Иосиф Антонович Циммерманн
Чужбина
Пять черных полос
На дворе стояла осень. Она не была столь прекрасной, как ее описывают в книгах: багряной и золотой. Эта осень была лысой. Беспощадное солнце за лето спалило каждый зеленый зачаток растительности, а животные как лезвием сбрили под корень оставшийся сухостой. Так что в полупустынной местности Шубар-Кудука сейчас лишь цвет песка да солончака доминировал в ландшафте.
В один из этих дней Федотенко усталой походкой подошел к двери поселкового клуба и приклеил к ней обильно намазанный клеем листок из школьной тетрадки. Это было объявление. Написанное размашистым почерком, оно гласило, что такого-то числа, в такое-то время состоится экстренное собрание всех жителей совхоза. Явка была обязательной. Такие же объявления появились на магазине и на главной точке распространения всей сельской информации: у колодца.
Повестка собрания не указывалась, поэтому волна беспокойных переживаний, многочисленных догадок и предположений в одночасье заполнила поселок.
– Ничего хорошего нам не сообщат! – шептались между собой жители аула.
Многие вспоминали, что в последний раз на подобном сходе их заставили огораживать колючей проволокой женский лагерь.
И только лишь почтальонша уверяла, что тайна повестки собрания должна была крыться в толстенном конверте из районного военкомата с шифром “Особо важно”, который она самолично на днях доставила директору совхоза…
На сцене клуба рядом с Федотенко в президиуме сидела председатель сельского совета Кужабергенова и начальник лагеря Шенкер.
– Дорогие товарищи! – поднялся и по бумажке стал читать директор совхоза. – Великая коммунистическая партия Ленина и нашего вождя Иосифа Виссарионовича неуклонно и успешно ведут нас к полной победе над фашистскими захватчиками. Советские люди, воспитанные на идеях социалистической революции и грядущего коммунизма, проявляют на фронте примеры мужества и героизма. Под руководством великого Сталина плечом к плечу сражаются и наши односельчане.
Директор опустошил приготовленный стакан воды и продолжил:
– У меня в руках высшая награда Родины, Золотая звезда Героя Советского Союза!
Федотенко сделал паузу. Он долго и пристально стал рассматривать собравшихся в зале. Каждый из присутствующих поневоле начал съеживаться, робко посматривая друг на друга.
– За беспримерную верность Советскому Союзу и Коммунистической Партии во главе с товарищем Сталиным, – торжественно прервал собственную паузу Федотенко, – за проявленные мужество и храбрость при защите нашей столицы Москвы указом Президиума Верховного Совета СССР званием Героя Советского Союза награжден красноармеец товарищ Мурат Шукенов!
На какую-то долю секунду в зале повисла гробовая тишина. Не было даже слышно дыхания людей. Как будто все они растворились в пространстве.
А у Жамили, услышавшей фамилию своего мужа, казалось, вообще даже остановилось сердце. Вот уже больше года от него не было вестей. И если она раньше сама ежедневно бегала на почту в надежде, что там ее ожидает желанный треугольник с фронта, то в последнее время она сознательно избегала почтальоншу, которая все чаще и чаще стала приносить в аульные мазанки похоронки. Вздыхая по ночам, она молила Аллаха лишь об одном; чтобы тот сберег Мурата.
И вот, когда верить становилось все труднее, а ожидание невыносимо тяготило – вдруг случилось чудо! Ее родной Мурат оказывается настоящий Герой и даже награжден золотой звездой.
Хаотичные мысли Жамили прервали с невероятной силой взорвавшие зал бурные аплодисменты. Все присутствующие вскочили, беспорядочно опрокидывая табуретки. У многих текли слезы. Кто-то закричал “Ура!” Помещение наполнилось невероятным гулом и какой-то мощной энергией.
Наверное, это могло продолжаться вечно. Но Федотенко, призывая к тишине, высоко поднял руку. Аплодисменты стали постепенно затихать. Директор совхоза попросил всех сесть и, повернувшись в сторону председателя сельского совета, набрав полной грудью воздух, хрипло и негромко произнес:
– Посмертно.
В его голосе было слышно столько боли и сочувствия, что собравшиеся явно были удивлены: Артем Матвеевич особо не отличался способностью переживать и сострадать кому-то. По крайней мере, за все пребывание в совхозе, кроме забористой матерной ругани, от него люди ничего лучшего не слышали.
Зал парализовало. Федотенко еще какое-то время молча стоял на сцене, понуро опустив голову и машинально перекладывая красный футляр из одной руки в другую. Создавалось впечатление, что медаль обжигает ему пальцы. Директор робко посмотрел в сторону вдовы, подошел и протянул Жамиле обитую бархатом коробочку:
– Возьми! Это твое.
