Павел Мельников-Печерский
На горах
– Не знаю, что напредки будет, а доселева еще ни одной ярманки не бывало, чтоб ты кого-нибудь не подкузьмил, – сказал ему Марко Данилыч и захохотал на всю комнату. – На всех шлюсь, на всех, сколько здесь нас ни есть, – продолжал он. – Нечего узоры-то разводить, любезный друг!.. Достаточно все тебя знаем. Всем известно, что ловок ты на обманы-то.
Заметно было, что Смолокурову пришла смертная охота разозлить Орошина, чтоб ушел он из беседы. Орошин не замечал того.
– Что ж? – хихикнул он, окинув нахальным взглядом собеседников. – На войне обманом города берут, на торгу неумелого что липку обдерут. Для того не плошай да не глазей, рядись да оглядись, дело верши да не спеши… Так-то, почтеннейший Марко Данилыч.
– Да полно вам тут! – во всю мочь запищал Седов. – Чем бы дело судить, они на брань лезут. У Бога впереди дней много, успеете набраниться, а теперь надо решать, как помогать делу. У доронинских зятьев видели каков караван! Страсть!.. Как им цен не сбить? Как раз собьют, тогда мы и сиди у праздника.
Кой-кто пристал к Сусалину, и общими силами убедили Орошина со Смолокуровым на брань не лезть, а держать «рассуждение».
Молчат приятели, другие не заводят речей.
– Что ж не зачинаете? – пропищал Седов. – Молчанкой делу не пособить. Говори хоть ты, Марко Данилыч.
– Пущай Онисим Самойлыч начинает. Его дело большое, наше маленькое, – сказал с усмешкой Смолокуров.
– Маленькое! Хорошо маленькое! – прошипел Орошин. – А кто верховодит на Гребновской?.. Кто третьего года у всех цены сбил?
– А кто нынешней весной в Астрахани всю икру и рыбу хотел скупить?.. А?.. Ну-ка, скажи! Да видно, бодливой-то корове Бог рог не дает. Не то быть бы всем нам у праздника, всем бы карманы-то наизнанку ты повыворотил… Не выкинь Меркулов с Веденеевым своей штуки, псом бы нам пришлось по твоей милости зубы на полку класть.
– Да перестаньте вы, Христа ради! – вступился опять Сусалин. – Эдак нам никогда толку не дождаться. Успеете, говорю, набраниться. Теперь дело не в споре, а в сговоре. Говори, что ли, впрямь, Онисим Самойлыч.
И стали все просить Орошина, сказал бы свое слово о том, что надо делать. Один Марко Данилыч сидел молча. Отвернувшись от Орошина, барабанил он по столу пухлыми красными пальцами.
Поломался Онисим Самойлыч, потом зачал говорить:
– Если, примерно будь сказано, теперича нам сложиться наличными, сколько у кого есть, и скупить у доронинских зятьев весь ихний товар, тогда бы, ставь покупатели цены, какие хотят, пуда никому из них негде купить. Поневоле к нам придут и заплатят, сколько мы ни запросим. А купивши у Меркулова с Веденеевым весь караван по объявленной ими цене, какие барыши мы получим!..
– Что ж это такое будет? – перебил Орошина Марко Данилыч. – Складчина, компания на акциях, как ноне стали называть?
– А хоша б и так, – тряхнув окладистой бобровой с искрой бородой и нахмуря брови, молвил Онисим Самойлыч, спесиво поглядев на Смолокурова.
– Складчинной торг барышей не дает, – отвернувшись от него, сказал Марко Данилыч.
Почти все согласились со Смолокуровым. То было у всех на уме, что, ежели складочные деньги попадут к Орошину, охулки на руку он не положит, – возись после с ним, выручай свои кровные денежки. И за то «слава Богу» скажешь, ежели свои-то из его лап вытянешь, а насчет барышей лучше и не думай… Марку Данилычу поручить складчину – тоже нельзя, да и никому нельзя. Кто себе враг?.. Никто во грех не поставит зажилить чужую копейку.
Зубами далее скрипнул Онисим Самойлыч, видя, что лакомой складчине в руки его не попасть. Замолчал.
– А ведь Онисим-от Самойлыч сказал правду, – помолчав несколько, молвил Сусалин. – Ежели бы, значит, весь товар был в наших руках, барышей столько бы пришлось, что и вздумать нельзя. Ежели друг дружку не подсиживать, рубль на рубль получить можно. Потому все цены будут в наших руках… Что захотим, то и возьмем.
