, напоминающих прохладный бриз после полного штиля. Таких, какие можешь предложить только сама.
Гипнотическое комментирование незаметно переросло в инструктирование.
– Это смело, это невыносимо, но ты приподнимаешься – и гладишь его тело своим…
Я ощутил божественный плывущий поцелуй тел.
– Проводишь волосами по лицу…
Боже, да!..
– Сжимаешь пальцами его пальцы…
До хруста! Я нисколько не возражал. А густой, вязкий голос стал живым, он окружил нас плотным кольцом, вползал в уши, проникал в кровь, пробирал до печенок:
– Ты растворяешься в потоке томления, тонешь в ощущениях с головой. Твоего незнакомца одолевают те же эмоции, помноженные на напряжение буйного фантазирования о том, что будет, как будет и будет ли. Его мечты – как растревоженные змеи, они шипят и бесцеремонно продираются сквозь шипы розового куста возможностей и колючую арматуру бетонных стен условностей…
Линкольн в свое время заметил, что люди, не имеющие недостатков, почему-то имеют и очень мало достоинств. Все верно. Потому что проявляется то и другое через поступки – через трупы событий и мыслей, которые осмелились встать на пути того, кто идет к счастью. Владлен Олегович имел неисчислимые достоинства. Представляю, каковы его скрытые недостатки.
Он продолжал. То есть, мы продолжали, увлекаемые его голосом:
– Не только касания, но и мечты, и мысли становятся у вас чем-то единым, желания слились, фантазии свились в клубок страсти…
Воздух сгустился до такой степени, что стало невозможно дышать. Мысли исчезли, сознание померкло. Жили только ощущения.
Кресло освобожденно вздохнуло, шаги приблизились. Возвышаясь над нами, сидевшими на коленях, хозяин положения наблюдал сверху в свете свечей за играми рук, тел и мыслей. Мы были его игрушками.
Самое обидное, что мы хотели ими быть.
– Ты же знаешь, большое видно издалека. – Голос Владлена Олеговича, минуту назад проникновенно-глухой и осипший, обрел грозовую звонкость. – Всю красоту и эмоциональность сегодняшнего вечера ты оценишь потом – завтра, через год, через десятилетие, а может и в конце нашей с тобой долгой счастливой жизни. Он будет напоминать о ярком славном прошлом, о нас в нем – невыносимо любящих, беззаветно любимых. Поэтому я промолчу о главном. Пусть все течет своим чередом. Продолжайте!
И мы танцевали на краю пространства и времени.
Но…
Словно не ко мне, а к нему, супругу-чудотворцу, тянутся женские руки. До него дотрагиваются пальцы. Нелогично. Необъяснимо. Но, увы, непоправимо реально. Здесь. Сейчас. Именно со мной.
На этот раз пауза вышла долгой.
– Стоп! – взорвалось над вашими головами.
Мы вздрогнули, тела отпрянули друг от друга.
Владлен Олегович снял повязку с моих глаз и безапелляционно указал на кресло. Пока я поднимался и отходил, он неслышно обошел Нину сзади.
Кресло недовольно крякнуло, и наблюдателем стал я. Нина не знала, что мы поменялись, это придавало остроты пикантному положению, устроенному для нее мужем. Пальцы еще помнили мое тело.
Краткий вскрик раненой чайки – и Нина унеслась в ощущения. На моих глазах чужой мужчина брал свою женщину, как брал бы я, испытывая то, чего еще никогда не испытывал. Он был Кинг-Конгом, он был отбойным молотом, он был Адамом, менявшим рай-сад на нечто непредставимое и несоизмеримое. Нина корчилась в судорогах, заполненная своим-чужим мужчиной, ее рот кричал немым криком, она хотела мужа, она звала его – беззвучно, умоляюще, настойчиво, неистово, яростно, мучаясь одновременно от счастья и неудовлетворенности. Она хотела мужа, хотела и ему подарить бездонное ощущение восторга, разрывавшее ее на части. А он и так получал его, и получал в тройном размере – находясь в ней, видя ее желание дарить и видя ее наслаждение от подаренного им. Раз за разом нанизывая жемчуг на ожерелье, он взбирался к вершине чувственного Эвереста, и жена была рядом, на той же вершине, покорившая ее собственным путем, но с его помощью. Они целовались на крыше мира, стоя над облаками в божественном сиянии чистого света и вместе радовались жизни. А здесь, внизу, тела продолжали безумствовать. Владлен Олегович взмок до корней волос. Водопад со лба и груди фугасными бомбами рушился на шелк женской поясницы, сливался в ручеек и отправлялся трогательной струйкой в путешествие по ложбинке вниз. Нина взвыла, взмыла, рванулась, ее скрючило, перекрутило в другую сторону, бросило грудью о ковер и распылило по всем частям мироздания, умершего одновременно с ее сознанием, в котором будто бы свет выключили. А потом снова включили. И мир родился вновь.
