Никита Владимирович Чирков
Вектор
Запись 73
Итак, я подошел к дверям, за которыми небольшой коридор, метров пять, и в конце его, вероятно, лифт. На полу видна небольшая колея от колес тележки или каталки, везущей что-то тяжелое. Слева и справа выделяются две пластины, полностью закрывающие стены. Рядом с правой пластиной вход в маленькое помещение, что спрятано за ней. И тут я кое-что придумал.
Вернувшись назад к камерам, я прошел дальше в раздевалку, где висят два оставшихся костюма – темно-зеленых, идентичных тому, в котором был Бен. Маска, сам костюм, состоящий из двух частей, перчатки, ботинки – полный набор, дабы затеряться у всех перед глазами. Сначала штаны – они слегка свободные, так что налезают поверх моих, потом верх, который хорошо ложится на перемотанные руки, хоть и немного неудобно. Ботинки и перчатки на липучках закрепляются на костюме, и, наконец, маска со своего рода шлемом, который плотно облегает голову и закрепляется ниже шеи. Как только я надел маску, в которой имеется система очистки воздуха, из-за чего часть у рта выпуклая и с отверстиями, я словно оказался взаперти. Обернувшись к зеркалу на дверце, одной из шкафчика справа, я сразу разбил его. Сходство слишком большое, хоть костюмы и разные, важен сам смысл, и я не знаю, ненавижу я за это брата или, наоборот, боюсь признать оставшуюся любовь. Теперь я один из них, только хуже. Осматриваю руки, тело, проверяю каждый сантиметр, дабы точно убедиться, что сойду за своего. Эта ограниченность обзора раздражает, и очень сложно сдерживать себя от того, чтобы не сорвать все это уродство прямо сейчас. Вот бы еще понять, фильтры воздуха и сам костюм защищают здесь или там, куда я иду.
Выйдя в коридор дальше, я все не мог привыкнуть к этому ужасу, что скрывает настоящего меня. Оглядев все, предполагаю, что это пропускной пункт, а сканер – для уточнения, тот ли это человек, который должен пройти сюда. Те пластины по бокам – они не металлические: подойдя поближе, смог увидеть, что они пронизаны сеткой. И вся окантовка вокруг имеет выпуклые тонкие линии. Но вот что интересно: этот сканер создан, чтобы выпускать отсюда, ведь иначе он был бы двухсторонний, хотя, возможно, наверху еще один такой. Я подошел к двери и, благодаря карте Бена, открыл ее. Внутри типичная система компьютеров, которые выключены, разумеется. Но я быстро это исправил, изменения были заметны лишь внутри. Прозрачная обратная стена панели резко стала темной и покрылась виртуальной сеткой с разными шкалами параметров по краям.
Найдя нужный включатель, я вышел туда и встал посередине, оставив оружие у компьютеров. Световая сетка зеленого цвета появилась в конце коридора, примыкая ко всем четырем поверхностям, она пронеслась сквозь меня. Потом обратно, и так еще несколько раз. Это было непривычно и завораживающе – видеть такой ярко выраженный цвет. С окончанием сканирования прозвучал резкий и громкий звук. Вернувшись обратно, я прочел на экране отчет, в котором ясно сказано, что я чист. Похоже, надеть костюм было правильной идеей, иначе меня бы не пустили наверх. Даже не знаю, сколько на мне можно найти не только этого неизвестного вируса, но и разных инфекций от всех тварей, с которыми мне пришлось драться голыми руками.
Двери лифта открылись со скрипом. Большая площадь была заполнена лишь пустотой. Дискомфорт от костюма еще больше заставляет меня преображать ненависть в идеи бытия. Зайдя в лифт, я, полный предвкушения, без замедления отправил его наверх, выбрав на панели «исследовательский уровень 1», самый верхний, прямо к вершине олимпа. Меня слегка трясет, и, внушая себе, что это из-за предстоящих событий, а не ужасного костюма, я наблюдаю, как закрываются двери лифта – медленно и, возможно, навсегда отрезая мне путь назад. Крепко сжимая кулаки и напрягая все мышцы тела, я словно пытаюсь приспособиться к новой оболочке. Мог ли я представить, к чему меня приведет этот путь, в самом начале, – конечно, нет. Но как понять справедливость, которая потерялась в этом мире и поставила меня на место того, кем стал мой брат, и не только в моральном плане, но и в физическом?
