Никита Владимирович Чирков
Вектор
Запись 62
Прошел еще несколько кабинетов – на каждом имеются имя и номер сбоку входа. Неожиданно для себя я резко обернулся, ведомый инстинктами, чтобы проверить тыл и не быть очередным трупом. Это было что-то вроде машинального движения, я не хотел делать это и, быстро взяв себя в руки, осмотрелся еще раз вокруг, отчего я чуть не потерялся в этом муравейнике. Но даже это не было бы самым выдающимся событием, ведь, стоило мне остановиться, я понял, что меня напрягает больше всего. То, что научило меня выживать, научило драться и быть сильным, – животные. Их тут нет – даже намека на их существование в этом идеальном месте, обратной стороной монеты которого является жилой блок. Нет того, что стало чем-то близким для меня, даже если это желает лишь крови. Я не подготовился к такому – и получаю лишь смятение. И сейчас каждая мелочь напоминает мне о цивилизации, чье определение уже давно потеряно в моей памяти. Я запутался в том, что мне нужно и чего я хочу. К счастью, эволюция затрагивает любую форму жизни. Хоть и в разной степени, но я кое-что запомнил – жаль, не самым лучшим образом. В попытках что-либо осознать, находясь в одиночестве, собственный разум легко подставит нужные фигуры для создания комфорта, играя роль защитного механизма для продолжения игры в лишь ему понятную головоломку, и шанса поверить в обратное уже не будет. И здесь встает вопрос, на который я, возможно, знаю ответ: кто дает понимание того, что правда могла изменить своему определению?
После бесконечной ходьбы я остановился на очередной развилке и не сразу, но увидел в конце левого коридора вход в другое помещение. Через один перекресток, если пойти налево, кабинеты сменяются отдельным помещением, не имеющим здешней атрибутики. Дверь там открыта, и отсюда видно, что освещение меньше, чем здесь, но не это было причиной того, что я направился туда. Из-за отсутствия каких-либо отвлекающих факторов довольно быстро я оказался у двери. Немного промедлив, я сначала просто оглядел, что внутри. Широкий зал метров двадцать в длину, соблюдающий все стандарты муравейника по чистоте и количеству содержимого. По правой стороне почти во весь этот зал располагается большое количество графиков, чертежей и карт, космических карт. Вся стена, на которой это прикреплено, имеет внутреннюю подсветку, освещая прикрепленные материалы, и это единственное освещение в этом зале, но его хватает, чтобы увидеть все. Неспешно идя вперед, я рассматриваю все данные, что есть на бумагах, ламинированных чертежах и фотографиях разных планет, и все это разных размеров, сопровождается разными заметками и вычислениями, написанными то маркером, то ручкой. Складывается ощущение, что те, кто это все разместил, искали что-то или кого-то в космосе, высчитывая путь и координаты, используя все имеющиеся данные. Такой размах и масштаб впечатляют.
С обратной стороны вся мебель, используемая, видимо, для посещения лекций или отчетов, задвинута в разные стороны и стоит одна на другой, лишь бы освободить место для большей свободы передвижения. Разглядывая и пытаясь понять хоть что-то из всего этого исследования – или как это можно еще назвать, – я снова потерял счет времени и даже не знаю, счет на минуты идет или на часы. Пора идти дальше, я не ученый, и верить собственным глазам и знаниям довольно рискованно. Только не успел я отойти и на несколько шагов, как словно заряд тока пробил все мои нервы, заставляя видеть совсем другую картину этого места: из-за голосов людей, которые слышатся оттуда, откуда я только что пришел.
Запись 63
Огнестрельное оружие у обоих лишает возможности убить их или схватить. Так что я быстро спрятался за горой столов и разной мебели, сохраняя тишину и профессиональную выдержку. Дело не в страхе – смерть на пустом месте слишком жалкая, чтобы принять ее, и я никогда не отменял любопытства, которое постоянно борется с безумием за право лидерства. Они зашли – теперь я могу их лучше разглядеть сквозь щели между мебелью. Оба одеты в какие-то костюмы, комбинезоны, окутанные защитой и сумками, прикрепленными лямками к спине. На лицах маски химической защиты с двумя фильтрами впереди и квадратной пластиной для обзора, они сидят очень плотно, прилегают ко всей голове, крепятся к костюму. Оба держат автоматические пистолеты. Первый держит на прицеле все, что видит, второй прикрывает сзади: доказательство наличия здесь возможных врагов, только если привел их не я.
