Михаль Шалев
Тихая ложь
Облом
Утром в субботу Сиван разбудил сигнал телефона, извещавший ее о получении сообщения.
Михаль: Я сегодня всю ночь не спала. Идиот!
Сиван: Кто?
Михаль: Да пьяница этот.
Сиван: Михаил? Что он сделал?
Михаль: Он все время крутится вокруг моего дома.
Сиван: Они просто сидят на лавочке. Вы хотите, чтобы я с ним поговорила? Почему бы вам самой не попробовать? Просто попросите вежливо, чтобы они не шумели.
Михаль: Я вам уже тысячу раз говорила, что сейчас не могу с этим справиться. Мне хватает головной боли и без ваших дурацких советов! Зачем вы меня сердите?
Сиван: Не собиралась я вас сердить. Молчу. Всего хорошего.
Так как заснуть больше не удалось, Сиван завернулась в халат и открыла дверь холодильника, чтобы достать молоко.
Дверь в комнату Лайлы распахнулась, и она появилась на пороге – взъерошенная, с сонными глазами – одетая в пижамные штаны, свитер и меховые тапочки на босу ногу.
– Хочешь узнать, что случилось?
– Да.
– Вчера я просто ничего не могла. Меня будто разобрали по винтику. Мне нужно было время.
Каждая принялась за свой кофе – растворимый, без сахара и с большим количеством молока. Лайла прошла в гостиную и уселась в кресло, а Сиван села на диван напротив.
– Спасибо за лампочки.
– За что? – удивилась Сиван.
– За то, что ты прибираешь у меня в комнате, застилаешь кровать и зажигаешь свет. Я тебе не говорила, но мне приятно после работы возвращаться в комнату, где все прибрано и горят лампочки. Особенно мне это было нужно вчера вечером. Я ведь пришла совсем никакая, а тут вдруг комната, запах цветов, индейское покрывало, которое ты купила мне в Америке, а над всем этим – лампочки. Увидела я это и растаяла.
– Ты знаешь, мне тоже было очень приятно сделать это.
– Короче, ты слушаешь? Вчера вечером я пошла вместе с Шуваль в порт. Мы выпили по бокалу вина, а потом встретили Галь и ее приятеля Бара, который был у нас в армии командиром. Ты ведь помнишь Галь? Она медсестра. Она ездила со мной кататься на лыжах.
– Да, Галь. Конечно я ее помню. Она заходила к нам несколько раз. Впечатляющая девушка.
– Короче, мы посидели, посмеялись, а потом Галь с Баром сказали, что должны встретиться с приятелями Бара по армии, и пригласили нас с Шуваль. Ну вот, сидим мы с этими приятелями. Приятные такие ребята. Один даже стал поглядывать в мою сторону. Все прекрасно.
– Что у тебя за дела все время с этими моряками? – успела вставить Сиван, пока Лайла отхлебывала кофе. – Есть ведь еще парашютисты, летчики, да мало ли еще кто!
– Я бы с удовольствием, но что я могу сделать? Они все приятели.
– Ну хорошо.
– Короче, забыла тебе рассказать, что я совершенно не знала, что подружка Лиора работает в этом же здании на втором этаже. Кстати, приятели Бара старше Лиора на несколько лет, так что они совсем друг друга не знают. И вот, курю я сигарету, Галь, уже порядком пьяная, дурачится, и вдруг спускается по лестнице подружка Лиора и идет прямо к нам. Я не сразу сообразила, что это она, потому что видела только ее фото в Инстаграме, но когда она приблизилась, я поняла, что это таки она. Все мне говорят «Она такая уродина, прямо обезьяна!», а она оказывается красавица! Ты даже не понимаешь, как она выглядит. Это просто страшно!
– Ты же только что сказала, что она красавица.
– Я имела в виду, что просто страшно какая она сногсшибательная.
– Теперь понимаю.
– Вот тут-то и случился облом, – продолжала Лайла, не уловив иронии. – Сначала Бар представил ее: «Парни, вы знаете Ротем? Самая красивая девушка в Тель Авиве! Я от нее просто балдею!» Короче, вознес ее до небес. Выяснилось, что она тоже служила в Шаетет. А я и не знала. Думала, что она встретила Лиора в Шри Ланке, а они, скорее всего, были вместе в армии. Ну вот, Ротем стала ко всем подходить, со всеми обниматься, здороваться, а меня игнорирует, потому что прекрасно понимает кто я такая. И вдруг она уселась возле Бара, который сидел прямо рядом со мной.