«Рубль на рубль! – подумал каждый из рыбников. – Да ведь это золотое дно, сто лет живи, такого случáя в другой раз не выпадет. Только вот беда – складчину кому поручить?… Кому ни поручи – всяк надует…»
Долго молчали, потом опять запищал дородный Седов:
– Хоша я давеча над покупателями маленько и подтрунил, а ведь надо правду сказать, они наличными-то, пожалуй, раздобудутся. Нонче вон эти банки завелись, что под заклад товаров деньгами за малые проценты ссужают.
– Да ведь товар-от надо купить, без того банк денег не даст, – промолвил рыбник – мелкая сошка, человек небогатый.
– Нешто доронинские зятья на каку-нибудь неделю либо дён на десяток не поверят. Векселя возьмут, – сказал Седов.
– Как не поверят?.. Поверят, – заговорили рыбники.
– Тогда, значит, у нас по усам текло, а в рот не попало, – продолжала та же мелкая сошка. – Бьем на барыши, а, пожалуй, получим голыши[478]. Беспременно надо у них перебить. А начинать, так начинать тотчáс – завтра же.
– Что правда, то правда, – вступился Белянкин Евстрат Михайлыч. Родом и жительством был костромич, рыбник не крупный, такая же мелкая сошка. – Дело тут самое спешное, – сказал он, – товарищества на вере составить некогда, складочны деньги в одни руки отдать нельзя, потому что в смерти и в животе каждого Бог волен. Примером сказать, поручили бы вы мне свои капиталы. Не к тому говорю, чтобы в самом деле такое доверие вы мне сделали, – человек я махонький, и мне этого ни в каком разе нельзя ожидать. Единственно для ради примера говорю. Ну-с, вот вы мне свои капиталы и препоручили, чтоб я завтрашний день раным-ранехонько сделал покупку. Хорошо. А я, пришедши отсюда, из Рыбного трактира, возьми да и помри. Потому в смерти и животе Бог волен. Ну, вот я и помер, а деньги-то ваши у меня налицо, а у вас документов никаких на меня нет. Нешто, вы думаете, наследники-то мои отдадут вам деньги?.. Как же! Держи карман… Ни в каком разе! Припрячут, и вся недолга. И всяк то же сделает, до кого ни доведись… Сами не хуже меня знаете… После там судись да возись, а денежки – пиши пропало… Потому какие у вас доказательства?.. Какие документы можете вы в суде предъявить?
– Векселя можно взять, – заметил Сусалин.
– Ладно-с, оченно даже хорошо-с. Можно и векселя взять, – сказал Белянкин. – Да дело-то, Степан Федорыч, завтра ранним утром надо покончить. Когда ж векселя-то писать? Ночью ни один маклер не засвидетельствует… А после давешнего разговора с Лебякиным да с Колодкиным они завтра же пойдут умасливать доронинских зятьев, чтоб поверили им на неделю там, что ли… Верно знаю о том, сам своими ушами вечор слышал, как они сговаривались.
Все замолчали, а Марко Данилыч ровно ото сна проснулся и, лениво позевывая, промолвил:
– Надо ковать железо, поколь горячо.
Орошин словечка не выронил, другие рыбники, и тузы и мелкая сошка, тоже помалчивают себе.
А Белянкин свое:
– К примеру я вам про себя говорил. А ежели б у меня своего капитала не тридцать тысяч, а три миллиона было, а векселей-то с меня не взяли, тогда бы наследникам моим и прятать ваших денег не было надобности. «Тятенькины», да и дело с концом. Вот оно что!
Все молчали. Злобно смотрел Орошин на Белянкина.
– Что ж делать-то? – спросил наконец, оглядывая собеседников, Сусалин.
Никто ни полслова. Немного подумавши, молвил Сусалин:
– А по-моему, вот бы как. Складчи́ны не надо, ну ее совсем!.. Пущай всяк при своем остается. Смекнемте-ка, много ль денег потребуется на закуп всего каравана и сколь у кого наличных. Можем ли собрать столько, чтобы все закупить? Кто знает, чего стоит весь товар по заявленным ценам?
– Тысяч триста, пожалуй, и больше, – молвил Белянкин.
– Хорошо, – сказал Сусалин и постучал ложечкой о чайную чашку. Стремглав вбежал половой, широ́ко размахивая салфеткой. – Вот что, любезный, – сказал ему Сусалин, – попроси ты у буфетчика чистый листок бумажки да перышко с черниленкой. На минутку, мол.
