Никита Владимирович Чирков
Вектор
Запись 107
Я проснулся. Следуя за осознанием того, что ничего не изменилось, тело стало включаться в работу. Медленно активируя мышцы от конечностей ко всему телу, давая отмашку, что я еще часть животной фауны. Я поднимаюсь, но чувствую не боль, а тяжесть тела, из-за чего падаю на пол, стоит лишь встать на ноги. Вот теперь я чувствую боль… Поднимаясь с самого дна, опираясь руками на кровать, я все же встал, и первое, что заметил, – это одиночество и куда большую трезвость ума, чем выведенный инстинктами стандартный уровень. Не спеша я сразу иду к зеркалу с импровизированной аптечкой, вслушиваясь в тишину и всматриваясь в пустоту вокруг.
Вот я смотрюсь в зеркало, осматриваю каждую рану – те, что уже старые, и те, что только заживают. Многие из них я не помню, но что меня удивляет – это отсутствие заражения крови, видимо, Тобин меня неплохо накачал, пока я был у них. Я снова одеваюсь и иду есть – снова жук, снова вмешательство и обреченное возвращение к жизни, снова мучительная смерть и, как итог, естественное избавление. Кажется, уже можно идти вперед, к своей цели. Но что-то останавливает меня, словно невидимая стена, не дает открыть двери и шагнуть в неизвестность. Надо отдохнуть, надо набраться сил и подготовиться, ведь раньше я шел напрямик, почти без плана. Это немного странно: я слишком трезво мыслю, слишком отчетливо понимаю окружение, и, возможно, проблема именно в окружении. Впервые я задерживаюсь так долго на одном месте, впервые у меня есть некая импровизация дома.
Не спеша я продвигаюсь по своему убежищу, исследую и сортирую полезное от бесполезного хлама. На кухне в ящиках много острых предметов, я разложил их на столе. Все, что можно использовать в медицинских и спасительных целях, я разложил в своей спальне, чтобы иметь возможность как спрятаться, так и вылечиться в одном месте. Туда вошло все то, чем можно зашить раны, от степлера до строительных стяжек, и средства дезинфекции. Каждый сантиметр потолка, стен и, главное, дверей я проверил на прочность, имея в руках метровую металлическую трубу – бывшую ручку холодильной камеры. Структурно все отлично, и сейчас я в большей безопасности и максимальной имитации цивилизованного признака жизни, чем когда-либо. Но почему мне кажется, словно за мной кто-то наблюдает. Будто я – чья-то марионетка в лаборатории, где каждый шаг и якобы обдуманное самостоятельное действие имеют за собой лишь цель поставить запись в блокноте от имени того, чьи знания и мотивы происходящего неподвластны моей примитивности.
Эта мысль все так же продолжает вибрировать где-то в восприятии окружения, не давая забыть ее. Но она не мешает и не избавляет меня от слабости, от боли восстановления моей плоти. Меня так и тянет обратно в уютное и безопасное по замыслу лежбище, где я и оказываюсь довольно скоро. Сидя на кровати и взирая на голую металлическую стену, я ненароком нащупываю в кармане толстовки монетку. На ней с одной сторона написано «Вектор», с другой – «Юбилейная монета». Встав, на уровне глаз у левого края я делаю монетой на стене коротенькую вертикальную линию.
День 2
Зубы воткнулись мне в предплечье так сильно, что их обладатель смог без усилий скинуть меня с кровати и вытащить за пределы моего якобы надежного убежища. Боль невыносимая, я удивлен, как мне еще руку не оторвали. Я не вижу этого монстра, лишь чувствую его зловонный запах и слышу громкое и властное рычание. Меня швыряет в разные стороны, словно я под властью аллигатора, и я чувствую боль по всему телу из-за этого: возможно, сломаны несколько костей и точно разошлись швы. Пытаюсь ударить его левой рукой, правую руку почти не чувствую. Я кричу изо всех сил, захлебываясь собственной кровью. Это не битва, не драка – всего лишь вынужденная казнь. Неожиданно он отпускает меня, и я без движения лежу и жду, хватая последние крохотные глотки воздуха.
