полная версия

Иосиф Антонович Циммерманн
Чужбина

Полная версия

Посвящается Амалии Лейс и всем,

кто волею судьбы оказался на чужбине

и смог обрести там свой Дом.

Предисловие

Никто не знает, что было первым: аул или станция c названием Аккемир. Нет в живых очевидцев давно прошедших лет. Самое раннее упоминание об этих местах в архивных казначейских журналах датировано 1906 годом. Черными чернилами на пожелтевшей от времени бумаге красивым почерком коллежского регистратора канцелярии управления Ташкентской железной дороги внесен лишь краткий перечень строений из жженого красного кирпича: здание вокзала, дом управляющего, две десятиметровые водонапорные башни, женское и мужское отхожее место.

Сбоку на полях этого же документа совсем другими чернилами сделана приписка: две полуземлянки из сланца и три юрты кочевников.

Учетчик почему-то не указал в описи расположенное вблизи древнее кладбище мусульман. А карасайский зират¹ невозможно было не заметить: многочисленные каменные ствольные стелы кулпытасов², ограды торткулаков³ и высокие купола кумбезов⁴ виднелись издалека. Место вечного упокоения точно было здесь раньше и аула, и станции.

Захоронения кочевников продуманно располагаются на возвышенности и обязательно вблизи пусть хоть маленького, но источника воды. Потому заблудившийся в знойной, раскаленной от солнца степи умирающий от жажды путник, завидев еще издали приметные высокие контуры бейит⁵, понимал, что спасение рядом. Там есть вода.

Вблизи того самого кладбища, которое оказалось не упомянуто в казначейских списках, из-под земли били многочисленные родники. В этих краях берет свое начало одна из рек северо-западного Казахстана – Илек. Отсюда живительная влага течет по естественному руслу с отвесными берегами, меняя свою ширину от пары метров в верхнем до ста пятидесяти метров в среднем течении. Ей предстоит преодолеть более шестисот километров сквозь невысокие каменные гряды Мугоджарского массива, оставляя на своем пути пойму, изобилующую многочисленными протоками и озерами, прежде чем Илек как самый крупный приток сольется с великим Уралом.

Обычно к середине лета палящее солнце до последней травинки выжигало в округе степь. А долина реки Илек продолжала зеленеть оазисом жизни: готовая утолить жажду, подарить прохладу и накормить как людей, так и их многочисленные караваны верблюдов, отары овец, стада коров и табуны лошадей.

Зимой в низине реки и под прикрытием высоких обрывов ее берегов кочевники со своим скотом спасались от лютых морозов и снежных буранов.

Такой зимник, по-казахски – кыстау, то и дело становился причиной раздора и даже войн между племенами карасайцев. Эту поистине благодатную территорию местные баи оберегали и передавали по наследству.

Крутые части берегов реки Илек то там, то здесь порой до нескольких сотен метров в длину украшают толстые пласты белого известняка. Редкие дожди, а чаще весенние талые воды периодически смывают его запыленные верхние слои.

– Ақ кемер (белый пояс – в переводе с тюркского), – говорили пригнавшие из степи свой скот на водопой кочевники, глядя из-под ладони на череду круч, до боли в глазах сияющих на солнце своей белизной.

Остается спорным, что появилось раньше: аул Аккемир или железнодорожная станция Аккемир. Живых свидетелей нет. А в том, что их наименования уже не походили на тюркское слово «Ақ кемер», можно смело винить все того же бестолкового царского елистратишку⁶, который названия нового населенного пункта великой российской империи записал так, как послышалось, а возможно, он написал так, как принято в его родном языке.

***

Нельзя сказать, что жизнь аккемирчан была одной сплошной белой полосой, как на это указывало название их поселения. Конечно же, была и другая сторона – черная, а порой и трагичная. Вихри перемен начала двадцатого века в Российской империи не обошли стороной и этот дремлющий в одиночестве степной уголок. Так называемая “столыпинская реформа”, гражданская война, а затем и советская коллективизация взломала многовековой устой жизни местных кочевников, став причиной страшного голода – казахи прозвали его великим Джутом, в конечном счете унесшим почти половину многомиллионного населения.