– Сейчас-с, – отрывисто промолвил проворный половой и полетел вон из комнаты.
Подали бумагу, перо, чернила. Сусалин сказал:
– Пущай каждый подпишет, сколько кто может внести доронинским зятьям наличными деньгами. Когда подпишетесь, тогда и смекнем, как надо делом орудовать. А по-моему бы, так: пущай завтра пораньше едет кто-нибудь к Меркулову да к Веденееву и каждый свою часть покупает. Складчины тогда не будет, всяк останется при своем, а товар весь целиком из наших рук все-таки не уйдет, и тогда какие цены ни захотим, такие и поставим… Ладно ль придумано?
– Ладно, ладно, – заголосили все, опричь Орошина, Марка Данилыча и Белянкина. У них у троих было что-то свое на уме.
– С молодших начинай, – пропищал Седов. – Большаки добавят, чего у мелкоты не хватит.
Белянкин протянул руку за бумагой, промолвив:
– Слабей меня здесь нет никого.
И подписал. Лист пошел вкруговую. Когда все, кроме первейших тузов, подписали его, лист подали Орошину.
Надменно передвинул он его к Смолокурову.
– Марко Данилыч завсегда говорит, будто я много его богаче, – с усмешкой сказал Онисим Самойлыч. – Хоша это и несправедливо, да уж пущай сегодня будет по его. Уступаю… Пущай наперед меня пишет.
Усмехнулся Марко Данилыч, переглянувшись с Белянкиным. Не говоря ни слова, взял он перо, сосчитал, на сколько подписано, и затем, подписавшись на триста тысяч, подвинул лист к Орошину.
Вздел очки Онисим Самойлыч и весь посоловел, взглянув на бумагу.
– Мне-то что ж осталось? – злобно вскликнул он, глядя зверем на Марка Данилыча.
Никто ни слова, а Онисим Самойлыч больше да больше злобится, крепче и крепче колотит кулаком по столу. Две чайные чашки на пол слетело.
– Подписывайтесь, – с легкой усмешкой сказал ему Белянкин. – После сделаем разверстку.
– Убирайся ты к черту с разверсткой!.. – зарычал Орошин, бросая на стол подписной лист. – Ни с кем не хочу иметь дела. Завтра чем свет один управлюсь… Меня на это хватит. Дурак я был, что в Астрахани всего у них не скупил, да тогда они, подлецы, еще цен не объявляли… А теперь доронинской рыбы вам и понюхать не дам.
И, плюнув, скорыми шагами пошел вон из комнаты.
Рыбники, кроме Марка Данилыча да Белянкина, головы повесили… «Рубль на рубль в две-три недели – и вдруг ни гроша!» – думали они. Злобились на Орошина, злобились на Марка Данилыча.
Взял Смолокуров подписной лист и громко сказал честной компании:
– Себе я возьму этот лист. Каждый из вас от меня получит за наличные деньги товару, на сколько кто подписался. Только, чур, уговор – чтоб завтра же деньги были у меня в кармане. Пущай Орошин хоть сейчас едет к Меркулову с Веденеевым – ни с чем поворотит оглобли… Я уж купил караван… Извольте рассматривать… Только, господа, деньги беспременно завтра сполна, – сказал Марко Данилыч, когда рыбники рассмотрели документ. – Кто опоздает, пеняй на себя – фунта тот не получит. Согласны?
– Согласны, согласны! – закричали рыбники, и каждый от усердия старался всех перекричать.
Поднялись благодарности Марку Данилычу. Заказали ужин, какой только можно было состряпать в Рыбном трактире. Холодненького выпили. Пили за здоровье Марка Данилыча, за здоровье Авдотьи Марковны, на руках качали благодетеля, «многолетие» пели ему. Долго на весь Рыбный трактир раздавались радостно пьяные голоса:
Еще дай Боже, еще дай Боже,
Еще дай Боже, еще дай Боже,
Здравствовати!
Господину, господарю,
Господину, господарю
Нашему!..
Свет ли Марку, свет ли Марку,
Свет ли Марку, свет ли Марку
Даниловичу!
Еще дай Боже, еще дай Боже,
Еще дай Боже, еще дай Боже,
Многая, многая,
Многая лета!
Многая лета!
Благодушно улыбался Марко Данилыч, глядя на воздаваемый ему почет. А больше всего тем был он счастлив, тем доволен, что подставил подножку Онисиму Самойлычу. «Лопнет с досады пес смердящий! – в радостном восторге думал Марко Данилыч. – Передернет его, как услышит он, что я весь караван скупил».