Раньше я был бы рад этому. Раньше это было бы лучшее ощущение победы в этом месте. Как и подобает разумному человеку, спасение – это нечто святое и нетронутое, нечто такое, что повышает ценность собственной жизни и придает легкий аромат свежести всему вокруг. Но это уже не тот случай. Я открыл глаза, сел на колени, проверил отсутствие укусов – и стал кричать. Так кричать, что, кажется, только крик вокруг и есть. Я ненавижу это, ненавижу просыпаться от кошмара, навеянного безумием и жаждой воплотить это в реальность. Ненавижу чувствовать все это снова и снова, я так устал! Чувствую себя стариком, которому вновь и вновь везет выиграть в лотерею, когда он даже не хочет играть. И этот приз – как проклятие, как издевка. Жизнь – это долг, который я никак не могу выплатить, из раза в раз играя в страшную игру, будто для развлечения, где не менее худший момент заключается в том, что именно часть меня, оставленная без контроля и живущая своей жизнью, наслаждается этим.
Место, предназначенное для убежища, где можно зализать раны и не спеша обдумать дальнейшие действия, лишь на словах является таковым. На самом деле я лишь гадаю, что же сломается быстрей – тело или разум. Сможет ли физическая плоть выдержать наплывы раздраженного и обозленного ума, что вместо быстрой казни предпочитает следовать мучениям. Тут нет ответа, потому что нет выхода. У меня нет сил даже долго стоять на ногах, а раны еще свежи, так что доблестная смерть пока откладывается – и остается терпеть кошмар за кошмаром, удивляясь, как долго я смогу это делать. Кушаю, потом проверяю мое убежище – не образовалось ли лишних дыр и проходов. Проверяю заживление ран. Возвращаюсь в комнату, ставлю отметку.
День 6
Подъем, трапеза, медицинская проверка – если ее можно так назвать. Последние три дня я старался ни о чем не думать, лишь монотонные действия, разница между которыми исчисляется тем, что я могу сделать все больше движений. Швы уже почти зажили, наконец прогресс стал заметен. Три дня тишины – без криков соседей за стеной, без попыток изгоев напомнить о себе и ввести меня в свои игры. Монотонное и безопасное времяпрепровождение. Так странно понимать это после всего произошедшего, всех смертей и ужасов. Если бы все тело не болело и каждое движение не напоминало об этом, я бы почувствовал себя обычным человеком – который почему-то даже трезво мыслит, хотя пронокс я не принимал уже несколько дней. Возможно, я умер и, как ожидалось, получил спокойствие и даже гармонию.
Я пошел вперед к двери за столовой, рядом с раздевалкой. Две широкие створки, за которыми неизвестность. Открыв их, я увидел пустоту. В одной руке нож, в другой – небольшой фонарик, если можно так это назвать. Небольшой зал, из которого веером пять уходящих вдаль широких коридоров, света очень мало. Всего на треть всей площади есть оставшиеся целыми слегка мигающие лампы, остальное – кромешный мрак. Давно гниющие останки мертвых тел – неизвестно, людей или монстров – и невыносимая вонь. Не успеваю я толком сделать шаг, пытаясь определить, куда идти безопаснее, как слышу звук негромкого монотонного сигнала, уверенно повторяющейся раз в полминуты. Настолько непривычный, неузнаваемый сначала, всерьез воспринимается как вражеский. Я жду реакции здешних хозяев: ведь если ее нет, значит, либо он давно и все привыкли, либо только появился и сейчас кто-то да проснется. Медленно я делаю шаги вперед, следуя зову раздражения, вызванного хоть и негромким, но инородным звуком. Коридор напротив входа, усеян трупами, создающие скалистую местность среди стен. Но если не спешить и приглядываться, то можно заметить небольшую тропинку, если можно так выразиться в данной ситуации. Месиво везде – напоминает фарш, размазанный вокруг. Идеальную тишину нарушает построитель моего пути.
