Никита Владимирович Чирков
Вектор
Запись 68
Я не умер, как обычно, и при воспоминании о последних секундах до этого момента осознание непростительной ошибки становится единственным оправданием происходящего. Получилось так, что это я стал жертвой, пропустив тот момент, когда началась охота: ведь никто не дает отмашку на выбор персональной роли, ибо все здесь лишь игра на опережение, где победит тот, кто поймет, с кем он играет. Меня застали врасплох, напали со спины, чего я не ожидал, находясь в опьяняющей эйфории победы. Это провоцирует одновременно ненависть и разочарование в самом себе, благодаря которым я не чувствую боль от ударов по моему лицу. Никогда и никому не позволю встать над собой. Будто животное, отстаиваю свой статус доминирования, оправдывая этим боль и ненависть, что двигают мной. Единственное, что препятствует моему отмщению, – это толстые провода разных цветов, которыми мои руки и ноги привязаны к металлическому стулу посреди неизвестной маленькой комнаты, где лишь по краям потолка заметен слабый свет. Это затрудняет четкий обзор окружения, который просто не нужен, ведь, кроме моего трона, тут ничего нет.
После нескольких ударов по моему лицу, подарившие приятный вкус крови и, видимо, служили бодрящим будильником после пустого сна, тот, кто это делает, встал за моей спиной. И если там, позади, нет прохода, то тогда выход только впереди, через единственную дверь. Голова еще немного болит, и сложно собраться с мыслями, в которые я не верю. Неизвестность, эта милая путница встречается мне везде и, как положено даме, придает ту редкую и ценную частичку вдохновения, чтобы следовать дальше, все глубже в ее объятия.
– Ты пришел неизвестно откуда. Один, злой, наполненный жестокостью и болью, что поселилась в тебе навсегда. Я-то уже давно на Векторе – и знаю точно, что если человек прошел такой путь, пережил муки и страдания и не покинул этот мир, как делают ничтожества, – значит, есть веская причина. Честно скажу: твоя ценность – это лишь правильные место и время. Причина тому – тот факт, что уже давно никто не объявлялся откуда-либо. Новеньких не было давно, очень давно.
Его голос был взволнованным, но не так, как от счастья. Он переполнен теми нотками, что постоянно пытаются докричаться до меня, особенно когда я один. Он вышел из-за спины и встал передо мной, показывая свои безумные глаза и маниакальное выражение лица, которое довольствовалось данным положением вещей. Следовало догадаться, кто это, следовало быть умней. А я, ведомый поисками доказательств обмана, совсем забыл про того, кто не забыл про меня. Джеффри – психопат, который выжил.
– Есть маленькая особенность, – не останавливаясь, продолжал он, – у таких, как ты и я. Мы все думаем, что особенные, что умнее остальных и хитрее самих себя. У тебя бывает такое, что свет вот-вот достанет до тебя, и нужно лишь, раскинув руки, упасть в его теплые объятия? Оставив тьму и все страхи позади, как и частичку себя самого. Ту самую, что помогала выжить в оставленной позади тьме, где она играла роль несколько большую, чем учитель философии, обрезающий веревку каждый раз, когда ты суешь голову в петлю. Ту, что выросла на боли и закономерно отрастила клыки, добавляющие каждую проклятую секунду для спасения и ожидающие лишь одного – более сильного и опасного врага, дабы доказать, что собственное появление было не зря.
Он ходит вокруг меня и говорит все это, надеясь спровоцировать меня, ожидая той реакции, которая возбудит его больной мозг.
– Я знаю, что ты не убьешь меня. – Он медлит, и я решил не останавливаться: – Я не знаю, почему ты еще жив. Да и мне плевать, так же, как тебе на мою историю, – все это уже не имеет значения. Разница между нами в том, что ты знаешь, почему все это произошло, и что похоронило социальное общество, и кто виновен в том, что мы тут.