Большевики хотели видеть Аккемир цветущим городом. В 1933 году на пару дней он даже стал административным центром созданного в то время Ключевого района. Но , по словам тогдашних председателя РИК”а” и секретаря РК ВКПб, Аккемир даже в территориальном плане находился на окраине района, не имел сносных дорог и помещений под управление.

“…Оставить райцентр в Аккемире считаем совершенно невозможным, – оправдывались и умоляли пересмотреть решение верхов присланные из области партработники. – Не целесообразная затрата средств, при чем в большинстве случаев в частные домовладения”.

Но Аккемир не канул в небытие. Сюда с Украины ссылали семьи раскулаченных, саботажников, то есть тех, кто препятствовал присоединению к СССР ее западной части. Ссыльные старались селиться обособленно. Так, по обе стороны реки Илек лишь в паре километров от самого Аккемира появились сначала хутора, которые очень скоро разрослись до размеров станиц: Золотонош, Шевченко и Левоневское.

С началом войны на аккемирской станции все чаще разгружали вагоны депортированных советских немцев, чеченцев и крымских татар. А в сорок пятом сюда вновь стали ссылать украинцев – прозванных бандеровцами.

Присланным приходилось строить себе жилье самим. Обычно спецпоселенцы рыли в земле метровой глубины широкую яму с пологим выходом на одной стороне. Выкопанную землю замешивали с водой и сухой полынью и лепили из этой массы саманные⁷ кирпичи, из которых по краям ямы возводили невысокие стены с маленькими оконцами и проемом для двери. Окна были вровень с землей. Деревянных досок и брусьев в этих краях днем с огнем не сыскать. В качестве несущих балок для крыши приходилось довольствоваться пусть и кривыми, но более-менее крепкими стеблями прибрежных ив или степной чилиги. Кровлю покрывали слоем веток той же чилиги, чернотала или камыша. Чтобы крыша не промокала, ее ежегодно мазали раствором из глины и соломы. Это уходящее в землю жилище, в котором подчас невозможно было стоять в полный рост, по праву народ нарек землянкой.

Пройдут годы. Аккемирчане из того же самого самана начнут возводить новые жилища: на бетонном фундаменте с высокими стенами, с большими окнами и дверьми, с крышами, покрытыми рубероидом или шифером, с водоснабжением и центральным отоплением. Но люди по-прежнему будут называть их прижившимся словом землянка и лишь изредка правильным саманка.

Аккемир разросся в многотысячный сельский поселок, стал главной усадьбой совхоза “Пролетарский”. На центральной улице Советская в побеленных илекским известняком, бок о бок ютившихся домах теперь жили и роднились люди разных судеб и национальностей.

Расцвел Аккемир. В целинных степях колосилась пшеница. Женщины на элеваторе зашивали наполненные зерном экспортные мешки, на которых было крупно написано «USA». Бесчисленные отары овец и стада коров бороздили необъятные пастбища совхоза. Пусть и неприятно пахли, но приносили прибыль свинобазы. Цвели яблоневые сады. Под ярким казахстанским солнцем на плодородных совхозных бахчах трескались от сладости поспевшие арбузы и дыни.

Каждый житель дружной многонациональной семьи аккемирских “пролетариев” уже не просто верил в приближение светлого будущего социализма, но и воочию видел его первые положительные результаты. В брежневские времена над степью издалека виднелись аж четыре поселковых многоэтажки: самой высокой из них была трехэтажная школа, а совхозная контора и Дом культуры имели два этажа. Там, где еще прошлым летом росли помидоры и огурцы, без чертежей и архитектора многодетная семья греков Хиониди на своем огороде собственноручно построила первый в Аккемире двухэтажный жилой дом. Кривовато, к сожалению, получилось, но их мечта сбылась.

Прискакавшие из степи чабаны со спин своих высоких скакунов удивленно задирали головы к крышам этих, как им казалось, небоскребов.

