Михаль Шалев
Тихая ложь
Розовое шампанское
В августе Сиван сказала Лайле, что хочет поехать в Иерусалим и пойти на демонстрацию протеста против коррупции в правительстве. Каждые выходные Лайла обещала поехать с ней, но ни разу не сдержала своего обещания. Полеты за границу были запрещены, и поэтому Лайла начала путешествовать по Израилю: то поедет в Западную Галилею, то в бедуинскую деревню в Негеве, то ходит по каким-то тропам. У нее везде были друзья, и она объездила весь Израиль с севера на юг, почти не бывая дома. Коробка с фотографиями так и не вернулась на свое место на антресолях, а переехала в ожидании лучших времен под рабочий стол Сиван. Май время от времени посылал ей сообщения, интересовался как у нее идут дела, но так и не предложил встретиться, и она не стала поднимать планку своих ожиданий.
Но однажды в пятницу Лайла сказала:
– Завтра мы едем в Иерусалим.
– Точно?
– Точно.
– Заказать гостиницу? Поедем завтра после обеда и вернемся в воскресенье. Прекрасная возможность провести время вместе.
– Отличная идея.
Сиван открыла компьютер, и выбрала бутик-отель в Йемин Моше[33], заплатив дополнительно за номер с видом на старый город. Кутить так кутить. Премьер министр высмеял протестующих, сказав, что они сами пользуются роскошными отелями, но Сиван не видела в этом ничего зазорного. Каждый истраченный ею шекель она заработала сама, честно, упорным трудом. Так что пусть смеется сколько хочет. Она не пользовалась никакими привилегиями и платила по самой высокой шкале налоги, из которых это правительство содержало людей, ценности которых не совпадали с ее ценностями. Это была ее страна, и она поедет на демонстрацию и будет жить в этом отеле со спокойной совестью.
– Вот это номер, мам! – закричала Лайла, увидев ожидающую их бутылку шампанского. – Это ты заказала?
– Я думаю, это подарок за то, что мы заказали двойной номер.
– Давай выпьем! Какой вид! Картина! – Лайла профессиональным движением откупорила бутылку и разлила шампанское по бокалам, держа в руках телефон и тут же выкладывая фото в «Инстаграм». Сиван нажала на маленький кружок с фотографией Лайлы на своем телефоне и увидела два бокала шампанского на фоне старого города и подпись: «Я и Ваня берем Бастилию. Начали!»
– Смотри, мам, – произнесла Лайла, мгновенно просмотрев многочисленные комментарии, – Май тоже тут.
– Где тут? – удивилась Сиван.
– В Иерусалиме. Он здесь с сыновьями. Он увидел мою фотографию и послал мне сообщение.
– Май входит в число твоих друзей в «Инстаграме»?
– Да, а что?
– Странно как-то. Он тебе в отцы годится.
– Ну а ты моя мама и ты тоже у меня в друзьях. Что же тут странного? Стань уже более современной. Мы договорились встретиться все вместе сегодня вечером, – Лайла счастливо вздохнула. – Это была классная идея приехать сюда, мам. Молодец!
Вечером они пошли на Парижскую площадь[34] до отказа заполненную людьми. У некоторых из них в руках были музыкальные инструменты, у других – плакаты с остроумными надписями, отражающими самые разные взгляды. Большую часть составляли люди, которые обычно вовсе не думали о том, чтобы идти на демонстрацию, но которые устали терпеть и чувствовали себя обязянными поддержать тех, кто хотел правительства, способного дать своим гражданам надежду на более разумную и справедливую жизнь. Сиван вспомнила, как ездила с родителями на демонстрацию против войны в Ливане, в которой участвовало четыреста тысяч человек. Ей тогда было всего десять лет, но она навсегда запомнила ту обстановку и боль пришедших на демонстрацию людей. И вот теперь она сама здесь с дочерью, которой уже двадцать четыре. Кто бы мог подумать, что ее поколение очнется от вечной дремоты? Лайла и Сиван вклинились в толпу. Сиван пыталась узнать знакомые лица, но сделать это было почти невозможно, так как все были в масках. Через два часа, когда Сиван почувствовала себя измученной, кто-то обнял ее сзади. Несмотря на ковид и связанную с ним истерию, объятие было настоящим, крепким – на несколько долгих мгновений чьи-то руки обхватили ее, а его грудь прижалась к ее спине. Обернувшись, Сиван увидела улыбающегося под маской Мая, которого, видимо, совершенно не волновало нарушение запрета на соблюдение дистанции. Она обратила внимание на то, что он обнял ее, а не Лайлу, которая стояла рядом вместе со своей подругой из колледжа и, увидев Мая, радостно закричала:
– А, Майчик! Привет!