А обработал Марко Данилыч это дельце тайком и совсем невзначай. Не он товар искал, сам товар привалил к нему.
Узнав, что Марко Данилыч живет на караване, Меркулов улучил минутку, чтоб по прежнему знакомству повидаться с ним, узнать про Авдотью Марковну и справить ей поклоны от жены, от тещи и свояченицы.
Не очень приветливо встретил его Смолокуров, но, как обычаев рушить нельзя, тотчáс велел Василию Фадееву чайку собрать, мадерцы подать, водочки и разных соленых и сладких закусок.
– Ну что? Каково поживает тестюшка? – спросил гостя Марко Данилыч.
– Помаленьку, – отвечал Меркулов. – Здесь теперь, у Макарья. С нами вместе приехал.
– Вот как! А я и не знал… Где он на квартире-то пристал?
– Да там же все, в той же гостинице, что и в прошлом году.
– Надо будет навестить старого приятеля, беспременно надо. Да вот все дела да дела, – говорил Марко Данилыч. – А Татьяна Андреевна тоже приехала?
– Здесь, – отвечал Меркулов.
– А вы с супругой?
– Как же, и Дмитрий Петрович с Натальей Зиновьевной. Всей семьей приехали.
– Вот как! Весело, значит, всем-то, нескучно в чужом городу́.
– Конечно, – заметил Меркулов. – А вы Авдотьи-то Марковны, видно, не привезли?
– Нет, не привез, – сухо ответил Марко Данилыч.
– Что ж так?
– Да не случилось.
– Как она в своем здоровье?
– Ничего, слава Богу, здорова.
– Жена много ей кланяется, и Татьяна Андревна, и Наталья Зиновьевна. Надеялись с ней повидаться, – молвил Меркулов. – Что ж это она?.. Так и не приедет вовсе на ярманку?
– Так и не приедет, – сказал Марко Данилыч. – В гостях теперь гостит.
– У сродников?
– У господ Луповицких в Рязанской губернии, – с важностью приподняв голову, с расстановкой проговорил Марко Данилыч. – Люди с большим достатком, знатные, генеральские дети – наши хорошие знакомые… Ихняя сестрица Алымова соседка будет нам. С нашим городом по соседству купила именье, Дунюшку очень она полюбила и выпросила ее у меня погостить, поколь я буду на ярманке.
– Алымова? Марья Ивановна? – спросил удивленный Меркулов.
– Так точно, – подтвердил Марко Данилыч.
– Не та ли, что прошлого года в той же гостинице жила, где и вы, и батюшка тесть останавливались?..
– Она самая, – отвечал Марко Данилыч. – А что?
– Нет… так, ничего, – с недоуменьем молвил Меркулов.
– Знакомы, что ли, с ней? – спросил Марко Данилыч.
– Нет, в прошлом году на одном пароходе с ней ехал, – ответил Никита Федорыч.
– Хорошая барышня, – заметил Марко Данилыч, – разумная такая и ласковая. А ежели взять ее насчет доброты, так лучше и не надо. И хоша знатная, а ни спеси, ни гордости в ней ни капельки.
Перестал расспрашивать Меркулов, а сам про себя думает: «С какой стати связалась Авдотья Марковна с фармазонкой? Вот наши-то удивятся, как узнают».
– Ну что, как пошли дела? – немножко погодя спросил Марко Данилыч. – Караванище-то какой вы пригнали на Гребновскую. Сколько ни торгую, такого у Макарья не видывал. Теперь вы у нас из рыбников самые первые…
– Да ведь тут не я один, – сказал Меркулов. – Дело общее: тут и мой капитал, и женин, и Дмитрия Петровича, и его жены, и батюшки Зиновья Алексеича доля есть.
– Значит, и он в рыбники записался, – с добродушной усмешкой молвил Марко Данилыч. – А бывало, как вздумаешь уговорить его рыбой заняться, так «ни за что на свете» – говорит.
– Он и теперь в эти дела не входит, – сказал Меркулов. – Капиталом только участвует.
– Так, – протянул Марко Данилыч. – Продали сколько ни на есть рыбки-то?
– Где ж еще? – отозвался Меркулов. – Рано. Кажется, ни с одного каравана не было еще продаж.
– Опричь мелочей, точно что не бывало, – подтвердил Смолокуров. – Как же вы насчет цен располагаете? Заодно со всеми будете уставлять аль особняком поведете дело?