Нина возродилась девственно-новой, Венерой, сияющей в алых всполохах свеч из волн и пушистой пены, чистым листом, на котором можно было написать или нарисовать что угодно. И она безропотно приняла бы это. В этот момент я, кажется, понял, что имел в виду Владлен Олегович, когда объяснял о телах – продолжениях дарящей души. Ученые говорят: фрикции. Я говорю: блаженство. Они настаивают: коитус. Я отвечаю: любовь. Не может сухой лексикон ученых выразить обычное (казалось бы) соединение двух тел и сердец, соединение двух душ, до краев наполненных любовью друг к другу. И тогда даже тела – не главное. Наверное. Вопрос спорный, хоть и подкреплен конкретным, но пока единственным примером. В общем, каждому свое, лишь бы понимали друг друга. Ау, где ты, та, которая поймет меня лучше всех?
Глава 10
Потом мы пили чай. Все вместе. Я, в брюках и рубашке и даже застегнутый на все пуговички, рядом – одетый в домашнее устроитель невообразимого действа и цветущая Нина. Только теперь, при свете и без повязки, я тщательно разглядел ее.
Красивая. Ухоженная. Младше супруга. Она была того возраста, который у следящих за собой женщин определить невозможно. Да и не нужно, если быть честным. Ростом – маленькая, волосы светлые, сзади убраны в хвостик. Одета в домашний халат. На лице конфузливая улыбка, в глазах счастье.
Когда муж поднял ее с мохнатого шерстяного ковра и снял, наконец, повязку, их поцелуй длился вечность. Потом еще одну вечность. Нина не могла остановиться. Она дарила свои сладкие губы, свою нежность, свои безумно-счастливые глаза как единственно возможный ответный подарок, который могла сделать сразу. Теперь она порхала по кухне, со смущенным удовольствием тоже рассматривая меня. Кажется, мой вид ее не разочаровал.
Чай был налит, мы дружно расселись на кухонном уголке: я на узкой стороне, они вдвоем на широкой.
– Это Олег, – представил меня, наконец, Владлен Олегович.
Невысказанный вопрос продолжал висеть в глазах супруги. Шею мужа словно стягивала удавка любопытства, с каждым мигом все сильнее. Он рассмеялся.
– За ним гнались бандиты, я спрятал. – Владлен Олегович повернулся ко мне: – Не жалеешь, что попал к нам?
Нина вспыхнула, как новогодняя елка, скулы напряглись. Я опустил глаза.
– Нет.
– Вот и славно. – Владлен Олегович отхлебнул из чашки.
Некоторое время никто ничего не говорил. Нина постреливала глазами из-под опущенных век то на мужа, деловито уминавшего печенье, то на меня, не знавшего, куда девать руки. А я, изнутри сгрызаемый невообразимостью наставшей домашней идиллии, наконец, решился:
– Можно вопрос?
– Можно. Но на ответ особо не рассчитывай.
– Почему? – Произошедшее по-прежнему не укладывалось в голове. – Не почему на ответ не рассчитывать, а вообще: почему?
Владлен Олегович пожал плечами:
– Хотел сделать супруге приятное.
– Просто сделать приятное? – изумленно повторил я.
– И ей, и себе. Я наслаждаюсь наслаждением моей девочки, это увеличивает мои ощущения вдвойне.