Я иду, но словно ничего не меняется. Статичное окружение, как детальный макет со всех сторон и за каждой встречающейся дверью, напоминает некий мемориал или памятник, состоящий из жертв, так же являющийся кладбищем. Настоящим, без геометрии для удобства хранения, без выделения расы или духовной принадлежности. Могила, показывающая, насколько смерть едина для всех и каждого и что настоящее естество жизни лишено логики и систематизации.
Над головой последние работающие лампы, впереди привычная тьма. Фонарик оправдывает себя, и я иду вперед, обходя захоронение, ведомый сигналом. Я дошел до поворота, откуда он исходит, если не ошибаюсь. Повернув в открытую дверь справа, я прошел еще коридор и оказался в небольшой комнате. Посередине за стеклянным ограждением стоят компьютеры. Оглядываясь и надеясь, что не потревожу мертвых и не привлеку живых, я подошел к источнику, нарушающему заслуженную всеми вокруг тишину. На мониторе горит надпись «входящее аудиосообщение». Прослушать или игнорировать? Я выбираю первое.
«Я уже сбился со счета, какое это сообщение. Отправляю на все частоты. Помимо всего ужаса, что здесь происходит, на нас началась охота. Уже два раза меня и моих людей кто-то выслеживает и словно охотится. Он одет в орбитальный костюм и маску. Он сильный, он злой и явно неадекватный, так что будьте осторожны, и если кто-то не из группы слышит это сообщение, кто-то кто может помочь – отзовитесь, пожалуйста».
Очень смешно. Тебе, наверное, сейчас очень смешно. Ведь я повелся на твою манипуляцию, опять, наступил на вымышленную клетку в поле. Как изящно ты решила напомнить мне про брата, которого я оставил умирать еще целую жизнь назад. Я знаю, ты меня слышишь, Наоми, я знаю, ты ликуешь. Так ты пытаешься вернуть свой контроль, так ты точишь зубки, чтобы они стали острее и ты рано или поздно нанесла последний удар, лишив меня власти и отправив в изгнание. Стоило этого ожидать, ведь мы давно играем в эту игру, забыв порой о причинах и движущей конечной мотивации.
Я открываю глаза – и взору предстоит правда. Мониторы оказались разбиты, средство связи давно не существует, а я просто был марионеткой в чужой игре. В целом ничего нового не произошло.
– Позволь спросить, почему ты еще здесь? – вопрос прозвучал одновременно неожиданно и естественно.
– А чем плох этот вариант, я разве куда-то спешу?
– Проблема не в варианте, а в цели. Пока ты здесь, идет время, вместе с ним меняется характер и, следовательно, цель.
– Моя цель никуда не денется, мне, если что, делать больше ничего не остается. Так что давай без лишнего трепа, краткость мне больше подходит.
– Ты так и не понял, что я имею в виду.
– Так скажи прямо, отец! Не будь как Наоми. Ты ведь здесь не просто так! – кричу я почти во все горло и чувствую, как сильно оно болит и трещит челюсть при каждом слове, как и какая-либо активность отдается в каждой мышце.
– Интересно, что ты упомянул ее. Не задумался, почему ее больше нет и почему ты на удивление трезво смотришь на жизнь и как раз из-за этого продолжаешь оставаться так долго на одном месте? – Он строго смотрит на меня, как и часто раньше, в прошлой жизни.
