Никита Владимирович Чирков
Вектор
Запись 94
Тобина нигде нет. Он исчез в ту же секунду, как появилась она, и все это – жалкая закономерность, призванная поддержать смысл жизни. Я не стал рыскать по каждому коридору и каждой комнате в поисках доказательства выдумки. Идеальный капкан, который подстраивается под мои представления о добре и зле и создает видимый мир чем-то большим, нежели банальный хаос. И тот смысл, которым заполоняется пустота, – всего лишь частичка, призванная не дать мне пустить пулю в лоб. Наоми всегда знала это, с самого начала, как я вышел из камеры, в которую, наверно, сам и забрался, чтобы избавиться от бегства по лабиринту иллюзий навсегда и остаться в маленьком мире. И можно создать милую гармонию без внешних раздражителей. Но, раз Наоми так любезно показала мне, как развалить выдуманный мир, словно карточный домик, значит, она хочет помочь. Но как я могу судить о рациональности нерационального создания, ведомого животными инстинктами?
Я иду вперед без плана или цели – просто даю ногам двигаться. В одиночестве, тишине и давно забытом страхе. Только он провоцирует не боязнь смерти от голода хищников: причины куда сложней, и одна из них – это новое появление Наоми, ведь, как уже принято, просто так она не появляется. Мне приходится высматривать каждую мелочь, которая может быть мне чем-то незнакомым или непривычным, и, веря, что причиной разрушения старой лжи является возможность увидеть некую истину, сокрытую ранее, я начинаю искать то самое, что должно быть либо спасением, либо честной смертью. Дорогу мне преградило то, что подарит, видимо, второе, нежели первое. Это существо – оно когда-то было человеком, хотя ничто не доказывает обратного. Представьте человека, чья правая половина тела от головы до ног заросла мхом, белым и настоящим. Он медленно проникает во все ткани и все больше окутывает остальную часть тела. Выглядит ужасно, но что-то в этом есть – очень впечатляющее зрелище. Он опирается правой рукой на стену слева, и эта истинная жизнь начинает окутывать и ее. Не сразу, но он замечает меня – и наклоненная вниз голова поднимается на нормальный уровень.
– Сделай это, – еле слышно сказал он умирающим голосом, прекрасно понимая, что его ждет не быстрая смерть, а долгие мучения.
Его грудная клетка доказывает, как тяжело ему дышать. А глаза смотрят лишь на меня, ведь он понимает степень запущенности процесса, его трансформации в нечто другое, чем привычная для его понимания жизнь. Он ждет моего решения, и сквозь этот мох, который закрыл половину лица и стремительно покрывает вторую, я вижу, как сильно он этого хочет. Но только я не дам ему этой возможности. То, что с ним происходит, заслужено больше, чем любое другое наказание. Я отрицательно мотаю головой, отчего в его глазах и остатках мышц лица виднеется боль – худшая, чем от самой смерти, и я рад этому. Я хотел уже уходить, когда в его тело попадают две пули, выпущенные кем-то за моей спиной. Не успел я обернуться, как ствол пистолета уперся мне в затылок. Тело получеловека не упало: оно повисло на мхе, захватившем часть стены.
– Хочешь меня убить – так не медли.
– Похоже, ты все же пришел в себя.
Этот голос – я знаю его, и это не Тобин, не Наоми. И я не знаю, когда бы мое удивление было сильнее: если бы это был Тобин или тот, кто это оказался на самом деле. Ствол пистолета в сантиметре от моей головы, и медленно этот человек обходит меня кругом. Пистолет уперся в мой лоб – я увидел измотанного и уставшего брата…
Запись 95
Я готов был поверить в это много дней назад, отдать все ради этого момента, ради его реальности, и забыть про все идеи, внушаемые чрезмерной и извращенной философией жизни, как и любые нравственные или обратные этому вещи на Векторе, ради этого момента. Мое удивление лишь прикрывало разочарование того, что это произошло так поздно. Он стоит передо мной, показывая смешанные чувства ненависти и надежды на мое рациональное состояние. Я не говорю ни слова, смотрю на него, в его глаза, смотрю на человека, который пережил очень многое.
– Ты понимаешь, что я говорю? – Он насторожен.
Коротко подстриженные волосы, без бороды или даже щетины, из одежды обычные штаны, обувь и футболка, которая уже измазана в крови. У него лишь пистолет, который он держит весьма уверенно.
