Иосиф Антонович Циммерманн
Чужбина
Алтын. Дикарка с золотым именем
Как у казахов было принято, спустя сорок дней после рождения внучки, не родители, а старейший рода, Баймухамбет Шукенов на ушко новорожденной три раза прошептал ее имя, предрекая девочке судьбу человека с благородным сердцем и щедрой душой.
Алтын, что в переводе означает “золото”, родилась на берегу реки Илек, в Аккемире, где ее отец, потомок бывших богатых владельцев этих земель, после октябрьской революции и советской коллективизации работал начальником небольшой железнодорожной станции. Круглолицая, с полными и высокопоставленными щеками, которые впритык подпирали и особо подчеркивали и без того узкие черные глаза, девочка Алтуш82 среди поселковых слыла некрасивой дикаркой. Очень часто ее можно было увидеть сиротливо играющей в безлюдном круглом привокзальном саду, возле небольшого фонтана, который по своей форме напоминал летающую тарелку инопланетян. Действительно неожиданным и чужеродным для степного закоулка и вдобавок расточительным для полупустынной местности, где водой не привыкли разбрасываться, казалось это брызгающее и играющее водой сооружение. На станциях районного Кандагача и даже областного центра Актюбинска не могли похвастаться наличием фонтана. Сверхъестественность происхождения фонтана подтверждал и тот факт, что в архивных казначейских журналах описания станции Аккемир за 1906 год о нем и словом не обмолвились. Видимо, многочисленные родники близ протекающей реки Илек так вдохновили строителей, что они втайне от руководства, среди молодых саженцев привокзального сада, соорудили искусственное подобие бурлящим подземным ключам…
Возле фонтана, заткнув подол платья в мальчишечьи штаны, Алтуша сама с собой играла в лянги. Так называют лоскуток козьей или бараньей шкуры, с пришитой к нему двухсантиметровой свинцовой “пуговицей”. Подобную игру у европейцев называют “сокс”, в Сибири “зоска”, у дагестанцев “лямга” а у осетинцев “жошка”. Факт, что во всех этих регионах в нее играют, подпрыгивая как молодые козлята и пытаясь ударами ступней “набить” – удержать в воздухе лянгу, исключительно мальчики-подростки. Ну, а в нашем случае еще и маленькая девочка Алтуш.
В первый же год войны с фашистами мама отвела свое «золотце» в школу. От их квартиры в каменном здании вокзала до саманной средней школы поселка было-то метров триста. Но Алтуша оказалась здесь впервые. Для детского понятия это был чуть ли не край света. Она долго не хотела отпускать спасительную руку своей родительницы. Когда учительнице все же удалось поставить ее в один ряд с первоклашками, девочка демонстративно села прямо на землю и прикрыла лицо ручонками, покрытыми почерневшими за лето трещинками цыпок.
Кто-то сзади потянул ее за косичку. Справа толкнули в плечо. А стоящая слева крепенькая Люда, дочь уборщицы вокзала, просто сорвала с головы Алтушки белый бант. После приветственной речи директора школы детей завели в класс и посадили за парты. По дороге Алтуша заполучила пару подзатыльников от конопатого мальчишки. Весь первый урок девочке пришлось терпеть, как ей показалось, неисчислимые толчки, щипки и подзатыльники. Ее косички дергали направо и налево. Прозвенел звонок на перемену. Не успела учительница выйти из класса, как вокруг Алтуши уже собралась группка почему-то злорадствующих детей. Бежать было некуда. Дикарка порылась у себя в карманах. Нащупав там и зажав в каждую ручонку по увесистой лянге со свинцовой “пуговицей”, Алтуша резкими ударами кулачков убедительно и наглядно научила одноклассников ее не только уважать, но и любить.
Вернувшись в тот день домой, она пробралась в кабинет отца и, взяв с рабочего стола огромные старые и тяжелые ножницы, отрезала себе косички. Остатки прядей волос равномерным шатром покрыли голову. На лице они свисали до подбородка и сквозь них невозможно было смотреть. Девочка решительно одной рукой сгребла в пучок впереди висящие волосы, а второй, держа ножницы чуть выше бровей отрезала себе челку. Пройдет более десяти лет, и лишь на пороге замужества Алтын снова начнет отращивать косы.
