Михаль Шалев
Тихая ложь
Рак
С августа по ноябрь, когда Сиван призывалась в армию, сестры не разлучались ни на день. Этому периоду была посвящена самая толстая пачка черно-белых снимков.
Лето 1990-го. Раннее утро. Сиван несется к берегу, стоя на покрытой пеной доске с разведенными в стороны руками. Позади нее Бамби ловит волну. Снимок сделан профессиональной камерой с телескопическим объективом. В конце пачки – Яаль и Сиван на берегу. Сиван держит в руках свою доску, ошеломленная его вниманием – она все еще помнила волнение, сдавившее ей тогда горло – а доска Бамби лежит рядом на песке. Яаль что-то объясняет ей, немного наклонив голову. Он прислоняет к ее уху большую раковину, а его мускулистая грудь пловца слегка касается ее плеча. Это он прихватил на базе фотоаппарат, спустился на берег со своей собакой, увидел их в воде и начал снимать. Сиван обратила на него внимание уже давно, но до того дня двадцатитрехлетний Яаль был для нее лишь предметом немыслимых мечтаний.
Сиван не знала, положила ли Бамби глаз на Яаля в тот же день, или это случилось несколькими месяцами позже. В любом случае до самого призыва Сиван Бамби пропустила ее вперед и позволила ей первой испытать на Яале свои чары. Может быть, она знала, что у Сиван нет никаких шансов, и она, следующая на очереди, выиграет его без борьбы, с чистой и спокойной совестью. Увы, Бамби умерла, и спросить теперь не у кого. Но Сиван была уверена, что если бы ей удалось завоевать его сердце, Бамби была бы только рада удаче своей сестры. К сожалению, события развивались не совсем так, как планировалось. Влюбленная по уши Сиван, неуклюже стараясь обратить на себя внимание Яаля, совершала ошибку за ошибкой.
В то время шла война в Персидском заливе. В воздухе повисло напряжение и неопределенность. Никто не знал, когда на Израиль начнут сыпаться ракеты и будут ли они оснащены химическими боеголовками. В кибуце герметизировали помещения и раздавали защитные комплекты, включающие противогазы и шприцы с атропином. Сиван от всего сердца надеялась, что даже если химическая атака состоится, она не затронет их кибуц. Из-за ситуации в Ираке Яаль, несмотря на то, что служба его подходила к концу, приезжал на побывку далеко не каждые выходные, и Сиван приходилось немало трудиться, чтобы узнать его расписание. Когда он все же приезжал, он обычно бывал не один, а с девушкой – которая к радости Сиван каждый раз оказывалась другой – и на многие часы запирался с ней в одном из северных зданий. Но Сиван не сдавалась. Она надевала свои лучшие наряды и как бы ненароком встречалась с ним на одной из тропинок, затевая пустые разговоры и преграждая ему путь. Однако после нескольких неудачных попыток преследования и обмена фразами, которые не находили отклика в его сердце, ей стало скучно, и она сдалась. Самым обидным был день, когда Бамби рассказала ей, что Яаль приехал на несколько часов раньше, чтобы передать им фотографии, которые он в конце-концов напечатал, и они вдвоем искали Сиван, но не нашли. Бамби сказала, что они с Яалем немного поболтали, и что она находит его совершенно сногсшибательным. У Сиван не было сил спросить Бамби, начал ли он за ней ухаживать. Она лишь сказала себе, что она не для него, и что про него надо забыть, а вскоре началась ее служба на морской базе в Хайфе.
Однажды в пятницу Рон и Айя попросили всех трех дочерей собраться в гостиной, что случалось чрезвычайно редко, и Рон объявил, что у их матери обнаружили неизлечимый рак легких и что ей осталось жить максимум три месяца. Сиван не могла понять, как такое могло случиться – ведь их мать никогда не курила, – и отец объяснил, что врачи считают, что в детстве, когда у Айи были осложнения после воспаления легких, ей сделали слишком большое количество рентгеновских снимков.
Что происходило потом, Сиван помнила смутно. Когда она должна была оставаться на базе, Бамби сообщала ей, что с мамой все в порядке – она ходит на процедуры, у нее тошнота и слабость, но она не жалуется. Приходя домой в увольнение, Сиван старалась делить время между матерью и Долев, уделяя малышке как можно больше внимания.