– Ты всегда влипал в какие-то неприятности, проблемы, из-за чего не раз отцу приходилось идти на уступки, чтобы отмазать тебя. И я согласен с тем, что ты всю жизнь только и делал, что спускал свой потенциал в унитаз, но я всегда защищал тебя, перед отцом, перед всеми, я всегда верил в тебя, и, как оказалось, не зря. И вот я прошу тебя, поверить мне так, как я верил в тебя. Не делай то, что ты задумал, не надо убивать, не надо брать на себя все!
Его появление должно было быть как удар током, сразу встряхнуть меня напором адреналина. Но вместо этого я не обращаю внимания на это естественное событие, которое не удивляет меня и даже не заставляет воспринять его всерьез. Он стоит рядом, справа в углу, прислонившись спиной к двери лифта, держит руки в карманах и смотрит на меня, испытывая либо любовь, либо жалость.
– Ничего, кроме смерти, ты не найдешь там – и считай это банальным и предсказуемым, но я не хочу, чтобы ты умер из-за меня. Ты не заслуживаешь этого, как и многие другие. Но только у них не было честного выбора, а у тебя он есть, – он подошел почти вплотную ко мне и словно шепчет на ухо: – Вернись к своему кораблю и улетай отсюда. Спасись из этого кошмара, ведь ты все равно ничего не изменишь. Пожалуйста, сделай это, брат мой. Не позволяй себе вновь, вернутся к той жизни, граничащей на острие закона, но которая закончилась в тот момент, как ты встретил свою бедующую жену. Ты справился, взялся за ум, нашел работу, почти стал семьянином… Да, ты сорвался, я понимаю, но ведь ты прилетел сюда, ради того, чтобы вновь все исправить. Ты рискнул своей работой, своей карьерой, забрав корабль транспортной компании, где ты работаешь и даже не сказал никому, и все это ради желания начать новую жизнь, распрощавшись с ошибками прошлого, я горжусь тобой, это серьезный поступок. Но сейчас, вот-вот и обратного пути не будет.
Что я могу, кроме как стоять посередине без движения, слегка опустив голову, смотреть в пустоту и слушать голос того, кто уже давно умер?.. Само его появление здесь и сейчас злит меня даже больше, чем существование Наоми: ведь к чему могут привести ее манипуляции, я знаю. А вот Нолан, мой брат, который сейчас стоит слева от меня, – абсолютно неизвестная переменная, способная привнести не только покой, но и хаос. Он такой, каким я видел его на фотографии: в чистой одежде, побритый, само приличие. И сейчас он ждет от меня реакции, внутреннее проявление ждет реакции извне.
– Да, ты не веришь мне, в чем я не могу винить тебя. После всего, через что ты прошел, ты заслуживаешь покоя и добра. Именно этого я и хочу – направить тебя в ту сторону, где ты обретешь этот покой. И ответ на вопрос, почему сейчас я здесь, находится прямо перед тобой. Как только ты надел этот костюм, ты сразу открыл путь ложного спасения, веря, что маска скроет тебя от самого себя. Ты неплохой человек, и еще есть шанс вернуться. – Он сделал вокруг меня круг и остановился уже с другой стороны.
– Он пытается тебя убедить, что ты все еще хороший человек и можешь воссоздать нормальную жизнь, но это ведь не так, и мы оба это знаем. Иначе ты бы не был здесь. – Она появилась с другой стороны, и реакция должна быть довольно предсказуема с моей позиции, но я продолжаю лишь слушать. Меня почти трясет, а гнев готов разорвать меня на части, но он предназначен для других существ.
– Давай же, брат, помоги мне помочь тебе. Поступи правильно и спаси себя от смерти, от бесконечного безумия, от одиночества. Мне тяжело смотреть на тебя в таком состоянии, тяжело знать, что ты медленно, но уверенно тонешь. Не такой участи я хотел для тебя.
– Тебя разве заставляли сюда идти, заставляли убивать, ненавидеть и слышать голоса в голове? – упорствовала Наоми в унисон брату. – Нет, это все ты, твоя натура, которую ты скрываешь, считая, что еще есть законы морали и справедливости.