Первые школьные годы пролетели незаметно. За это время и маме Зауреш, и учителям – всем стало ясно как белый день, что Алтуша посещала школу только ради перемен. Зимой в перерывах между уроками она азартно играла с пацанами в лянги. А весной, как только в школьном дворе появлялись проталины, озорница устраивала турниры игры в лапту. Ближе к лету Алтуша организовывала вылазки на речку, где она по колено в воде пыталась фартуком школьной формы прудить пескарей. Перебравшись на другой берег, на склонах Илека она показывала своей свите, как надо мастерить удавки, которыми ловят степных сусликов, чтобы потом из собственноручно содранных и высушенных шкур этих горемык изготовить чучело, как наглядный макет для урока биологии.
Однажды на перемене Алтуше захотелось попить горячего чаю. Недалеко от школы жила семья Фоменко, чей младший сын родился с явными признаками недостатка умственного развития. Поселковые дети дразнили мальчика Фокой, при этом обязательно вертя пальцем у виска. Когда ему исполнилось семь лет, родители уговорили руководство школы допустить их сына к занятиям. Фока пошел в тот же первый класс, что и Алтуша. Правда, проучился он там недолго. Кажется, на второй день занятий в школе, он во время урока залез под свою парту и там “по-большому” справил нужду. Можно представить, какая вонь заполнила и так спертый, нагретый сентябрьским солнцем воздух бесфорточного помещения класса. Даже спустя неделю дети категорически отказывались туда входить. После случившегося Фоку никогда больше в стенах школы не видели, но Алтуша из жалости все же изредка, но наведывалась к мальчику и даже пыталась делиться с ним теми скромными знаниями, которые сама с трудом осваивала на уроках.
Так вот, попить чай Алтуша направилась именно в дом Фоменко. Вместе с Фокой они попытались зажечь стоящий под навесом керогаз. Сильные порывы ветра то и дело тушили пламя. Алтуша уже начала переживать, что, не хлебавши чаю, придется вернуться на занятия… Никто в поселке так и не узнает, чья идея это была, но дети в поиске укрытия от ветра вырыли нишу в стогу сена и, поставив туда керосиновую плитку, наконец-то смогли ее разжечь.
– Надо вход прикрыть, чтобы не задуло, – видимо, решил тогда кто-то из детей.
После этой перемены о занятиях не могло быть и речи. Весь поселок: и взрослые, и дети – суматошно таскали ведра с водой, пытаясь, не то чтобы потушить огонь полыхающего во дворе Фоменко стога сена, а скорее оградить от огня соседние постройки…
На летние школьные каникулы Алтушу каждый год увозили в далекий аул вблизи Шубар-Кудука, где она помогала двоюродному брату Саркену пасти в степи отары совхозных овец. А Саркош, как его ласково называла сестренка, обучил ее верховой езде. Спустя годы девочка с лихвой будет обгонять взрослого брата в импровизированных многокилометровых байге83, возвращаясь вечерами с пастбища в аул…
Некогда богатый байский род Шукеновых за последнее тридцатилетие сильно обеднел. Особенно в плане наследников. Алтуша и Саркош остались единственными прямыми продолжателями рода. Уже это обстоятельство настолько их сближало, что разница возраста в одиннадцать лет, инвалидность парня и даже противоположность пола не помешали им чувствовать себя чуть ли не братьями-близнецами и хотя бы во время каникул слыть неразлучными и закадычными друзьями.
Можно представить шок девятилетней Алтуши, когда в очередные каникулы на станции железнодорожного разъезда их не встретил любимый брат. Обычно он ожидал приезжих родственников из Аккемира с двумя оседланными лошадьми: на одной ехала мать Зауреш, а в седло другой Саркош сажал перед собой Алтушу. Он даже позволял сестренке править скакуном.