Приходилось слышать, что истинная любовь – когда немолодой мужчина называет взрослую состоявшуюся женщину «моя маленькая девочка» и при этом не обманывает, то есть он действительно видит ее такой. Владлен с Ниной – наглядный пример.
– Значит, вы очень любите друг друга, – констатировал я очевидное.
Любят-то любят, но какой-то странною любовью.
Две головы склонились друг к дружке, две пары губ нежно соприкоснулись.
– Пойду-ка, мусор выброшу. – Владлен Олегович начал подниматься, но, отследив скрытную молнию в мою сторону, блеснувшую из-под ресниц супруги, передумал. – Нет, давай ты, Нина. Посмотри там, что и где, а я из окна продублирую.
Нина отправилась переодеваться. Возможно, всего лишь обулась и вместо халата или поверх него накинула пальто – хлопок двери раздался нелогично быстро.
Владлен Олегович отошел к окну и, едва мы остались наедине, тихо сказал:
– Вижу, ты не понимаешь моих мотивов. Я любовался Ниной, когда она делала то, что немыслимо в любой другой семье – в семье, запертой на ключ печати в паспорте. В тех семьях после торжественной церемонии начинаются ритуальные шаманские танцы вокруг костра сжигания свободы. С милостивого разрешения государства типичные новоБРАЧНЫЕ свою любовь холят и лелеют в специальном ящичке в темном шкафу, он выдвигается с каждым разом все реже и реже, и в него ни под каким предлогом не допускаются чужие. Даже взгляды. Даже мысли. Потому что секретный ящичек от неправильных мыслей ржавеет и, в конце концов, ломается. Со временем, когда ящик рассохся и разболтался настолько, что содержимое течет через щели по соседским этажам, люди вдруг понимают, что перегородки, которые их так долго сдерживали – миф. Ненужный, хрупкий, ломкий, противный. Тогда тако-ое начинается… Потому вопрос: зачем люди прячут то, чем могут гордиться, и почему чем крепче заколочен ящик – тем больше шансов, что кто-то из хозяев вызовет МЧС и с посторонней помощью разнесет его вдребезги? – Владлен Олегович остановился, внимательно глянув, слежу ли я за ходом мысли. – Умелые спасатели всегда рядом, они всегда наготове. Невидимые, но оттого не менее реальные, они только и ждут подобного звоночка. И знают профессионально, как открываются ларчики.
– Вы просто боитесь, что жену уведут! – вдруг дошло до меня.
Владлен Олегович открыл рот, чтобы возразить, но в последний миг передумал. Он поморщился и нехотя поправил:
– Не уведут, а соблазнят. Новизной. Или юностью. Лучше я сам предложу ей то и другое.
– Но она вас так любит…
– Тем не менее. Как раз потому, что я ее тоже люблю.
– А ревность?
Я думал, что нашел слабое звено в нелогичной (для меня) схеме. Для собеседника все было нормально, он странно усмехнулся.
– Ревность. Хм. Дети тоже ревниво относятся к своим игрушкам. Пока те не надоедят. Пойми, в ревности больше себялюбия, чем любви. Ревнующий думает о себе, о своих «поруганных» чувствах, о своей боли и своем мучительном страдании. Желания и мысли «любимого» человека для него – пустой звук, он только мешает.
Прикрыв глаза, Владлен Олегович выставил руку, требуя молчания.
– «Кого окружает пламя ревности, тот подобно скорпиону обращает отравленное жало на самого себя. Самым опасным врагом, которого ты можешь встретить, будешь всегда ты сам, ты сам подстерегаешь себя в пещерах и лесах», – процитировал он кого-то.
Во входной двери провернулся ключ, в прихожую вошла Нина – глаза сверкали, лицо раскраснелось, будто она бежала.
– Стоят. – Она нервно махнула рукой назад, на лестницу. – Двое в подъезде, между этажей, и несколько на улице, минимум трое.
– И две машины, – присовокупил Владлен Олегович. – Незаметно не выйдешь.
– А на крышу? – глупо, с их точки зрения, поинтересовался я.
– Зачем?
– У меня есть парашют-невидимка.
– А-а, ну коли так… – улыбнувшись моей якобы шутке, Владлен Олегович кивнул жене: – К Фаине Львовне не поздно, скажем, за солью?