– Прошу тебя, дай мне знать, что ты можешь соображать! Это я, Нолан, твой брат, ответь мне хоть что-нибудь. Да ты хоть помнишь меня? Я твой родной брат, мое сообщение должно было быть последними словами тебе, но ты зачем-то прилетел на Вектор. Прошу, вспомни меня, вспомни, зачем ты здесь! – почти кричит он, и каждое слово звучит убедительнее другого.
– Тебя нет. Ты погиб несколько лет назад, а твое тело бродило по станции, убивая всех, кто встретится на пути, и меня в том числе. Ты не здесь – ты там, где я оставил твое бездушное тело, уже наверняка сгрызенное кем-то.
– Постой, послушай меня очень внимательно, пока ты воспринимаешь, что я говорю. Они схватили меня сразу после того, как я отправил тебе сообщение, ясно? Я сидел в камере с того самого дня до тех пор, пока кто-то не открыл все клетки нараспашку. И я стал искать тебя, поскольку видел тебя ранее, когда ты подошел к моей камере, просто посмотрел на меня и ушел дальше. Я не верил своим глазам – думал, меня вконец напичкали таблетками. Как только двери открылись, я не знал, искать тебя или нет, ведь даже не понимал правда ли это. Но когда я увидел тебя по камерам, как ты бежал за кем-то, то я сразу стал тебя преследовать. Ты, наверно, не помнишь, но я уже пытался достучаться до тебя в коридоре, но тогда тварь помешала мне и пришлось убежать назад. Да и ты не был склонен помочь кому-либо – я не уверен, что ты даже заметил меня.
Все его слова, пропитанные мольбами поверить им и жаждой получить разумную реакцию, слишком хорошо складываются в общую картину – вместе с факто неизвестности той истории, произошедшей в этой части Вектора. Идея, как таракан, забирается очень глубоко, и вывести его уже не получится – можно лишь снести все здание. Да и разве не это хотел я увидеть – истину, сокрытую за ложью иллюзий?..
– Если твои слова – правда, то почему ты не сошел с ума, как все остальные?
– Я не знаю. Я давно потерял счет времени, и с нами проводили столько опытов, что удивляюсь, как остался жив. Я знаю, ты считаешь, что я всего лишь плод твоего воображения, – но, поверь, это не так.
Частичка счастья поражает всего меня, давая нечто большее, чем любовь и спокойствие, – понимание того, как фундамент вины развалился на щепки лжи. Поддаваясь натискам выдуманной логики, я всегда ставил определение прошлого как реальность, если нынешнее положение вещей заставляло усомниться в себе.
– Я не знаю, как доказать тебе свое существование. Правда, не знаю – и очень надеюсь, что ты не являешься моей выдумкой. Ведь я многое повидал, даже находясь взаперти почти все это время. Но я готов поверить в тебя, в твое существование здесь и сейчас, потому что это лучшее, что есть у меня. Ведь, я так полагаю, Эмили вряд ли еще жива, как и Маркус, как и все, кого я оставил там. И что нам остается, кроме как поверить друг в друга? И лично я лучше отдамся иллюзиям, нежели взгляну в реальный ужасный мир, который окружает нас. Хотя – куда может быть ужасней, чем сейчас. Поэтому для начала надо найти тех, кто остался жив, и вызвать спасателей. И если окажется, что я все это время был один, то я все равно буду благодарен за то, что мой младший брат был рядом. Самое главное – это наша память, верно? Отец всегда так считал – и был прав. Вот будет удивление, когда я вернусь – и встречу тебя за пределами Вектора, и расскажу все это.
Он словно раскаивался и сам не знал, чего желает больше. Но смысл в его словах присутствует, и с каждым этим словом я все больше верю в него. К тому же он прав: что остается, кроме как насладиться компанией друг друга, ведь дальше нас ждет лишь смерть. И это, возможно, самое правильное, что приходило мне в голову. Хватит искать справедливость, обманывать самого себя ради подпитки животных инстинктов: самое идеальное для меня – это почувствовать заботу и любовь близкого человека, который вполне может оказаться выдумкой. Но это не важно, ведь это будет последнее, что случится со мной на Векторе, и если это поможет оставшимся людям спастись, то, возможно, я все же делаю все правильно, хоть раз в жизни.