– Посмотри сам, Харви, куда ты забрался. В самое ядро этого зла – и зачем? Почему тебе так важна месть, зачем убивать тех, кто и так скоро умрет? И единственный, кого ты еще можешь спасти, – это ты сам.
– Скажи уже себе правду, что тебе все это нравится, и продолжай наслаждаться силой и отсутствием законов, которые ранее лишь сдерживали тебя, не давая раскрыться полностью. Здесь все в твоих руках – действуй, судить тебя некому!
Это стало последней каплей, и я среагировал:
– Спустя столько времени именно сейчас вы уговариваете меня без угроз или издевательств, честно и открыто, словно я ваш друг. – С огромным усилием произнося эти слова, я сдерживаюсь, чтобы не начать использовать пули по назначению, и причиной решения использовать слова, а не оружие стало то, что эти пули могут быть нацелены на меня, чего я могу не заметить.
– Ты пытаешься найти себя, но забываешь, кем ты был, – и сейчас мы напомнили тебе прошлое и настоящее. Что из этого что, решать тебе, – сказали они идеально синхронно.
И оставили меня одного – опять. Ответ стал самым простым из всех за все время, проведенное мной на Векторе. И внезапно это стало правдой, стало тем, что называется честностью по отношению к самому себе. Мне всегда казалось, что это невозможно, это неправильно. Безумцам нет места в цивилизации, и любое дикое животное никогда не согласится уйти из родного дикого мира, где оно уже в статусе короля. Аргументы, доказывающие, что я еще могу мыслить логично.
Запись 74
Двери лифта открылись, не дав мне окончательно погрузиться в круговорот определения моих желаний. Сделал пару шагов вперед, и небольшое разочарование овладело мной. Весь стандартный набор неизменно следует традициям, что я наблюдаю большую часть времени. Небольшой пропускной пункт, который повторяет тот, что был снизу, в этот раз не создает проблем для движения. Вокруг все то же самое, хотя обзор ухудшился из-за маски, но я стараюсь замечать все мелочи, что попадаются на глаза. Картина копирует все предыдущее. Пройдя дальше, я оказался в широком стеклянном коридоре, где на полу видны следы от колес, а на стенах хорошо заметны трещины. Коридор идет метров десять, может, чуть меньше, слева и справа от него другие помещения, которые я не вижу, пока остаюсь на месте. Поскольку ситуация безопасна, я не могу допустить, чтобы мои демоны снова появились, продолжив расшатывать мое равновесие. Слегка опираясь на стены, сквозь которые видны другие помещения, из-за того, что костюм душит меня, я понимаю, что это больше внушение, нежели факт. Слева небольшой зал, похожий на приемную. За правым стеклом нечто похожее – пустое помещение с несколькими разветвлениями. Ничего, что могло бы привлечь мой интерес, – и, следуя инстинктам, я дошел до двери в конце, которая с легкостью открылась. И внутри я понял, от чего эти следы колес.
Впереди в ряд стоят семь каталок. Массивных, с выделенным углубленным местом под тело и креплениями у головы, ног и рук. На них перевозили заключенных, и, уверен, без разделения на разумных и уже отчаливших в мир иллюзий, проще говоря, всех тех, кто был не нужен. Справа закрытая дверь, что не поддается, слева еще одна. Каталки все чистые, но со следами борьбы за собственную жизнь тех, кому выпадала честь прокатиться на них. И на одной, самой крайней, лежит резиновая дубинка для усмирения буйных, также очищенная от множества ДНК тех, из-за кого она здесь лежит. Зачем нужны лекарства, когда есть проверенный веками способ, придуманный потомками? Прихватив ее, я вышел через дверь слева и оказался в приемном зале, откуда сразу посмотрел на коридор, через который пришел сюда. Странное планирование помещений, но хоть что-то выделяется в этом лабиринте. Вокруг – ничего, кроме привычной мебели в виде пары стульев и тумб. Пошел к двери, мое и без того ужасное состояние начинает скатываться по наклонной, когда обычная небольшая тряска сменяется неконтролируемой ломкой, словно все тело протыкают иголки, отчего я роняю пистолет и новую игрушку на пол и падаю на колени, поджав под себя руки. Ужасный дискомфорт переходит в дикий жар и нехватку воздуха, и трясущиеся руки машинально тянутся снять маску. Но через крик я сдерживаю себя от этого, просто вцепляясь в нее, спасающую мои глаза и лицо от повреждений собственными руками. Либо это ломка от отсутствия пронокса, либо диверсия со стороны Наоми или же личностный защитный механизм.