А Бамби похудела еще больше.
– Что с тобой? – сердилась Сиван, которая не видела ее в течение пяти дней. – Ты хочешь умереть вместе с мамой? Ты этого хочешь? Начинай есть, или я тебя убью. Надоели мне эти твои глупости. Ты уже не ребенок.
– Я ем.
– Я тебя предупредила. Давай ешь, а не то я такое с тобой сделаю! Поняла?
– Поняла.
Сиван сердилась не часто. У нее был спокойный характер, и, как и отец, она терпеть не могла ссор и пререканий. Все случаи, когда она выходила из себя, можно было пересчитать по пальцам одной руки, а на свою сестру она не сердилась вообще никогда.
– С каких это пор ты стала такой эгоисткой? Почему именно сейчас ты тянешь на себя одеяло?
– Неправда, – попыталась урезонить ее Бамби. – Даже если я чуть-чуть похудела, это можно понять, разве не так? Ведь наша мама должна умереть. Мне ужасно тяжело.
– Тебе тяжело, и мне тяжело, и всем вокруг тяжело. И нам не нужно еще одно ярмо. Когда ты худеешь, папа и мама вынуждены заниматься тобой вместо того, чтобы помогать друг другу. Поняла? А теперь брысь на кухню. Если к следующему моему приезду ты не поправишься на три кило, я буду кормить тебя насильно. Запомни это!
Даже тогда, подумала Сиван, она не стала бы называть болезнь Бамби анорексией. В то время уже было известно и про анорексию, и про булимию, но в кибуце эти понятия были такими отвлеченными, такими далекими от их жизни, что Сиван никак не связывала эти книжные болезни с состоянием своей сестры.
Бамби не поправилась на три кило, но все-таки перестала худеть. Все снова привыкли к ее виду, продолжали поддерживать ее и лишь говорили: «Она всегда была худой», или «Такое у нее строение тела», или «Это просто обмен веществ». Она и правда была здоровой и выносливой, заботилась о матери и, пока Сиван была на службе, повсюду сопровождала ее. На Сиван всегда можно было положиться. Она была тихой, семейной и непоколебимой. Но вот что Бамби, которая никогда не интересовалась даже своей младшей сестренкой, будет заботиться о матери с такой безмерной любовью? Это было сюрпризом для всех.
На своей последней фотографии Айя запечатлена вместе с Бамби. Айя, закутанная в теплое одеяло, сидит в кресле во дворе, а рядом, склонившись к матери и глядя в камеру серьезным взглядом, сидит Бамби. Рядом с ней стоит Долев и с тоской смотрит на нее, но Бамби, кажется, совсем не замечает ее.
В начале февраля состояние Айи ухудшилось. Она попрощалась со своими дочерьми и теперь большую часть времени была поглощена своими болями. Ее положили в больницу «Ихилов» в Тель Авиве, где было специальное отделение для больних раком легких, и она попросила, чтобы никто, кроме мужа, включая и ее дочерей, ее не навещал. Ей хотелось, чтобы они запомнили ее такой, какой она была, когда все было в порядке. Сиван понимала ее. Ведь она была королевой красоты и хотела остаться такой в их памяти навсегда. Но Бамби не приняла этого. Несколько раз она пыталась убедить отца взять их с собой, но он отказался. Он продолжал работать и поначалу ездил в Тель Авив три раза в неделю, но потом, когда на центр страны начали падать «Скады», он стал навещать Айю лишь раз в неделю. Потом им сказали, что Айя уже никого не узнает, ничего не чувствует, постоянно получает морфий, и что близится конец. В это время весь Израиль говорил только о «Скадах» – химическая боеголовка или не химическая, будет множество жертв или нет.
Бамби с каждым днем становилась все более разочарованной и взволнованной.
– Послушай, – сказала она однажды. – Я больше не могу терпеть такое отношение к нашей матери. Меня мучают угрызения совести. Я не сплю по ночам. Она лежит в больнице одна, а я сижу тут на своей толстой заднице и ничего не делаю. Хватит! Я поеду навестить ее! Если хочешь, можешь поехать со мной, – и она плотно сжала губы с таким выражением, что Сиван не сомневалась: даже «Скад» с химическое боеголовкой, упавший на ее пути, не в силах остановить ее.