Запись 96
Мы идем вперед, я и мой родной брат. Этот человек сделал много хорошего для меня в старой жизни – и немало плохого, как и я для него. И все равно мы вместе, пытаемся сделать нечто хорошее в самом ужасном месте Вселенной. Даже если все это – выдумка, пусть последние мысли и желания будут направлены в добро и принесут эмоциональный покой. Я не знаю, чего боюсь больше: понять, что он действительно вымысел, или же, наоборот, убедиться в его реальности, что заставит еще больше бояться за его жизнь и проклинать себя, что не смог спасти его раньше. В первый вариант проще поверить, ведь я так устал злиться, так устал искать разницу между правдой и ложью, постоянно борясь с психологическими натисками Наоми, что просто выдумал брата и придумал цель. Поскольку понимаю, жить мне осталось недолго, так пусть последние часы будут лучшими, чем мои последние дни.
– Я общался с отцом недавно, – сказал я с трудом, отчего он остановился и посмотрел на меня. – Он появился, как проекция, и знаешь, все было так реально, даже заставило снова критиковать себя и стараться быть лучше, чем я есть.
– Зачем ты мне это говоришь? – сдержанно спросил брат, и не спеша мы возобновили шаг.
– Не знаю. Наверно, потому, что ты напоминаешь его внешне. Характеры у вас разные. Но в тот момент я понял, что он справился бы со всем этим лучше, чем я, и чем ты, наверное, даже. – Я не смотрю брату в глаза.
– Помнишь, на его похоронах было много сослуживцев и коллег, большинство которых мы знали, и почти каждый говорил нам, как отец гордился нами, хоть и не показывал этого. Так вот, я ни разу не поверил в это. Точнее, я знал, это возможно, но вот поверить, соотнести это понимание с ним я так и не смог.
– Это забавно: я всегда думал, что ты пойдешь по его стопам, ты был куда ближе с ним, чем я.
– Поэтому я и не верил, ведь знал, как он мыслит. Он любил нас – это да, а вот что гордился, сомневаюсь. Я поэтому и пошел своим путем, что боялся стать таким же, как он, – мне хотелось другой жизни.
– Рад выбору? – спросил я, впервые улыбнувшись за долгое время.
– Да уж, он бы мне по шапке надавал за то, как мы облажались, – засмеялся брат, добавив нечто обыденное сюда.
– Мне не хватает его. Самого факта, что он жив и с ним можно увидеться ил просто поговорить, пусть даже услышав критику или наставление.
– Мне тоже. Но мы есть друг у друга – это надо помнить, и это то, чему отец тоже нас учил.
Несколько помещений уже позади, как и два поворота коридора. У него имеется план помещения в КПК, но не привлекать внимание врагов очень сложно, особенно когда их много и они везде. Правда, в этот раз у нас имеется неплохой арсенал, и с момента нашего последнего разговора на пути попались две твари, которые быстро познакомились с огнестрельным оружием. И, конечно, отчасти спасает моя репутация.
– Откуда у тебя все схемы помещений?
– Я просто забрал КПК у одного трупа, пока искал тебя.
– Сколько нам еще идти до узла связи?
– Немного. Надеюсь, ты этот не хочешь уничтожить, как предыдущий?
– Не уверен. Я не против того, чтобы искать людей, но вот вызвать помощь – тут есть сомнения.
– Какие же?
Мы остановились у большого перекрестка, посреди которого цилиндрический экран, занимающий пространство от потолка до пола, в два метра диаметром, и он работает лишь частично – там, где нет трещин. Здесь также пять выходов, и все вокруг находится не в лучшем состоянии.
– Откуда нам знать, что те, кто прилетят сюда, не убьют нас и всех людей, ради сохранения секретов этого места? Посмотри, что творится вокруг, вспомни все, что ты знаешь, – неужели ты думаешь, такое могли инсценировать в маленьком кругу людей? Нет, все это намного больше, чем мы можем понять и представить.
– И что ты предлагаешь – бросить все? – Нолан терпеливо наблюдал за мной.
– Нет. Найдем людей и вывезем их отсюда.
Ничего не сказав, он быстро пошел через весь зал, огибая цилиндрический экран, и довольно уверенно вошел в нужный проход. Следуя за ним, я прикрывал фронты, ожидая нападения хищников. Небольшой коридор кончился узлом связи, немного меньшим, чем тот, что я расстрелял. Мы закрыли дверь и стали рассылать сообщения об оказании помощи и сборе людей во все КПК, что были в базе данных, в ожидании, когда появится отклик хоть от кого-то.