Не знаю, сколько минуло времени, но, проведя его в агонии, я вдруг замечаю, как в метрах двух, стоит человек. Сквозь слезы я смотрю на него его, продолжая качаться по одной прямой, словно в конвульсиях. Он без маски, в обычной одежде, но главное – держит многозарядный дробовик, направленный прямо на меня. Чего же он медлит, неужели боится – или просчитывает вариативность пользы взятия меня в плен путем дальнейшего обмена или способа символичной мести? Легче добычи, чем я, не найти, и будет более чем честно и благородно лишить меня мучений. Сквозь маску видно не совсем четко, особенно сейчас, но я стараюсь держать себя в руках, поскольку его безмятежное состояние очень агрессивно провоцирует меня напасть первым. Он не уверен, смотрит по сторонам, будто сомневается в том, что я один, закономерно поджидая соратников, что есть большая ошибка, ибо я на его месте не стал бы медлить. Он что-то говорит, мне плохо слышно, и ему приходится кричать:
– Ты что, глухой, я спрашиваю, кто ты и откуда пришел?
Я не могу говорить, словно онемел, лишь выпускаю зря воздух из горла, которое будто бы забито ватой, а все попытки дать ответ провальные.
– Ты хоть знаешь, кто я? Хоть знаешь, в чей дом решил ворваться? Я начальник здешней тюрьмы, и поверь, знаю, как обращаться с таким сбродом.
Запись 75
Не знаю, как это произошло, но я просто накинулся на него. Словно дикий пес сорвавшийся с цепи, повалил его на спину быстрей, чем понял, что делаю. Ударил дубинкой по голове, потом еще раз, и еще, лишь слыша свой крик, который доносится словно откуда-то издалека, будто меня здесь нет и все это – ужасное воспоминание. Проходит какое-то время, и, прекратив бить, я осознаю, как сижу на уже мертвом и изуродованном теле в огромной луже крови и сам запятнан не меньше. Вижу внутренности тела, ошметки плоти, которые также разбросаны повсюду, как и полагает последствиям кровавой бойни. Есть ли смысл знать, кто это, – в целом нет. Но только у меня не остается выбора, когда сквозь эту маску, которую приходится протереть от крови, я замечаю, его лицо мне знакомо. Детальное рассмотрение того, что осталось от лица, наносит мне не меньший удар, шокируя и выводя меня настолько, что лишь дубинка падает на пол из моих рук, знаменуя мою подавленность. Взрослый мужчина преклонного возраста, но в отличной форме для своих лет, с седыми волосами и такой же седой бородой, строгие черты лица. Долгое время я уважал его и ненавидел одновременно, представляя, что бы было, окажись я в другом месте и с другими людьми. Дисциплина – это прекрасно, но этого недостаточно для полноценного воспитания своих сыновей, которые хотели видеть мир куда лучшим, чем он был на самом деле. Нолан был лучше меня, добрее, и ему удалось быстро адаптироваться и дистанцироваться так, чтобы не мешать друг другу жить, но и не терять связь с отцом. Я завидовал старшему брату, ведь сам не мог избавиться от влияния строгого, но справедливого воспитателя, который учил нас одному: жизнь – это борьба. Мы не винили его, ведь знали, что наша мама погибла у него на руках, когда меня только взяли в школу, и мы видели всегда, как много в нем любви, которую он скрывал, ибо знал, что это рычаг для давления.
– Ты ведь знаешь, что я люблю вас, своих сыновей.
Его голос – он погрузил меня в детство, впервые за долгое время позволяя почувствовать себя слишком маленьким для этого мира. Он сел на пол, перед своим телом, и смотрел на меня тем самым взглядом, который мы с братом видели каждый раз, когда он ждал от нас ответа, оценки или вывода, касающегося в основном уроков жизни. Но я не мог говорить, хоть желание и было сильно: я боялся – и сам не знаю чего.
– Когда вашу маму убили и я не смог ее спасти, то, как отец, оставшийся вдовцом, я понимал, что иного выхода нет. Вы должны были стать сильными, дисциплинированными, способными защитить себя и своих женщин, своих будущих детей. И я готов был терпеть свою вину перед вами, – привычно строгий, но не злой голос.