Аккемирчане ждали большего. Им обещали в скором будущем заасфальтировать улицы и дороги, провести в каждый дом воду, газ и центральное отопление.

***

Жили-были, не тужили. Славили компартию. Громко рапортовали об успехах и о полных закромах Родины. Но в восьмидесятых вместо светлого и счастливого коммунизма угораздило свалиться в застой. Не помогла и горбачевская перестройка. Опустели полки поселкового магазина. Даже хлеб завозили из района теперь не каждый день. Перестали «крутить» фильмы в Доме культуры. Слабо и с перебоями отапливались школа, тот же ДК и даже детский сад. Все меньше работали, а чаще простаивали совхозные трактора и комбайны. Кончились запчасти. А вскоре и здание ремонтных мастерских развалилось. Все реже по вечерам светились окна в домах поселка Аккемир. На час другой и то нерегулярно подавали электричество. Вырубили на дрова совхозные яблоневые сады. Остались лишь низкие пеньки от стройных и высоких когда-то тополей, некогда украшавших улицу Советская. Сожгли в печах крашеные заборы палисадников. На вес золота стал кизяк – высушенный навоз. Оголенными ребрами торчали каркасы многочисленных бывших свиных и молочно-товарных ферм. Не пощадили перемены ни общественную баню, ни двухэтажное здание конторы совхоза. Разнесли их по кирпичику. Не стало в поселке даже воды. Ржавчина покрыла сломанные водоколонки. Как в довоенные времена потянулись с окраины Аккемира к речке вереницы женщин с ведрами на коромыслах. Благо родники реки Илек не зависели от того, что творилось тогда в стране и потому не оставили в беде своих нерадивых соседей.

Жарким июньским днем 1992 года, над сельским советом Аккемира сменили советский красный на казахский, небесного цвета флаг. И вывеску поменяли на “акимат”. Там теперь вместо председателя сельсовета правил назначенный сверху “аким”. Великий могучий русский язык в стенах переименованной в “мектеп⁸” школы стал лишь уроком иностранного языка. Улицу Советская переименовали в честь бесстрашного защитника казахского народа Котибара батыра, российские офицеры, кстати, сравнивали его с Геркулесом. Улицу Элеваторскую – именем местного дореволюционного проповедника ислама Мендыкулова. А улицу Школьную – в честь отца “нового казаха”, бизнесмена Назарова. И наконец, Центральная – теперь “улица Абдрахмановых”, дань живущему здесь многочисленному роду. Поселок, как в былые времена карасайцев, стали чаще называть аулом. Фасад вокзала станции Аккемир украсил новенький щит “Ақкемер”. Тот самый тюркский “белый пояс”.

По ночам на мотоциклах и лошадях патрулировали округу вооруженные отряды казахских молодчиков, так называемых “братьев Исина”, которые почему-то решили, что аул и его жители теперь принадлежат им. Улицы нового казахского Аккемера все больше пустели. Напуганные атаками молодчиков жители боялись даже показаться у себя во дворе. Мрачно смотрели на одиноких прохожих крест на крест забитые окна и двери опустевших саманок. Почти на каждом втором жилище теперь висели пахнущие свежей краской вывески “Дом продается”.

В один момент почувствовали себя незваными и чужими сотни “пролетариев”. Первыми стали массово покидать Аккемир немцы.

– Понятное дело, – махали им вслед односельчане. – У них богатая тетя Германия. Не на чужбину поди едут…

Татьянин день

На станции Аккемир, в маленьком доме бывшего немецкого военнопленного Якова Шмидта и его супруги, казашки Алтын Шукеновой, просто недоумевали. Из письма их единственного сына Виктора они узнали, что он два месяца тому назад женился. Жену зовут Танечка. И это все, что о ней известно.

– Да как же так? – запричитала мать. – Это же не по-людски. Даже на свадьбу не пригласили.

– Может быть, у них и свадьбы-то не было, – рассуждал глава семьи, – откуда у студента деньги?

– Ну могли же, хоть ради приличия сообщить, благословения родительского попросить что ли.