День 8
Новая отметка на стене, новый день – и все тихо, кроме неопределенных мыслей по поводу слов отца. Я смотрю на отметки и не чувствую времени, пытаюсь вспомнить, что же было в тот или иной день, – и не могу. Хуже всего то, что я начинаю задумываться: а не в ловушке ли я сейчас, создатель которой лишь изредка будет виден в зеркале? Я встаю с кровати, иду к аптечке и зеркалу. Раздеваюсь, осматриваю свое тело на наличие не заживших еще ран. Все довольно неплохо выглядит, безумно болят руки и спина, лицо словно собрано из плохо подходящих кусов, но в целом заражения не видно, кровь нигде не идет. Некоторые раны, правда, еще свежи, и, видимо, отсутствие какой-либо заботы о самом себе привело к падению иммунитета. Похоже, я слишком задержался здесь, и пора идти дальше. За последние дни я неплохо осмотрел кладбище за дверями. Через плечо небольшая сумка, я собираю все полезное, что нахожу, – фонарик, нож. Довольно смело и уже естественно хожу по месту, где живет лишь смерть, а я, как гость, собираю мемуары и строю мемориал из всего того, что связывает могилы с жизнью. Никаких звуков нет, словно я глухой, никакого движения не происходит, будто все вокруг лишь картина. Единственная жизнь на многие метры, а может, и километры вокруг – это я. Как последний живой человек, чья обязанность и проклятие – помнить и никогда не забывать тех, кто здесь погребен, тех, кто виновен в ужасе, из-за чего я естественным путем стал одиноким наблюдателем. Больше всего я боюсь одной мысли, которая с легкостью может оказаться реальностью: что если я один из них, если больше ничего нет, и тот покой и изоляция уже наступили, а я не заметил? Как избавиться от этой идеи, как принять факт конца, которого я достиг, сам того не понимая?..
Меня быстро возвращает в чувство КПК, который я нашел в одном из ящиков стола комнат аналитики, если верить табличке на двери офиса. У меня таких уже несколько штук, и все не работают, но этот на удивление включился. Я сел на запыленный стол, вокруг меня черная тьма, которая исчезает под лучом света моего фонарика. Не хочется сейчас включать аудиозаписи. Я знаю, что никто не прибежит на звук, оскалив зубы. Просто тишина вновь стала чем-то уютным.
«Привет, мама и папа, это Кристина. Ваша дочь, если забыли, хотя это глупо, конечно, все-таки вы теперь бабушка и дедушка, пусть и находитесь слишком далеко от нас с Джеффри и маленькой Риты. Итак, у нас все прекрасно, роды прошли отлично, все довольны и счастливы. Жаль, что вы не смогли прилететь, как и мы, но при беременности лучше не рисковать. Но через полгода, как малышка чуть окрепнет, нас всех отправят на другую станцию, поближе к дому. Так что потерпите – и мы все будем одной большой семьей. Там есть и работа, и все условия, Джефф уже договорился, и моя работа там тоже есть, так что все складывается просто прекрасно. И, если честно, я даже не могла представить, как мне повезло с ним и с вами, и вообще я довольна. В общем, пишите-звоните, мы вас любим, ждем не дождемся, чтобы улететь отсюда, к вам поближе. Все, пока и до встречи».
Запись закончилась, как и история, финал которой я, к сожалению, помню, хотя именно это и хотелось бы забыть. Раньше ее добрый голос заставил бы меня пожалеть о том, что я услышал это, ведь все это лишь напоминает о несправедливости и ужасе этого места, а вот сейчас это кажется чем-то обычным. Я убрал КПК в сумку. Некоторое время еще сидел на столе, пока не понял, что попросту трачу время. Двигаясь дальше по коридору, я уперся в двери, которые заперты на замок, кода его у меня нет, как и в КПК Кристины. Но мое внимание привлекли царапины над панелью, и, стерев слой пыли, я увидел нацарапанный код. Кто-то позаботился о будущем, спасибо ему. Ввел комбинацию, двери раздвинулись. Я попал в большой зал с четырьмя дверями по сторонам, две слева, две справа. У стены впереди – большой план помещений вокруг, посередине диваны и стулья. Видимо, какой-то зал ожидания. Я сразу подошел к плану. Очень большая и детальная схема, и кто-то исписал ее, отметив места, куда идти нельзя, если верить значению перечеркнутых линий на коридоре или комнате. Кажется, как раз недалеко находится то, что я искал. Главное хранилище образцов есть на схеме, оно не так далеко. Это хорошо, очень хорошо. Пора, наконец, закончить с этим. Не знаю почему, но я очень устал, и пора вернуться в убежище, отдохнуть и завтра отправиться в путь. Когда за тобой никто не гонится и страх не заставляет забыть об усталости, ощущение времени совсем иное.