– Как здоровье твоего отца? – поинтересовалась Сиван, несмотря на то, что за грохотом барабанов и ревом фанфар расслышать что-либо было почти невозможно. Встреча с ним очень взволновала ее.
– Да так себе, – ответил Май. – Я скоро возвращаюсь в Ашдод. С ним сейчас Лири. Мне надо ее освободить.
– Нашли сиделку?
– Да, но надо оформить еще несколько бумаг. Я надеюсь, что она начнет на следующей неделе.
– Я тоже скоро ухожу.
– Тебе здесь не нравится? – он правильно понял ее состояние.
– Я пришла, чтобы выразить свою солидарность, но я терпеть не могу массовые мероприятия. Я никогда не хожу на демонстрации даже если считаю, что их цели оправданы. В молодости я никогда не посещала дискотеки или концерты в парках. В толпе я чувствую себя неуютно. На этот раз мне было важно прийти, но с меня хватит.
– А где ваша гостиница?
– В десяти минутах ходьбы, не больше.
– Я провожу тебя.
– Не стоит, Май. Ты торопишься, а я люблю ходить пешком.
– А мне хочется. Подожди минутку, никуда не отходи.
Он подошел к Лайле, перекинулся с ней парой слов, и они оба исчезли в толпе. Когда через несколько минут никто из них не вернулся, Сиван позвонила Лайле.
– Привет, мам, не волнуйся. Я с Адамом, его подружкой и их приятелями. Я побуду с ними еще немного.
– Лады, – ответила Сиван в стиле Лайлы. – Я возвращаюсь в гостиницу.
Если Лайла остается с приятелями Адама, значит там есть кто-то, кто ей нравится.
– Я вернусь попозже. Ты не возражаешь? Не сердишься, что я не иду с тобой?
– Конечно нет, Лали. Гуляй, наслаждайся.
Вернулся Май, они выбрались из толпы и зашагали прочь. По мере того, как они удалялись от площади, становилось все тише. По сравнению с жарой и влажностью Тель Авива, воздух в Иерусалиме был сухим и прохладным.
– Давненько я не была в Иерусалиме. Я люблю этот город. Было время, когда я часто приезжала сюда.
– Я тоже люблю Иерусалим.
– А где живут твои сыновья?
– Адам вместе со своей подружкой живет на съемной квартире в Нахлаот, а Саар живет в нашей квартире в Рехавии[35].
– У тебя с Лири есть квартира в Рехавии?
– Эту квартиру я получил в наследство от родителей моей матери, которые приехали в Израиль во время Второй мировой войны из Польши.
– Надо же, – удивилась Сиван, которая почему-то считала, что мать Мая, так же, как и его отец, родом из Египта.
– У бабушки с дедушкой был магазин часов и украшений на улице Бен-Йехуда. Дедушка происходил из гурских хасидов, но со временем отдалился от них. Он остался верующим, но с терпением относился ко всем людям. Сегодня таких людей уже не сыщешь. Они умерли когда мне было семь лет, но у меня остались о них самые теплые воспоминания.
– А почему они оставили квартиру тебе? Разве у твоей матери не было братьев или сестер?
– Нет, она была единственной дочерью, а я ее единственный сын, – усмехнулся Май. – В семьях с одним ребенком обычно собирается большое наследство.
– Как в Европе. Интересно, что твой дед был верующим, а бабушка – нет. Они не ссорились из-за этого? А как они приняли твоего отца?
– Прекрасно. Они познакомились с ним, когда он был студентом Иерусалимского университета. Он вырос в семье, где было принято почитать отца и мать, уважал свекра и свекровь, а когда было нужно мог пойти с дедушкой в синагогу. Моя мать, навещая их, обычно надевала длинную юбку или платье, но если она иногда приходила к ним в штанах, они относились к этому спокойно.
– Если твоя мать была единственной дочерью, почему твои родители решили жить в Ашдоде?