– Нынешняя молодежь в этом не нуждается, – Яков протянул супруге конверт, – взгляни лучше, почему отправитель Виктор Яковлев?

– Так стал ведь дипломированным специалистом. Хочет, чтобы его теперь по имени и отчеству величали.

– Но там Яковлев как фамилия, а не Яковлевич как отчество написано, – недоумевал отец.

– Может, просто места не хватило. Последние буковки вон как мелко написаны.

– Рано он из себя начальника корчит. Сперва стань хорошим специалистом, а там и народ начнет по имени отчеству величать.

– Жакып⁹, ты же в технике большой мастер, а что-то тебя по имени отчеству до сих пор никто не кличет. И даже без имени, а только Хабхабыч, – иронизировала Алтын.

– Так это ж доброе прозвище, – улыбался почти беззубый рот. – Ты же сама его и придумала.

Яков выглядел бодрым маленьким мужичком: почтенный, седой и мускулистый. Он одевался подобно белобородым старикам аксакалам: носил на голове тюбетейку, а зимой надевал поверх нее лисий малахай; не выходил через порог без традиционного широкого и длинного чапана¹⁰. Никто бы не подумал, что он немец. Такое одеяние и глубокий шрам на лице старили его и еще больше подчеркивали их разницу в годах с супругой. В день их свадьбы двадцатилетняя невеста была почти в два раза моложе Якова. Через год Алтын родила сына. Единственного. За двадцать один год совместной жизни всевышний детей им больше не подарил.

И вот Виктор закончил институт, успел жениться и везет к ним в дом незнакомку.

– Будем, мать, в Аккемире свадьбу справлять! – хлопнул в ладони Яков.

– Там видно будет, – задумавшись, произнесла Алтын, вертя в руках конверт, – хоть бы фотографию этой Танечки прислал что ли…

Молодые познакомились, когда Виктор уже заканчивал Оренбургский сельскохозяйственный институт. Без пяти минут агроном. Красивый, умный и с перспективой – что еще нужно провинциальной девушке?

Татьяна, официантка центрального ресторана города Оренбурга, молдаванка по крови и русская по паспорту, гордилась, что подцепила жениха с высшим образованием, но хорошо понимала, что его еще надо будет “доделать”.

– Ш-ш-ш-шмидт, – шепеляво выговаривала Татьяна, всем видом показывая, насколько она ненавидит фамилию суженого, – назовите меня сразу змеей.

– Мы можем по маме записаться, – предложил было Виктор.

– Будем Ш-ш-шукеновы? – гримаса пренебрежения скривила ее лицо.

Подружки советовали Тане сохранить девичью фамилию. Но молдавская “Сырбу” ей тоже никогда не нравилась. А кроме того Танечка считала, что все должно быть как у людей – Иванов, Петров или в крайнем случае Сидоров!

Заведующая паспортным столом была постоянной гостьей ресторана, где работала Таня. И только Танечка имела привилегию обслуживать столик в укромном уголке зала, за которым восседала молодящаяся важная паспортистка со своим юным ухажером. Каким бы был этот мир без полезных знакомств!

Виктору даже не пришлось идти в паспортный стол. Не мудрено, что никто и не поинтересовался, почему он меняет фамилию и национальность. После рабочей смены в ресторане Таня занесла новый документ жениху прямо в студенческое общежитие. Но только показала. Помахала перед лицом и спрятала в своей дамской сумочке.

Роспись была назначена на субботу. Директор ресторана, как от сердца оторвал, дал Танечке лишь положенные по закону на бракосочетание три дня отгула. И ни дня больше.

В день свадьбы Танечка проснулась очень рано. Нет, она не волновалась и не переживала. Просто за занавеской очень шумно собирался на работу отец. Начинался сезон строительства, и он заранее проклинал, что придется полгода пахать по двенадцать часов в сутки и без единого выходного. Мама тоже нервничала. Она никак не могла понять, куда запропастились ее резиновые сапоги. В школе, где мама работала гардеробщицей, объявили субботник и всех работников со старшеклассниками отправляли на посадку рассады капусты и помидоров в пригородное Чернореченское.