Спокойно возвращаясь обратно по протоптанной дороге, если можно так выразиться, я пошатнулся, и меня словно сковало цепями, окунув в забытый давно первобытный страх, – и все из-за эха. Эха, которое не имеет громкости или местоположения, оно больше напоминает вирус, который на самом деле был всегда – и вот, отойдя ото сна, сотрясает все то, что было построено инстинктами. Словно мои легкие наполнились другим воздухом, а по венам потекла другая кровь, я упал на колени, пытаясь адаптироваться и выжить, но все это прикрытие для куда более глубокого захвата и внедрения забытых мотивов. Словно никакой практики с взбунтовавшимися личностями в моей голове не было никогда, потому что я так хочу верить в это, так хочу прикоснуться и забыться, словно все в первый раз. Простое приветствие, которое уловил мой слух, перекраивает всю конструкцию адаптации в этом месте и почти ломает меня – и это позорный момент моей репутации на станции. Пока тело пытается выжить, сопротивляясь невидимой революции, я не могу защитить себя, не могу спрятаться – и весь мой опыт кричит и надеется на любого проходящего мимо поселенца, чтобы он выполнил работу палача и избавил меня от грядущего.
День 9
Еще одна отметка на стене, еще один день. Хотел бы я быть уверенным в том, что все это имеет смысл, но это не так. Я снова думаю о том, что это все и есть конец моей жизни, которого я так долго ждал, но не заметил, как это случилось уже давным-давно. Доказательства передо мной: каждое утро является частью этой станции, как и я сам. Я отмечаю дни заточения на самом деле в замкнутом кругу символичной жизни не для структурирования ресурсов и подготовки к событию – нет. Это словно зеркало, глядя в которое каждый раз вспоминаешь, что ты заслужил, и понимаешь, как это все работает. А доказательством моей правоты является отсутствие воспоминания об окончании вчерашнего дня. Я не слышу ее и не вижу ее. Но это и не нужно, для этого еще рано, ведь сейчас она лишь рождается, лишь познает, само существование, и, как подобает разумному существу, позволяет любопытству ломать все ограждения вокруг, которые были стенами безопасной зоны, а сейчас медленно разваливаются, все меньше оставляя времени что-либо сделать. Страх и непреодолимое желание ускорить процесс сменяются на престоле среди инстинктов, что правят всем процессом моей жизни. Я знаю, что грядет, и удивляюсь, как такое не произошло раньше, – ведь это апогей.
Собрал все, я отправился в зал, где отлично расписан план помещений вокруг. Благодаря карте, я, наконец, найду путь и перестану тратить время, которое посмертно отдали люди, оставив на ней отметки. Медикаменты, запасы еды, оружие – все это без проблем я принес сюда и разложил на сидячих местах посередине. Главное – найти безопасное место, где я смогу это хранить и где смогу залатать раны. Осматриваясь вокруг, поймал себя на мысли, что все еще хуже. Ведь нет ни одного неосязаемого последователя, проявляющего свое существование лишь сбоем зрения и слуха, как и нет ни одного голодающего хищника.
Обычная дверь слева от меня, если смотреть на карту перед собой, а вход сюда остается за спиной. На ней не было каких-то пометок, надписей или посланий странникам. Просто дверь, за которой пустая комната, без мебели или припасов, но переполненная жильцами. От входа и до дальней стены – метров десять свободного прохода шириной как раз с плечи. Слева и справа от этой тропинки висят вверх ногами тела людей. Обмотанные тряпками и полиэтиленом, связанные поверх материалов веревками и прикрепленные к потолку на крюках, что были приварены сваркой. Все они, словно коконы, висят вниз головой и качаются от любого касания, тихо и мирно наслаждаются покоем, который, возможно, дался им нелегко. Висят они под самым потолком, так что их головы у меня на уровне торса. Шаг за шагом, медленно и спокойно, имитируя уважительность и заботу о памяти, я хожу среди этих счастливчиков, словно в поисках места для самого себя, осматриваю каждого владельца собственной площади.