– Откуда ей было знать кто ты? Вы же никогда не встречались.
Лайла окинула Сиван презрительным взглядом.
– Окей, продолжай.
– Ну вот, вся моя уверенность куда-то испарилась, и я почувствовала себя, как девчонка, которую не пригласили на день рождения. Все мое внимание сосредоточилось на Ротем. Но самое плохое состояло в том, что Галь, которая понятия не имела, кто такой Лиор и кто такая Ротем, тоже стала к ней подлизываться: «Ой, какая ты классная! Мы с Баром на следующей неделе организуем у себя на крыше вечеринку. Ты обязательно должна прийти». Господи! Я думала, что прямо там и умру! И ведь никак ее не остановишь. На мое счастье Шуваль, которая знала меня еще когда я ходила с Лиором, смекнула в чем дело, отпихнула Бара, села рядом со мной и прошептала мне на ухо: «Все хорошо, Лали. Будь спокойной, дыши глубже, я с тобой». И она меня спасла! Я как-то смогла продолжать улыбаться и вести себя нормально. Но только внешне, внутри у меня все оборвалось. Ты понимаешь, мам? Сижу я там в этом мешке, ну в той рубашке, что ты советовала мне оставить дома, выгляжу, как Годзилла, и даже снять ее не могу, потому как глупо буду выглядеть, а рядом со мной сидит эта Ротем, на которую все пялятся. И вдруг, кто бы ты думала появляется? Кого я вижу?
– Лиора.
– Катастрофа! Кошмар!
– И что же ты сделала?
– Бар как раз начал сворачивать сигарету, а мне надо было чем-то занять руки, вот я у него и спросила: «Давай я тебе сверну», а он: «С чего это вдруг, Лали? Ты же только что курила. Ты ведь не куришь много». Тогда я говорю ему страшным таким голосом: «Бар! Дай. Мне. Свернуть. Тебе. Сигарету!». Тут он, видимо, сообразил, что я сейчас просто его убью, и передал мне табак и бумагу. Ну, занялась я сигаретой и подняла глаза, как бы ненароком, когда Лиор уже приблизился. Но это не помогло. Дело в том, что подойдя к столу, Лиор первым делом увидел меня, и в его взгляде появилось удивление и даже радость. Но в следующее мгновение он увидел ее, и сразу все понял. Просто фильм ужасов! Смотрю я на него и вижу, как он решает: уносить ноги, или уже все, попался… Ты понимаешь? Два года я его не видела, и вот угораздило же меня встретиться с ним как раз тогда, когда рядом со мной сидит эта красавица Ротем, а я выгляжу, как та наша Михаль.
Ну просто комедия, подумала Сиван и засмеялась.
– И что он?
– Я же сказала тебе – облом. Ничего не было.
– Что значит «ничего не было»? Он что, не подошел к тебе? Не заговорил с тобой?
– Почти.
– Что значит «почти»?
– Он подошел к ней, поцеловал и что-то ей сказал. Я не знаю, я не смотрела. Она тут же встала и объявила, что ей пора возвращаться на работу. Спросила его: «Ты идешь?», и они пошли. И вот, проходя мимо меня, он остановился и проронил: «Годы, а?»
– И все?
– И все. Я как-то смогла пробурчать в ответ: «Да, годы…», но тут эта дурочка Галь как набросится на Лиора: «Ой, а это что за красавчик? Почему ты нас не знакомишь? Кто это? Обязательно приходи вместе с ним». Ты же знаешь, ма, она и так самая милая из тех, кого я знаю, а уж когда она пьяная…
– Ну хорошо. Чего ты от нее хочешь? Она же его не знает.
– Тут я встаю и говорю: «Познакомься, Галь, это Лиор. Лиор, это Галь». И тут за столом воцаряется мертвая тишина. До всех, видимо, дошло.
– И…
– И все. Он пошел дальше.
– А что же ты?