В этот же раз их встречала тетя Жамиля. Она тоже радовалась гостям, но для Алтуши это было не одно и то же.
Опять-таки, вместо того чтобы направиться в аул, они почему-то сразу поскакали в степь, на чабанскую точку… Никто не мог видеть ужас в глазах Алтуши, сидящей в седле за спиной матери, когда она одним ухом уловила самую страшную новость этого дня: ее брат Саркен прошлой зимой женился на немке.
“Как он мог взять себе жену из врагов, – не укладывалось в ее голове, – и мой папа, и папа Саркена воюют же против них?”
Возмущенная девочка не хотела понимать, как и почему тетя Жамиля смеет неустанно расхваливать сноху.
У маленькой Алтуши уже были свои счеты с немцами. В прошлом году их в Аккемир привезли человек двести. Немецкие дети буквально в одночасье заполонили местную школу. Там, где раньше за одной партой сидело по два ученика, теперь помещалось трое. Чтобы всех новых учеников рассадить, пришлось даже со свалки поломанные столы и стулья притащить и как-то отремонтировать…
В первый же день Алтуша подралась с одним из новеньких. Рыжий Фридрих, которого одноклассники тут же переименовали в Фритца, наглым образом обыграл ее в лянги. Это было непростительно, так как Алтуша привыкла быть лидером в этой игре…
Всю дорогу мысли о немецкой жене Саркоша не давали покоя девочке.
– Вот же наглые люди, – втихаря возмущалась она, – уже и к нам в семью смогли втиснуться…
Алтуша заранее невзлюбила Амалию. Не удивительно, что, когда лошади остановились возле домика чабана и встречающая их высокая женщина со светлым лицом протянула руки к Алтуше, желая помочь ей слезть с седла, девочка отпрянула и прижалась к матери.
А вот когда к лошади подошел Саркен, Алтуша буквально бросилась ему на шею и долго не хотела его отпускать. Чабану пришлось на руках внести сестренку вместе с ее вещмешком через порог саманки…
Всеми своими поступками девочка демонстрировала неприязнь к Амалии: отказалась отдавать котомку, которую немка пыталась снять с ее плеч; на вопросы про дела в школе в упор посмотрела на женщину и молча отвернулась; ополоснув лицо и руки в стоящем у входа тазике с водой, резко отвела руку немки с протянутым ей полотенцем.
В завершении спектакля, следуя неизвестно откуда появившейся в ней капризности, вместо отведенного ей за накрытым дастарханом месте Алтуша взобралась на нары и уселась в изголовье ребенка, утопающего в пышных подушках.
– Это наш Коленька! – ласково произнесла Амалия.
Девочка равнодушно придвинулась к дастархану, всем своим видом показывая, что ей это не интересно…
Проголодавшись, уплетая за обе щеки приготовленный Амалией обед, Алтуша тем временем украдкой и с любопытством все же начала поглядывать на неожиданно появившегося у нее племянника. Он был так не похож на тех малышей, которых ей доводилось видеть: длинные белые кудри, бледное, как илекский известняк, лицо завораживали ее.
– Он давно болеет, – пояснила Амалия, заметив интерес Алтуши, – его ушибли сильно.
– Кто? – неожиданно для самой себя поддержала разговор Алтуша.
– Один плохой человек, – печально ответила немка.
Жалость охватила сердце девятилетней девочки. Чем больше она смотрела на Коленьку, тем больше он вызывал у нее симпатию. Втихаря от всех Алтуша стала передавать ему со стола то кусочек лепешки, то какой-то сухофрукт.
Амалия с умилением смотрела на все это. Заметив, что за ней наблюдают, Алтуша, вмиг покраснев, спросила:
– Можно?
Немка, улыбнувшись, лишь кивнула головой. Осмелев, девочка достала из кармана свою любимую лянгу и протянула ее Коленьке. Радостным детским визгом мальчик оценил пушистую игрушку.
После обеда Саркен позвал сестренку:
– Пошли, лошади нас уже ждут.
К удивлению чабана Алтуша категорически отказалась. Полулежа она заплетала на голове Коли волосы в косички.