– У бабушки бессонница, она только рада будет.
Нина снова ушла. Ненадолго.
– Там какой-то хмырь в кожанке, – последовал ее доклад, когда она вернулась с последнего этажа. – Прямо на площадке. Едва не съел меня взглядом.
– Утро вечера мудренее. Нин, постели нашему гостю на кухне. – Владлен Олегович осторожно подвинул стол, мешавший расположению моего будущего ложа.
– На полу? – Длинные ресницы жены взметнулись.
– А где? Молодой, здоровый. Не простудится.
– Конечно, – закивал я. – Спасибо большое. Я и без того вас стесняю…
Получилось тесно, но всяко лучше, чем в лесной землянке. Когда все разошлись и улеглись, заснуть долго не удавалось – мешала страстная возня в спальне. Кажется, жена ожесточенно благодарила мужа за необыкновенный подарок.
Время – далеко за полночь. К Полине я не попал, балбес, из-за своего легкомыслия. И Челеста волнуется. Сам себя в капкан засадил. Спрошу себя: смогу ли я впредь поступать умнее? Вопрос номер два: наступит ли упомянутое «впредь» хоть когда-нибудь?
В спальне установилась долгожданная тишина. Минут через пять раскатистый храп сотряс стены. Вот ведь, хрен редьки не слаще.
Примерно через минуту послышались тихие шаги. Стараясь не выдать себя, я чуточку приоткрыл глаза. В сторону туалета проскользнуло искушающее привидение, одетое в полупрозрачную комбинашку. Проскользнуло не останавливаясь, прикрывая грудь согнутым локтем. На «спящего» меня метнулся быстрый взгляд. В мерцающей ночи нельзя было увидеть больше, нежели просто позу, но я машинально зажмурился – инстинктивно, как школьник, которого застигли за подглядыванием в женскую душевую.
Зажмуривание оказалось бесполезным, чувствительный удар по глазам заставил их непроизвольно распахнуться: включив свет, Нина открыла и быстро закрыла за собой дверь туалета. Кто-то красиво сказал, что ночь придает блеск звездам и женщинам. Правильно сказано. Особенно про последнее. Пробуя отвлечься, я собрал волю в кулак и изо всех сил не смотрел, как затем Нина перешла в ванную, еще раз устроив маленькую провокационную иллюминацию.
Через минуту водные процедуры закончились. Прошуршавшая по стенке рука нащупала кнопку. Свет погас. Шаги удалились.
Я отчаянно старался заснуть.
Тщетно. Снаружи по пожарной лестнице простучали чьи-то ноги, на закрытой шторе четким силуэтом нарисовалось темное пятно головы – сквозь боковые щели кто-то пытался разглядеть что-нибудь внутри.
Дверь спальни снова отворилась. Обхватив себя за локти, на кухню выглянула встревоженная Нина. Через прикрытые ресницы я осторожно наблюдал, как Нина приближается, аккуратно ступая, к месту моей горизонтальной дислокации. Я снова зажмурился, изображая сопящий труп, но над ухом раздалось:
– Спишь?
Сплю ли? Да как можно спать в таких условиях! Глаза честно открылись.
– Нет.
– Здесь очень холодно. И опасно. Если кто-то из нас опять включит свет, тебя обнаружат. Пойдем к нам. – Она взяла меня за руку.
– Но как же…
– Пойдем, говорю. – Нина подняла меня и повела, как на поводке.
Впрочем, почему – как?
Отвернувшийся к стенке муж безмятежно спал, укрытый по горло. Я застыл. Стоя посреди чужой супружеской спальни в одних трусах, я не мог решить – куда лечь? С пола меня забрали. Кровать просторна, но лезть под одеяло со стороны Владлена Олеговича… Проблема решилась сама собой, Нина продвинулась в середину кровати, краешек одеяла за ней призывно приподнялся. Я юркнул под быстро опустившийся полог.
– Ну вот, а то совсем окоченел, – матерински прошептала Нина.
После разового всхрюкивания с другого бока от нее снова разнесся храп. Нина прижалась к супругу, тот сонно покряхтел, храп сменился едва слышным размеренным присвистом.