Было очевидно, что женщина не понимала происходящего. У нее в голове спуталось все: героизм, партия, победа, имя мужа и слово «посмертно». Она не соображала, где сейчас находится. Жамиля взяла в руку награду, с трудом приподнялась из-за стола и тут же рухнула без чувств на пол.
– Ойбай! – горестно пронеслось по залу и следом завыли десятки женских голосов…
В кромешной темноте, опустив головы шли по своим домам жители совхоза, как невыносимо тяжелый груз держа в руках принесенные из дома в клуб личные табуретки.
Это была первая черная полоса.
***
Никто из немок, все еще работающих на чабанской точке, не присутствовал на совхозном собрании и конечно, не знал о том, что отец Саркена геройски погиб. Многие лишь приметили, что чабан вел себя как-то странно: ходил удрученным, порой даже не отвечая на приветствия. Да и выглядел он не лучшим образом: глаза красные, как будто не спал сутками, помятый, непричесанный. Женщины хором гадали о причине таких изменений и лишь одна Амалия решила пойти и напрямую спросить, что происходит.
Дверь в землянку была чуть приоткрыта. Амалия постучалась и, не дождавшись ответа, вошла в помещение. В желтом свете керосиновой лампы, за тюками шерсти она заметила возившегося у стены чабана. Саркен делал какие-то надписи на родовом дереве Шукеновых.
– У вас пополнение в семье? – весело поинтересовалась бригадирша.
– Сайтан алгыр79! – выругался напуганный парень.
От неожиданности он потерял равновесие и, споткнувшись о тюк шерсти, завалился на спину, едва не ударившись головой о край досок нар.
Амалия, извинившись за то, что напугала, помогла Саркену подняться.
– Я в дверь постучалась.
– Не слышал, – грубо произнес он, – тебе что надо?
Амалия, аккуратно стряхивая с плеч и спины Саркена прилипшие соломинки и куски кизяка, дружелюбно ответила:
– Ты просто в последнее время сам не свой. Что-то случилось?
Стоя перед Амалией, Саркен в очередной раз ощутил свою низкорослость и невольно стал вытягиваться, чтобы хоть как-то казаться выше. Но у него это не получалось. Он по-прежнему смотрел на нее снизу вверх, на ее красивое светлое лицо, полное заботы и сочувствия. Эта невероятная женщина находилась сейчас как никогда близко к нему. Вот уже несколько месяцев чабан засыпал и просыпался с именем Амалии. В это мгновение он понял, что готов признаться немке, что любит ее. Боль утраты отца придала ему смелости и, сам от себя такого не ожидая, Саркен схватил в охапку Амалию и крепко прижался щекой к ее груди.
Секунд тридцать он молча, не дыша и не двигаясь, держал женщину в своих руках, но чабану эти секунды показались вечностью. Он уже мысленно произнес: “Я люблю тебя”, – но эти слова застряли у него где-то глубоко в горле, и вместо них он слезливо пожаловался:
– У меня отца на фронте убили. Я только что дату его смерти на жети ата записал.
Такой неожиданный порыв чувств и страшная новость ошарашили Амалию. Немка замерла в объятиях чабана с прижатыми вдоль тела руками и приподнятыми плечами. Тихое всхлипывание Саркена постепенно возвращало ей сознание.
– Ты поплачь, поплачь, – произнесла Амалия, аккуратно освобождаясь из цепких рук парня. У нее уже у самой потекли слезы. Одной рукой она вытирала их, а другой нежно гладила по черным густым волосам плачущего парня: – Не надо боль в себе носить…
В тот же момент Саркен убрал свою щеку от женской груди, оставив мокрое пятно на брезентовой ветровке. Он встал на цыпочки, подтянулся и страстно поцеловал Амалию прямо в губы. Ее как будто током стукнуло. Она резко отпрянула, споткнулась так же, как он о тюк шерсти, едва не упав назад.
– Ты что делаешь? – в ужасе прокричала женщина. – Зачем это?
Не ожидая такой реакции от Амалии, Саркен неподвижно застыл посреди комнатушки. Его поникшее лицо наливалось краской стыда.
– Прости, я не… нечаянно, – заикаясь произнес чабан, – от горя башка перестала соображать.
Он медленно опустился на край нар.
– Ну ладно, забудем это, – миротворчески произнесла Амалия, собираясь уходить, – у нас ведь тоже беда. У Катрин дочка сильно болеет. Животик жесткий стал, как камень.