– Тебе известно, отчего все сходят с ума? – спросил я брата, хотя и не знаю зачем. Ведь его слова – это одна из сторон монеты, и неизвестно, правильная или нет. Но мне нравится с ним разговаривать: это напоминает старую добрую жизнь, когда мы еще ладили вместе.
– Нет. Нам никто ничего не говорил, и вряд ли были обязаны.
– Я знаю, возможно. Суть дела в том, что при исследовании астероида, взятого неизвестно откуда, была найдена жизнь, неразумная. Биологический объект типа цветка. И при разморозке, когда он, так сказать, пришел в себя, ему не особо понравилась наша атмосфера, и грубыми стараниями он стал создавать свою, в которой по итогу стала зарождаться жизнь, а те люди и животные, что попадали в нее, перестали такими быть. Самая гуща событий там внизу, рядом с этим цветком, на уровне, который заблокирован чуть ли не с самого начала. А здесь, вокруг нас и в жилых секторах, лишь малая часть этой дряни, выпущенная для проверки того, как она работает на массах, чтобы быть готовыми к тому, когда это попадет в жилые колонии или на планеты. Видимо, все либо очень боятся, либо есть уже реальная угроза. Но почему-то я готов в это поверить.
– Не совсем те слова, которые я ожидал услышать.
– Других нет.
В этой тишине, которая сама по себе странное явление, – ведь с момента открытия ящика Пандоры прошло не так много времени, – нас окутывали лишь слова. Но все разрушилось, когда грохотом прозвенел отклик вызова: ответ на сообщение. Ту весточку мира и помощи, которую мы отправили на все активные КПК. То, на что я ни разу не надеялся, оказалось правдой. Мы слегка вздрогнули, когда это произошло, вытянув нас из копания правды и мотивов так, словно для нас это чуждо.
«Нас четверо. Мы заперлись в архивном помещении, в коридоре 2.19.87. Не можем шуметь, вокруг много существ, слишком велика вероятность раскрыть свое местоположение. Если вы можете помочь, то, пожалуйста, спешите».
– Сейчас посмотрю, где это, – сразу сказал брат и принялся искать.
Я же лишь наслаждаюсь общей работой, подыгрывая тому, кому хочу верить, а не из-за нужды обстоятельств.
– Нашел, это близко, ближайший лифт уже за тремя перекрестками. Забираем их, и если все хорошо, то улетаем с Вектора на ближайшем корабле.
– Нам нужно независимое средство перемещения, и подойдет лишь мой корабль, его ведь нет в базе Вектора.
– До него еще надо добраться.
– Это не самое сложное, меня больше волнует, в каком состоянии те, за кем мы сейчас пойдем.
– Ты прав. Но мы не можем забыть про них просто так. На неблагоприятный случай у нас есть чем защитится. Главное, чтобы ты держал себя в руках.
– В этом и проблема. Я не пойму, когда это произойдет, а вот ты поймешь, и когда это случится – а это случится рано или поздно, – ты должен будешь убить меня. Без колебаний и жалости. Уже давно я перестал быть жертвой – я стал убийцей, и именно я выпустил этот кошмар, ослепленный желанием мстить. Особенно когда услышал запись допроса уставшего и измученного человека, которым на мое удивление оказался мой старший брат.
– Я так и знал, что ты рано или поздно скажешь это.
Он повернулся ко мне спиной, уставившись в мониторы и опираясь руками на панель, словно пытается принять новые факты. А я достаю пистолет и направляю его прямо в его затылок, оставляя расстояние для пули меньше полуметра. Ведь чем больше я произношу слов, тем меньше я верю в его нереальность и впускаю в жизнь своего брата, который умер уже давно, если верить памяти. Если Тобин – иллюзия, то как верить, что Нолан – нет? Как вообще верить, что я делаю что-то, а не сижу в маленькой комнате, сочиняя историю на ходу? Нажав на курок, я разомкну цепь бытия. Или же удостоверюсь в собственной невозможности обрабатывать информацию по мере поступления, отчего единственным решением будет отправить вторую пулю в собственный висок и устроить братское захоронение. Очередная жертва символичности, заменяющей принцип жизни: убив брата, мне, скорей всего, придется убить и себя, а оставив ему жизнь, я все больше иду на уступки хроническому желанию продолжать искать причины жить. Все это время, что мы стоим так, я думаю не о том, что он хочет сказать мне или какую причину для моего спасения он придумывает. Интересно вот что: если он – плод моего воображения, то он знает, чем я занят в эту секунду. А значит, придумает защитный механизм на будущее.