– До самой смерти бабушки и дедушки мы все жили в Иерусалиме, и только потом они переехали. Почему в Ашдод? Мой отец любит море и не может жить вдали от него. И в Греции, и в Египте они жили возле моря. Тель Авив ему не нравился, а в Ашдоде ему предложили хорошую работу. Тогда, пятьдесят лет назад, Ашдод его очаровал. Там было море, пляжи, рыбаки. А еще там было много новых репатриантов, детям которых нужен был образец для подражания. Все это его полностью устраивало. И потом, ведь моя мать тоже была учительницей, так что они, что называется, попали в точку. Как бы она ни уважала своих родителей, она не была верующей и не собиралась оставаться в Иерусалиме. Квартиру они оставили мне, а сейчас в ней живет Саар.
– А что с его подружкой-француженкой?
– Понятия не имею. В последнее время о ней ничего не слышно.
Вдруг у Сиван зазвонил телефон. На экране высветилось имя Михаль, и она решила ответить.
– Вы обещали встретиться со мной.
– Обещала? – Сиван порылась в памяти. – Не припоминаю. В любом случае я сейчас не могу. Я в Иерусалиме.
Гудочки. Сиван посмотрела на телефон:
– Бросила трубку.
– Кто?
– Михаль. Соседка с первого этажа.
Май скорчил гримасу.
– Михаль! От нее всего можно ожидать.
– Да уж, – согласилась Сиван. – Но она интеллигентная и очень чувствительная. Скажи, ты не хочешь зайти и выпить по рюмочке? Уже поздно…
– Ненадолго. Но с удовольствием.
Они прошли в бар, заказали два бокала розового шампанского и сели в одиночестве за столик на балконе, разглядывая раскинувшуюся перед ними панораму старого города.
Телефон лежал рядом с ней на столе и, когда звонок колокольчика известил ее о получении сообщения, Сиван потянулась к нему, чтобы выключить, но снова увидела на экране имя Михаль и снова не на шутку встревожилась, вспомнив тот единственный раз, когда она не ответила и, как оказалось, Михаль действительно нуждалась в ее помощи.
На этот раз сообщение было длиннее обычного.
Душа человеческая подобна бочке, а моя полна тяготами изоляции и одиночества. Мне нужно успокоиться, а то я все время в стрессе, и у меня нет сил ни на что, кроме себя самой. Надеюсь, вы поймете меня и не станете обижаться. Просто шлите мне время от времени привет, а больше мне ничего не надо.
– Грустно, – сказала Сиван Маю, выключив телефон. – Я не могу понять, как она живет одна. Она все время просит, чтобы я купила ей что-нибудь, устроила что-нибудь. Я пытаюсь объяснить ей, что есть вещи, которые я не в состоянии сделать. Даже если бы я могла, мне кажется неправильным увеличивать ее зависимость от меня. Такими вещами должен заниматься кто-то из ее родственников.
– Но ведь у нее есть брат.
– Я разговаривала с ним несколько раз.
– Ну и что же он?
– А ничего. Я пыталась донести до него, что она как-то справляется, но что дальше так продолжаться не может. Спросила его, почему она не живет в одном из учреждений для людей со специальными потребностями. Ведь то, что она просит от меня, это все элементарные вещи – чистота в доме, нормальная одежда, вкусная еда, какие-то развлечения.
– И что он ответил?
– У него на все есть ответ. Например, на Песах она попросила меня организовать ей доставку еды. Я удивилась тому, что ей нечего есть, позвонила брату, и он рассказал мне, что договорился с тремя ресторанами, которые три раза в неделю доставляют ей готовые блюда. В начале каждого месяца он переводит ей деньги, которых должно хватать на все ее потребности. Он живет в Верхней Галилее, и ему трудно приезжать к ней часто, особенно сейчас, во время эпидемии. Но он просил меня не беспокоиться, сказал, что при первой же возможности навестит ее, и только попросил меня подбадривать ее время от времени. Как же я могу поддерживать ее, если она посылает мне такие сообщения? Мне уже хочется заплакать.
– Не принимай все так близко к сердцу. Это не твоя проблема. Может все-таки выпьем пока я не ушел? – и Май поднял бокал.
Сиван подняла свой.
– За нас!
– За нас! – засмеялась Сиван.