Мужчина пожал плечами и вышел во двор.
Алтуша молча наблюдала за Амалией, убирающей со стола посуду. С одной стороны, девочке было ее очень жаль за то, что она была немкой, и за то, что у нее больной ребенок. Она даже готова была не замечать разницы в годах и росте между братом Саркеном и Амалией, о которой в дороге откровенно судачили мама и тетя Жамиля. Но, с другой стороны, она понимала, что подругами им не быть: с такой уж точно нельзя было ни в лянги поиграть, ни на лошадях покататься…
Время шло, закончилась война. В Аккемире у всех на устах была лишь одна тема. Сельчане нараспев рассказывали трогательную и почти романтичную историю любви местной девушки Марии. В военные годы она как и большинство жительниц страны тоже собирала и отправляла на фронт посылки для красноармейцев. В одни из них, собственноручно связанных теплых шерстяные носков молодая казашка вложила краткое наивное послание: “Солдат, пусть согреет и защитит тебя мой скромный подарок. Буду ждать твоего возвращения с фронта. Мария. Аккемир. Актюбинская область”.
В один прекрасный послевоенный день в поселок приехал статный офицер запаса Шукиргали Умирзаков, искавший рукодельницу Марию.
Они встретились и познакомились. А вскоре и свадьбу сыграли.
Эта история может и произвела в поселке фурор, но не могла притупить бдительное око родителей Алтуши. В школьном дневнике единственной дочери мало что их радовало: там все чаще появлялись жалобы учителей о невыполненных домашних заданиях, о драках или разбитых мячом стекол окон школы. По всем предметам у девочки в графе оценок ютились «натянутые тройки». Ни для кого не было секретом, что учителя ставили их исключительно из уважения к отцу Алтуши, который, после возвращения с фронта вновь занял свою должность начальника станции и беспрекословно ремонтировал все, что Алтуша действительно там ломала или ей это специально приписывали.
Именно в этом возрасте Алтуша полюбила бескрайнюю степь и присущее этим местам чувство неизмеримой и необъятной свободы. Не мудрено, что, сидя за партой монотонных школьных занятий, изнемогая от скуки, девочка мечтала о просторах и с нетерпением ждала следующей поездки в Шубар-Кудук.
Ей исполнилось двенадцать лет. Ранним майским утром по дороге в школу, Алтуша увидела, как небольшое стадо рабочих лошадей самостоятельно бредет на водопой. Комочек соленого курта стал легкой приманкой для одного из меринов. Ухватившись обеими руками за его гриву, девочка ловко забралась на спину коня. Без седла, прильнув телом к холке и прижав пятки к бокам животного, Алтуша заставила его рысцой догнать уже спускавшееся в низину реки Илек стадо. Лошади ненадолго задержались у воды и, переправившись через реку вброд, поднялись по отвесному склону. Энергично подгоняя руками и ногами мерина, девочка заставила его пуститься в галоп. За ним помчались остальные. Над белым поясом известняковых круч на оранжевом фоне еще не успевшего высоко подняться над горизонтом солнца, летели темные тени развивающихся грив с одной маленькой наездницей посредине.
А в школе заметили, что на годовой контрольной за пятый класс отсутствует дочь начальника станции.
Вечером того же дня ее классный руководитель, молодой преподаватель, стоял на пороге квартиры Шукеновых.
– Почему ваша Алтын сегодня не присутствовала в школе? – спросил он у отца, открывшего ему дверь.
– Как это? – искренне удивился Кадырбек. – Я лично видел, что она туда пошла.
– Пошла, да не дошла! – наигранно тяжело вздохнул учитель.
В кабинете начальника станции они долго объясняли нерадивой ученице, как это важно регулярно посещать уроки и выполнять домашние задания. Отец девочки даже было вытащил для устрашения ремень.
– Если ты не напишешь контрольную, то тебя могут на второй год оставить, – пугал ее начинающий педагог, – ты же этого не хочешь?
– Мен кой баккым келедi84, – уверенно произнесла в ответ девочка.