Могут ли они представлять угрозу, если вдруг учуют чужака, который назло им обладает возможностью жить? Или же им все равно, ведь, возможно, они не мертвы, а просто нашли способ игнорировать догматичные понятия разделения жизни и смерти, используя время как неиссякаемую энергию? И сейчас просто выжидают, когда подвернется шанс пополнить коллекцию скальпов, ведь чем дальше от выведенной в цивилизации нормы, тем сложнее доказывать право на использование воздуха. Нарушая сеточную структуру их расположения, я прошел вокруг каждого из них, проверяя на наличие жизни. Слегка сдвигая каждое тело в сторону, чтобы пройти, я точно всех потревожил – но ожидаемой реакции так и не появилось. Они все умерщвлены, неизвестно, каким способом, как неясно и то, почему это было сделано и кем. Вот уже второй раз я наблюдаю кладбище, которое теперь не пробуждает чувство вины, а, наоборот, дарует ощущение своего места. Вентиляция заварена листом железа, дверь отлично закрывается с обеих сторон, и свет работает лишь посередине и над входом. Они висят здесь так долго, потому что это не просто кладбище – это саркофаг. Тот, кто это сделал, не хотел, чтобы этих людей употребили в пищу: он хотел оставить не просто следы пребывания человека на Векторе.
Выходя из саркофага, я обратил внимание на следы, на внутренней стороне двери. Это были имена – много имен, написанных маркером. Столбик слева – это имя и фамилия, столбик справа – даты рождения и даты смерти, умирали почти каждый день. Автору с хорошим почерком пришлось занять почти треть двери, чтобы уместить всех. Читая каждое имя и даты, я смог вспомнить, что на этой станции когда-то были просто люди, а не только дикие звери и убийцы, – как же давно это было. Мое место среди них, и лучше убежища не найти: ведь тут меня не достанут, если придется укрыться, чтобы зализать раны. Прямо под телами я разложил место для сна и аптечку с куском зеркала, которое я легкостью использую как оружие, когда наступит время. Надеюсь, моих соседей не потревожит присутствие того, кто просто им завидует. Нельзя больше полагаться на удачу, поэтому пора проверить надежность места и остаться тут на время. И так как я наготове, то смогу искоренить возможное существо, давно ожидающего мой сон.
День 10
Открываю дверь, взгляд снова задел имена, которые вместе с ней спрятались в стене, позволив мне выйти наружу, оставляя чужой дом в покое. Место безопасное, насколько можно судить, разумеется, но мне достаточно и этого, ведь лучше варианта нет. Хотя, возможно, он и не понадобится, потому что обратный отсчет уже идет, а я и так задержался. Прямо над картой удобно расположена лампа, во всю ее ширину позволяя четко все разглядеть, что делает это место самым освещенным во всем большом зале.
Много перечеркнутых крестом комнат, в которые я никогда не пойду. Я все смотрю и поражаюсь, как же далеко я ушел, как сильно я запутался в паутине архитектуры, напоминающей бесконечный лабиринт. Этот показывающий твою незначительность масштаб сооружения должен пугать, должен заставлять потеряться даже на простейшем горизонте – но этого не получается. Потому что я смотрю не на территорию самостоятельной фауны, не на тропу испытаний, предназначение которой каждый придумывает себе сам, – нет. Я смотрю, на свои владения, на свой мир, где несогласных ждет кара, а послушных – лишний день. Исследуя собранную мозаику, я нашел место, где должна храниться найденная с надеждой жизнь, принесшая лишь смерть, оставляя догадки о причинах происходящего бытия мертвецам. Прямо на полу под картой лежали маркер и фонарик с продольной лампой. Маркером я нарисовал на предплечье левой руки примерный маршрут, прямо поверх шрамов. Фонарик оказался ультрафиолетовый, не знаю зачем, но может пригодиться – я убрал его в сумку.