Если подумать, то каковы шансы выжить сейчас? Я привязан настолько крепко, что чувствую, как металл стирает кожу при любом движении, а ноги почти затекли из-за давления проводов. Так что хватит ломать комедию. Тут он молча вышел из комнаты и меньше чем через минуту вернулся. Швырнув мертвое тело мне под ноги, спросил:
– Неужели он тебе ничего не рассказал? Я удивлен, что наш друг Бен не одарил тебя знаниями, особенно благодаря за то, что ты спас его от меня.
Запись 69
Труп лежит у моих ног и доказывает существовавшую раньше жизнь. Зеркальное отражение того, что я считал ложью, показывает мне истинное положение моего состояния, которое так успешно ускользает от попыток анализа, что с легкостью оправдывает отсутствие в нужный момент проектировщика моих галлюцинаций. Он был живым человеком, который доверился одному безумцу, чтобы спастись от другого, – и зря. Мое самолюбие с примесью приличной дозы паранойи, которая питалась страхом упустить грань истины, создало реакцию, которой со мной еще не было. Я так был уверен, что он – галлюцинация, отчего чуть не убил его и, ведомый этим убеждением, загнал его в ловушку Джеффри. Это равносильно тому, как если бы я сам убил его голыми руками, и хотя в том, что передо мной лежит тело, виновны чужие руки, кровь все же на моих.
– Я вижу, тебя огорчает его гибель. Словно никто из нас не знал, что ждет каждого, кто не умер раньше этого момента.
– Чего ты хочешь от меня? – И вот злость и жажда крови затмевают тихие крики логики, высвобождая лишь инстинкты, на которых держится эта станция. – Почему ты держишь меня здесь? Не пытаешь, не убиваешь, а лишь ведешь диалог, пропитанный твоим жалким существованием? Не для поисков истины или прощения – нет. Причина так проста, что даже непривычна. Ты так жаждешь внимания, хочешь быть услышанным и понятым. Все те, кого ты убил, – они просто были теми, кто не хотел слушать очередного жалкого неудачника.
Без крика или явной агрессии я старался говорить максимально ровно и без запинок, вглядываясь в его реакцию на лице: ничего, кроме удовольствия от моих слов, в нем не было.
– О, мне это нравится, ты знаешь, когда надо выкладывать все карты. Пуская в ход лишь то, что помогает выжить зверю. Каждый день, каждый час, что ты блуждаешь в запятнанных кровью коридорах, лишь приближают тебя к тому состоянию видения этого мира, когда нет ничего прекраснее и желаннее, чем насладиться страданиями тех, кто слаб и жалок.
Он сходит с ума. Не двигаясь, толкает свою речь, держит руки за спиной и, не моргая, прожигает меня мертвым взглядом.
– Думаешь, им важны такие, как мы с тобой? Они давно не преследуют цель нести жизнь в мир. Им важна наша смерть, которая оправдывает их собственные грехи. Ведомые алчностью, они порождают еще большее страдание для самих себя. Я просидел в камере вечность, переживая сотни жизней, где все было идеально размечено. Добро и зло – третьего варианта нет в самой природе. И когда я смог выбраться из того места, ставшего мне домом, я узрел истинное величие смерти. Ирония в том, что физические свойства нужны лишь для поддержания фальшивой памяти, а вот переоцененный интеллект, словно черная дыра, имеет невероятный потенциал, где малейший сдвиг провоцирует колоссальную реконструкцию.
Длинный и быстрый монолог скатился в тишину, оставив для моих глаз лишь вид безумца, который стоит на месте, смотрит под ноги и бегает в лабиринте у себя в мозгу.
– Ты еще не понимаешь. Твои причины дышать слишком маловажны, они не несут пользы. Что приводит к поискам того, кто продолжит напоминать этим помешавшимся на науке глупцам, что они не всевластны. Рано или поздно придет расплата, придет месть, и каждое их действие будет отмщено. Они считают себя хорошими, верят, что делают это все ради блага человечества, которого они даже не знают. И кто-то должен напоминать им, что они не отличаются от нас с тобой. Зло всегда найдет другое зло и покажет, что разницы между людьми нет. Теперь ты – носитель этого хаоса, носитель этой боли и правды, и благодаря тебе я, наконец, увижу истинное видение мира, поскольку больше не буду ведом ответственностью перед правдой. И примут меня объятия тех, кто был отнят и прожил это время в том месте, где все мы перестанем быть одинокими и жалкими. Грядущее уже так радует меня своим выбиванием из шаблонов, хотя я еще не добавил главный рычаг, который повернет все в том направлении, который все они заслужили.