– Что она сказала? – попросил перевести учитель.
– Баранов, видишь ли, собралась пасти в степи, – объяснил отец, уже с открытым негодованием, размахивая над головой ремнем.
– Папа, можно я буду жить у женгеме85 в Шубаркудуке?
***
И она уехала. Чабанский быт был ей только в радость. Больше всего ей доставляло удовольствие нянчиться с племянниками, когда Амалия и Саркен пасли в степи отары. Четырехлетний Коля из-за увечий мог только ползать. А вот за двухлетней темнокожей Каракат нужен был глаз да глаз. Не успеешь отвернуться, а той уже и след простыл; бывало, Алтын поймает ее возле кошар, но уже пару раз Каракат, к всеобщему ужасу, умудрялась оказаться на берегу пруда. Одним словом, немало волнений и переживаний доставляла ей эта маленькая егоза. А ведь Алтын надо было еще и в доме прибрать, и белье постирать, и еду приготовить.
– Тетя из тебя идеальная, – с улыбкой расхваливал двенадцатилетнюю Алтушу брат Саркен, вернувшись с пастбища в свой чистый и уютный домик.
Хвалила ее и Амалия. Но Алтуша лестные слова немки пропускала мимо ушей…
Семь лет Алтын не появлялась в отчем доме, гордо называя себя дочерью степей. И пасти бы ей отары овец до конца своих дней, если бы не спохватились старшие рода Шукеновых. Девушке уже исполнилось девятнадцать лет, что для этих мест считалось “давно засидевшейся в невестах”, а женихами и близко не пахло. Да и откуда им было взяться в безлюдной степи? Алтушу чуть ли не силком привезли обратно в Аккемир. Родители теперь часто, по поводу и без, устраивали вечеринки, лишь бы завлечь в дом побольше поселковых молодых ребят, потенциальных женихов. Но напрасны были старания матери и отца. Своевольная и некрасивая дикарка полностью отбивала у парней заманчивое, сулящее выгоду желание стать зятем начальника станции…
В Аккемир снова пришла весна. В этих краях обычно и зимой не жаловались на отсутствие солнечного света, но с увеличением продолжительности дня его интенсивность и температура становилась в разы больше. Оттепель, радостно журчащие ручьи талого снега и, кажется, нескончаемое пение вернувшихся с юга перелетных птиц никак не вязались с картиной утопающего в черных лентах и плакатах скорби ризалита и флигелей белого здания вокзала. Перила его платформы были украшены траурными венками и многочисленными портретами товарища Сталина.
В один из этих дней из остановившегося здесь на считанные секунды пассажирского поезда сошли Саркен и Амалия с детьми: Колей и Каракат. По округлому животу Амалии было заметно, что она снова беременна. Семья чабана на обратном пути из областной больницы решила навестить своих аккемирских родственников, чтобы лично поблагодарить дядю Кадырбека и тетю Зауреш за их поддержку, поиск врачей и материальную помощь на лечение Коленьки.
За последние десять лет актюбинские врачи сделали все возможное: поставили калеку на ноги и научили самостоятельно ходить. Но два горба остались у мальчика навсегда.
Отдав дань уважения вождю, пассажиры поспешили в здание вокзала и, зайдя в одну из дверей, что находилась возле круглой печи зала ожидания, напрямую попали в коридор небольшой квартиры начальника станции.
Нежданно нагрянувшим гостям были искренне рады. Хозяин дома отсутствовал. После снежной и морозной зимы была необходимость проверить состояние железнодорожных путей и наметить объем работ, связанных с ремонтом. В этом деле последние три года Кадырбека неизменно сопровождал немецкий военнопленный Яков Шмидт, присланный в Аккемир на спецпоселение. Ему было уже за сорок, но одноглазый бывший обер-фельдфебель вермахта видел едва заметные трещинки рельс даже лучше нескольких пар молодых глаз и вообще мог уже по звуку определить их повреждённые места.