Песня, доносящаяся из бара сменилась, и из динамиков полился голос Эдит Пиаф.
– Скоро увидимся, Си, – произнес Май, вставая. – Я позвоню тебе.
Он впервые назвал ее ласкательным именем, и Сиван снова почувствовала себя молоденькой девушкой. Да, все эти годы, потерянные в бесплодных иллюзиях насчет Яаля, она оставалась девушкой, как принцесса из «Спящей красавицы».
– Приходи когда захочешь. Мне всегда приятно видеть тебя.
– Только я не смогу успокоиться пока не разберусь со своим отцом.
– Конечно, Май.
Сиван проводила его к выходу. На этот раз он не обнял ее, прощаясь, а взял обе ее руки в свои, а потом, словно не зная что делать, встряхнул их, отпустил и ушел.
Вернувшись обратно в гостиницу, Сиван пошла в бар, чтобы заплатить за напитки, но оказалось, что Май каким-то образом уже обо всем позаботился. Розовое шампанское. Жизнь в розом цвете. С каждым разом ей все больше нравилось быть рядом с ним. С ним было легко говорить, он понимал, что она хотела сказать и реагировал в соответствии с ее ожиданиями. Сиван поднялась в номер, распахнула дверь и вышла на балкон. Было прохладно. На столе все еще стояла открытая Лайлой бутылка. Сиван налила себе бокал и села на балконе, глядя на стены старого города. Она решила, что не станет возвращаться к вопросу об отцовстве ни с Лайлой, ни с Яалем до тех пор, пока Лайла сама не обратится к ней и не потребует новых объяснений. Раньше или позже этот день неизбежно настанет. Лайла сейчас занята своими делами, но зерно уже посеяно и неизбежно идет своим путем к свету, к правде, к освобождению. В день, когда у Лайлы созреют вопросы, Сиван должна иметь на них ответы. Но надо сделать так, чтобы когда Лайла узнает о том, что ее мать ей лгала, ее жизнь все равно оставалась окрашенной в розовый цвет.
Поцелуй
Проснувшись в полночь, Сиван обнаружила, что лежит на диване, а рядом стоит пустая бутылка. Она включила телефон и увидела несколько сообщений от Лайлы:
Привет, мам
Я пошла на квартиру Адама и Анит посидеть с ребятами
Все хорошо. Не волнуйся, если меня долго не будет
Я возьму такси
Сиван приняла душ и забралась в уютную кровать под простыни из египетского хлопка – так, по крайней мере, было написано в рекламном буклете – оставив штору открытой, чтобы до последнего момента наслаждаться видом за окном. Оказывается, отдыхать время от времени – это здорово.
В шесть утра ее разбудил телефонный звонок. В динамике раздались всхлипывания.
– Что случилось, Михаль?
– Я чувствую себя ужасно. Вы можете прийти?
– Я сейчас в Иерусалиме. Если надо, я приеду, но только если это действительно надо. Вы понимаете, что я могу сделать это только в экстренном случае?
– Это как раз такой случай, – голос Михаль звучал глухо. – У меня высокая температура, рвота и понос. Я всю ночь не вылезаю из туалета. Сил совершенно нет. Боюсь, у меня может быть «корона».
– Я попрошу Мааян спуститься к вам.
– Я уже стучалась к ней. Она не отвечает. У них дома никого нет.
– Я приеду.
Сиван позвонила Лайле, которая все еще не вернулась.
– Извиняюсь, – раздался в трубке сонный голос Лайлы. – Я задремала. Не волнуйся.
– Все в порядке?
– Да, было классно. Я потом тебе расскажу.
– Слушай меня, Лали. Мне надо вернуться в Тель Авив. Есть срочная проблема с нашей соседкой Михаль. Ты справишься одна? – Вопрос был явно излишним. Здоровый юношеский эгоизм Лайлы не предполагал излишнего беспокойства. Как здорово, что Май вчера оказался рядом.
– Разумеется.
– А что сделать с твоей сумкой? Забрать ее с собой?
– Нет, оставь. Когда надо освободить номер?
– К полудню. Не опаздывай.
– Ладушки.
Приехав во Флорентин, Сиван, рискуя получить штраф в размере пятисот шекелей, оставила машину на тротуаре. Несмотря на раннее утро, лавка Карло была открыта. Сиван заглянула внутрь и, к своему удивлению, обнаружила там Михаила.