Оглушающий звук ознаменовал приход беззвучия. Чувствуя смерть лучше, чем жизнь, я всегда знал, что она перед глазами, прячется за причинами не видеть ее. Почему же падающее на пол мертвое тело кажется таким непривычным?
Запись 70
Попробуй, пойми, где добро и зло, когда каждая стихия рождает свой мир, разделяя видение мира на два фронта. Заставляя бегать по кругу, рыская среди бесконечности мыслей ради прекращения цикличности. Могу ли я трезво судить его, учитывая собственный факт отклонения от норм? Догадка, которая никогда не откроет истину, или понимание того, что в перспективе может помочь. Хотел бы я искренне надеяться, что он попал в лучший мир, нежели тот, который заставил его пустить пулю в висок. Его мертвое тело лежит почти вплотную к телу так называемого Бена. В существование одного я не верил, а другой так похож на меня, что впору считать его выдумкой. Неужели я всерьез сомневался, что человек разумный не способен быть здесь, и поставил на него клеймо иллюзии, тогда как в реальности существования психопата я не сомневался ни секунды? Можно ли этот дефект считать доказательством теории Джеффри, что единственная причина существования подобных мне и ему – это доказывать обычным людям, кто они на самом деле?
Провода все так же крепко прижимают мои руки к металлическим подлокотникам стула, а щиколотки к ножкам. Сейчас вся моя скованность начинает раздражать особенно, ведь больше нет отвлекающего фактора. Эти вырванные откуда-то провода, словно кандалы, обездвиживают меня уже долго, и это злит. Мне никак не перегрызть их, и злость заставляет меня дергаться во все стороны резкими выпадами в надежде выпутаться или ослабить их. Долгие бессмысленные попытки приводят к животным выкрикиваниям, подпитываемым вырывающейся злостью, – это ужасно. И, сильно раскачавшись, я падаю на пол вместе со стулом, полностью ощущая удар на лице и плече. Первая мысль: надо немного отдохнуть, но не проходит и полминуты, как злость из-за этой скованной неподвижности вырывается в жутких порывах, напоминающих припадочные конвульсии. Не передать этот ужас и муку, которую можно вызвать простейшими действиями. Меня всего трясет, все тело в поту и горит, даже начинает кружиться голова. Смотря в мертвые глаза Джеффри, чье тело лежит в полуметре от меня, я полностью ощущаю свою ничтожность. И знаю: ему нравится это, нравится смотреть на скованную жертву, которая пытается высвободиться, но не может. Неадекватный отброс получил, что хотел, оставил меня здесь и даже из могилы смеется надо мной.
– Пошел ты! – кричу я на мертвое тело, ощущая каждый сантиметр собственного тела, которое горит и кричит от невыносимости этого положения.
Интересно, сколько прошло времени, сколько я уже кричу о помощи и дергаю конечностями, как курица без головы. Кажется, у меня затекла правая часть тела, на которой я лежу, отчего пытаюсь как-то оттолкнуться, сдвинуться с места. Получается, но не настолько, чтобы считать это прогрессом. Все тело ноет и болит, а скованность знаменует окончание борьбы за жизнь, и кажется, что страшней расплаты для меня не придумать. Как это символично: я умру вместе с двумя гранями социального общества Вектора. И даже Наоми не придет попрощаться – можно ли было придумать более справедливую смерть?