Солнце клонилось к небосводу. Алтын, бегая между кухней и гостиной, помогала маме накрывать дастархан. На нарах, поджав под себя ноги, сидел Саркен. В отсутствии главы дома ему как старшему из мужчин пришлось разделывать вареное мясо. Рядом с ним по-казахски примостился одиннадцатилетний Коля. Из-за двустороннего перелома грудной клетки торс мальчика напоминал полусдутую складку меха гармошки, так что макушка его головы едва превышала локтей и так низкорослого отчима. Рядом с ними, тихо посапывая, спала Каракат.
Амалия решила сходить к колонке за водой.
– Ты с ума сошла, – запротестовала Зауреш, – в твоем-то положении. Не вздумай, пусть Алтын попозже принесет.
– Так я ж неполное ведро, – настаивала на своем гостья, – все равно без толку тут сижу. Нам свежий воздух не помешает.
С непокрытой головой, в домашнем халате, из-под которого выпирал большой круглый живот, она взяла ведро и только собралась выйти, как в этот момент в дверь вошел хозяин дома Кадырбек. Сиюминутно из-за его спины буквально ввалился в дверь и лицом к лицу столкнулся с Амалией военнопленный Яков.
– Duuu? – длинное испуганное “ты” на немецком языке вдруг вырвалось из его уст.
– Oh, mein Gott! – воскликнула женщина и отпрянула назад.
На звон упавшего и покатившегося по деревянному полу ведра из кухни выбежали Алтын и Зауреш.
– Яков, ты своим шрамом любого до смерти напугать можешь, – по-своему рассудил случившееся начальник станции, – знакомься, это Амалия, жена моего племянника.
Амалия стояла бледная как смерть. У нее дрожали губы. Дрожал и Яков.
– А это и сам племянник, Саркен, – представил хозяин дома подошедшего к ним хромого мужчину.
Пленный немец молча пожал его липкую от жирного мяса ладонь. Пытаясь что-то понять, Яков то и дело переводил свой взгляд с Амалии на Саркена, до тех пор, пока из-за его спины не появилась хрупкая фигура белокурого мальчика.
– Наш сын Коля, – едва слышно, медленно произнесла дрожащим голосом Амалия.
В этот момент у Якова кажется остановилось сердце. Он застыл ни жив и ни мертв, внимательно разглядывая ребенка. Медленно опустившись на колени, Яков с трудом нашел в себе силы и дрожащей рукой боязливо дотронулся до выпирающего из-под рубашонки горба.
Мальчик отшатнулся. То ли ему было неприятно прикосновение незнакомца, то ли его напугало изуродованное лицо мужчины, у которого почему-то сейчас текли слезы. Бесшумно рядом с ним появилась чуть выше его ростом темнокожая девочка. Каракат демонстративно положила Коленьке на плечо свою руку и, как бы защищая его, сурово сказала:
– Не трогай, это мой брат.
Амалия выскочила из комнаты.
Алтын наблюдала за происходящем. На какой-то миг ей почему-то стало жалко именно стоящего на коленях в грязном ватнике Якова. Но эта жалость вскоре сменилась на какое-то новое, неведомое теплое и приятное чувство, заполнившее молодую грудь. Девушка покраснела и поспешила вернуться на кухню.
Яков поднялся и, взяв уроненное ведро, вышел вслед за немкой…
В кухонное окно Алтын украдкой наблюдала за эмоциональной беседой Якова и Амалии у колонки. Когда Амалия, придерживая одной рукой выпирающий живот, в процессе разговора дотронулась другой до шрама Якова, внутри Алтын вдруг что-то взорвалось, и нечеловеческая ревность взыграла в молодой душе. Эта сцена ужасно покоробила сознание девушки, как будто Яков был ее собственностью и какая-то чужая ладонь позволила себе до нее дотронуться. Казашка от злости засопела, готовая разорвать немку в клочья…
– Не хорошо подглядывать, – напугал ее голос подошедшего сзади Саркена.
Алтын резко обернулась. Брат движением руки дал ей понять, чтобы она отошла от окна.
– А ты ее не ревнуешь? – язвительно негромко спросила она. – Ты посмотри, как они воркуют. Будто уже сто лет знакомы.