– Привет! А где Карло? – спросила она.
– Вам что-нибудь нужно, госпожа? Я теперь работаю у Карло, – гордо объявил Михаил.
– Желаю удачи. Меня зовут Сиван. У меня квартира в доме напротив.
– Я вас знаю. Тут все вас знают. А я Михаил. Так меня зовут.
– Мне надо подняться к Михаль, соседке с первого этажа. Сделайте мне одолжение, Михаил, присмотрите за моей машиной. Если придут проверяющие, скажите им, что у меня срочное дело и что я сейчас вернусь. Хорошо?
– Не беспокойтесь, госпожа. Я присмотрю за машиной. Никто не выпишет вам штраф.
Сиван постучала в дверь Михаль. Ну, если все это окажется ложной тревогой и Михаль просто так выманила ее в Тель Авив, подумала она, она больше никогда не будет иметь с ней дела. Не дождавшись ответа, она позвонила в звонок и уже начала подумывать о том, чтобы взять лестницу и попытаться проникнуть в квартиру Михаль с балкона, как дверь слегка приоткрылась. Сиван толкнула ее и увидела, как Михаль с трудом доплелась до кровати в спальне и упала на нее. Вонь в квартире стояла невыносимая. Унитаз засорился, и вода в нем доходила почти до края, а рядом с кроватью стояло ведро, которое теперь выполняло функции унитаза.
– Михаль!
Лицо Михаль было мертвенно бледным, с темными кругами вокруг глаз. Лоб покрывала испарина. Сиван дотронулась до него тыльной стороной ладони. Сильнейший жар.
– Я звоню на скорую.
– Нет! Я боюсь сирену. Я не поеду на скорой.
– Хорошо, успокойтесь. Я сама отвезу вас с больницу. Вы можете ходить?
– Нет.
– Придется постараться. Моя машина стоит прямо у входа. Обопритесь на меня.
– Не могу. Я не могу дышать. Я, наверное, умру.
– С чего это вдруг, Михаль? Даже и не думайте. Я сейчас вернусь, – справиться с Михаль в одиночку не представлялось возможным. Сиван схватила ключ, который торчал в двери, и побежала вниз. – Послушайте, Михаил. Михаль больна. Я должна отвезти ее в больницу. Пожалуйста, помогите мне довести ее до машины.
Михаил закрыл лавку и поднялся за ней по лестнице. Увидев его, Михаль зажмурилась. Сиван опасалась, что Михаль не позволит ему прикоснуться к себе, но она была очень слаба и, видимо, понимала, что нуждается в срочной медицинской помощи.
– Держите ее с одной стороны, – сказала Сиван Михаилу, – а я буду держать с другой.
– Дайте мне, госпожа. Я сам. Она не сможет встать. Она упадет.
Сиван думала, что он возьмет Михаль на плечо, но Михаил просунул одну руку ей под колени, а другую – под спину. На мгновение Сиван засомневалась в том, что у него получится, но Михаил довольно легко поднял ее на руки и прижал к своей груди. Хорошо, что Михаль жила на первом этаже. Когда Михаил уложил ее на заднее сиденье, он дышал с трудом, а по лбу его струился пот.
– Эх, где ты, моя молодость, – пробормотал он.
– Большое спасибо, Михаил.
– Пожалуйста, госпожа. Я люблю Михаль. Пусть поправляется.
– Сиван, – раздался из машины слабый голос Михаль.
– Да?
– Скажи этому, что нес меня, пусть принесет из лавки полиэтиленовые кульки на случай, если я опять вырву.
Сиван побежала за кульками, удивляясь тому, что даже в таком состоянии Михаль продолжает всеми командовать.
И вот она снова в «Ихилове». На этот раз в приемном отделении. И снова все эти предохранительные процедуры, которые вообще-то, несмотря на все, что говорилось в средствах массовой информации, были вовсе не такими ужасными. Когда Михаль зарегистрировали и положили в палату, Сиван пошла позвонить Ноаму.
– Вы должны приехать. Я еще не знаю, что с ней, но чувствует она себя ужасно.
– Я постараюсь.
– Что значит «постараюсь», Ноам? Это же ваша сестра! У нее кроме вас никого нет. Вы что, не поняли, что я вам сказала? Она очень больна! – Сиван старалась говорить, подчеркивая каждое слово. – Вы что, думаете я с вами играю?