Еще через полчаса волнительного пряного умиротворения провалилась в сон и она. А я…
Как же, заснешь в таких условиях, ага. Даже Сусанна вспомнилась. Все почему? Да потому. Я ведь не железный, как ни стараюсь доказать обратное.
***
Сжимая мужа в дремотных объятиях, потревоженная непонятным то ли шумом, то ли действием, Нина выплывала из реальности сна. Где-то там, за горизонтом сознания, из-за пределов мира, где только она и он, что-то живое и настойчивое упорно присоседивалось, едва чувствительными движениями раз за разом втираясь, просачиваясь, протискиваясь, при этом неясно, но приятно тревожа. А она все еще спала. Ну, почти спала. Уже – почти. Тревожащая непонятность покачалась, как готовящаяся к броску гадюка, и, продирающим толчком прорвав неготовый к отпору передний край обороны (стража уснула, враг подкрался незаметно), чужак вторгся, захватывая, наполняя и будоража. Неудержимая сила, коварным (или все-таки желанным?) обманом ворвавшаяся в спящий город, приступила к его освоению огнем и мечом. И город пал. Колонна войск хлынула по центральной улице, круша все на своем пути. Уставшие от безвластия горожане встречали ее овациями и душили в объятиях. Явь стала сном, невозможное – возможным, простое – сложным, а сложное – простым.
Чарующая картинка вдруг размазалась, пошла серой мутью, будто в крепкий кофе добавили молока, и реалии прорвались, наконец, в соблазнительное небытие. Боясь резким движением потревожить мужа и еще больше боясь не потревожить, Нина испуганно ойкнула. Даже я чувствовал, как бешено колотилось ее сердце.
Враг отступил на миг и вновь пошел на губительный штурм. Если дозорные поднимут крик, появится конница сюзерена, она разнесет вдребезги и войска, и тылы, и самого горе-полководца. Конечно, я был в ужасе от того, что делал. И все-таки делал. За прошедшие часы организм настолько раскалился, что едва не перегорел и не смог удержаться. Я не думал о будущем. Уже. Увы.
Владлен Олегович похрапывал. Сонно поворочавшись, Нина чуть прогнулась мне навстречу и замерла, ведущая в искушение, ведомая искушением. Спящая Красавица. Добытая преступным путем принцесса, принадлежавшая великану-людоеду – хозяину заколдованного замка. Смелый герой проник за стены и падающим в пропасть разумом понял, какой вулкан пробудил, какой взрыв возмездия накроет его сейчас, и что за это будет незваному пробудителю вулканов.
Но…
Кажется, страшная лава обогнула мое убежище. Во всяком случае, пока. После беспокойного непонимания последовало чудо тихого принятия случившегося. Что-то решив для себя, Нина снова успокаивающе обняла посапывающего Владлена, и наступило блаженное затишье.
Происходившее под покровом было зажигательно-запретно, прожженно-порочно и неприемлемо-бесстыдно, при этом дьявольски обольстительно и почти волшебно. Оно настолько заполнило накалом – или оскалом? – чувств бунтующий организм, что Нина, уже не спящая и ни капельки не сонная, видимо, уговорила себя оставить все как есть и наслаждаться капризом судьбы. Будущее невероятное воспоминание из области сна сном и останется, а разве сон наказуем? Разве сон – не алиби? (Реверанс Тинто Брассу).
Прекрасное оправдание для человека, который любит только себя. Утешит ли оно любящее сердце?
Бог слышит тех, кто кричит от смелости, а не от страха. Я был услышан. Я ощущал себя покорителем Запада, завалившим бизона на земле дикого племени, чье улюлюканье горело в сознании огненными письменами на пиру Валтасара.
– О, Боже… – содрогнувшись и покрываясь пятнами, прошептала Нина едва слышно. И дальше – совсем непонятно, словно молясь: – «…Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет…»
Запрокинув голову, я ловил воздух открытым ртом. Когда дыхание стало ровным и сердце перешло с маршевой дроби на изысканное аргентинское танго, а кожа перестала вздрагивать, я благодарно и очень осторожно провел ладонью по спине Нины. Она не шевелилась.
С другой стороны кровати вновь рыкнул раненым тигром чудовищный храп.