Саркен выглянул в окно и тут же задернул занавеску.
– Пусть поговорят. Они же оба немцы. Упаси всевышний тебе оказаться одной на чужбине…
За пару дней, которые у них гостила семья Саркена, Алтын несколько раз невольно, а может, и сознательно становилась свидетелем случайных или тайных встреч Амалии с Яковом. Она даже порывалась открыто рассказать об этом своим домочадцам. Но догадываясь, что она может покоробить Саркена и расстроить того же Якова, заставили девушку воздержаться от этого.
В день отъезда родственников в Шубар-Кудук Яков принес и протянул Амалии деревянную погремушку. Женщина растерянно смотрела на подарок.
– Эту безделушку я храню много лет, – пояснил мужчина. Она мне очень дорога. Но вам скоро будет нужнее.
Амалия приняла подарок, посмотрела со всех сторон и мило улыбнулась.
Наблюдая за происходящим, Алтын неожиданно поняла: как же ей нравится Яков, и если ей суждено иметь детей, то только от него.
Когда Амалия с семьей уехала, девушка вздохнула с облегчением…
Ранним утром следующего дня поселок Аккемир разбудили неимоверно громкие звуки, напоминающие взрывы. Это рвало лед. Проснувшаяся из зимней спячки река Илек освобождалась от метровой толщины оков.
На крутой берег высыпал практически и стар и млад, чтобы поглазеть на зрелище бушующей природы.
В этот час, наверное, лишь Алтын осталась лежать в постели. Ей явно было не до ледохода. У девушки появилась цель в жизни, и, все еще нежась под одеялом, она строила планы, как ее достичь.
Яков! Уже больше суток девичью душу, как магнитом, тянуло ко взрослому, с изувеченным лицом и судьбой мужчине. Она вдруг осознала, почувствовала каждой частичкой своей души и тела, что хочет видеть и слышать его как можно чаще. А лучше всего – всегда.
– Красивых легче полюбить, – была уверена молодая казашка.
Ей надо было срочно похорошеть. Но как это сделать, думала она, лежа в постели? Косы не приклеишь, а ждать, пока они вырастут, тоже долго. Придется сделать кудри.
Мысль пришла неспроста. Перед глазами влюбленной девушки то и дело всплывала картина, как Яков нежно гладил кучерявые волосы того же Коленьки.
Пока родители созерцали движение льда на реке, Алтын перерыла сундук в поисках самых красивых вещей из маминого гардероба. Надевать отцовские штаны и сапоги, даже в качестве спецовки для черной работы в доме, она больше никогда уже не станет. Пусть с небольшим опозданием, но в ней проснулась женщина…
– Мама, а у меня есть приданое? – едва успев перешагнуть порог дома, Зауреш была ошарашена вопросом своей единственной дочери.
Не дождавшись ответа, Алтын обратилась к отцу:
– Папа, вот чего я уже больше месяца без дела сижу. Раз к баранам не пускаете, устрой меня к себе на станцию.
– Шпалоукладчицей? – спросил и добродушно рассмеялся отец.
– Поди что и полегче найдется, – вмешалась в разговор мать, – пусть билеты на поезд продает или какой там у вас учет ведет.
Родителям было невдомек, что такого могло произойти с их дочерью за ночь. Но они явно ее не узнавали. Им казалось, что в дочери изменилось все: и внешность, и манеры, и отношение к жизни.
На работе Алтын пришлось заниматься и кассой, и учетом. Не так часто на станции останавливались поезда, а значит, не было и смысла постоянно держать кассиршу за окошком выдачи билетов.
Девушка ликовала. Она теперь могла каждый день видеться с Яковым и общаться с ним во время утреннего распределения работ в здании вокзала. Днем, как учетчица, Алтын не ленилась наведываться даже на удаленные участки, где в тот момент работала ремонтная бригада железнодорожников, в составе которой был и Яков.