– У нас все наперед рассчитано, – сказал Меркулов. – Сегодня отдадим печатать объявление о ценах и об наших условиях, наклеим на столбах, разошлем по рыбным покупателям, в газете напечатаем.
Повернулся на стуле Марко Данилыч. «Всю торговлю вверх дном перевернут, проклятые. Эки штуки откалывают!» – подумал он.
– Не сходней ли будет вам, Никита Федорыч, келейно с кем-нибудь сделаться? – умильным голосом заговорил Марко Данилыч. – А то эти объявления да газеты!.. Первое дело – расходы, а другое, что вас же могут нá смех поднять.
– Расходы пустячные, – сказал Никита Федорыч, – а станут смеяться, так мы за обиду того не поставим. Смейся на здоровье, коль другого смеха нет.
– Так вы не будете цен таить? – спросил Марко Данилыч, зорко глядя в глаза Меркулову.
– И не подумаем, – тот отвечал.
– И условий таить не станете?
– Да как же таить-то их, Марко Данилыч, ежели на фонарных столбах объявления об них приколотим?.. – смеясь, отвечал Никита Федорыч. – Вот наши условия, читайте… В кредит на двенадцать месяцев третья доля, а две трети получаем наличными здесь, на ярманке, при самой продаже.
– Тяжеленьки условия, Никита Федорыч, оченно даже тяжеленьки, – покачивая головой, говорил Марко Данилыч. – Этак, чего доброго, пожалуй, и покупателей вам не найти… Верьте моему слову – люди мы бывалые, рыбное дело давно нам за обычай. Еще вы с Дмитрием-то Петровичем на свет не родились, а я уж давно всю Гребновскую вдоль и поперек знал… Исстари на ней по всем статьям повелось, что без кредита сделать дела нельзя. Смотрите, не пришлось бы вам товар-от у себя на руках оставить.
– Ну и оставим, – равнодушно сказал Никита Федорыч. – Анбары наймем, зима придет – рыбу гужом повезем на продажу.
– Останетесь в накладе, Никита Федорыч, – с притворным участьем, покачивая головой, сказал Марко Данилыч. – За анбары тоже платить надо, гужевая перевозка дорога теперь, поневоле цены-то надо будет повысить. А кто станет покупать дороже базарной цены? Да еще за наличные… Не расчет, право, не расчет. Дело видимое: хоть по всей России развезите – фунта никто не купит у вас.
– Купят, да как еще раскупят-то!.. С руками оторвут, – спокойно улыбаясь, сказал Меркулов.
– Как же это так? – с недоуменьем спросил Марко Данилыч. – Разве тайна какая?
– Нашу тайну через три либо четыре дня на фонарных столбах можно будет всякому читать… А вам, пожалуй, сию ж минуту открою ее. Вот она, – сказал Меркулов, подавая Марку Данилычу приготовленное к печати объявление о ценах. – Извольте читать.
Глазам не верит Марко Данилыч – по каждой статье цены поставлены чуть не в половину дешевле тех, что в тот день гребновские тузы хотели установить за чаем в Рыбном трактире.
– Никак вы с ума сошли, Никита Федорыч! – вскочив со стула, вскричал Марко Данилыч. – По миру нас хотите пустить?.. Ограбить?.. И себя разорите и нас всех!.. Хорошее ли дело с ближними так поступать?
– С какими ж это ближними, Марко Данилыч? – спокойно спросил Меркулов.
– С нами, значит, со всеми с нами, с гребновскими рыбниками!.. – кричал Смолокуров.
– Не одни рыбники, Марко Данилыч, наши ближние, – отвечал Никита Федорыч, оглядывая смолокуровскую каюту.
– Да вам-то какая тут польза? – горячился Марко Данилыч. – Ведь вы и десяти копеек на рубль не получите.
– Не получим, Марко Данилыч, – отвечал Меркулов. – Мы только на пять рассчитали. По этому расчету и цены назначили. Пять процентов, право, довольно. Мы ведь за скорой наживой не гонимся. За границей купцы-то много побогаче вас, а довольствуются и меньше, чем пятью процентами.
– Да ну ее ко псам, вашу заграницу-то! – вскричал во всю мочь Марко Данилыч. – Надо вести дело по-русски, а не по-басурмански!.. А то всех разорять… грабить!..
И вдруг стих Марко Данилыч. Вдруг прояснилось мрачное лицо его. Блеснула мысль: «А не скупить ли весь караван целиком? Тогда по ихней дурости какие можно взять барыши!»