– Ты права, – Сиван почувствовала облегчение. – Мы должны навестить ее. Она наша мама. Я тоже думаю, что это неправильно. Я тоже все время волнуюсь. Она борется за жизнь из последних сил, а мы не с ней. Так не должно быть.
Сиван получила увольнительную, и они вдвоем с Бамби отправились на автобусе в Тель Авив. На плече у каждой – противогаз в картонной коробке, который был теперь у каждого, а на спине у Бамби – гитара. Движение в Тель Авиве было менее оживленным, чем обычно, но так как они бывали здесь не часто, они не почувствовали особенной разницы. Напротив, несмотря на то, что первые обстрелы Израиля уже состоялись, все учреждения работали как обычно. Когда они зашли в палату, где лежала Айя, Сиван поначалу показалось, что они опоздали. Дыхание Айи было едва различимым, все лицо закрывала прозрачная маска, подключенная к кислородному баллону, а тело с посеревшей кожей опутано многочисленными трубками. Глаза матери были закрыты, а руки вытянуты по сторонам тела, более худого, чем у Бамби.
Сиван и Бамби переглянулись. Бамби прикусила нижнюю губу, а Сиван часто-часто заморгала, чтобы убрать навернувшиеся на глаза слезы. Разница между тем, как Айя выглядела когда ее увозили в больницу и сегодняшним днем, была чудовищной.
Сиван опомнилась первой.
– Мама! Мамочка! – позвала она, наклонившись к ней.
– Давай сядем рядом и возьмем ее за руки, – предложила Бамби. – Так она почувствует, что мы здесь.
Они поставили стулья по обе стороны кровати и зажали руки Айи между своими ладонями. Ее руки не были холодными. Кровь все еще струилась в этом больном, измученном теле.
– Мамочка, – прошептала Сиван, – Ты помнишь, как ты любила слушать группу «The Mamas & the Papas»[31], когда мы были маленькими, и особенно песню «Помечтай обо мне»? Бамби принесла гитару, чтобы спеть тебе все песни, которые ты любишь. Давай сделаем маленький концерт.
Легкое пожатие руки дало Сиван понять, что мама слышит их.
– Ты почувствовала? – спросила Сиван, и Бамби утвердительно кивнула.
Сиван сжала руку матери покрепче и погладила ее другой рукой. Ей было важно, чтобы мама чувствовала их присутствие всеми доступными способами. Чтобы когда придет пора уходить, она была окутана их прикосновениями, голосами, запахами. Если у нее самой будет дочь, то в назначенный судьбой час она обязательно будет рядом. В этом Сиван была абсолютно уверена. Может Бамби и не хочет иметь детей, но она точно хочет дочь. Ее уменьшенную копию, только более красивую, более умную и гораздо более уверенную в себе. Девочку, сотканную из солнечного света и морской пены. Девочку, которая подарит ей вечную жизнь, потому что она будет продолжать жить в ней. Девочку, с которой она однажды перешагнет рубеж без колебаний и страха, с радостью и любовью, потому что она будет знать, что оставляет после себя на земле что-то доброе и прекрасное.
Бамби взяла в руки гитару, и они запели песни, которые их мать особенно любила – Бамби вела своим тренированным голосом, привычным к пению на публике, а Сиван подпевала ей как могла – а Айя время от времени реагировала слабым пожатием руки. Когда в палату вошла медсестра с очередной проверкой и попросила их выйти, они обняли и поцеловали свою мать и обещали вскоре вернуться. Они сказали ей, что она всегда с ними, что они любят ее, что она замечательная мать, которой они очень гордятся и пожелали скорейшего выздоровления и возвращения домой. Она должна бороться до конца и победить, потому что ее возвращения ждут не только они с отцом, но и Долев и весь кибуц. Они произносили эти слова, а сами прекрасно знали, что у их матери нет ни единого шанса. Уходя, они поблагодарили медсестру, и она ответила им с сильным русским акцентом: «Вы – прекрасные дочери. Хорошо, что вы пришли навестить свою маму. Очень хорошо». В этой фразе, сказанной совершенно чужой им женщиной, было что-то, что заставило их чувствовать себя увереннее, будто в ней содержалось свидетельство их искренней любви к матери, которое искупало их поведение в течение последних недель, когда они прислушивались к словам чужих людей, а не к зову собственного сердца.