Да, это забавно: я, как всегда, не обратил взор на то, что у меня перед носом. Этот банальный стул сделан из металла, и те подлокотники, что стали частью меня, имеют острые края. Дергая левой рукой вперед и назад, притягиваю ближе к себе, чтобы провода упирались в край. Трение, которое закрывает руку почти под локоть, о металл хоть и требует много сил, но, кажется, помогает. Насквозь пропитанный потом и уставший, я медленно, но довольно удачно уменьшаю количество проводов, ощущая, как с каждым движением стирается кожа на руке, что с нынешней скоростью очень быстро усиливает боль. Ее я могу стерпеть, могу преобразовать в ненависть – а вот находиться в неизвестности, когда никто не дает конкретного ответа, а лишь способен еще больше запутать, раздражает все больше, и единственный способ исправить это – перестать думать, что здесь есть хорошие люди. Кровь начинает медленно стекать по руке, после того как бинты прорваны, и, сопровождая движения разгневанным криком, я придаю себе сил, чтобы продолжать и не позволить себе умереть здесь, привязанным к стулу в луже крови.
Получилось. Дернув руку, я порвал оставшиеся самые тонкие провода, обнажив порезы на руке и стертую кожу вокруг. Проверил руку – ужас: несколько длинных и коротких порезов и вокруг почти стертый до мяса слой кожи, от кисти почти до локтя. Могло быть и хуже, еще как могло. Освободив вторую, я чувствую, как вот-вот сорвусь, стремление высвободиться быстрей начинает приводить в панику, и, честно, я в такой момент рад, что рядом никого нет. В ярости сорвав провода с ног, я быстро встал и со всей силой нанес множество ударов по трупу Джеффри. Как же приятно быть подвижным, и сейчас я пытаюсь отдышаться, попутно размяв все мышцы, которые, имея шанс говорить, кричали бы от боли, пробуждая после скованности. Все тело болит, мышцы стонут, а кровь все стекает медленно из порезов на руке. Толстовка Джеффри не подходит для перевязки – расстегнув ее, оторвал кусок от футболки. И на всем теле этого маньяка были разные слова, имена и цифры, написанные маркером без какой-либо последовательности. Хотя два имени стоят рядом – Кристина и Рита, что наверняка означает либо родных, либо любимых. Даже не знаю, есть ли смысл задумываться над этим: вполне возможно, это имеет значение лишь для него. Перевязал кое-как руку большим куском оторванной ткани – получился словно гипс, обхватывающий и само запястье. Куртку поверх уже не надеть, так что бросил ее тут. В идеале стоило бы такую рану зашить, но это слишком большая роскошь для меня.
Тело Джеффри воспринимается как должное, но вот тело Бена здесь из-за меня, и это приемлемая жертва. Обыскав его карманы, я нашел КПК, который, по-видимому, даст доступ в места, спрятанные от ненужных людей. Я не мог не проверить его записи – и первой включил последнюю из них: «Еще один день на станции Вектор. Как же я устал от всех этих поисков людей, поисков образцов, попыток создать открытие из руин! Я понимаю, что лишь от нас, возможно, зависит судьба всего мира, всех людей. И нельзя не выполнить наш долг, особенно учитывая принесенную жертву, чья кровь всегда будет на моих руках и руках каждого. Куда пропал весь энтузиазм, куда исчезли амбиции и стремление попасть в историю – туда же, куда и все жертвы, принесенные во имя жизни. Да, мне нечего терять: нет ни жены, ни детей, и это ли не делает меня подходящим для этой работы. Да, наверное, так и есть. Но вот что меня интересует: кому я все это пишу, зачем создавать мемуары, если их никто никогда не прочтет? Все равно все это будет уничтожено».