– Ничего. Галь попробовала извиниться, но я ее остановила. Потом посидела еще с полчаса, а потом мне все стало невмоготу, и я ушла. В машине совершенно расклеилась. Бедная Шуваль! Я всю дорогу плакала.
– А сейчас как ты себя чувствуешь?
– Униженной. Так я себя чувствую – униженной.
– Можно я тебе кое-что скажу?
– Да, мам. Я молчу. Говори.
– Ты не должна чувствовать себя униженной, потому что Лиор не унизил тебя. Ты же хотела встретиться с ним днем раньше, когда ты была ко всему готова, когда он должен был быть один и должен был оценить тебя по достоинству. Первая любовь, Лали, это такой сложный феномен, что его не смог бы объяснить даже сам Альберт Эйнштейн. Тебе бы хотелось, чтобы он присел рядом с тобой на несколько минут и спросил как дела, как мама, как учеба, а ты бы тоже спросила его как дела и что он собирается делать. А он бы, допустим, ответил, что решил в конце концов, где собирается учиться. И вот поговорили бы вы так несколько минут, и каждый почувствовал бы себя хорошо. Потому что даже если вы сейчас не вместе и даже если он любит другую, а ты все еще одна, но когда-нибудь тоже найдешь себе пару, у вас есть общая память о первой любви, которую никто не сможет у вас отобрать.
Лайла слушала молча, и было видно, что с каждым словом Сиван она успокаивается все больше и больше.
– А так я с тобой согласна, – продолжала Сиван. – Тут действительно случился облом. Но что можно сделать? Это уже случилось! Я прекрасно понимаю, что ты чувствовала, но зато теперь мы с тобой можем вместе над этим посмеяться.
– Мы тут смеемся над тем, что случилось, а они там вместе смеются надо мной.
– Я знаю Лиора. Он был мне как сын. Он хороший парень и всегда таким останется. Просто он растерялся и не знал как себя вести. Не каждый сможет с честью выйти из подобной ситуации. Теперь возьмем Ротем. С ней тоже было непросто. Ведь она как бы не знает тебя, а ты как бы не знаешь ее. Чтобы выйти из такой ситуации требуется присутствие духа. И смотри, как ты все правильно сделала: встала ему навстречу, улыбнулась, представила его Галь. И даже потом ты еще посидела, поговорила. Ты молодец, Лали!
– Жаль только, что я так плохо выглядела.
– А что стало с тем парнем на другом конце стола?
– Ой, я и забыла про него. После всего, что произошло, я уже ничего не замечала. Все было как в тумане.
– Лиору везло шесть лет, но в один прекрасный день появится другой, которому повезет еще больше, потому что за эти годы ты стала человеком с большой душой и такой красавицей, что для того, у кого есть глаза, этого не сможет скрыть даже мешок.
– Мама! – Лайла пересела к Сиван и обняла ее. – Я просто не знаю, что бы я без тебя делала!
– Так, значит, хорошо, что я всегда тут.
Трафареты
Прошло десять дней, а Май так и не позвонил. Поначалу Сиван вздрагивала при каждом телефонном звонке, надеясь, что это Май зовет ее на свидание, но когда пошла вторая неделя, ее надежды сменились разочарованием, правда не сильным, так как она с самого начала не ожидала слишком многого. А потом мысли о нем и вовсе отошли на второй план. Работы снова было хоть отбавляй, но особенное внимание Сиван уделяла делу об отчуждении родительских прав, которое она приняла близко к сердцу и которое сильно затянулось из-за «короны».
В середине июня она получила сообщение от Лири:
Привет, Сиван. Завтра я снова разрисовываю эту стену. Буду работать весь день. Приходите поучаствовать. Прекрасная возможность углубить наше знакомство. Целую, Лири.