– На сколько у вас в караване-то, Никита Федорыч?.. – кротко и ласково спросил он Меркулова.
– Тысяч на триста по нашей расценке, – ответил тот.
– Покупатели предвидятся?
– Пока еще нет, – сказал Меркулов. – Приходили вчера, им и цены и условия сказали и товар показали весь без остатка. Да ведь это не настоящие покупатели, – ищейки.
– А если б кто из рыбников предложил вам купить весь караван дочиста. Продали бы? – подумавши несколько, спросил Марко Данилыч.
– Отчего ж не продать? – ответил Меркулов.
– А уступочка будет?
– Ни копейки.
– Хоть бы процентик один, – прикинувшись казанским сиротой, молвил Марко Данилыч. – Важная вещь копейка в рубле! Пустое дело, плюнуть не на что.
– Сейчас вы сами говорили, Марко Данилыч, что наши пять процентов чуть не смертный грех, а теперь хотите, чтобы мы взяли четыре, – с ясной усмешкой ответил Никита Федорыч.
– Да вы все шутите!.. Балагур эдакий!.. Ей-Богу, балагур… – с веселым смехом заговорил Марко Данилыч. – Скиньте процентик-от… Право, надобно скинуть.
Меркулов и слышать не хотел об уступке. Тогда Марко Данилыч на иные штуки поднялся, говорит ему:
– Так хоша условийца-то посмягчите. Третью бы долю наличными после спуска флагов вам получить, а две трети на предбудущей ярманке.
– Ни от единой буквы условий не отступим. Ни от единой буквы, – сказал Меркулов.
– Так вот что, Никита Федорыч, – молвил Марко Данилыч, подойдя к Меркулову и дружески положивши ему на плечо увесистую руку. – С батюшкой с тестем вашим, как сами знаете, старинные приятели мы.
– Нельзя, нельзя, ни по какой причине нельзя менять условий, Марко Данилыч, – решительным голосом сказал Меркулов.
– Послушай меня, старика, почтеннейший Никита Федорыч, – продолжал Марко Данилыч, положив и другую руку на плечо Меркулова. – Хоша для́ того облегчите условия насчет наличных, что я завсегда любил и уважал вашу супругу Лизавету Зиновьевну. Ей-ей, любил не меньше, чем свою Дунюшку. И теперь люблю, ей-Богу. Мне не верите, Богу поверьте… Сделайте такое ваше одолжение – сейчас же бы заключили мы с вами условие: третью долю наличными тут же вы бы с меня получили, другую, по вашему условию, оставили бы до предбудущей ярманки, а третью потерпите месяцев шесть – на ростовской бы с вами полный расчет учинил…
– Нельзя, Марко Данилыч, никак нельзя, – сказал Меркулов. – Мы положили ни одной йоты не опускать из условий.
– Я бы особую запись дал… Неустойку назначьте… Какую хотите, такую и назначьте.
– Нельзя, Марко Данилыч.
– Хоть на месяц…
– Нельзя.
– На три недели?
– Нельзя.
– На две?
– Нельзя.
– Дён на десять?
– Нельзя, нельзя и нельзя, Марко Данилыч. Лучше и не говорите… Лучше совсем оставим это, – сказал вставая, Меркулов. – Прощайте… Засиделся я у вас, – давно уж пора кой-куда съездить.
– Послушайте, – крепко ухватившись за руку Никиты Федорыча, задыхающимся почти голосом вскричал Смолокуров. – Хоть на три дня!.. Всего только на три денька!.. В три-то дня ведь пятой доли товара не свезти с вашего каравана… Значит, не выйду из ваших рук… На три дня, Никита Федорыч, только на три денечка!.. Будьте милостивы, при случае сам заслужу.
Подумал Меркулов и согласился, но с тем, что ежели Смолокуров через три дня не уплатит до последней копейки всего, что следует, то условие уничтожается, и Марко Данилыч заплатит неустойку в двадцать тысяч.
Решились и поехали к маклеру писать условие.
Возвращаясь от маклера на баржу, Марко Данилыч увидал на Гребновской Белянкина. Садился тот в лодку на свою тихвинку ехать.
– Евстрат Михайлович! Куда, друг, спешишь? – крикнул ему Смолокуров.
– До своей тихвинки, – снимая картуз и почтительно кланяясь рыбному тузу, отвечал Белянкин.