Запись 71
Его слова, а точнее, текст, в котором он говорит о поиске людей и образцов, – это заставляет остановиться на минуту. Образцы, я уверен, – это монстры, ими же порожденные, но зачем? Не меньший вопрос: почему он делает это здесь, а не в жилом блоке, где их больше всего? Такое ощущение, что тут уже забыли про жилые уровни, про созданный карантин, пытаясь выжить здесь, движимые некой очень важной мотивацией. На его КПК, кроме прав доступа, есть лишь пара заметок – так мало для того, кто здесь уже давно. Но есть еще пометка безопасности, в которой говорится, что в определенном секторе сработали датчики движения. Это сразу объясняет появление этих двоих без серьезного оружия, и при таком раскладе наверняка их будут искать. Хотя, интересно, есть ли кому искать…
Забрал пистолет, КПК и пару тряпок на всякий случай – больше ничего ценного нет, я так думаю. Дверь открылась, когда я прикоснулся к сенсору, и оказывается, что вся стена затемнена искусственно и ее изначальное свойство – прозрачность, чтобы следить за пленником. Я понял это сразу, как оказался снаружи, в большом длинном зале, который усеян такими камерами для изоляции. Десять штук на моей стороне и противоположной и три в конце справа замыкают мою сторону и противоположную. Единственные двери – это в конце, с каждой стороны по одной. И все эти камеры, что вокруг меня, пусты уже давно, в некоторых даже горит свет. Я встал посередине и осмотрелся вокруг, пытаясь представить творящиеся здесь события. Тишина придает покой, чистота вокруг нервирует. Несколько минут спустя, насладившись чем-то неопределенным, витающим в этом месте, я пошел вперед к дверям. Но, не пройдя и трех метров, я услышал крик. Настолько привычный и знакомый, что не заставил удивиться, будь это мой. Доносился он из дальних камер, одной из трех, и, скорей всего, самой левой, так как именно ее стена затемнена и скрывает источник этого крика. Он не постоянный и даже не похож на тот, что может быть проявлением нежелательной боли или пыток. Кажется, словно кто-то проснулся и от растерянности не может подобрать слова. Подойдя почти вплотную, я молча сменил фильтр с затемненного на прозрачный, найдя функцию на сенсоре.
– Харви, что ты здесь делаешь? – Его удивление как настоящее, по-другому быть и не могло, я ведь его хорошо знаю. – Помоги мне выбраться отсюда, здесь творится полный бардак, нам нужно убираться отсюда как можно скорей!
Как бы я хотел поверить в это! Избавиться от оков реальности вместе с прошлым и дать фантазии власть надо мной. Но только его жертва дает мне больше, чем иллюзия.
– Почему ты молчишь, да помоги же мне! – начинает он кричать на меня так естественно, проявляя истинный на вид страх.
И зачем мне говорить вообще? Мои слова сыграют не большую роль, чем разговор с зеркалом, и лишь молчание оставит его там, где он должен быть. На фоне его продолжающегося немого монолога я ощущаю крупицу жалости к самому себе. Ведь причина, надеюсь, в моей любви к нему и понимании всей трагедии, а не того, что Наоми уже не так действует на мое восприятие, отчего она ищет обходные пути. Я смотрю в его глаза, пропуская мимо ушей мольбы о помощи и возгласы непонимания, и вижу там тот же страх, что я бы видел в реальной ситуации. Все это чистое скотство, слишком злая шутка даже для этого места: пытаться поймать меня в одну и ту же ловушку дважды или просто давить на нерв, смеясь над трагедией…
Его руки разбиваются в кровь, пытаясь пробиться через преграду, он плачет и кричит, зовет и умоляет меня, родного брата. Я же просто стою и думаю, каковы шансы на его реальность, а все раннее – двойной капкан, в который я с легкостью попался из-за незнания условий пребывания. Что бы я ни выбрал, все равно проиграю, ведь все слишком просто. Понять различие между трезвым взглядом и переизбытком паранойи – слишком сложная задача, и потраченное на доказательство правды время лишь будет на руку безумию, играющему с сознанием в шахматы. И я просто ухожу, выбирая тот сценарий, где мой брат осознанно для себя умер в одиночестве, сокрушаясь от того, что не смог остановить личное преобразование. По очень простой причине: именно это придает мне сил, делает меня злее и избавляет от страха. Я больше не смотрю на него, в эту пустоту, и, повернувшись спиной к камере, ухожу. Не спеша, стараясь точно ощутить собственные действия, прочувствовать этот момент, дабы в дальнейшем реагировать быстрей. И хоть я не признаюсь, но все же рад услышать его голос, ныне кричит в гневе на меня за то, что я оставляю его позади.