– А че вы мне раньше не сказали? – резко встал Саркен, на ходу хватая с нар лежащий там ватник. Он явно был рад возможности своей помощью искупить вину за неумелую попытку поцелуя. – Не мешкай, запрягай быка! Отвезем ее в амбулаторию на разъезде.
– На лошадях будет быстрее, – посоветовала Амалия.
– И то верно. Я возьму девочку к себе в седло, а Катрин пусть следом скачет на втором коне. Она же справится?
– Конечно, – кивала Амалия, едва поспевая за хромым чабаном, уже бежавшим к юрте трудармеек…
Естественно, что в кустарных условиях привокзальной амбулатории фельдшер не могла установить точный диагноз. Но что-то ей подсказывало, что без операции тут не обойтись.
– Девочку нужно срочно доставить в областную больницу, – пояснила отчаявшейся матери Анна Кузьминична.
– Тебе в город нужен специальный пропуск, – тут же сообразил Саркен.
Попасть на прием к коменданту лагеря Катрин удалось только на следующий день и то лишь после обеда. Но Шенкер сразу отказался ей помогать:
– У меня нет ни средств на дорогу, ни лишних конвоиров, которые могли бы вас сопровождать. Попробуйте дать ребенку какие-нибудь таблетки.
– Ну, пожалуйста! – умоляла его мать больной Росвиты. – Ребенок ведь может умереть!
– Ты же сейчас в распоряжении директора совхоза, – явно пытался спихнуть с себя ответственность Шенкер, – вот его и попроси.
Артема Матвеевича в совхозной конторе не оказалось. Директор уехал на совещание в райцентр. Вернулся оттуда поздно вечером, так что Катрин пришлось еще одну ночь провести рядом с кушеткой, на которой боролась с хворью ее Росвита.
Федотенко тоже стал увиливать, сославшись на то, что у него нет соответствующих полномочий. Кроме того, для проезда в поезде Катрин нужен будет паспорт, который у нее отобрали перед депортацией в Крыму.
– Попроси коменданта лагеря, может, он тебе временный оформит, – посоветовал директор, выпроваживая женщину из своего кабинета.
Сломя голову Катрин побежала в сторону зоны. Но на полпути ее перехватил Саркен на лошади. Он спешился и молча снял с головы фуражку. Катрин застыла, догадываясь, что произошло непоправимое, закрыла лицо руками и пластом упала в придорожную пыль…
Похоронили Росвиту первого ноября. К тому времени кладбище рядом с шахтой уже значительно разрослось. Тяжелый труд, недоедание и болезни делали свое черное дело. В последний месяц немки умирали считай что по одной в день.
Катрин лично выбрала место захоронения. Она категорически была против, чтобы ее ребенок лежал на краю кладбища. Мать верила сама и на полном серьезе убедила других, что в окружении “взрослых” могил, ее дочке будет лежать не так страшно. Сердобольные охранники сами предложили выкопать яму, а уже знакомые ей работники пилорамы смастерили для Росвиты аккуратный маленький гробик и крест…
Это была вторая черная полоса.
***
Калима и Акжибек в степи задержались ненадолго. Присланные туда на работу женщины с грудными детьми быстро освоились и уже не нуждались в их помощи. К тому же поварские способности великовозрастных казашек большинству немок пришлись не по вкусу.
Ради пайка Калимжибечки теперь выполняли в ауле роль мальчиков, точнее сказать, старушек на побегушках: этому скажите, тому принесите, от этого заберите, этим отдайте. И хотя эти работницы официально числились на содержании совхоза, но ими помимо директора Федотенко умудрялись командовать и председатель сельсовета Жамиля, и даже комендант лагеря Шенкер. Калиме и Акжибек не пришло и в голову возмущаться подобной неразберихой в субординации. Они даже, наоборот, гордились своей повсеместной необходимостью и мало того, даже добровольно взяли на себя еще и функцию сарафанного радио. Старушки ежедневно обходили практически все дома аула, где за нескончаемым чаепитием повторяли односельчанам свои версии сводок Совинформбюро. Они абсолютно не разбирались в географии: легко могли спутать названия населенных пунктов или даже придумать новое. А их повествования о продвижении советских войск на фронте вообще напоминали мифы и легенды.
– Вас надо фашистам как “языков” в плен подкидывать, – даже прыснул со смеха Шенкер, услышав однажды “выступление” Калимжибечек перед шахтерками, – вы их там в такие дебри заведете, что Сусанину и не снилось.