– Вы ведь не знаете, Сиван, что у меня шестеро маленьких детей. Я не могу просто так все оставить и прискакать в Тель Авив.
– Вы это серьезно? – Сиван изо всех сил старалась не закричать. – Что значит «шесть детей»? Они что, рассыплются? Ничего с ними не сделается, если вы оставите их, чтобы в трудную минуту поехать к сестре, которая в вас нуждается. Наоборот, вы должны подать им пример, чтобы они знали, как надо относиться к родным! А где ваша жена?
– Она сейчас на занятиях йогой, – ответил Ноам все так же спокойно, не обращая внимания на ее смятение.
Так, значит йога, блин.
– Заберите ее оттуда и немедленно приезжайте.
– Я не могу ей мешать, – он продолжал говорить таким голосом, словно объяснял ей само собой разумеющиеся вещи. – Это специальное занятие. Она так долго его ждала.
– Мне это все не интересно, Ноам.
– Карми, – продолжал Ноам, словно читал по бумажке – замечательная мать. Но это занятие служит ей источником сил на целый год. Будет нечестным лишить ее его.
Он что, обалдел? Что он там такое бормочет?
– Слушайте меня внимательно, Ноам! Если вы сегодня же не приедете в «Ихилов», я подам на вас в суд за пренебрежительное отношение к вашей сестре и за незаконное присвоение ее имущества и добьюсь отмены вашей над ней опеки и передачи ее дела в соответствующие инстанции. Вам все понятно? До восьми вечера вы должны быть рядом со своей сестрой. До встречи!
Господи, какими же эгоистичными могут быть люди!
Тест Михаль на коронавирус дал отрицательный результат, но так как температура у нее оставалась высокой, ее направили на дополнительные проверки. К шести вечера выяснилось, что у нее общее отравление организма, вызванное микробами желудочно-кишечного тракта.
– Кем вы ей приходитесь? – спросил врач.
– Просто соседка.
– У нее нет родственников?
– У нее есть брат, который живет далеко на севере. Он должен скоро приехать.
– Ее переведут в инфекционное отделение. К сожалению, вам туда заходить нельзя. Позвоните завтра и узнайте расписание посещений.
– Ее хотя бы искупают? – Сиван было неудобно говорить об этом, но вследствие болезни, да и вообще, с гигиеной у Михаль дела обстояли не лучшим образом.
– Медсестры обо всем позаботятся.
Сиван подошла к Михаль, лежащей на кровати, в ожидании санитара, который должен был отвезти ее в отделение.
– Спокойной ночи, Михаль. Скоро вам дадут антибиотик, и вы сможете поспать.
Михаль попыталась приподняться и зашептала:
– Что за дерьмовое место! Надели мне подгузник будто я младенец какой! Бррр! Как только мне станет лучше, вы заберете меня домой!
– Конечно, Михаль. Никто не хочет, чтобы вы оставались в больнице. Я позвонила Ноаму. Он должен приехать.
– Поглядим.
– Он точно придет. Обещаю.
– Да наплевать ему на меня. Я уже ничего от него не жду.
– Давайте подождем и посмотрим.
Вскоре позвонила Лайла. Голос ее был веселым, счастливым и взволнованным.
– Привет, ма. Как дела?
– Все в порядке, – Сиван не хотелось сейчас распространяться о проблемах Михаль.
– Я поеду вместе со всеми на Мертвое море. Мы заночуем в палатке, а завтра я вернусь.
– С кем это «со всеми»?
– Не важно. Вернусь домой, расскажу.
– Ну хорошо. Только не лезь там никуда.
– Ладушки.
На следующий день Ноама в больнице не оказалось. Сиван рассердилась на него, но что она могла сделать? Отмена опеки – процедура дорогая, сложная и длительная, тем более, что государственные учреждения сейчас не функционируют. Да и кто мог гарантировать, что назначенный присматривать за Михаль социальный работник окажется честным и порядочным человеком, не пользующися огрехами, присущими этой неудачной по сути системой? Ее могут поместить в какое-нибудь убогое заведение без права посещения, где никто не сможет даже проверить, как к ней относятся. Чем же это ей поможет? Ничем, лишь усугубит ее положение.