Любовь
Выйдя из больницы, сестры поначалу решили вернуться в кибуц, но, пройдя метров сто, Сиван предложила воспользоваться тем обстоятельством, что они находятся в Тель Авиве, и, посовещавшись, они решили сходить в «Дизенгоф-центр» и может быть даже (если кинотеатр окажется открытым) посмотреть какое-нибудь кино. Однако когда они добрались до улицы Блоха, зазвучала сирена.
– Надо зайти в герметизированное помещение и надеть противогаз.
Прохожие, которых и так было мало, куда-то исчезли. Сиван взяла Бамби за руку и потянула ее по тропинке к зданию, возле которого они находились. Она толкнула входную дверь и обнаружила, что та была не заперта.
– Что ты делаешь? – прошептала Бамби.
– То, что требуется по инструкции службы тыла. Ищу укрытие.
– У кого? Кто даст нам укрытие? – недоверчиво спросила Бамби.
Они взбежали на первый этаж и Сиван позвонила в первую попавшуюся дверь.
Им открыл мужчина, выглядевший так, будто ему было по меньшей мере лет сто.
– Слушаю.
– Можно воспользоваться вашей герметизированной комнатой? – спросила Сиван. – Вы слышите сирену?
Вопрос был явно излишним.
Из-за спины мужа высунулась женщина, которая и вовсе выглядела на все двести.
– Что такое, Пройка? Кто это?
– Незваные гости, – раздраженно ответил муж.
– Чего они хотят?
– Войти.
– Ни в коем случае! Скажи им, что это невозможно. У нас нет места. Пусть убираются.
Бамби взяла инициативу на себя и слегка толкнула дверь рукой. Старики отступили к стене, и она прошла внутрь, продвигаясь к центру тускло освещенного помещения.
– Извините, – произнесла Сиван, чувствуя, что все это слишком походило на вторжение, – но по правилам, если звучит сирена, вы должны пустить нас в загерметизированную комнату.
– Где она? – спросила Бамби, ошлядываясь по сторонам.
Старушка указала рукой на одну из комнат.
– Заходим, – распорядилась Бамби, – надеваем противогазы и ждем, пока сирена прекратится. А потом мы сразу уйдем.
Комната, в которой они оказались, была кое-как оклеена листами полиетилена и, скорее всего, вовсе не была герметичной. По-видимому она когда-то принадлежала одному из детей, потому что в ней до сих пор стояла этажерка с детскими книгами предыдущего поколения, письменный стол, два стула и подростковая кровать, застеленная вафельным одеялом.
Сиван и Бамби уселись на кровать. Бамби сняла со спины гитару и положила ее на пол рядом с собой. Пройка и его жена, все еще потрясенные внезапным вторжением, молча сели напротив. Сестры сняли с плеч картонные коробки, поставили их на колени, достали оттуда противогазы и надели их. Закончив все приготовления, Сиван выпрямилась и огляделась вокруг. Ни на Пройке, который сидел за письменным столом, ни на его жене, которая занимала второй стул рядом со встроенным шкафом, противогазов не было. Через пару минут Сиван стало тяжело дышать, и она подумала, что это случилось потому, что она неправильно надела маску. Она попыталась поправить ее, но жесткая резина прилипла к коже. Сиван чувствовала себя ужасно глупо, но все же попыталась успокоиться. Дыши глубже, сказала она себе, все хорошо. Но чувство абсурдности происходящего не проходило. Да они просто ненормальные! Ворвались в чужой дом, уселись у них в комнате. Рядом закашлялась Бамби. Сиван хотела посмотреть, что происходит, но поле зрения в противогазе было сужено, и ей пришлось повернуться к сестре всем телом. Однако вместо сестры она увидела лишь черного инопланетянина с резиновой головой. Глаза Бамби за стеклами противогаза были полузакрыты, и было видно, что она с трудом сдерживается. Не в силах больше контролировать себя, Сиван рассмеялась. Бамби тоже фыркнула под маской, и Сиван схватилась за живот. Господи, как же им было неловко перед стариками!