– Похоже, опять опоздали, гадство! – со злобой говорит первый и опускает пистолет. Меня начинает разрывать на части в надежде на спасение с одной стороны и агрессивное избавление от подобного социума через призму животного инстинкта самосохранения – с другой. Попытки решить, что делать, все больше путают меня.
– Датчик движения сработал минут сорок назад, далеко уже мог уйти, – сказал второй, так же оглядываясь по сторонам.
– Да только не будь он нужен живым – уже бы давно закончили с этим, – продолжал злиться первый.
– И это единственное, что тебя бесит? – сказал второй.
Этот недолгий диалог начинает провоцировать меня сделать хоть что-то, нежели сидеть и ждать здесь, прячась, как ненужная жертва, словно я боюсь тех, кто никто по сравнению с теми животными, с которыми мне приходилось сталкиваться. И все эти мои попытки понять, чего я хочу на самом деле, – убивать и мстить или, пока есть шанс, понять границы правды, – приводят к тому, что они резко начинают бежать вперед, крича:
– Это он, быстрей!
Я быстро вылез из укрытия и, не попадая в поле видения коридора, куда они побежали, двигаясь стороной, подошел к концу нынешнего зала. Остановившись, из-за края двери высматриваю происходящее. Коридор метров пять и небольшой зал, что идет после него, не волнуют меня так, как те, кто сейчас там.
– Замри! – крикнул первый в тот же момент, как я стал выглядывать из-за угла. Только слова эти были адресованы не мне.
– Не делай глупостей, Джеффри. Ты знаешь, что нужен нам живым, и пара пуль в ногах не помешает этому правилу! – крикнул второй более агрессивно, чем обычно.
Оба стоят спиной ко мне с правой стороны, целясь в того, кого пока мне не видно. Но вот он вышел, медленно делая шаги в их сторону, и останавливается. Теперь я вижу того, кто привлекает их внимание. Среднего роста человек в грязных штанах и застегнутой толстовке, чей капюшон скрывает лицо. Он держит руки вверху, кисти до пальцев перебинтованы – кажется, давно.
– Что-то вы долго, ребятки. Неужели вас уже не тянет увидеть нечто большее, чем кромешная тьма, или приказы, получаемые слепцами, больше не являются двигающей силой?
Его голос очень спокоен и сдержан, но с долей притворства и легкой хрипотой, и, стоило ему закончить, он заметил меня. Правильный угол и его слегка приподнятая голова показывают грубую щетину и грязные волосы, спускающиеся до подбородка. Наши взгляды пересекаются, и я точно уверен в продолжении своего инкогнито.
– Пошел ты. Наслаждайся сраной жизнью, пока можешь, – ведь, как только ты станешь не нужен, тебе пустят пулю в лоб, уж не сомневайся. А сейчас ты пойдешь с нами. Надень на него наручники, – сказал первый второму, который аккуратно стал обходить этого Джеффри. Наблюдая за арестом, я меньше всего задумываюсь, кто он и зачем нужен этим воякам, – важно лишь то, что мне делать сейчас. Чью сторону принять: неизвестной добычи, которая имеет немалую кровь на руках, или этих ребят, представляющих здешнюю власть, надеясь получить сотрудничество, а не пули? И в самый пик моего решения, которое словно расплавляет интеллект полной неопределенностью, я слышу свое имя.
Запись 64
Услышанное мной словно оказалось зовом из самих глубин тех мест, ныне являющихся тьмой, заставляющее вспомнить осколки рациональности, разбитые моими руками. Голос, который формально произнес собственное имя, цепной реакцией доводит адреналин и жажду хаоса до такого уровня. Единственный шанс, который понизит его, – это способ, используемый братом после собственной смерти.
– Неужели ты решил забыть про меня? – Мне хочется избавиться от этого голоса навсегда, и смерть слишком часто приходит на ум как способ этого добиться.