После обеда Сиван поехала во Флорентин и оставила свою машину на бульваре. Полицейский участок снова был закрыт, дефибриллятор висел на положенном месте, киоск Нормы работал, лишь столы стояли на большем расстроянии друг от друга. Лири была вся погружена в работу, изображая на сей раз целующуюся пару под цветущим вишневым деревом в стиле арт-деко с элементами манги. Фигуры были обведены тонкими линиями, а яркие краски придавали всему изображению объемность. Сиван представляла себе Лири высокой, стройной, со стильной прической и макияжем, в каких-то особенных очках, излучающую уверенность и даже мужественность. Но она оказалась совершенно другой: маленькой, хрупкой, с плоской, как у балерины, грудью и детским телом, скрытым под льняной врачебной униформой. Но особенно Сиван поразили ее волосы – совершенно без краски, с пробивающейся кое-где сединой. Далеко не каждая женщина решится на такое. Май никогда не упоминал возраст Лири, и сейчас Сиван поняла, что Лири старшее нее на несколько лет и уже приближается к шестидесяти. Впечатление усиливали морщинистая шея, дряблые веки и две тонкие параллельные морщины на лбу. Это лицо не знало ни уколов ботокса, ни скальпеля пластического хирурга. Но, увидев Сиван, Лири улыбнулась ей широкой дружеской улыбкой, и все морщины куда-то исчезли.
– Привет! Ну, наконец-то! – Она почти спрыгнула со стремянки, на которой стояла, и обняла Сиван, не прикасаясь к ней – обе ее руки были заляпаны краской.
Лири была без маски, и Сиван пришлось снять свою.
– Привет, – произнесла она еще раз. – Май говорил мне, что вы красавица, только я не предполагала, что настолько.
Еще одна неожиданность – Лири говорила с сильным акцентом.
– Вы из Америки?
– Из Канады. Приехала в Израиль когда мне было двадцать четыре. Ну что, выпьем кофе? Вы не представляете себе, когда я начала. В девять утра!
– Я рада, что вы согласились. Думала, у вас не будет желания после того, как предыдущую картину облили черной краской. Кстати, мне она очень понравилась – и девушка, и надписи.
– Здесь тоже будет надпись «Всегда помни свою первую любовь».
Да, всегда, подумала Сиван.
– Или «Прелесть первой любви в том, что она никогда не кончается». Вы что предпочитаете?
Лири провела Сиван в студию – большое открытое пространство с высокими потолками и бетонным полом, в одном конце которого находилась галерея, куда вела металлическая лестница. Стены аккуратно выкрашены белой краской, но покрыты трещинами, отражающими плачевное состояние фундамента. Пространство было заполнено деревянной мебелью и произведениями искусства – полотнами и статуями – и все, включая инструменты, находилось в идеальном порядке, напоминающем о квартире Лири наверху.
– Трудный выбор. Дайте подумать. Первая надпись более сентиментальная и подразумевает сопереживание читающего. Всякий, кто прочтет ее, улыбнется от всего сердца. Вторая же предполагает возможное разочарование в будущем.
– Скоро надо будет решить.
– Когда вы собираетесь закончить?
– Надеюсь, что через четыре-пять часов, – в студии, так же, как и в квартире, стояла суперсовременная кофейная машина. Лири приготовила им обеим эспрессо и позвала Сиван в уголок отдыха. – Май так много мне о вас рассказывал.
– А мне о вас. Вы присутствуете во всех его рассказах.
– У нас с ним особенные отношения, – рассмеялась Лири. – Я всегда говорю ему, что если бы его не было, я скорее всего нашла бы кого-нибудь другого и даже полюбила бы его, но что никто не в состоянии поддерживать меня так, как он. А я со своей стороны, сделаю все для него.
– Тогда почему же вы разошлись?
– Замужество – это не для меня.
– И вам хорошо, когда вы свободны?
– Да. У меня есть Май и дети, но я делаю все, что хочу и живу так, как хочу. Хочу я, например, поехать куда-нибудь на год, я беру и еду, и никого не спрашиваю. Чувствую себя свободной. Есть люди, для которых самое главное всегда быть со своим партнером. Не спорю, в этом есть свои преимущества, но мне это не было так важно. Мне хотелось делать всякие вещи, не думая ни о ком и не спрашивая ничьего разрешения.
– Мне не кажется, что Май стал бы вас останавливать. Если он так вас любил, он должен был уважать вашу свободу. Может быть, он пошел бы на компромисс только ради того, чтобы не расходиться.
– А мне не хотелось, чтобы он шел на компромисс. Он этого не заслуживает. Когда человек живет в браке, он все время вынужден сдерживаться, отказываться от чего-то, думать о другом. Даже в сексе надо иногда в первую очередь думать о партнере. А почему? Кто сказал, что так все и должно быть? Мне, например, на определенном этапе все это надоело.