Запись 97
– Когда придет время, тогда и разберемся, что делать дальше, – эти слова были последними, прежде чем мы вышли в коридор и последовали маршруту к оставшимся людям.
Мог ли я заставить брата усомниться в себе, отчего ему пришлось бы искать методы моего контроля, дабы достигнуть цели? Злость стала настолько обыденной, что я всегда ощущаю, как выплескиваю ненависть к окружению, и мои слова могли прозвучать агрессивно. Хотя что есть агрессивность в месте, где существует лишь такое понятие, как выживание и ничто другое? Он должен понимать меня в обоих случаях, так что теперь все дело в том, насколько я могу довериться его рациональности, ведь Тобин уже оказался манекеном для диалога. И пусть так случится снова, особенно если это мой брат, главное – чтобы это продолжалось достаточное время.
Вокруг нас происходит то же, что и всегда. Многие обитатели убивают друг друга за территорию, которая их и породила, позволив кардинально сменить популяцию населения. Все коридоры и многие помещения, словно шаблоны, сменяют друг друга, и каждый новый сегмент окружения заставляет немного поверить в хождение по кругу, ведь на глаза не попадается ничего, чего бы я не видел ранее. Одни пытаются выжить, вторые пытаются выжить за счет первых – круговорот жизни, непригодный для человека, который хочет социальных норм развитого мира. И если такое произошло с огромной станцией Вектор, то что будет с целой планетой? Насколько быстро история человечества станет хрониками далеко не идеального мира, который для любого следующего поколения будет чужим? Особенно когда спустя столетия сама станция Вектор будет страшилкой для детей или, наоборот, идолом для поклонения людей, чья жизнь будет по здешним заветам. И кто тогда вспомнит всех нас, людей, которые отдали свои жизни ради рождения нового мира, которого они не хотели? Цена истории, цена прогресса и происходящее вокруг усердно доказывают, как создается новый стандарт, для которого человечество – лишь средство для разнообразия, пополнения трофеев и собственного опыта.
– Я горжусь тобой, ты же знаешь, – начала Наоми, появившись, как всегда, из ниоткуда. – Ты усердно пытаешься доказать себе, что все необходимое для твоего покоя – это уступить согласие с правилами и плыть по течению. Ожидая момента, когда все разом закончится, даже если ты сдашь позиции в борьбе за власть над сознанием.
– Ты появилась лишь ради этого? – негромко спросил я, чтобы не услышал брат.
– Да, я хочу знать, как ты планируешь выкручиваться из ситуации, когда шанс на смелое спасение превратится в мясорубку с тобой в главной роли. Думаешь, что сможешь стать нормальным и умереть человеком?
– И ради этого ты снова предо мной – чтобы узнать то, что ты и так знаешь? Я думаю, дело в другом: тебя бесит то, что я делаю, и ты теряешь контроль надо мной. Как и то, что твои убеждения в познании меня оказались несколько разочаровывающими.
– Ты меня переоцениваешь. Но приму этот комплимент, ведь что еще мне остается, кроме как получать наслаждение. И раз уж ты не хочешь воспринимать меня как советника, ответь вот на какой вопрос: что ты будешь делать, когда поймешь, как этот твой новый мир тоже не совсем настоящий? Ведь ты прекрасно понимаешь, все явно не так гладко, как должно быть. Словно заноза, застрявшая в мозгу: ты знаешь, она есть, но не можешь понять, где именно.
– Я ведь допускаю, что Нолан может быть моей галлюцинацией, и ты знаешь, что я знаю, – значит, все как обычно. Ты даешь мне подсказку, которая должна сорвать пелену обмана, поскольку я сам не могу увидеть правду. Так почему бы тебе не сказать прямо сейчас?
– С кем ты говоришь? – резко обернулся ко мне Нолан. – У тебя галлюцинации, верно?