Обернувшись назад и прислонившись спиной к стене, я все же не теряю надежду, что это лишь малая ошибка. Вся центральная нервная система и каждая часть сознания делают непосильную и противоречивую задачу: не видеть и не слышать того, чего нет. Она идет ко мне, все так же самодовольно ухмыляясь, не меняя привычек и деталей внешности. Желание что-либо сказать приносит боль, ведь я знаю, чего стоит промолвить хоть слово – и я допущу хоть и слабую, но веру в происходящее. Да и для нее мои слова равносильны мыслям, и я закрываю глаза, готовый забыть все, если это поможет избавиться от нее. Ощущение такое, словно меня разрывает изнутри: головная боль, головокружение, озноб – стоило ожидать такого. И вот она подошла ближе, и почему-то я ощущаю это – ее дыхание на своем лице, волосы, касающиеся щек. И единственное, сдерживающее меня от высвобождения ярости, – это знание. Сделай я это – стану на шаг ближе к тому, кем стал мой брат.
– Рано или поздно это случится, и даже если ты не веришь в это, я прослежу, ты ведь знаешь. Но обещаю, что не сейчас, ведь есть гораздо более интересные события, которые ты опять пропускаешь. Я пришла сейчас для того, чтобы ты помнил, кто ты такой, ведь на распутье мы часто принимаем решение не от ситуации, а от наших желаний. И я верю, ты примешь правильное.
Она оказалась права, и те несколько секунд, когда пыталась устроить революцию, считая себя более развитой, доказывая это проявлением себя как Наоми, оказались важнее, чем думалось сначала. Проявив законное любопытство и признаки переживания вместо переговоров, я увидел последствия конфликта. Один опирается на стол, стоявший справа, пытаясь остановить кровь от огнестрельного ранения в правую ногу. Преследуемый ранее бродяга теперь обладает превосходством, приближая к смерти второго, безжалостно избивая его на полу посередине помещения, – правда, кажется, он уже закончил пару ударов назад. Все плохо, и тот, что еще жив, пытается уползти, упав только что на пол. Считанные секунды остаются до того, как этот маньяк возьмется за пока единственного человека, подающего признаки разумности. Последние удары окончательно лиши лица характерных черт, смешав осколки маски и мяса, а количество крови вокруг впечатляет, особенно учитывая, что вокруг в других помещениях ее нет, и она, как черная клякса на белом покрытии, выделяется, как ничто другое. Он встает, уже предвкушая грядущее отмщение и наслаждаясь им, что очень по нему видно. Я побежал по коридору, пока он подошел к первому, оставляя ему лишь секунды жизни.
– Наконец, решил присоединиться? – сказал он, увидев меня, не производя ни малейших агрессивных действий.
Я ничего не сказал и без предупреждения или остановки сразу ударил его ногой в живот, отчего он упал на бок. Со вторым ударом ногой по голове он откинулся назад, задев головой ближайшую стену, оставив следы крови на ней. Я сразу поднял пистолет и нацелил на него, и лишь слова «Нет, не убивай его, он нужен живым!» остановили меня от выстрела. Обернувшись, нетрудно было заметить в его движениях испуг, при виде, судя по всем, моей молчаливой, но до предела взвинченной натуры.
– Убьешь его – и, считай, все мы умрем. Лучше помоги мне, будет еще шанс.
Запись 65
Есть ли причины слушать того, кто не хочет дышать здешним воздухом, того, кому плевать на коллегу и товарища, того, кого я обязался убить при первой возможности, – причин слишком много, но только действительно ли они мои? Я убрал пистолет и помог ему встать.
«Сюда, здесь безопасно», – сказал он, указав на дверь впереди, которая относительно коридора, откуда я пришел, справа. Судя по раздавшимся стонам, Джеффри начинает приходить в себя, и, повернув голову, я увидел, как он тяжело пытается подняться с пола. Быстро дойдя до двери, мы вошли вовнутрь. Небольшая столовая с одним выходом впереди и справа. По левую сторону находятся буфет и кухонное оборудование, справа несколько столов и стулья. Он ввел команду блокировки и, прислонив к панели ключ-карту, запер деверь. Я сразу посадил его на ближайший стул. Кровь из ноги почти престала идти, импровизированный жгут из его ремня на удивление работает.