– Я всю жизнь прожила без мужа и одна воспитала свою дочь, но я – адвокат по семейным делам и я достаточно хорошо знаю проблемы, связанные с замужеством.
– У меня была дополнительная проблема. У меня рано наступила менопауза и протекала она очень тяжело: приливы жара, проблемы со сном, воспаление мочевого пузыря, нервные срывы. Короче, как женщина я умерла. Бедный муж.
– Почему вы не пользовались гормональными препаратами?
– Потому что у меня есть BRCA1 и BRCA2. Знаете, что это такое?
– Думаю, да. Гены, которые указывают на предрасположенность к раку груди и яичников.
– Моя мама, тетя и кузина все умерли от рака. У меня была небольшая грудь, но когда мне было сорок семь, я ее все равно удалила, а заодно удалила матку и яичники.
– Бедняжка, это, наверное, тяжело, – поспешила сказать Сиван.
– Мои дети тоже прошли проверку, и к моему облегчению, у них этих генов не обнаружили. А потом, – продолжала Лири, – я решила расстаться с Маем. Я так любила его, он такой умница, такая щедрая душа, но меня к нему больше не тянуло. Все, конец. Пропало желание. Как я ни старалась возродить его, ничего не получалось. Раз так, сказала я себе, даже если я больше не встречу такого мужчину, как он, буду свободной, сосредоточусь на себе, на своем искусстве, буду гулять с молодыми, повидаю мир. Так я и сделала. Последние десять лет я по полгода провожу за границей. Май не может так жить, даже если бы захотел. Он трудоголик, он любит свою работу так, как другие любят женщину, и таким он всегда и останется.
– Завидую я вам, – улыбнулась Сиван. – И что же вам понравилось больше всего? Какое место самое красивое? Чтобы и мне знать, к чему стремиться.
– Трудно сказать. Каждая страна красива по-своему, но, пожалуй, Новая Зеландия. Я не езжу по туристическим местам, стараюсь забираться в отдаленные уголки. Если же вы спрашиваете, где я получила самые яркие впечатления – так это в Намибии. Я провела там два месяца, из которых три недели верхом на лошади. В молодости я много ездила верхом. У моих родителей была ферма. Когда мне было двадцать, мой отец разорился, и мы все потеряли. После нескольких трудных лет они эмигрировали в Израиль, но так и не воспряли духом. Но это отдельная история для другого раза. В любом случае, в Намибии я проезжала подряд десятки и сотни километров по горам и пустыням, под палящим солнцем, под луной и звездами. Получила такое душевное успокоение, какое невозможно описать словами.
– Как здорово! – восхищенно сказала Сиван. – Я иногда езжу отдыхать на недельку-другую с моей дочерью Лайлой или с подругой. Я тоже люблю особые места, но моя работа не позволяет мне отлучаться надолго. Может быть, через несколько лет мне и удастся осуществить эту мечту. Буду как вы. Мне нравится то, что вы сделали. В молодости я полтора года прожила в Бразилии. Ездила по разным местам и в конце концов застряла на северо-востоке в месте, которое показалось мне настоящим раем на земле.
– Май мне рассказывал. В Атинсе, там, где он купил землю.
– А я и забыла. Так вы там были.
– Только он.
– Я думала, что вы жили там вместе. Я почти уверена, что именно так он и сказал.
– Мы жили вместе в Сан Пауло, но через шесть лет мне все надоело. Я стала скучать по Израилю, по родителям, мне хотелось, чтобы мои сыновья вырости здесь. Май хотел остаться еще на несколько лет, но в конце концов сдался. Перед возвращением мы взяли отпуск на несколько месяцев и жили в Джерри[27]. Оттуда я вернулась в Израиль, а Май остался еще на полгода. Ему надо было закончить все дела на работе. Пока мы жили в Джерри, мы несколько раз ездили в Атинс. Маю понравилось это место, и он решил купить там землю, настаивая на том, что это хорошее вложение денег, но меня все это не интересовало. Когда я вернулась, он прожил в Атинсе еще несколько месяцев.