– Я больше не могу, – стонала Сиван, стараясь справиться с собой. – Не смеши меня. Мне нечем дышать.
Но Бамби продолжала дурачиться, и Сиван было достаточно одного взглядя на нее, чтобы снова начать умирать со смеху.
Десять минут спустя сирена прекратилась. Сиван и Бамби сняли противогазы, убрали их в коробки и поблагодарили хозяев квартиры.
– Еще раз просим прощения, – добавила Сиван. – У нас не было выбора.
– Вы такие молодцы, – присоединилась к ней Бамби.
– А это – в знак признательности, – Сиван достала из рюкзака коробку конфет и положила ее на стол.
В первый раз с начала их вторжения на лицах стариков появилось выражение удовлетворения.
– Откуда у тебя конфеты? – спросила Бамби, когда они вышли на улицу.
– Когда идут проведывать человека в больнице, обязательно берут с собой конфеты. Так принято. Уходя с базы, я зашла в Хайфе в магазин и купила коробку. Но когда мы увидели маму, я поняла, насколько это глупо. А потом, когда мы уходили от Пройки, я про нее вспомнила.
– Они ее заслужили, – вынесла приговор Бамби. – Молодец, сестричка.
По пути в «Дизенгоф центр» они вспоминали всю сюрреалистическую последовательность событий, начиная от включения сирены, выражения лиц стариков, и снова и снова обсуждали каждый нюанс, умирая со смеху. Потом они послонялись по магазинам, а в пять часов пошли в кинотеатр смотреть боевик «Вспомнить все»[32].
Несмотря на прошедшие годы, Сиван совершенно отчетливо помнила все подробности того дня.
Сиван любила сидеть поближе к экрану. Бамби же, напротив, предпочитала последний ряд.
– Там никто не будет дышать мне в спину и пинать коленками спинку моего сиденья, – говорила она.
– Но ведь зал почти пустой, – возразила Сиван.
– Все равно. Пойдем наверх.
Они начали подниматься по идущим вдоль стены ступенькам. В зале было полутемно, на экране мелькала реклама.
– Бамби, – послышался из одного из рядов мужской голос.
Какой-то парень встал со своего места и пошел им навстречу. Яаль!
– Привет, девчонки, – Было видно, что он рад неожиданной встрече. – Что вы здесь делаете?
– Пришли посмотреть кино, – ответила Бамби само собой разумающимся тоном.
Сиван так и не успела включиться в разговор.
– Это-то я понимаю, – засмеялся он. – А вот что вы делаете в Тель Авиве? В полдень здесь была воздушная тревога.
– Мы приезжали проведать маму, – ответила Бамби.
– Да, я слышал, что она больна. Пусть поскорее поправляется.
Сиван тайком покосилась на середину ряда, где сидел Яаль, и увидела незнакомую девушку.
– А что ты делаешь в Тель Авиве? – поинтересовалась Бамби.
– Неделю назад я демобилизовался. Приехал, чтобы снять квартиру вместе с другом. В начале марта я переезжаю.
– Так ты не будешь жить в кибуце?
– Пока. Надо ведь продвигаться вперед. Разве нет?
Свет в зале потух.
– После фильма я возвращаюсь в кибуц. Я взял у отца машину. Вас подбросить? Встретимся у выхода, – сказал Яаль после того, как они утвердительно кивнули.
Когда фильм закончился, Яаль ждал их напротив кинотеатра. Он был один.
– Кто это был с тобой? – спросила Бамби.
– Приятельница.
Они пошли к машине по непривычно пустым и тихим улицам города. Бамби и Яаль оживленно болтали, а Сиван лишь время от времени вставляла слово-другое.
– Садись вперед, – сказала Сиван, убежденная, что Бамби откажется и уступит это место ей, но, к ее глубокому разочарованию, Бамби не преминула воспользоваться ее предложением и уселась рядом с Яалем.
Ничего существенного за время поездки не случилось, но она определила то, что произошло впоследствии. Бамби окутала Яаля своими чарами, и он сдался. Навсегда.