– Про свадьбу расскажу им в понедельник, – здраво, как ей показалось, рассудила дочь, – им сейчас не до меня.

Не успела за родителями захлопнуться дверь комнатушки, как Таня откинула одеяло в цветастом пододеяльнике, села на край кровати и ногами на ощупь нашла на полу свои тапочки. Широким размахом руки она отодвинула висящую перед носом занавеску, отгораживающую ее собственный угол от общей части их двенадцати съемных квадратов жилплощади.

На прикроватной тумбочке лежал ее свадебный подарок от коллектива ресторана: набор мельхиоровых чайных ложек в бархатной коробке, духи “Пиковая дама” и настоящий дефицит – шоколадные конфеты “Ассорти”. Танечка вскрыла коробку конфет, взяла прям из середины одну и умело бросила себе в рот. Немного подумав, отправила туда вторую.

– Наверное, разорились, – иронично произнесла Татьяна, видимо, ожидавшая большего от коллег.

Подтягиваясь и пожевывая конфеты, девушка лениво пошоркала по некрашеным доскам пола к рукомойнику. Посмотрела в висящее над ним маленькое зеркальце, поправила чуть сбившиеся за короткую ночь начесанные волосы прически.

Ее взгляд случайно задержался на отрывном календаре, висящем у рукомойника.

– 17 мая, – вслух прочитала невеста, – все посеянное в этот период всходит медленно, но у саженцев развиваются хорошие корни…

Она оторвала листок.

– Вклею потом в фотоальбом! – решила Таня, спрятав листочек в свою, лежащую на табуретке у входа сумочку. – Кстати, про хорошие корни может быть отличным тостом за свадебным столом. Агрономы должны оценить.

В этот день Татьяна Сырбу официально стала гражданкой Яковлевой. Поймав в свои сети выпускника вуза, официантка решила, что работать ей больше не нужно. Первым делом Танечка позвонила директору ресторана.

– Моей ноги в твоей долбаной забегаловке больше не будет, – поправляя на высокой прическе короткую фату, несколько театрально произнесла в трубку телефона на проходной студенческого общежития слегка пьяная от счастья и шампанского невеста.

Смена фамилии была лишь началом ее плана. После скромного свадебного застолья в студенческой столовой, на котором присутствовали ее лучшая подруга и Витины друзья по институту, Татьяна приступила ко второму этапу «переделки мужа». Предстояло теперь подыскать ему хорошую должность, чтобы потом не довелось краснеть за Виктора с его красным дипломом.

Кстати, надо было видеть глаза работников деканата, которым в краткосрочном порядке пришлось переделывать диплом отличника Виктора Яковлевича Шмидта на Виктора Яковлевича Яковлева.

Но и Танечку в управлении факультета тоже сильно удивили. Какими же искренними были обильные слезы и рыдания молодой супруги, когда она узнала, что по распределению Виктор обязан минимум на три года вернуться в Аккемир. Оказывается, повышенную стипендию в вузе ему оплатил аккемирский совхоз “Пролетарский”.

– Ну что ты плачешь? – успокаивал супругу Виктор. – Притерпится, полюбится. Да и не на всегда ж поди.

– Как туда хоть добираться? – вытирала слезы Танечка.

– В Аккемире не останавливаются скорые поезда. Нам придется взять билеты из Оренбурга до районного центра Кандагач, а оттуда дальше на попутке.

– И как долго мы будем в пути?

– Почти сутки, – развел руками Виктор, – да, нам надо еще подарок купить. Отцу в марте шестьдесят стукнуло…

Попутка высадила молодых на редко посыпанном грубым щебнем шоссе у христианского кладбища. Дальше им пришлось идти по простой грунтовой дороге. Виктор с двумя большими чемоданами в руках уверенно шел впереди. Супруга хоть и говорила, что не останется жить в совхозе, но упаковала, кажется, весь свой гардероб. Танечка, в широких полосатых черно-белых брюках клеш и в босоножках на платформе, с чемоданом и увесистой сумкой через плечо едва поспевала за мужем. Навстречу им проехал грузовик. Он приветствовал пешеходов резким пибиканьем. В тот же момент Виктор и Таня исчезли в высоком и непроницаемом облаке поднятой пыли.