– Он не пробьет дверь, так что пока мы в безопасности.
Не слушая его слов, я отошел на шаг. Проверил пистолет и нацелил прямо в его голову, на вытянутой руке, отчего он сразу замолчал, и, уверен, выражение лица сменилось кардинально.
– Разница между мной и им лишь в том, что я не знаю, за что он ненавидит вас. – Я не слышу слов так, как слышал раньше, кажется, словно мои мысли транслируются ему в голову, – помни, мы с ним не такие уж и разные, и единственное, что помогает мне сдерживаться от того, чтобы не пристрелить тебя, – так это факт твоей пользы.
– Я понял тебя, понял.
– Скажи мне, раз представилась возможность, как вы скрывали это все от общественности? Сколько лет уже прошло, а никто…
– Лет? Да всего как полгода нет связи в жилых блоках, может чуть больше. Списали на сбой связи по началу, а потом…
– Полгода?
– Может чуть больше, я перестал считать время. Для тебя кажется мало, а для нас словно годы, потому что нет ни дня и ни часа, когда можно не делать то, что мы делаем.
– Ты не закончил, что вы сделали потом?
Сложно сдерживать себя в той ситуации, в которой я всегда рассчитывал на кровавую месть без слов и мотивов, особенно когда я помог этому человеку. И хоть через эту маску не видно его лица, я точно знаю, он боится и гадает, что же лучше – оказаться в его руках или моих.
– Даже не думай врать мне. Я прошел через весь жилой блок! – Он резко повернул голову на меня.
– Ты пришел из карантина? – удивленно и даже испуганно сразу спросил он, не слушая мои угрозы.
– Неожиданно, правда?
– Как ты выбрался из карантина? – забыв про страх, спросил он со всей возможной настойчивостью.
– Не твое дело…
– Нет, мое! Скажи мне, как ты пробрался сюда! – Его озабоченность этим вопросом проявила мой интерес больше, чем я думал.
– Выломал дверь у мостика. Почему тебе это так важно?
– Только не это! Надо скорее предупредить остальных! – Он начинал паниковать.
– Нет, ты не скажешь им про меня.
– Да ты вообще никому не нужен. Все были уверены, в карантине уже нет живых людей. Для чего создают карантин – для изоляции угрозы, в нашем случае, биологической. И если мы не изолируем эти секторы, то всему конец.
Я подошел вплотную к нему, крепко сжимая пистолет, ожидая лишь его агрессивной атаки. В его маске я вижу легкое отражение своего лица, своих глаз – и я солгу, если скажу, что не забыл о том, что передо мной стоит другой человек.
– Если мы не изолируем эти секторы, – спокойно, но настойчиво начал он, – и не предупредим о том, что карантин прорван, считай, ты зря остался в живых. Хочешь правды, хочешь, докажу, что все твои обвинения оказались ложными? Помоги мне. Иначе, если мы не остановим заражение, шансов на то, что я проживу еще пару дней, слишком мало, и можешь убить меня сейчас.
Он прав: умереть никогда не поздно, если нет причин жить. Но раз есть шанс изменить представление о тонах этого безумия, понять сам принцип проектировки кошмара вперемешку с кладбищем, навсегда отравивших мое сознание, то я пойду ему навстречу. Вопрос вот в чем: что я буду делать потом? Не в привычном хаосе и гневе, который окутает меня приятными тонами, если все пойдет не так, – нет. Есть ли шанс принять цивилизованный принцип жизни и стать человеком, который прилетел сюда? Возможно, где-то глубоко я мечтаю об этом, осталось найти причину.
Запись 66
Я пустил его вперед не только из-за знания этих коридоров, но и из-за отсутствия желания стоять к нему спиной. Оружие ему я не отдал, и пусть он будет вести нас по маршруту, остальные возможные конфликты я возьму на себя. Из-за ранения в ногу он постоянно опирается на стену, но держится лучше, чем я ожидал. Я бы хотел надеяться, что Джеффри – единственный, от кого следует ждать угрозы, но даже близко нет ощущения уверенности и доверия к чему-либо и кому-либо. Совсем недавно я думал, что здесь никого нет, – а теперь уже помогаю одному из виновных. Вокруг все так чисто и тихо, без намека на кошмар и все составляющие того места, из которого я вылез. Приходится каждую секунду напоминать себе о причинах, запрещающих мне замучить его до смерти.