Я иду вперед, держа острый кусок металла в правой руке и обычный фонарик в другой. По длинному коридору, пересекающемуся с множеством других, спокойно и уверенно контролируя каждую мышцу и каждое действие. Боль еще присутствует, но это, скорей всего, дело привычки, я к ней привык, наверное, уже не замечу ее отсутствие. Пока я передвигаюсь вперед, в нужных местах сворачивая, подмечаю, как долго я уже никого не встречал, и в этот момент понимаю, я не шел пешком или быстрым шагом – я почти бежал все это время. Остановившись перед пересечением коридоров, я попытался вспомнить, мимо чего я проходил, что вообще происходило между тем, как я отошел от карты, и нынешним моментом. И кроме стандартного окружения и месива под ногами, я не помню ничего. Рука так крепко сжимала оружие, что почти свело мышцу, но я не осознавал этого, пока не взглянул на кисть.
Освещение есть лишь местами в каждом из проходов от перекрестка. Впереди в коридоре, из ближайшей двери по правой стороне, вышла собака. Увидев меня, она остановилась, наполовину торча из-за двери. Она была уставшая, еле стояла на ногах, те куски шерсти, оставшиеся на морде, были белые, возможно, седые. В зубах был небольшой кусок мяса, оторванный от соседа, но в ее глазах была не злость, а отчаяние. Мы смотрели друг на друга молча и без движений, пока тишину не нарушил легкий писк, словно щенячий. Собака среагировала и медленно пошла в мою сторону на повторяющийся звук, шедший от левого коридора. Она передвигалась аккуратно, все время глядя единственным видящим глазом на меня, второй был выбит среди шрамов на морде. Она прошла, а я стоял на месте. Через несколько метров собака зашла в помещение слева, перед этим озарив меня взглядом. Снова стало тихо. Медленно я подошел к комнате и аккуратно заглянул. Внутри на коробках лежал щенок, который внешне выглядел как наставник, принесший кусок старого мяса, дабы прокормить его. Я достал из сумки один из кусков от жука и положил на пол. Собака увидела это и подошла, ожидая, когда я отойду, потому что знает правила игры. Что я и сделал – развернулся и молча ушел, оставив последнюю жизнь насладиться ее наличием. Жалость это или же уважение – вопрос без ответа, потому что такого я еще не видел, но им точно осталось недолго.
– Им все равно конец. Ты не должен отвлекаться, у тебя есть задача, которую твой брат тебе донес прямо перед смертью, – строго, как всегда, начал отец, и, взглянув не него, я пошел дальше, разумеется, не один.
– Я отвлекся на несколько минут, за это время ничего не случится. Но спасибо хоть за такую заботу, ты прямо как он.
– Вот и ответ на твой вопрос, что ты задал ранее. И, прежде чем ты начнешь орать на меня, задумайся, будет ли в этом смысл, если я, как ты сказал, «прямо как он».
– И правда – как он. Что же я должен понять? Что решил потратить лишние минут десять на пару животных, проявляя милосердие? Это плохо для меня – быть человечным?
– Человечность – это не плохо, если не вредит делу, и сейчас оно одновременно делает это и показывает тебе то, что ты так наивно не видишь, то, почему больше нет Наоми.
– Вот сейчас уже кричать готов! – Я редко повышал голос на отца, и десяти раз за жизнь не насчитаю, но только он не совсем отец.
– Наоми нет, потому что она оказалась права и ты принял себя таким, какой есть. Наглядно это показывает твое пренебрежение временем и ощущением себя как рыба в воде. Ты принял все то, чему противился, и, похоже, сам этого не заметил. Вспомни: вместо следования за Тобином к спасению ты решил повиноваться желанию быть с братом и творить добрые дела, прикрывая этим свою жажду адреналина. Ты придумал всю эту историю с Мирандой и лекарством, потому что тебе нужно доказать всем вокруг свое превосходство. Мне продолжать?