Минут через пятнадцать они добрались до переезда. За высокой насыпью железнодорожных путей прямо перед ними лежал поселок Аккемир. Слева виднелись высокие надгробия мусульманского кладбища, а по правую руку из жженого красного кирпича здание вокзала и прилегающие к нему не огороженные забором свежевыбеленная саманка, темно-коричневая юрта и сарай.

– Вон в той землянке мы и живем! – Виктор показал в сторону низкого домика с плоской крышей.

Слово “землянка” резануло слух молодой супруги. Она невольно закатила глаза к небу.

По узкой тропинке между невысокой высохшей полынью парочка приблизилась к жилью.

Возле сарая копошилось две фигуры. Алтын с объемной косой вокруг головы, заправив под красный холстяной пояс подол широкого платья, ногами и руками месила глину. Яков в тюбетейке и в широком темном чапане периодически поливал глину водой, вилами подбрасывал туда солому и навоз. На стенах сарая на фоне выцветшей побелки и здесь и там виднелись глубокие проплешины. Женщина ловко слепила из глины колобок, быстрым шагом подошла к стене и с размаху бросила его в место отвалившейся штукатурки. Обеими руками размазала глину по краям.

– Мм-э-э… Мм-э-э… – откуда-то сверху раздалось громкое скрипучее блеяние.

На крыше сарая, поросшей уже начинающей выгорать от солнца и жары полузеленой травой, паслась рябая коза. Увидев животное на двухметровой высоте, Таня остановилась как вкопанная. В ее глазах появился испуг вперемешку с удивлением.

– Наша скалолазка Зинка, – засмеялся Виктор, – она в округе уже все крыши и деревья покорила. С разгона по трехметровой вертикальной стене легко может взбежать наверх.

Их тоже уже заметили. Алтын босиком побежала навстречу сыну. Яков спешно мыл руки в наполненной водой ржавой бочке из-под мазута.

С тяжелой ношей в руках Виктор поспешил навстречу. Когда они встретились, сын бросил чемоданы в степную пыль и крепко обнял свою низкорослую мать. Алтын замерла в его объятиях с широко раскинутыми в стороны запачканными глиной руками. Она была неимоверно рада приезду сына, но то и дело посматривала за его спину в сторону торопливо приближающейся к ним новоиспеченной невестки.

– Знакомься, это моя жена Танечка, – представил ее Виктор.

– Алтын, – было протянула и сразу же спрятала за спину коричневую от глины руку свекровь.

К ним подошел отец.

– А это мой батя, – представил его Виктор.

– Таня, – тихо промолвила девушка. Она не могла оторвать свой взгляд от изуродованной страшным шрамом левой щеки мужчины. На солнечном загаре он казался еще более глубоким, а красные разорванные рубцы раны угрожающими. Улыбка скорее напоминала звериный оскал. Единственный, темно зеленого цвета глаз свекра почти гипнотически рассматривал невестку.

– Яков, – он протянул ей руку. Ему понравилась скромница, – в семье и поселке меня просто называют Хабхабыч.

Молодоженов разместили в единственной спальне. Танечка осторожно присела на край кровати с железными спинками. Под ватным матрасом заскрипели металлические пружины. Такая же кровать стояла напротив у стены. На ней сейчас спала, свернувшись клубком, кошка. Посередине комнатушки из пола торчал кривой столб. Он подпирал прогнувшуюся несущую перекладину. В изголовье кровати на всю стену висел гобелен с изображением пятерых оленей у водопоя. В ногах кровати, что напротив, стоял резной старый сундук. Над ним было единственное в помещении маленькое оконце с короткой тюлевой занавеской. На деревянном, окрашенном в голубой цвет широком подоконнике стояли две железные ржавые банки из-под краски. Из них торчали тонкие и кривые веточки столетника и герани.