Кажется, я уже смирился с той яростью, рвущейся наружу, ставшей источником моих сил, позволить которым окончательно выплеснуться наружу – это означает повторить судьбу Нолана. Но за всем этим скрывается шепот. Он не просто говорит, а именно что умоляет стать палачом на службе справедливого отмщения, которое рождено на боли и смерти тех несчастных, чью память я оскверняю, сдерживая себя каждую секунду. Я чувствую свое сердце, как никогда, а кулаки, сжатые до предела, вот-вот сломают рукоять пистолета. Что же не дает мне пустить кровь – никаких запретов давно нет на Векторе, да и не было никогда. Судить меня некому. И разве есть хищник страшней и опасней меня, кто-то или что-то составляющий конкуренцию за звание короля этих джунглей? Все это статичное спокойствие вокруг, отсутствие зверья так и провоцирует превратить все в сафари, так сказать, отплатить создателям созданием. Что они могут противопоставить: никто из них не умеет драться, и вряд ли есть те, кто прошел хотя бы через половину того, что я. Информация, лекарство, спасение с Вектора – что они могут предложить взамен на милосердие того, кто почти стал королем?
– Эй, ты в норме? – Он отдернул меня словами от тягостей восприятия и попытки оставаться собой.
– Смотря что считать нормой. – Мы остановились посреди коридора. – Тебе не понять. Ты прячешься от ответственности за оправданиями, так же как от заражения за своей маской.
– Это простая безопасность, иначе я бы стал таким, как все. Кому от этого было бы лучше? – Он понимал мой настрой и старался быть нейтральным.
– Вот скажи мне, раз уж так тянет на разговор, что это за зараза, которой пропитан весь карантин?
– Это то, с чем мы пытаемся бороться. – Он прислонился спиной к стене и стал проверять ногу.
– Отличный ответ. Уверен у тебя есть причина не говорить мне правды.
– Стоит мне все тебе рассказать, ты убьешь меня. Но я не хочу умирать просто так. Но если придется отдать жизнь за сохранение проекта и работы, то будет так.
– Но ты ведь и так умираешь.
– Да. Вирус передается воздушно-капельным путем, и моя рана – отличный способ получить его, Джеффри постарался. Считай меня кем хочешь, как и любого из нас. Ты, как и я, всего лишь жертва, расходный материал, просто номер в бланке. Но хочешь забавный факт: знай я, что меня ждет перед прибытием на Вектор шесть лет назад, – я бы все равно отправился.
– Сколько вас здесь – таких, как ты? – Я решил немного отвлечь его от темы смерти, еще один конкурент мне не нужен.
– Не так много, как было раньше. – Он молча смотрела на меня, потом вздохнул и нерешительно, но все же смог спросить, – А как ты выжил в карантине все это время?
– Была причина. Теперь ее нет. Пойдем, хватит медлить.
– Больная тема?
Я не ответил, и он понял меня. Надоели разговоры: не только из-за темы, скорее, причина в понятии «разговор». И мой неудачный опыт в непреднамеренном поиске собеседника слишком сильно сказался на мне. Шансы на повторное создание несуществующих образов никогда не были маленькими, что провоцирует мысли о том, что он и все предшествующее, – лишь галлюцинация, агрессивно скребущаяся в мозгу, захватывающая власть расширением собственного влияния.
Запись 67
Впереди еще метров семь, дальше небольшой зал. Все так же идеально чистый коридор, как и все помещения, прилегающие к нему. В основном кабинеты, попадаются залы для совещаний и площади разного назначения. Чистый воздух, в котором кое-где витает слабый бледный туман. Я решил подхватить раненого собеседника левой рукой под мышку, чтобы скорее добраться до пункта назначения, и мы активнее двинулись вперед. Словно никакого провоцирующего разговора не было, мы не друзья, мы не враги – мы просто безмолвно разделяем всеобщую судьбу. Мог ли я представить ранее, что будет все вот так? Ситуация, где я, типичный пример разрозненного и раздраженного сознания и ума, помогаю тому, кто имеет отношение к смертям невинных людей, спастись от другого сумасшедшего. Вектор никогда не перестанет удивлять.