Вдруг Лири, которая сидела лицом к входной двери, вскочила и выбежала из студии. Сиван поставила кружку на стол и двинулась вслед за ней, но Лири уже вернулась, тяжело дыша и извергая пламя, как дракон.
– Видели его?
– Кого?
– Сола. Вот сучий сын!
– Сол? Сосед?
– Сосед? Какой он сосед? Преступник! Вот как надо его называть!
Сиван вспомнила, что Михаль называла его троллем. Видимо, он был не самым симпатичным соседом в доме.
– Просто мусор, а не человек! – надрывалась Лири, сотрясаясь всем своим маленьким телом.
– Что он сделал? – но тут Сиван вспомнила о своем разговоре с Солом. Все понятно!
– Этот мерзавец ходит за мной по всему району и портит мои картины. Эта война продолжается уже давно, но он не сможет меня победить. Он испортит, я нарисую. Он снова испортит, я снова нарисую. Он меня еще не знает. Как бы он ни старался, я все равно одержу победу.
– Но что заставляет его так себя вести? – если он портит рисунки Лири по всему району, подумала Сиван, может быть он писал и надписи, направленные против Алазара и Бат Эль? Надо этим заняться. Ведь это теперь и ее дом. Надо погасить пламя и навести порядок. В конце концов, это ее профессия.
– У Сола во Флорентине есть множество рисунков. Он живет в этом доме уже много лет и принадлежит к первой группе художников граффити в Израиле, которой муниципалитет выдал разрешение. Он очень талантливый. Если бы он захотел, он мог бы быть известным во всем мире и зарабатывать кучу денег. Одно время галеристы стояли в очереди за его картинами, но этот болван не знал, как себя вести. Он думал, что если он наплюет на всех, это сделает его еще более великим. Что настоящий художник должен быть бедным страдальцем, иначе он и не художник вовсе. Но время шло, он состарился, и наступило разочарование. Он талантлив, этого у него не отнимешь, но он идиот. Сидит в своей квартире, где шагу нельзя ступить, чтобы не наступить на что-нибудь, а работы свои прячет. Было время, когда он даже выбрасывал их на помойку, но теперь все-таки перестал. У него есть приятель, который держит в своем складе все его значимые работы. И вот этот сумасшедший, который все больше и больше разочаровывается в себе, ругает себя, все больше и больше завидует тем, кто добился того, чего он должен был но не захотел добиваться, нашел того, на ком можно выместить все свое разочарование. Кого бы вы думали? Лири Бен Валид! Пришла эта Лири со своими деньгами, с успехом, со связями, со своим не гениальным, но вполне приличным искусством, после того, как проучилась годы в «Бецалеле», и получает разрешение расписать несколько стен. Но в старых костях этого осла пылает ревность! Не может он этого перенести. Сидит в своей дыре на табуретке и думает, как бы все испортить. Бандит, вот он кто! Ходит от стены к стене и портит все мои рисунки. Во всем районе. Да что там, во всем городе!
– А какие у вас доказательства, что это именно он?
– Вы что, смеетесь надо мной? – закричала Лири в порыве гнева. – Он сам это признал!
– И он сам сказал вам об этом?
– Не только мне, всем! Он даже в полиции признался. У меня есть запись в телефоне. Вы можете ее прослушать. Я сама позвонила ему и спросила, и он во всем признался и смеялся мне прямо в лицо. Ну, где же она? Я сейчас дам вам послушать, – ее руки тряслись так сильно, что она все время нажимала не на те кнопки.
– Подождите минуточку. Успеем послушать. Я хочу кое-что прояснить. Хорошо, вы обратились в полицию, и что же она сделала?
– Его вызвали для беседы, а потом предупредили и выпустили. Что полиция может сделать? Что вообще они умеют делать? Ничего!
– А что Май? Он не предложил какое-то решение?
– Да что он может предложить? Он сказал мне, что если я ему разрешаю, он переломает Солу все кости. Понятно? Это единственное решение, на которое он способен. Как у первобытных людей – дал в морду, и все устаканится.
Сиван никак не могла представить себе Мая, дающего в морду такому человеку как Сол.
– Ну хорошо, я поняла. Теперь я буду помогать вам.