– Да. – Я не хочу ему это говорить, но вряд ли есть выбор. – Есть у меня тут вымышленная подруга, скребущая мозги изнутри.
– У тебя прогресс – ты теперь рассказываешь другим о своих галлюцинациях, а следовательно, еще больше допускаешь мое существование. Спасибо! – Ее довольный тон раздражает меня. – Хочешь правду? – грубо продолжила она, встав прямо перед моим лицом. – Он манипулирует тобой. Он знает, что ты сходишь с ума и можно подталкивать тебя к нужным ему действиям и решениям. И когда настанет время, я скажу тебе: «Я же говорила».
– Эй, ты еще тут? – слегка толкнув меня, спросил брат.
– Да. Да, я в порядке. Она пропала, как всегда. Это такая привычка – приходить и исчезать, когда захочется. Думаю, лучше нам не медлить. А то мало ли, что может со мной произойти.
С этими словами я пошел вперед, ощущая новый камень преткновения в моем мозгу, зарожденной Наоми. Но почему-то мне кажется, это все ложь – ее слова о манипуляции. Ведь что только не сделает разгневанный самовлюбленный лицемер, теряющий свою власть. Я бы согласился с ее правдой: пусть будет так, если брату будет лучше. Но что-то внутри меня не позволяет уступить этому, не дает пойти на встречу ради блага близкого человека. Причина – всего лишь злость, рождаемая жаждой понять справедливость. Ведь факт состоит в том, что мои понимания и желания сменяются быстрее, чем я могу уловить и понять новую кату, но основная вещь всегда всплывает у меня в голове, и именно ей я готов следовать: выживает лишь сильнейший, и такое возможно, лишь когда ты один. Я не хочу убивать брата, не хочу, чтобы он хотел убить меня, но дело в том, что теперь я буду ждать момента, когда он воткнет нож мне в спину, и на фоне моей паранойи и еле контролируемой ненависти я буду мечтать о добром и спокойном завершении моей жизни.
– Послушай, стой, – остановил меня Нолан, когда мы прошли еще несколько коридоров, видимо, выждал момент. – Я хочу поговорить об этом, о твоих галлюцинациях.
– Зачем? Ты не можешь вылечить меня, так какой в этом смысл – лишь трата времени.
– Нет, не трата. Ты понимаешь, что у тебя есть галлюцинации, – это очень хорошо: не так много людей могут это, проведя столько времени на Векторе, как ты. Следовательно, ты сильнее их.
– Это я и так знаю.
– Мне интересно другое: что ты делал в самом начале. В тот период времени, когда только стали появляться иллюзии, когда ты стал сходить с ума.
– Почему тебя это так волнует?
– Впереди нас ждут люди, и, поверь, тот факт, что ты еще в довольно неплохом состоянии, говорит о том, что есть шанс, есть способ удержать под контролем твое второе «я», как-то уменьшить воздействие. А не просто вышибать мозги по приказу вымысла.
– Хочешь знать, что я делал? Я принимал пронокс, принимал много. Ведь это было то единственное, что позволяло мне двигаться дальше, но только это еще больше усугубило мое состояние, и сейчас я уже совсем другой человек.
– Пронокс, – тяжело сказал он, понимая, что это такое, – отрава еще та. А здесь он – вообще ядерный катализатор, лекарство, способное быть оружием. Но, раз ты принимал только его, значит, в нем и проблема, а точнее, решение.
– Да о чем ты говоришь! – уже неспособный сдерживаться, стал я кричать. – Весь этот разговор уже был, и вопросы твои остаются теми же. Хватит, ты не знаешь, через какие преграды я перешагнул и на какие жертвы пошел, ради тебя. Что бы спасти своего старшего брата, но… я даже не помню почему чувствовал перед тобой вину с одной стороны, и гнев с другой… Оставь эти вопросы, пожалуйста…
Кивнув головой в знак согласия и принятия моих слов, он прошел на несколько метров вперед и, взглянув в КПК, указал на лево. Двери легко открылись, мы вошли и, выбрав нужный уровень, поехали вниз, не произнося ни слова. Я должен быть готов ко всему, чтобы не получить удар в спину, и эти его вопросы, это любопытство раздражают меня. Наоми пыталась подорвать доверие к нему из-за того, что он пропагандирует вещи, обратные ее видению, и рушит ее убеждения. К удивлению, я понимаю, насколько мне доставляет это удовольствие.