Зато старушки первыми узнали и растрезвонили на весь аул радостную новость: в канун ноябрьских праздников Федотенко в совхозе не будет. Не было в округе ни одного жителя, которому бы нравился директор совхоза. Этот присланный из города, заносчивый и грубый чужак решил отпраздновать двадцать пятую годовщину Октябрьской революции революции на отдаленной чабанской точке…
Уже чувствовалось холодное дыхание приближающейся зимы. Прошлой ночью выпал первый снежок. Он едва припорошил слегка промерзшую землю.
Позванивая бутылками в рюкзаке Федотенко мелкой рысью приблизился к мазанке чабана. Для Саркена приезд директора совхоза оказался большой неожиданностью. Сарафанное радио Калимжибечек явно не вещало здесь.
– В ауле даже не с кем праздник отметить, – громогласно пожаловался директор, слезая с лошади, – Шенкеру нельзя пить. У него сердце пошаливает. Ты, Полторарубля, сейчас единственный взрослый мужик в совхозе. Так что составишь мне компанию. Я с ночевкой.
Мало будет сказать, что чабан не обрадовался этому визиту. Оскорбительное прозвище из детства вновь хлестнуло по его самолюбию. Скрипя зубами Саркен расседлал гнедую, машинально рукавом своего шерстяного свитера насухо вытирая вспотевший круп животного.
– Мог бы в одиночку у себя дома напиться, – зло прошептал парень, – глядишь и мне, и лошади поспокойнее было бы.
Артем Матвеевич в какой-то момент взглянул Саркену в глаза и не удержался, чтобы не съязвить:
– Ты эту кислую рожу для своей мамаши прибереги. А я, чай, твой прямой начальник – можно и приветливее встречать. Давай, улыбайся!
Сказал и, согнувшись чуть ли ни в две погибели, вошел в низкую дверь саманки.
Опасение, что директор может из любопытства заглянуть за тюки шерсти и обнаружить там так тщательно скрываемое дерево жизни рода Шукеновых, заставило Саркена поспешить вслед за ним.
Федотенко бесцеремонно залез на нары и как барин развалился на лежащих там многочисленных подушках.
– Я вам сейчас что-нибудь поесть накрою, – старался казаться гостеприимным чабан.
– Что значит че-то? – обиженным голосом спросил Федотенко. – Начальник поди приехал, да еще и не с пустыми руками. Там, в моем рюкзаке, отменные продукты. Но мне твоя стряпня не нужна. Хорошего хочется. Праздник все-таки. Пусть кто из немецких баб мне домашних харчей сварит.
Еще весной этого года никто из немок не мог и предположить, что жить им на чабанской точке придется так долго. Сезон массового окота овец закончился в начале мая, а их возвращения на зону никто не требовал. Видимо, Федотенко снова умудрился уговорить коменданта лагеря оставить немок, теперь уже на стрижку овец. Эта тяжелая процедура затянулась до конца лета. У каждой из десяти немок, наверняка на всю жизнь останутся на большом и указательном пальцах огромные заскорузлые мозоли от ножниц для стрижки овец. Одновременно женщинам пришлось месить тонны глины, чтобы латать дыры на крыше и в стенах обветшавших кошар. Труженицам не удалось еще передохнуть, как в начале сентября начался этап осеменения овец. Можно было подумать, что в этом ничего сложного не должно быть: пусти барана к овечкам, а остальное уж природа урегулирует. А вот и нет! Тут надо конкретно рассчитать, сколько самцов и на сколько самок необходимо. В зависимости от возраста и веса один осеменитель может больше или меньше овцематок покрыть. Дай такому меньше положенного, так он их до смерти затопчет или станет отбивать себе дополнительных овец у других самцов. Дашь ему их много, некоторые могут оказаться бесплодными. Многотысячное стадо надо еще разделить на семейки, отделить эти группки друг от друга и проследить, чтобы каждая овцематка была покрыта. Задача трудная, даже для специалистов. Что уже тогда говорить о случайно попавших в животноводство неопытных женщин. Но они старались!
Саркен молча пошел за поварихой Фридой, которая после отъезда Калимжибечек полностью взяла на себя кухонные обязанности…
К удивлению чабана, Фрида охотно, несмотря на поздний час, согласилась готовить ужин. Видимо, не столько из уважения к начальству, сколько из-за возможности утащить лакомый кусочек для внуков-близнецов.
– Ведите себя хорошо, а я вам за это что-то вкусное принесу, – сказала она им на прощание.
Фрида славилась своими кулинарными способностями. Она могла суп и из топора сварить. Потому поварихе было и не понятно, для чего ее вызвал Федотенко. Директор привез с собой уже готовую еду: копченую колбасу, банки с тушенкой, хлеб и соленья. Осталось разве что порезать, да на тарелки разложить.