– И что вы будете делать? – спросила Лири, глубоко вздохнув, и Сиван поняла, что ее выбор весьма ограничен.
– Прежде всего успокойтесь. – Сиван хотела обратить все в шутку, но Лири восприняла ее всерьез.
– Вы правы. Не стоит тратить на него нервы. Вот сейчас я выкурю косяк и успокоюсь.
– Хорошо. А потом заканчивайте вашу работу.
– А вы?
– Пойду перекинусь парой слов с господином Солом.
– Что вы собираетесь ему говорить?
– Что скажу, то и скажу. Все будет в порядке.
– Нет, но все-таки, – не унималась Лири. – Что вы можете ему сказать?
– Я прослежу, чтобы он больше не касался ваших рисунков.
– Ничего у вас не получится. Знаете, сколько раз я пробовала говорить с ним? С этим человеком невозможно говорить. Он просто осел, – в голосе Лири послышались интонации Михаль.
– Доверьтесь мне, – Сиван и сама не была уверена, что у нее получится, но первое правило адвоката гласит: надо создать у клиента впечатление, что вы берете решение проблемы в свои руки. Это само по себе является важной частью будущего решения.
Выйдя из студии, Сиван увидела Михаила и его приятелей, сидящих как обычно на скамейке напротив лавки Карло. Он приветливо помахал ей рукой, и она помахала ему в ответ. Они уже знали ее и теперь при встрече кивали и улыбались ей. Михаил приносил с собой колонку и все время пытался приспособить ее для того, чтобы прослушивать музыку из телефона.
Сиван вошла в здание, поднялась на первый этаж и нажала кнопку звонка Сола.
– Слушаю, – произнес Сол, открыв дверь настежь.
– Привет Сол, как дела?
– Нормал, – пробормотал Сол.
– Можно зайти к вам на пару минут?
– Зачем?
– Мы ведь соседи, не так ли? Мне очень надо с вами поговорить. Дайте мне пятнадцать минут.
– Это профессорша вас послала?
– Никто меня не посылал. Я пришла сама. Десять минут, и я ухожу, – продолжала торговаться Сиван.
Сол кивнул, и Сиван прошла внутрь, с трудом пробираясь по узкому проходу в центр комнаты.
– Можно где-нибудь присесть?
Сол сходил в кухню, принес две табуретки и поставил их друг напротив друга.
– Я сейчас беседовала с Лири и вспомнила наш с вами разговор, – начала Сиван, не имея никакого четкого плана действий, но надеясь, что что-нибудь придет к ней в голову. – Она рассказала мне, как все это выглядит с ее стороны. Если вы не возражаете, не могли бы вы мне объяснить, как к этому относитесь вы? Если она чувствует себя обиженной, я уверена, что и вы тоже на что-то обижены, а мне очень важно дать всему объективную оценку. Я не подруга Лири, мы познакомились только сегодня. Но мне хочется навести здесь порядок, потому что, скажу вам откровенно, эта война между вами не имеет никакого смысла. Вы оба – хорошие люди и надо сделать так, чтобы все остались довольны. Вы понимаете о чем я говорю?
– Я скажу вам о чем вы говорите, – Сол очень старался не горячиться, но от волнения его голос становился все громче и громче. – Вы говорите о плохом искусстве! Об искусстве этой презренной профессорши, которая совершенно не годится в художники. Пришла тут со своими жалкими трафаретами и называет их «уличным искусством». Разве это искусство? Просто насмешка! Портит стены, на которых настоящие художники вроде меня и моих друзей могли бы создать что-то выдающееся. Это мы начали в Израиле настоящее искусство граффити. Мы, наша группа, создаем наши произведения безо всяких там трафаретов, живыми красками. Если вы увидите мои работы, вы поймете, о чем я говорю. Только мозг, подвергшийся воздействию психотропных препаратов – я как-нибудь расскажу вам каких – может создать такие образы. А эта женщина – сплошная подделка. Нет в ней ничего настоящего.
По частоте употребления слова «настоящее» Сиван поняла, что же больше всего волнует Сола и как ей следует поступить.