– Раз это так, почему ты здесь? Наоми так яростно доказывала мне, насколько я ужасен и как на самом деле я рад своему положению здесь, это я понял. Но ты, мой отец, что тебе нужно, что ты хочешь мне доказать? – резко спросил я, остановившись. Но мы лишь смотрим друг на друга, между нами жалкие сантиметры.
– Я тебя воспитывал другим.
– Ты не мой отец. Ты лишь что-то из моей памяти – и все, я подыгрываю из-за эмоций и какой-никакой любви, ну и любопытства. Ты лишь представитель некой частички моего характера, моей личности. – Еще один раз в копилку.
– А говоришь, ответа не знаешь, – утвердительно произнес он, ожидая моей реакции.
Но я, посмотрев снова в его глаза, просто отправился в путь, чуть ли не скрипя зубами от его характера. Пока иду дальше, мне стоит думать над его словами и искать некий подвох, которого, скорей всего, нет, ибо отец – не Наоми. Но вместо этого меня не покидает вот какой вопрос: а нужно ли вообще думать об этом? Разве так сложно оставить все эти игры разума и просто делать то, что я умею лучше всего, игнорируя капканы в совокупности с самодельными лабиринтами, созданными от скуки?..
Последующее странствие прошло без разговоров с воздухом и излишних движений, воспринимаемых как часть войны при наличии иных организмов рядом. Все происходит как в заезженной пластинке. Кажется, мое место меняется в пространстве, но на самом деле это лишь маленький отсчет, которому придаешь смысл, пока не хватает сил признать бессмысленность выборов и решений, что застилают пеленой реальность, суть которой в собственной бессмысленности.
Освещения было настолько же больше, чем в других местах, насколько был меньше остаток жизни на окружающих поверхностях. Я сразу сверился с картой, если ее так можно назвать. Совсем близко рубка связи, и подача ею признаков жизни заставила меня нарушить маршрут, отойти от первоначальной цели. Однотонный повторяющийся сигнал расшатывал тишину, заставляя вспомнить, что есть нечто большее, чем зрение и осязание. Это можно было бы назвать голодом, умей я питаться звуками. Да, я слышу свой голос, что не выходит за пределы головы, но это либо искусственная защита прогрессировала и упрощает внешние факторы, чтобы избавляться от лишнего, увеличивая шансы выживания, либо меня попросту все глубже затягивает в объятия того, чем раньше были люди. Придя на звук, как юное и неопытное существо, ведомое фантазией и любопытством, я узрел большой терминал связи. Много мониторов, все выключены, кроме одного, на котором мигает входящий вызов.
«Меня зовут Портер Уитмен, я журналист. Несколько дней назад я с командой прибыл на Вектор, чтобы узнать, что на самом деле здесь случилось, и рассказать это людям. Если кто-то слышит меня, ответьте, я отправляю сообщения по всем частотам. Мне нужна ваша помощь. Есть ли здесь еще кто-нибудь в живых?»
Первое, что я почувствовал, – это презрение. То самое чувство, когда кто-то словно пытается нарушить твой авторитет, когда ты уже не самый главный. Казалось бы, я должен наплевать на это, ведь не сейчас, так чуть позже этот человек может создать проблемы. Если не именно он, то те люди, что придут по его зову, те, кто правят этим балом, поглядывая через замочную скважину на творение своих рук. Я вспомнил, Тобин говорил про это, что они придут, это их детище, их игрушка. Это меня объединяет с ними, мы не любим делиться, и все это звучит разумно, если допустить, что это все существует. Его сообщение все крутится на повторе. Стоит ли отвечать ли ему, если это может создать столько переменных, что придется убить его, дабы не отвлекал от цели? Или же, наоборот, это шанс на нечто большее, чем фундаментальное понимание исхода? Я слышу его голос снова и снова, сообщение повторяется, и я ничего не делаю – просто слушаю его и не могу принять решение.