– Сколько тебе лет-то? – спросил Яаль когда ее флирт стал очевиден.
– Четвертого июля исполнится восемнадцать.
– Приходи ко мне четвертого июля.
– Тебе мешают несколько месяцев? – поморщилась Бамби. – Ты что, римский папа?
– Чтобы не говорили, что я соблазняю детей, – усмехнулся Яаль. – Если до тех пор у тебя никто не появится, я тебя приглашаю. Отпразднуем вместе.
– Тогда я скажу тебе прямо сейчас, какой подарок я хочу.
– Можешь просить полцарства, Бам-м-мби, – он слегка протянул букву «м», – но на большее я не согласен.
– Я никогда не была на Синае. Возьми меня туда.
– Договорились. В день твоего восемнадцатилетия мы едем на Синай. У тебя есть удостоверение ныряльщика?
– Нет.
– Тогда тебе надо пройти курс. Я считаю, что ты должна быть готова, солдатка.
Оба совсем забыли о том, что на заднем сиденье сидит Сиван, которая не стала добавлять, что тридцатого июля ей, между прочим, исполняется девятнадцать. Никто не предлагал ей отпраздновать день ее рождения вместе, никто не приглашал ее на Синай. Бамби и Яаль были погружены в свой собственный мир, в котором не было места никому другому.
Через три дня Айя скончалась. Какое счастье, что они успели навестить ее, что Бамби настояла на этом! Несмотря на то, что Яаль никогда не был близок с их семьей, он пришел и на похороны, и на поминки. После их совместной поездки в кибуц из Тель Авива, Сиван было ясно, что он находится тут только ради Бамби и что его заверения о том, что он не гуляет с девушками моложе восемнадцати, ничего не стоят. На Песах он приехал домой. Во время праздничной трапезы они сидели раздельно: Бамби со своими друзьями, Яаль – со своими. Их взгляды встретились, и зеленые глаза Бамби сказали: если не будешь моим – убью, а голубые глаза Яаля ответили: если не будешь моей – умру. На следующий вечер они встретились не договариваясь на одной из тропинок, и он спросил, не хочет ли она прогуляться с ним по берегу моря, а когда он вернулся в Тель Авив, она поехала вместе с ним. Вот вам, называется, и дождались восемнадцатилетия.
К четырем утра Сиван задремала на диване, окруженная рассыпанными вокруг фотографиями и сжимая в руке последнюю: Бамби, Яаль и она, одетые в кафтаны и шаровары, возлежат на коврах, опираясь на подушки, в бедуинском кафе в Нувейбе. На обороте подпись: июль 1991.
– Мам?
– Лали? Который час? – спросила Сиван спросонья.
– Одиннадцать утра. Почему ты спишь в гостиной? Ты что, плохо себя чувствуешь?
– Нет, все хорошо. Просто я смотрела фотографии и чересчур увлеклась.
Лайла бросила взгляд на коробку с фотографиями и на стопки снимков на столе.
– Ты все-таки решила ее открыть?
– Разве ты меня не просила?
– Просила. Ну тогда я быстренько сполоснусь и сядем?
– У тебя есть время?
– У меня нет никаких планов, а на работу я ухожу только в семь.
Сиван встала, умылась, почистила зубы, сменила вчерашнюю одежду на домашний халат и заварила кофе.
Когда они встали с дивана, было уже почти пять. Все это время Сиван рассказывала, а Лайла слушала ее, не перебивая и не задавая никаких вопросов. Сиван говорила спокойно, объясняя все до мельчайших подробностей, не оставляющих возможности для иного толкования.
– Они были без ума друг от друга, – сказала она Лайле. – И хотя я тоже втайне любила его, это было прекрасное время для меня. Бамби поправилась на целых семь кило. Ты понимаешь? Вдруг сразу выздоровела, и все ее проблемы исчезли. А как она выглядела… Просто нет слов!
В качестве доказательства Сиван показала Лайле фотографию, где Бамби стоит на балконе старой Тель Авивской квартиры в узких джинсах и белой майке без лифчика, подчеркивающей ее округлую крепкую грудь, с медальоном в форме дельфина на шее и серебряным кольцом на пальце. Брови дугой, пухлая нижняя губа и нежный, но в то же время вызывающий взгляд.