– Что за спех приспел? – весело спросил у мелкой рыбной сошки тузистый рыбник Марко Данилыч.
– Самый важнейший спех, – шутливо отвечал Белянкин. – На всем свете больше того спеху нет – есть, сударь, хочу, обедать пора.
– Охота есть одному!.. Скучно. Айда ко мне на баржу – пообедаем вместе чем Бог послал. У меня щи знатные из свежей капусты, щец похлебаем, стерлядку в разваре съедим, барашка пожуем, винца малу толику выпьем.
– Да мне, право, как-то совестно, Марко Данилыч, – говорил Белянкин, смущенный необычной приветливостью спесивого и надменного Марка Данилыча. Прежде Смолокуров и шапки перед ним не ломал, а теперь ни с того ни с сего обедать зовет.
Схватив Белянкина зá руку, Марко Данилыч без дальних разговоров увез его в своей косной на баржу.
За обедом рассказал Смолокуров про сделку с зятьями Доронина… Белянкин даже рот разинул от удивленья.
– Говори ты мне, Евстрат Михайлыч, прямо, начистоту, безо всякой, значит, утайки, – наливая ему рюмку диковинной вишневки, сказал Смолокуров. – Сколько у тебя наличными?
– Какие у меня деньги, Марко Данилыч! – смиренно отвечал Белянкин. – Ведь я человек маленький. Есть, конечно, невелика сумма – кой-чего для дома в ярманке надо искупить… А товар еще Бог знает когда продам.
– Да сколько, спрашиваю я, наличных-то теперь при тебе? – сказал Марко Данилыч.
– Тысчонки две наберется, – смиренно промолвил Белянкин.
– Хочешь третью нажить, а может, и четвертую? – пристально глядя на Белянкина, спросил Смолокуров.
– Как не хотеть, Марко Данилыч, – с веселой улыбкой ответил Евстрат Михайлыч.
– Так вот что: парень ты речистый, разговоры водить мастер. Такого мне теперь и надо, – сказал Марко Данилыч. – Сегодня вечером приходи в Рыбный трактир, там будут все наши. А дело будет тебе вот какое…
И подробно рассказал, что надо Белянкину делать и что говорить.
Затея Марка Данилыча удалась вполне.
На другой день после сиденья рыбников в Рыбном трактире, чуть не на рассвете, Орошин подъехал в лодке к каравану зятьев Доронина. Ему сказали, что они еще не бывали. Спросил, где живут, и погнал извозчика на Нижний Базар. Ровно молоденький, взбежал он на лестницу бубновской гостиницы, спрашивает Меркулова, а ежели его дома нет, так Веденеева.
– Еще почивают, – ему отвечали.
Досадно, а нечего делать. Пришлось обождать. Ему, никого выше себя не признававшему, пришлось теперь дожидаться слетышков, молокососов!.. Зато никто из рыбников раньше его с зятьями Доронина не увидится, никто лакомого кусочка не перебьет. А все-таки жутко надменному гордецу дожидаться… Да еще, пожалуй, кланяться придется им, упрашивать. Что делать? Выпадет случай – и свинье в ножки поклонишься.
Ходит по гостинице Онисим Самойлыч, а сам так и лютует. Чаю спросил, чтоб без дела взад и вперед не бродить. Полусонный половой подал чайный прибор и, принимая Орошина за какую-нибудь дрянь, уселся по другую сторону столика, где Онисим Самойлыч принялся было чаи распивать. Положив руки на стол, склонил половой на них сонную голову и тотчас захрапел. Взорвало Орошина, толкнул он полового, крикнул на всю гостиницу:
– Нет, что ли, тебе другого-то места?
– А ты, брат, не больно толкайся, – нахально отвечал половой.
Вскочил Орошин, схватил его за шиворот и прочь отпихнул.
– Мотри ты, проходимец! – закричал ярославец. – Тронь-ка еще, попробуй. Половины зубов недосчитаешься.
Онисим Самойлыч вышел из себя, поднял палку. Быть бы непременно побоищу, если б вошедший приказчик Доронина не сказал, что господа проснулись.
Бросил Орошин деньги за чай, молча погрозил палкой половому и пошел вслед за приказчиком.
Встретил его Веденеев. Онисим Самойлыч не видел его с того вечера, как у них в Рыбном трактире вышла маленькая схватка из-за письма о тюлене.
– Онисим Самойлыч!.. – приветливо встретил его Дмитрий Петрович. – Какими судьбами?.. Да еще в такую рань?.. Садитесь, пожалуйста… Чаю скорее! – прибавил он, обращаясь к приведшему Орошина приказчику.