Не спеша мы продвигаемся все дальше вглубь. Решения, провоцирующие разбор фактов и догадок, часто являлись инстинктивным позывом, вызванным типичным недоверием. Редкое явление, которое в этом мире является основной движущей силой после инстинкта самосохранения, и нет тех, кто не застрахован от этой погрешности. Предел моей трагедии и стимуляция мозга здешними способами перестраивают представление о вымысле и реальности, оправдывая это извращенным пониманием жизни. Но даже идеальная система симуляции дает сбои, и пару раз я уже наблюдал грань невиданного представления реальности. И сейчас я более чем уверен, что вижу ее снова.
– Почему тебе было плевать на твоего друга, когда его убили? – Я остановился и, быстро прижав левой рукой этого умника к стене, правой прижал ствол пистолета к его лбу. – Ты не горевал, не жалел и не пытался отомстить, словно тебе плевать.
Без движений он со страхом в голосе начинает говорить:
– Прошу, успокойся, слушай меня…
Но я не дал ему говорить дальше:
– Заткнись! – Ведь знаю, что он будет говорить. – Нет, ты абсолютно забыл про эмоции и отношение. Вместо этого ты уговорил меня помочь тебе сделать что-то, не спрашивая имени и не говоря своего. И так легко принимая мое существование, словно это обычное явление – встретить чужого человека с другого конца Вектора.
Я вижу, как швы, соединяющие идеи выдумки, начинают рваться, отчего в моей голове эхом отдается разгневанный крик той, чье существование не может быть доказано:
– Слушай, прошу тебя, держи себя в руках, ты сам не понимаешь, что говоришь, думай, просто думай! – его голос переполнен страхом, но не раскаянием.
– Ты так легко отвлекла меня. Избавив от возможных последствий, подстроила нужную фигуру в нужный момент и медленно стала затягивать петлю. Все дальше уводя меня в глубины Вектора, пока я не умру от голода. Создала Джеффри, как мою аналогию, и представила двух подопытных, для демонстрации того, кем я являюсь на самом деле, но ты не учла, что я сам принимаю решения! Да, ты не разочаровала меня, и я знаю, почему тебя еще нет перед моими глазами. – Я осмотрелся вокруг, держа этого призрака припертым к стене. – Ты злишься, что твои причины существования в очередной раз не оправдали себя. Давай же, Наоми, я так хочу посмотреть в твои глаза, увидеть злость, уловить нотку гневности и разочарования в собственных силах. Покажись, что бы я закрепил визуально свою победу в этом раунде!
Даже на крик не появляется – но она слышит, я знаю, ведь она – это я. Пока я отвлекаюсь, припертая выдумка выбивает оружие, ударяет меня по лицу и толкает в сторону, пытаясь сразу после этого спастись бегством. Жалкая попытка с ее стороны продолжить игру, на ходу придумывая новые ловушки. Только именно сейчас я чувствую, как злость из-за того, что я это допустил, и возбуждение от раскрытия очередной ловушки превращаются в нечто немыслимое, дающее четкую уверенность полного контроля. Впереди дверь, которую он успевает открыть, и в тот момент, когда я подбежал, она сразу закрылась. Открыв ее снова, не опуская пистолета, я вошел вовнутрь, сделал несколько шагов, осматривая все впереди. Вдоль стены – компьютеры и большие экраны, и две двери в углах слева и справа. И ему не хватило бы времени добежать до них. Ничего больше не делая, я стою посередине, опустив пистолет. Молча ликуя и превознося себя выше, чем примитивные создания, обреченные бегать сами за собой, придавая значение собственному времени, от безвыходности и противности альтернативе жизни. Все расколы, происходящие на уровне восприятия, не должны кончаться простым исчезновением доказательств. Но, похоже, отсутствие исходного создателя этих действий оправдано лишь тем, что сейчас он слишком охвачен злостью от проигрыша в партии, чтобы появиться. Такие моменты отлично доказывают, что я умнее, чем мой брат, и сильнее, чем тот, кем он стал. Но вместо дальнейших действий лишь чувствую, как кровь течет по голове, и я теряю сознание.