– Ну хорошо, Сол. Вы гений. Даже Лири это признает. Она не скрывает своего восхищения вашим настоящим искусством. Она сама сказала мне, что если бы вы захотели, о вас знал бы весь мир, что музеи и коллекционеры стояли в очереди за вашими картинами, – небольшая лесть не повредит, подумала она. – Но что поделать, если отдел культуры муниципалитета считает, что на стенах Флорентина есть место не только гениальному психоделическому искусству, но и работам таких маленьких людей как Лири. В живописи так же, как и в литературе и в музыке, есть разные жанры. Утром вы слушаете «Богему», вечером – Фрэнка Заппу, а иногда вас тянет и на Бритни Спирс. Разве не так?
По выражению лица Сола Сиван поняла, что Бритни Спирс лучше было не упоминать.
– Дело не только в этом, – произнес Сол. – Ее граффити я бы ей простил. Я не могу простить ей того, что она отняла заработок у меня и моих друзей. Ну, о себе я не говорю, я не какой-нибудь там эгоист, который плюет на всех остальных.
– На что вы намекаете?
– В последнее время Флорентин посещает немало туристов, как наших, так и приехавших со всего мира. И экскурсоводы показывают им все граффити. Все! – его голос снова перешел в крик, и в нем стал явственно слышен его южноафриканский акцент.
Как же они с Лири все-таки похожи, подумала Сиван.
– Я, – Сол попытался справиться со своим волнением и снова заговорил тише, – я особенный. Если бы я захотел, у меня бы уже лежало в банке двадцать миллионов долларов. Просто я не гоняюсь за деньгами, вот у меня их и нет. Но вот моим друзьям не мешало бы подзаработать. Они этого заслуживают!
– Разумеется.
– И что делает это профессорша Лири? Договаривается с муниципалитетом, чтобы они разрешили ей проводить экскурсии – ведь она же профессор искусств! И вот она показывает туристам только свои работы, а потом приводит их в свою галерею. Ну и у кого, скажите, они покупают? Только у нее! Я же говорил вам, что она просто кусок дерьма! Разве настоящие художники так поступают?
– Почему она показывает туристам только свои работы? Я не верю, что она делает это специально.
– Специально или нет, что это меняет? Экскурсия продолжается один час. Разве можно за час обойти все переулки? Нет! Вот она и выбирает свои. И кто остается в проигрыше? Мои друзья!
– Понимаю.
– Я еще много чего могу вам рассказать, но не буду, потому что я – человек чести. Я не такой, как она.
– Хватит говорить глупости, Сол. У Лири ничуть не меньше чести чем у вас. Давайте будем выше этого.
– Согласен.
– Можно я вас кое о чем спрошу?
– Пожалуйста.
– Сколько стоят ваши работы?
– Что? Вы имеете в виду деньги?
– Разумеется, что же еще?
– Зависит от работы и размера. От трех до пятидесяти тысяч долларов.
– А где я могу их увидеть? То, что я вижу вокруг, мне нравится. Я не слишком разбираюсь в искусстве, но это мне нравится. Лири сказала, что свои главные работы вы храните у друга. Можно мне прийти завтра или в любой другой день на этой неделе? Мы пойдем к вашему другу, и я куплю у вас то, что мне понравится.
– Конечно! С радостью! – сразу же смягчился Сол.
– А теперь я хочу кое-что вам предложить. Так делать не принято, но обещайте мне, что вы над этим подумаете. Я куплю вашу работу, и это произойдет в основном благодаря Лири. Ее рекомендация является для меня лучшей гарантией. Что бы вы ни говорили, но в искусстве она разбирается. Но куплю я ее с условием, – Сиван посмотрела ему в глаза, скрытые за толстыми стеклами очков, – что вы никогда больше не будете портить ее работы. Ни на стене ее студии, ни где бы то ни было еще.
– Вы предлагаете мне взятку.
– Почти, но не совсем. Я предлагаю вам сделку, которая устроит все стороны. Я получу произведение настоящего искусства, она получит спокойствие, а вы получите друга, который будет во всем вам помогать, а кроме того, – Сиван пустила в ход еще один аргумент, – вы сможете послать билеты своим дочерям, чтобы они смогли вас навестить. А еще я обещаю поговорить с Лири и убедить ее показывать во время экскурсии работы ваших друзей. Ну, что вы решили?