Сиван снова позвонила Ноаму.
– Я приеду завтра утром.
Сердится не было никакого смысла. Каждый делает то, что может.
– Сейчас идет обход. Я хочу услышать, что они говорят.
Но в отделение Сиван не пустили, и лишь в одиннадцать ей удалось встретиться с лечащим врачом, который сказал, что состояние Михаль остается тяжелым: у нее повышенный холестерин, высокое давление и цирроз печени. Но, к счастью, ее успели вовремя привезти в больницу. Если бы прошли еще сутки, спасти ее было бы невозможно, но теперь он уверен, что она выкарабкается, хоть и не может сказать, сколько времени ей придется оставаться в больнице. Если антибиотик подействует, речь может идти о десяти днях. Если же нет, тогда одному Богу известно, сколько это может продолжаться.
– Но вы ведь будете бороться за ее жизнь, правда? – вопрос казался неуместным, но Сиван знала, что система, к сожалению, может пренебречь людьми типа Михаль.
– Время сейчас тяжелое. Множество врачей находится на карантине. Нагрузка на остальных ужасная. Но мы, конечно, сделаем все возможное.
Из больницы Сиван поехала во Флорентин.
– Госпожа! – услышала она голос Михаила, набирая код на входной двери.
– Сиван, – поправила она его.
– Сиван, можно узнать, как здоровье госпожи Михаль?
– Она сейчас больна, но все должно быть хорошо. Она благодарит вас за помощь. Я тоже. Я просто не знаю, что бы я без вас делала, Михаил.
– Я хочу посетить ее.
– Вам не дадут к ней зайти. Подождите пока она вернется домой.
– Вы очень добрая госпожа.
– Вы тоже очень хороший человек, Михаил. Откуда вы? Я имею в виду, откуда вы приехали в Израиль?
– Из Кишинева.
– А зачем вы приехали? Вы еврей?
– Нет, госпожа. Не еврей. Жена у меня еврейка. В Молдавии я работал поваром в гостинице, а до этого был поваром в армии. Я очень хорошо готовлю. Жена забрала сына и уехала в Израиль. Думала, здесь все хорошо. Я приехал, чтобы найти ее. Она утопила сына в ведре и три года сидела в тюрьме. Потом сбежала в Россию, а я остался здесь один. Из-за этого я пью с Борисом и Евгением. Пью, чтобы забыть. Но теперь Карло дал мне работу, и я больше не пью.
Сиван стало невыносимо стыдно. Нельзя, подумала она, нельзя составлять мнение о людях прежде, чем хорошенько их узнаешь. Мир, к сожалению, полон печальных историй, которым нет конца.
Сиван зашла в квартиру Михаль. Впрочем, квартирой это место вряд ли можно было назвать. Пожалуй, больше подходило слово «хлев». На всякий случай она сделала короткое видео: кто его знает, как будут разворачиваться события. Гостиная со стоящей посреди нее пластмассовой этажеркой с новым телевизором – все покрыто слоем пыли. Рядом кожаное кресло с выдвижной подставкой для ног – потертое, порванное, но, по-видимому, удобное. Возле стены – небольшой стол и два замызганных пластмассовых стула. Захламленный балкон с поломанными жалюзями, застрявшими в ржавых направляющих, потрескавшиеся облупленные стены. Потолок в ванной черен от плесени, засорившийся унитаз без сиденья полон коричневой жижи, на полу вокруг него разлита вода. Раковина в кухне полна грязных тарелок, по которым ползают личинки мух, а по липкой столешнице бегают во все стороны тараканы. Так, а вот и спальня. Узкая металлическая кровать с покрытым пятнами матрацем, возле которой на полу рядком стоят ведра с блевотиной. Коврик для ног отброшен к стене. И лишь под окном, выходящим во внутренний двор, небольшой ухоженный уголок – этажерка с тремя полками, покрытыми кружевными салфетками, на которых сосредоточены немногие вещи, представляющие для Михаль хоть какую-то ценность. На верхней полке – кактус в горшочке (подарок неизвестного поклонника) и два сборника стихов: один Рахель, а второй – Леи Гольдберг. Выбор явно не случайный – обе эти женщины с высокой душой всю свою жизнь прожили в одиночестве. Рядом – две фотографии. На одной – Михаль лет двенадцати возвышается как башня над своим двухлетним братом. Видимо уже тогда она была выше большинства детей своего возраста. На второй – улыбающаяся во весь рот Михаль-подросток в опрятной одежде с коротко подстриженными волосами сидит на лошади, которую держит под уздцы пожилой мужчина с усами в комбинезоне и резиновых сапогах. На средней полке лежало ожерелье из стеклянных бусинок, между которыми были вставлены маленькие ракушки, а на нижней в деревянном ящичке покоились полученные от Лайлы наушники. Несмотря на царящее кругом запустение, все предметы на полочках были вытерты от пыли, а кружевные салфетки – выстираны и накрахмалены. Сиван хотела забрать из ванной домашний халат и зубную щетку, но увидев, в каком они находятся состоянии, она решила купить Михаль все новое.