Угрюмо и мрачно молчал Онисим Самойлыч. Маленькие, хитрые глазки его так и прыгали. Помолчав, напрямки повел он речь к Веденееву.
– Наслышан я, Дмитрий Петрович, что вы на свой товар цены в объявку пустили. Нахожу для себя их подходящими. И о том наслышан, что желаете вы две трети уплаты теперь же наличными получить. Я бы у вас весь караван купил. Да чтоб не тянуть останной уплаты до будущей ярманки, сейчас же бы отдал все деньга сполна… Вот извольте – тут на триста тысяч билет. Только бы мне желательно, чтобы вы сейчас же поехали со мной в маклерскую, потому что мне неотложная надобность завтра дён на десяток в Москву отлучиться.
– Не можем вам продать, Онисим Самойлыч, – пожав плечами, сказал Веденеев.
– Отчего ж это? – повысив голос, промолвил озадаченный Орошин.
– Все продано, – отвечал Дмитрий Петрович.
– Как?.. Кому?.. Да когда ж это успели? – вскочив со стула, заговорил Онисим Самойлыч, и голос его задрожал от волненья.
– Вчера подписано условие, и деньги получены.
– Да кому? Кому спрашиваю? Целый караван!.. Нет такого человека в ярманке, чтобы мог все купить… Кто, говорю, купил, кто?
– Кому ни продано, Онисим Самойлыч, Сидору ли, Карпу ли, не все ли равно? – отвечал, улыбаясь, Дмитрий Петрович.
– Тайности, что ли, какие тут у вас?.. Сказывайте – ведь все одно, не сегодня так завтра узнается, – задыхающимся от злобы голосом вскричал Орошин.
– Никаких тайностей у нас нет, да и быть их не может. Мы со свояком ведем дела в открытую, начистоту. Скрывать нам нечего, – молвил Дмитрий Петрович. – А если уж вам очень хочется узнать, кому достался наш караван, так я, пожалуй, скажу – Марку Данилычу Смолокурову.
– Черт!.. Дьявол!.. Издохнуть бы ему! – неистово вскрикнул Онисим Самойлыч, хватив изо всей мочи кулаком по столу. Схватив картуз и надев его в комнате, кивнул головой Веденееву и вон побежал.
– Чайку-то, Онисим Самойлыч? – сказал ему вслед Дмитрий Петрович, увидя приказчика, вошедшего с чайным прибором.
– Ну его к черту! – крикнул взбешенный Орошин и скрылся.
Только что проснулся Марко Данилыч, опрометью вскочил с постели и, Богу не молясь, чаю не напившись, неумывкой поспешил ко вчерашним собеседникам. К первому Белянкину подъехал в косной. Тот еще не просыпался, но племянник его, увидав такого важного гостя, стремглав бросился в казенку дядю будить. Минуты через две, протирая глаза и пошатываясь спросонья, Евстрат Михайлыч стоял перед козырным тузом Гребновской пристани.
– Здорово, дружище, – протягивая ему руку, молвил Марко Данилыч. – Спасибо за вчерашнее. Ловко сварганил, надо тебе чести приписать. Заслушался даже я, как ты пошел валять. Зато и мной вполне останешься доволен. Пойдем в казенку, потолкуем.
Белянкин повел гостя в грязную, неприглядную казенку. Все там было невзрачно и неряшливо: у одной стены стояла неприбранная постель, на ней весь в пуху дубленый тулуп; у другой стены хромой на трех ножках стол и на нем давно не чищенный и совсем почти позеленевший самовар, немытые чашки, растрепанные счетные книги, засиженные мухами счеты, засохшие корки калача и решетного хлеба, порожние полуштофы и косушки; тут же и приготовленное в портомойню грязное белье. Обмахнув полой совсем почти развалившийся деревянный некрашеный стул, Белянкин просил присесть Марка Данилыча.
Присел тот. Предложил было ему Белянкин чайку напиться, но Марко Данилыч наотрез отказался, хоть и говаривал: «От чаю, от сахару отказов у меня нет».
– На две тысячи подписал? – спросил он.
– Точно так, Марко Данилыч, – отвечал Белянкин.
– Давай.
Замялась мелкая сошка. Сам ни слова, только вздыхает да суется из угла в угол.
– Чего стал? Не ждать мне тебя! – нахмурив брови и повышая голос, сказал Марко Данилыч.