Показалось, что Нина хихикнула. Или только показалось?
***
Когда едешь по дороге, видишь много съездов с нее, поворотов вбок и разворотов назад. Многие из них красиво украшены, сверкают неоном завлекаловок и просто-таки умоляют свернуть – там с виду все прекрасно и здорово, там такая жизнь, такой драйв… Но ведь не сворачиваешь, едешь туда, куда нужно тебе. Потому что есть дороги к храму, есть в казино, а есть тупики. Каждый решает сам, куда ехать. Кому-то нравится движение, которое – жизнь, еще есть коллекционеры перекрестков, а бывают любители езды на красный свет. Много всяких людей в мире, каждый сам определяет свои отношения с дорогой. Кто-то ее клянет на чем свет стоит, другие благодарят и хвалят, третьи вовсе не замечают, им главное не куда, а с кем. Четвертым – на чем. Пятые примут пол-литра на грудь, и остальное их вроде как не волнует: ни куда, ни с кем, ни зачем. А где моя дорога? Куда иду я? Зачем иду? И…
Боже, куда меня занесло?
Глаза открылись. Утро. Яркий свет за плотно завешенными шторами. Ах, да…
Щеки бросило в жар. Захотелось укрыться с головой и вновь заснуть, теперь навсегда.
С кухни доносились тихо спорившие голоса. Недовольный мужской и оправдывающийся женский. Мужской:
– …вообще есть голова на плечах?
Женский:
– Бедный мальчик оледенел. И эти люди на балконе…
– Но как ты могла…
– Я? Ты спрашиваешь, как Я могла? – шепот поднялся на тон выше.
– Мы словно говорим на разных языках.
– Я говорю на языке гуманности.
– Нужно различать праздник и будни. Твоя жалость однажды тебя погубит.
Нина с обидой промолчала. Владлен Олегович продолжил:
– Он не имел права без моего разрешения даже касаться тебя, не то что лежать рядом.
– И это после произошедшего между нами вчера?! По твоей, между прочим, милости.
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Владлен Олегович, похоже, не знал о ночном инциденте, он говорил именно о вечере:
– Я пригласил его, потому что хотел, чтобы ты смотрела на меня другими глазами. Чтобы видела во мне больше, чем знала и думала до сих пор. А я – в тебе.
Неприятные нотки исчезли. Остались любовь, слепое обожание и желание компромисса. Ага, бумеранг лжи вернулся в запустившего его фантазера. Нина думала, что вчера в ответственный момент в кресле сидел муж, а не я, это служило оправданием и оказалось козырем. Крыть Владлену Олеговичу стало нечем. Теперь уже он чувствовал себя виноватым, не в силах открыть жене правду.
Я вылез из кровати, специально громко топнув об пол. Кухня встретила меня воцарившимся молчанием.
– Доброе утро.
– Доброе, Олег. – Нина покрылась смущенным румянцем
– Гм. Доброе. – Владлен Олегович обернулся к жене: – Как там сейчас?
Она отчиталась, стараясь не глядеть в мою сторону:
– Ходила за хлебом. Все так же: один сверху, чтобы к чердаку не пустить, второй внизу в подъезде, только морды другие, не вчерашние. И машины теперь с другими номерами.
Владлен Олегович повернулся ко мне:
– Мы уходим на работу. Останешься здесь. Сиди тихо, к окну не подходи, свет и телевизор не включай, в остальном чувствуй себя как дома, не забывая, что в гостях. По вещам не шарься, чужого не бери. Ну, не маленький. – Я благодарно кивнул, он продолжил: – Вчера я обещал помочь. Мы займемся твоим делом. Нина, между прочим, работает в бухгалтерии Задольского. Нина сведи Олега с кем-нибудь из ближнего круга или дай выход на босса.
– Попробую. – Излучая вокруг себя вернувшуюся юность, Нина прошла мимо Владлена Олеговича, попутно окатив упругостью прелестей, причем тот успел звонко шлепнуть вдогонку.
Совсем с другим выражением лица – чистым и мягким – Владлен Олегович прибавил:
– Во-во, попробуй. А я выясню что-нибудь по линии своего ведомства.