Дочь добровольно вызвалась вместо матери носить специальное питание страдающему болями в желудке отцу, когда тому приходилось работать где-то вне кабинета. Алтын лишь только себе могла признаваться, что делала она это явно не ради папы: ведь одновременно она несла обед для своего тайного объекта обожания.
Хорошим работником был Яков. Начальник станции и все товарищи по бригаде не могли не нарадоваться. Кажется, не было поломки, которую военнопленный не смог бы починить. Но вот беда… сам он выглядел очень неухоженным: замызганный машинным маслом, в порванной местами одежде, нестриженый и небритый. У Алтын сжималось сердце, глядя на него…
Яков догадался, что за ним ухаживают, но делал вид, будто не замечает этого. Дочь начальника внешне похорошела и буквально преследовала его по пятам. Мужчине не могло это не льстить, и он даже ловил себя на мысли, что девушка благотворно скрашивает его одиночество. Немца тешило девичье, порой нелепое проявление влюбленности, которое – он был в этом уверен – должно скоро пройти. Во всяком случае, настолько удрученному своими печальными мыслями Якову сейчас было не до женщины…
Но игнорировать Алтын становилось с каждым днем сложнее. Однажды после работы Яков вернулся в отведенный ему чулан, а маленькую каморку едва можно было узнать. Все блестело и сияло. Кровать застилало цветное ватное одеяло, а на краю лежали чистые брюки, рубашка, связанные вручную шерстяные носки, новые валенки и галоши. В комнате появилась табуретка, на которой сейчас стоял тазик с теплой водой, а на стене был прибит гвоздь и на нем висело вафельное полотенце. Новой здесь была и электрическая плитка, на которой в кастрюле булькала картошка с мясом. Яков не только в воздухе, но и в душе ощутил благотворное тепло.
В последующие дни комнатушка безвозвратно и радикально теряла свой более чем спартанский холостяцкий вид: оказались выбеленными стены, а над кроватью появился гобелен с изображением пятерых оленей у водопоя.
– Так не может больше продолжаться, – был решительно настроен Яков, – мне надо с девочкой серьезно поговорить.
Он подкараулил Алтын, когда та в очередной раз направилась наводить порядок в его жилье. Немец поспешил за ней вслед. Но застать врасплох дочь степи не удалось. Она то ли услышала его шаги, то ли увидела в оконце чулана приближающегося Якова. Пулей вылетев на улицу, Алтын подбежала к группе играющей недалеко в лянги детворы и как ни в чем ни бывало сделала вид, что наблюдает за состязанием. А когда военнопленный, сменив курс, направился в ее сторону, девушка наглым образом перехватила лянгу у очередного игрока и, придерживая одной рукой развивающийся подол платья, стала прыгать сама…
Якову пришлось долго ждать, пока Алтын наконец-то устанет или проиграет раунд. Но девушка, все более и более входя в азарт, умудрялась искусно держать лянгу в воздухе. Немцу не оставалось ничего другого, как внимательно и даже с восхищением наблюдать за моторикой ног взрослой девушки, в то время как детвора хором выкрикивала название пройденного уровня игры:
– Простой – внутренней стороной стопы.
– Соднойка – не опуская ногу на землю.
– Мурт… Сакал… Сырт… Алай-булай…
Так могло продолжаться долго. Яков уже догадывался, что эта игра бесконечна. Но, неожиданно Алтын остановилась и, поймав на лету, протянула лянгу мужчине со словами:
– А теперь ты!
– Я не могу, – не ожидая такого поворота стал оправдываться немец, – Хаб никогда не играл.
Алтын не отступала. Под свист и аплодисменты детворы сорокалетний мужчина был вынужден “набить” – как это называлось у них, ногой свою первую в жизни лянгу, при этом каждый раз вновь и вновь набивать ее разными способами, стараясь удержать игрушку в воздухе.
– Их хабс, их хабс! – как ребенок радовался немец, когда у него это получалось.
Но развлечение закончилось так же неожиданно, как и началось. При очередном ударе лянга улетела далеко в сторону и упала посреди огромной и наверняка глубокой лужи мазута, с незапамятных времен разлитого возле станции.