Но я молчу, потому что вместо какого-либо облегчения или откровения хочу ударить его и сказать: «Я больше не ребенок. Ты воспитывал нас самостоятельными и сильными, способными выживать единолично. Но не успел заметить, как это произошло, и мы с братом стали теми, кем ты хотел, но не теми, кого ты уважал!» По его выражению лица я понял, что он услышал меня, что, разумеется, не должно удивлять.
– Мое отношение не менялось с годами из-за того, что вы напоминали мне маму и то, как я не спас ее, а ведь это была моя обязанность. Я любил ее больше жизни, как и люблю вас.
– Ты не справился, отец, и я рад, что ты не сможешь увидеть наши с Ноланом ошибки, – я все говорил с призраком, не произнося слова вслух. – Будь ты здесь, тебе бы было стыдно за нас, ибо твои дети имеют на руках больше крови, чем половина тех, кого ты ненавидел. Прости нас с братом, мы не хотели…
– Я не сказал, что горжусь вами, – я сказал, что люблю вас, ведь вы мои дети. Это то самое, чему я пытался учить тебя, пытался воспитать в тебе человека, способного различить любовь и уважение. А ты был слишком самовольным для меня, хаотичным, зачастую я не понимал, что творится у тебя в голове, но я всегда любил тебя и твоего брата.
– Мы не заслужили любви, и, будь ты сейчас здесь, будь ты жив, ты осудил бы нас.
– Как ты думаешь, за все время существования людей чего было больше, зла иди добра? Правильный ответ прост: это не важно. Все, что происходит, – это по большей части лотерея, хотя ты знаешь, как я отношусь к удаче, но, как ни странно, случай или стечение обстоятельств – это то, что нам неподвластно, отчего я сужу мир таким, какой он есть, выбирая то оценочное суждение, что ставит все успехи и неудачи лишь на мои плечи. Помимо самой жизни, состоящей из положительных и отрицательных деяний, есть еще память, воспоминание о чем-то прекрасном, и с возрастом понимаешь, наличие таковых – уже великий дар. Каждый час, каждого дня моей жизни я вспоминал вашу маму, нашу с ней любовь и время, которое мне посчастливилось провести с ней. И эти воспоминания давали мне счастье не меньшее, чем вы двое, которым я пытался передать ее любовь. Но я – не она и делал это по-своему. Вот что важно, особенно когда понимаешь безвозвратность времени. Люди сменяются, жизнь и смерть играют в поддавки, а вот память остается с нами. Это важно – наличие чего-то уникального, воспоминания о котором будут греть до самой смерти.
– Я знаю это, отец, мы знаем. И мы никогда не винили тебя.
Все в мгновение исчезло, оставив меня одного в смятении и спонтанных воспоминаниях жизни, которая в нынешних декорациях кажется чужой и лишь местами знакомой. Минуту назад он был здесь, и я не хотел его видеть. А сейчас я плачу от того, насколько мне не хватает его здесь, ведь я знаю, что его характер и сила воли не опустили бы его до того состояния, в котором нахожусь я. Если бы не он, неизвестно, кем бы мы стали с братом, но ему повезло больше – он смог жить спокойной и обычной жизнью. Я же младше, я больше был к нему привязан и в той же мере противостоял его взглядам, хоть и следовал им – был еще тем бунтарем. Но, несмотря на все, он был примером для нас, сильней, мудрей и круче, чем он, для нас не было. Вопреки всему происходящему в его жизни ужасу, он никогда не жаловался, не сокрушался от потери или других трудностей, ведь в его жизни были мы. И любовь к нам и нашей маме в частности давала ему возможность терпеть все, ибо лучшее, уже случилось с ним. Оценка данных фактов в нынешней ситуации приводит лишь к одному заключению: мы недостойны нашего отца. Но этот неожиданный всплеск прошлой жизни, словно вырванной из старой и забытой книги, не дает мне покоя из-за не понимая времени и места. Для чего это случилось и почему сейчас? Может ли быть так, что мне становится хуже, и на горизонте все же маячит финал, провоцирующий напоследок пробежаться по главному? Одно известно точно, я всерьез не помню, когда последний раз вспоминал о нем…