На противоположной от гобелена стороне, на выбеленной стене висела серебряная сабля с рукоятью в форме головы орла. Над ней из стены торчал электропровод с лампочкой в патроне.

Тане здесь все напоминало комнату ее бабушки Алины из молдавского села Пыржолтень. И гобелен того же цвета, только там вместо оленей были медведи. Но даже в самой бедной в деревне вдовьей колибе¹¹ был деревянный пол. А тут просто утрамбованная глина. На земляном полу, в отсвете падающих из окна солнечных лучей виднелась суетливая вереница муравьев. Гостья невольно поджала под себя ноги.

– О боже! – шепотом произнесла она и прикрыла лицо обеими руками: – Я здесь точно сдохну!

На кухне уже громко копошилась и гремела посудой свекровь.

– Пожалуйста, помоги маме обед приготовить, – присел перед Танечкой и обнял ее колени Виктор.

– А нельзя ли после дороги хотя бы душ принять? – обиженно-разочарованно ответила молодая.

– А у нас нет душа. Совхозная баня только по субботам открывается. Но мы можем после обеда сходить в речке искупаться.

Таня оцепенела. Мысль о том, что она здесь жить не сможет, окончательно подтвердилась.

Она неохотно вышла из комнаты. Кухня была такой же однооконной комнатушкой. Большую часть помещения занимал из деревянных досок на полуметровом возвышении от глиняного пола сколоченный два на три метра настил.

– Нары, – пояснил из-за спины Виктор, – у нас это центр семейной жизни: здесь мы кушаем и спим. В детстве я делал на них школьные домашние задания, папа здесь же постоянно что-нибудь ремонтировал, а мама пряла шерсть или вязала варежки и носки.

Танечка с ужасом вспомнила, как ее бесили эти колючие вонючие коричневые, грубо вязанные маменькины подарки, которые в тайне, а то и открыто с первых дней их знакомства Танечка изгоняла из студенческого гардероба жениха.

– Я думала, что нары только в тюрьмах бывают.

– Не знаю, по-казахски их еще сәкі называют, типа топчан.

Нары застилал потертый шерстяной ковер с национальным орнаментом, а в углу, горой до потолка лежали сложенные разноцветные стеганые одеяла и курпешки¹². У стен валялись небрежно брошенные яркие бархатные подушечки. Справа, между нарами и деревянным, крашенным голубой краской маленьким буфетом, ютилась низкая, выложенная из красного кирпича с встроенным в нее большим черным казаном печка. Напротив, на левой стороне, висели на вбитых в стенку огромных гвоздях кожаные уздечка и кнут, пара плащей, пальто и полушубок. В воздухе стоял неприятный кислый запах.

– Летом мы варим еду во дворе, – услышала Таня голос свекрови. В проем входной двери было видно, как Алтын снимает с натянутой перед домом бельевой веревки темного цвета слегка подвяленное на солнце мясо, над которым сейчас гудели мухи. – Пошли, поможешь мне картошку почистить. А я тесто для жайма¹³ замешу…

Обед накрыли на кухне. Хабхабыч разул резиновые калоши, взобрался на деревянный настил и в мягких кожаных черных сапожках прошел в сторону окна. Сел посередине ковра, умело поджав под себя ноги калачиком. Алтын постелила перед ним кухонную клеенку в ромашках. Раскидала по кругу бауырсаки¹⁴ и ломтики черного хлеба. Опять же по кругу поставила глубокие кисайки с нарезанными огурцами, помидорами и налитой сорпа¹⁵. Виктор принес и низко наклоняясь протянул отцу глубокую миску с еще горячим вареным мясом. Глава семьи достал из нагрудного кармана рубашки складной ножик и начал неспешно крошить баранину. Алтын, обжигая пальцы, внесла и поставила посередине клеенки широкую круглую эмалированную миску с лапшой и картошкой. Аккуратно выложила поверх их нарезанное мясо и залила блюдо кисайкой горячего и жирного бульона, в котором плавал кольцами нарезанный лук.

– Руки все помыли? – спросила хозяйка дома. – Дастархан¹⁶ накрыт, бешбармак¹⁷ готов.