– Ни фига себе! – произнесла Лайла, взяв в руки фотографию.
– Что?
– Ни фига себе! Обалдеть!
– Говори по-человечески.
– Она действительно красавица, – согласилась Лайла и снова посмотрела на Бамби. – Просто нет слов.
– Вот такая у нее была разрушительная красота.
– Да ладно тебе, – возразила Лайла. – Ты была ничуть не менее красивой.
– Разница заключалась в том, что она была особенной, а я – обычной.
– Хватит, мам. Ты все время себя недооцениваешь.
– Ничего подобного, я просто говорю правду. Не важно. В любом случае Бамби заполучила Яаля. Их любовь не развивалась постепенно. Она взорвалась, как бомба, а я так и не смогла освободиться от него ни в мыслях, ни в сердце. Но я приняла решение: ни они и никто другой никогда не должны были узнать, как я чувствую себя по отношению к нему. У меня не было выбора. Мне оставалось только ждать пока мои чувства в один прекрасный день умрут сами собой. Проблема заключалась в том, что чем больше я узнавала его, тем больше любила. Поэтому мне пришлось сменить тактику. Я сказала себе: окей, ты не можешь убить эту любовь, тогда научись жить с ней. Я уменьшила свои ожидания до нуля, согласилась с тем фактом, что он никогда не ответит на мою любовь, и мне действительно стало легче. Я удовольствовалась тем, что могу быть рядом с ним, смотреть на него, болтать с ним, смеяться вместе с ним, чувствовать его близость, а время от времени даже прикасаться к нему: объятия при встрече и расставании, его рука на моем плече во время танца, касание бедрами во время группового фотографирования, протянутая рука, когда мы выходили из воды или легкое касание, когда он помогал мне снимать гидрокостюм.
– Мне тебя жалко, – сказала Лайла. – Как же ты могла так жить?
Глаза Сиван наполнились слезами. Это невинное замечание Лайлы вскрыло давно зреющий нарыв и наружу хлынул стыд. Действительно, как она могла? Все эти годы она старалась отодвинуть от себя ответ на этот вопрос, но момент все же настал. На мгновение она потеряла дар речи.
– Ты плачешь, мам? Почему?
Сиван все еще не могла говорить, но в конце концов справилась с собой.
– Я не знаю, почему это на меня так действует.
Лайла встала и принесла ей стакан воды.
– Не важно. Все это случилось миллион лет назад. Я только хотела спросить – если ты так себя чувствовала, почему же ты не покинула их? Ведь так тебе было бы легче.
– Ты не обязана на все найти ответ, Лали.
– Давай прервемся. Ты отдохни, а мне надо собираться на работу. В конце концов, я поняла главное.
Вряд ли это могло быть так, подумала Сиван, ведь это было только начало.
– Есть еще много вещей, о которых ты должна узнать.
– Не волнуйся, мам. У нас будет для этого время, – весело сказала Лайла, стараясь приободрить Сиван. – Я рада, что ты мне все это рассказала.
Когда Лайла ушла на работу Сиван позвонила Маю.
– Извиняюсь, что не перезвонила тебе вчера. Лайла действительно была у моего отца.
– Я тоже начал беспокоиться и сам ей позвонил.
– Как чувствует себя твой отец?
– Лучше не напоминай. Завтра приедет Лири, чтобы помочь найти ему сиделку. Она лучше меня разбирается в подобных вопросах. В понедельник я должен вернуться на Голаны, и кто-то должен быть с ним. В среду я вернусь и решу, что делать дальше.
– Если тебе нужна помощь, не стесняйся обращаться ко мне.
Увы, подумала Сиван, она все еще не является частью его жизни.
– Как только я улажу вопрос с сиделкой мне станет проще оставлять его одного, даже если мне придется навещать их чаще, чем обычно.
– Ну хорошо. Удачи тебе, – и она умолкла, не зная, что бы еще сказать.
– Я сейчас немного в цейтноте. Надеюсь, когда это время закончится, мы сможем поговорить как следует.
– Не беспокойся, Май. Доброй ночи.
Сиван собрала фотографии и положила их стопкой поверх коричневого конверта, найденного на дне коробки.