Запись 72
Выйдя за дверь и оказавшись в длинном и широком коридоре, имеющем множество больших дверей на каждой стороне, я остановился. Непрекращающийся крик брата доходит до моих ушей, что начинает выглядеть жалко. Наверное, прошло уже много времени, как я пытаюсь побороть собственные ловушки. Пытаясь определить, что сможет помочь мне избавиться от этого, загнанный в лабиринт своими мыслями, я осознаю, что уже стало тихо и крик прекратился. Нельзя реагировать, показывать важность событий, нельзя давать повод повторить это. Надо думать, забить мозг мыслями, догадками, головоломками, пока я еще могу это делать. И, как ни странно, первое, что меня волнует, – это вопрос, которым я должен был задаться сразу, как проснулся в камере: где я?
Куда меня затащил Джеффри, в какую часть Вектора? В КПК Бена нет никаких схем, планов или пути, а значит, идти надо лишь вперед. Проходя мимо дверей, ощущаю сильный свет ламп, яркость которых для меня стало слепящей, от чего глаза несколько отвыкли. У каждого помещения написаны белым цветом цифры, но официально и каллиграфично, а не в грубой манере пропагандируя представления о любви. Трехзначный номер карцера, тюрьмы, такого же набора камер, откуда я пришел. Тишина повествует о пустоте или времени спячки тех, кто там может быть заперт. Желания проверять нет, ведь это не моя война, не моя ответственность, не моя жатва. Странно: насколько я помню, Бен и его напарник прибежали на датчик движения – так почему же сейчас никого нет? Где я нахожусь, если все так сильно и давно заброшено, – или все дело в том, что, кроме Бена, никого больше нет? Хотя проще поверить в существование очередного Охотника, нежели человека, который может помочь.
Я не трус и, решительно идя снова вперед, держу на прицеле двери. Но никто не выходит, не издает звуков, не произносит слов, и простые постукивания по дверям, дабы выманить смертников, прекрасно доказывают, как легко я могу начать играть в выдумку. За дверями меня встретила привычная атмосфера уюта и домашнего покоя, определяя мою привязанность к пустым помещениям как более сильную, чем стандартное понятие дома. Это комната охраны, или, скорее, надзирателей – тех, кто сторожит и одновременно скрывает спрятанных здесь изгоев и ненужных людей. Слева в глубине помещения шесть блоков, в каждом по четыре экрана с камер наблюдения. Посередине внизу массивный компьютер управления. Камеры выключены, экраны темные. Справа вдоль стены тоже компьютеры и чуть дальше них – отдельная мини-комната, где хранятся полные комплекты костюмов, таких же, как тот, в котором был Бен. Висят каждый в отдельном шкафчике, коих было штук десять, может, чуть больше. И все они шли вдоль всех трех стен. Полный свет, слой пыли – и ни следа каких-либо существ, людей или конфликтов. Меня это начинает раздражать. Но в этом есть свой плюс: если подумать, то все должно работать, и надо поискать в архиве компьютера. Возможно, я смогу понять, где я и что делать дальше, пока я еще могу понимать хоть что-то. И я нашел первое, что вылезло на экран, стоило мне включить систему: если верить этому, безопасность была в приоритете.
Это последнее сообщение: «Все, кто находится ниже второго уровня лабораторий, обязаны явиться в главный корпус первого уровня. В связи с максимальной оптимизацией исследований и для большей безопасности рабочих все в срочном порядке перемещаются для дальнейшей работы на верхние уровни и сразу после инструктажа размещаются в жилых комнатах, приближенных к их будущим рабочим местам».
Отлично, просто прекрасно, я уже на другом уровне. Всех погнали наверх, когда стало слишком жарко. Но вот вопрос: это было до карантина или после? Что было первым, курица или яйцо? Хотя не все ли равно, из чего делать обед… Лицемеры спрятали свои человеческие ресурсы в темноте, дергая за ниточки. Теперь я знаю, где я и, следовательно, куда предстоит отправиться за отмщением. Большего на компьютере нет, все стерто – и это понятно, мало кто любит, когда роются в их грязном белье. Все это промедление лишь отдаляет меня от цели, ведь каждую минуту я теряю себя.