Виктор скинул туфли, вскочил на нары и удобно разместился справа от отца. Оба подняли руки ладонями к лицу. Алтын осталась стоять возле печки и тоже сложила перед грудью ладони лодочкой.

Таня посмотрела на них и, не снимая обуви, лишь скромно присела на край настила. Ей не хотелось в это верить, но ее новые родственники, включая сына коммуниста, действительно собирались сейчас молиться. Хабхабыч на казахском языке долго и вслух бормотал какие-то заклинания.

Лишь после этого, как бы омыв лицо сухими ладонями, хозяин дома первым прямо рукой взял из блюда горсть мяса и лапши. Виктор и Алтын принялись тоже есть пальцами из общей миски.

Если бы у Тани не было высоко начесанной прически, то ее волосы сейчас бы встали дыбом. Ее стало подташнивать. Она прикрыла рот и выбежала из дома.

– Вот я дура! – Алтын испуганно смотрела вслед невестке. – Не догадалась. Она же городская. Надо было ей вилку и отдельную миску дать.

Виктор пустился вдогон за супругой.

– Давай сбежим отсюда, – закусывая губы, взмолилась Танечка, пытаясь вырваться из объятий настигшего ее мужа.

– Куда? Это же моя семья, и я обязан в совхозе отработать.

Таня только молча покачала головой. Чтобы как-то разрядить обстановку, Виктор повел супругу на речку…

От дома Хабхабыча тропинка вела по-за селом, мимо старой полуразваленной мельницы, огибала овраг и под увесистым уклоном спускалась в низину реки.

На крутом изгибе Илека, утопая в зелени, стояло каменное здание водокачки, а рядом плодоносил яркий и цветастый огород раздатчика воды. Все было обнесено плетенной из ивняка изгородью. Благо здесь предостаточно рос один из видов ивы, чернотал, который местные называли просто талой. На столбиках городьбы сейчас сушились десятки крынок и горшков, несколько вязанных из разноцветных лоскутков половых дорожек. На одной из грядок копошилась круглых форм женщина в маковом халате.

– Здравствуйте, крестная! – окликнул ее Виктор, остановившись у ограды.

Женщина резко выпрямилась, оглянулась на прохожих и радостно хлопнула себя в подол.

– Шоб тобi чорт побрав! – громко на все приречье крикнула хозяйка огорода. Она напрямую по грядкам уже бежала к ним с распростертыми руками: – Синко, Вiтенька! Глазам не хочу вiрити.

Таня не сразу сообразила, в чем тут дело. Алтын была казашка. Образ жизни, как и внешний вид Хабхабыча тоже говорил о том, что хоть он и немец, но наверняка принял мусульманство. В конце концов Таня видела своего Виктора голым, и он явно был не православным.

– Ты че, еще и крещеный? – шепнула, прижавшись к супругу, Татьяна.

Виктор улыбался во весь рот.

– Батя решил перестраховаться. Да и тете Ганне с дядей Мишей уж очень хотелось с нами породниться.

Чуть не сломав плетенок, крестная мать через него обнимала и целовала крестника.

– Тетя Ганна, знакомьтесь, это моя вторая половинка, Танечка, – пытался вырваться из любвиобильных объятий Виктор.

– Доця! – пухлые руки уже тянулись к Татьяниным щекам. Крестная мать усыпала все лицо молодой женщины своими смачными поцелуями: – Коли ви приїхали?

– Сегодня утром, – ответил Виктор.

– Який ти гарний хлопець, Вітенька! – всплеснула руками Ганна. – И прям просто відразу прийшов в гості до хрещеної матері. У селі мені тепер усе обзавидуются.

– Мы просто шли купаться, – решила вставить свое Татьяна.

– Тож річка не втече, – Ганна обеими руками схватила за кисти Виктора и Таню. – По-перше поишьте моих вареников с пасленами.

Второй раз Таню не пришлось приглашать. У нее от голода забурлило в животе. “Надеюсь, хоть тут не руками”, – с надеждой подумала гостья.