Сиван поднялась к себе. В отличие от квартиры Михаль жалюзи на окне в кухне, выходящем во внутренний двор, и в гостиной так и стояли открытыми настежь с ее последнего посещения. Все вокруг блестело чистотой. Сиван прошла в кухню, раздумывая, не приготовить ли себе кофе, оперлась о столешницу и огляделась по сторонам. Да, ремонт определенно стоил потраченных на него денег.
Вдруг из спальни донесся громкий стон.
Сиван замерла.
Снова стон, чьи-то вздохи, звуки поцелуев, страстный шепот. Было совершенно очевидно, что там занимаются любовью. Страсти разгорались, пара подходила к кульминации. Кто бы это мог быть? Лайла? Сиван наморщила лоб. Яаль? Почему-то мысль о Яале успокоила ее. Да, видимо это Яаль, который приехал в Тель Авив, никого не предупредив. Пара закончила серией громких вздохов. Железная кровать застонала. Сиван, так и не решившая, уйти ей или остаться, продолжала неподвижно стоять на месте. В этот момент дверь, ведущая в спальню, распахнулась и изумленному взору Сиван предстал греческий бог: высокий, стройный, с прекрасным лицом и густыми мягкими волосами. «Лакомый кусочек», как сказали бы подружки Лайлы, сплетничая о парнях в ее саду. Не успел этот Аполлон среагировать и предупредить свою возлюбленную, как из спальни появилась доктор Мааян во всей красе своей наготы, оглядываясь по сторонам затуманенным взором.
Увидев Сиван, она вскрикнула и убежала обратно в спальню.
– Ой, – произнес Пелег, прикрыв срам обеими руками, – простите.
– Да ничего, – сказала Сиван, испытывая неподдельное облегчение.
Пелег хотел повернуться, чтобы уйти в спальню, но вспомнил про свою голую задницу.
– Я ухожу, – Сиван взяла в руки сумку.
– Нет-нет, не уходи! – позвала Мааян, появившись на пороге спальни, облаченная в широкий черный халат. – Я хочу извиниться. У тебя есть время? Давай сядем.
– Время есть, – ответила Сиван, – и посижу я с тобой с удовольствием, а вот извиняться ты не должна. Я все понимаю.
– Но все-таки, – не согласилась Мааян, – ты мне доверилась, и я должна объясниться.
Пелег, кое как одевшись, выскользнул за дверь.
– У тебя случаем нет сигареты? – спросила Мааян.
– Нет. Но мне кажется, Лайла оставила здесь табак и бумагу.
Она порылась в ящиках, нашла искомое и повела Мааян на балкон.
– А я и не знала, что ты куришь, – сказала Сиван, сворачивая две тонкие сигареты.
– Обычно нет. Только в особых случаях.
– Я тоже.
– Что поделаешь, – промолвила Мааян. – Все мы люди, все человеки. Прости, что воспользовалась твоей добротой.
– Пустяк. Ничего не случилось. Я имею в виду, что для меня ничего не случилось. А в остальном это дело вас и ваших супругов.
– Наш роман продолжается уже несколько месяцев, но в последнее время все изменилось. Мы с Раном расходимся, и Пелег с Карни тоже расходятся. Неделю назад я сказала Рану, что я так больше не могу, и он не стал переубеждать меня. Он понимает, что нашему браку конец, что его невозможно спасти. Но он не согласен покинуть эту квартиру. Он уверяет, что она его. Ну, это мы еще посмотрим. Но дело в том, что я не могу привести к себе Пелега.