Но, когда Федотенко достал из своего рюкзака увесистый кусок молодой баранины, повариха счастливо улыбнулась, потирая руки: будет и ей над чем потрудиться. Разделывая свежее мясо, Фрида про себя не могла не усмехнуться:
– Что за глупость? Привез мясо барана в кошару. Это все равно, что ехать в гости к пасечнику с банкой меда…
Саркен отлучился, чтобы накормить и напоить лошадей и быка. Ища повод, как можно меньше находиться в компании Федотенко, он собрался еще сходить и за кизяком.
– Так мне для варки больше и не надо, – неожиданно встряла Фрида, – достаточно и того, что есть.
– А ночью нам че, околеть прикажешь? – злобно оборвал Саркен повариху и поспешил покинуть комнату.
– Слушай, как там тебя? – обратился к Фриде Федотенко, когда они остались вдвоем. – Позови-ка эту. Ну одну из ваших. У которой недавно ребенок умер.
– Катрин что ли?
– Ее что, Катрин зовут?
– Да.
– Ну, Катрин, значит, Катрин. Скажи, что директор совхоза ее по делу вызывает.
Уговаривать Фриду не пришлось. Ломтики жареного мясо, завернутые в кусочек газеты и спрятанные у нее за пазухой, безжалостно обжигали грудь, а их жирный сок предательски просачивался сквозь кофту. Повариха с радостью буквально вылетела из домика чабана…
В юрте уже давно все спали. Громкий храп уставших за день работниц переплетался со смачным посапыванием детворы. Свет тлеющего в буржуйке кизяка слабо освещал ее убранство. Можно было разглядеть, как веером вокруг печки разместились выложенные из того же сухого кизяка полуметровой высоты лежанки, на которых сейчас спали женщины и дети. В августе, когда ночи стали прохладнее, кто-то из немок первой подсунул под тонкие ватные одеяла, служившие им матрацами, брикеты сушеного навоза, который они вырезали при очистке кошар. Пример оказался заразительным. Более того, там, где раньше лишь один слой кизяка отделял спящих от сырой земли, появились многослойные и высокие топчаны. А к его вонючему запаху они быстро привыкли.
Будить, в ожидании гостинцев успевших уснуть внуков, Фрида не стала. Отдав Ирме завернутые в газетные обрывки мясо, она тихо, на цыпочках пробралась к постели Катрин.
Та не спала. Причем уже не первую ночь. Смерть дочери Росвиты лишила ее сна.
Повариха на ухо передала ей слова Федотенко.
– Что? – с испугу громко воскликнула Катрин, вскочив со своего топчана. – Что ему от меня надо? Передай, что я никуда не пойду.
– Вот иди и сама ему это скажи! – повысив голос буркнула Фрида.
От шума проснулась рядом лежащая Амалия. Она шепотом стала выспрашивать, в чем проблема. Уже с первых слов Катрин бригадирша оценила ситуацию: она предположила, что охотник за женскими юбками Федотенко мог только лишь ради одного вызывать к себе на ночь глядя женщину.
– Не волнуйся! – сказала бригадирша. – Вместе пойдем.
И стала одеваться…
– Вот так сюрприз, – подумал Федотенко, увидев вместо одной Катрин, сразу двух немок.
– Вызывали? – отрешенно спросила Катрин.
– Ну что значит вызывал? Пригласил! – Федотенко ехидно улыбнулся и сально посмотрел на подруг своими пьяненькими глазками.
– А пригласили зачем? – продолжила разговор Амалия.
– Что за допрос? Вы садитесь, что в дверях стоять. Уважьте начальника. Такой великий праздник. Отметим.
Обернувшись к хлопотавшей у печи Фриде, Федотенко повелел:
– А ты свободна. Мы сами справимся.
– Спокойной ночи, – пробормотала расстроенная Фрида, понимая, что на сегодня большего украсть уже не получится.
Выйдя из домика, она столкнулась с возвращающимся Саркеном, который в руках нес высокую стопку кизяка. Оглянувшись, она заговорщически ему прошептала:
– Ой быть беде! Там Федотенко наших двух вызвал. Боюсь я за них.
Саркен на мгновение задумался и, произнеся: «Не переживай, я разберусь», – решительным шагом вошел в дом.
– Случилось что? – бросая в угол принесенный кизяк и делая удивленный вид, обратился Саркен к Амалии и Катрин, скромно сидящих на краю дастархана.
В ответ Амалия лишь отрицательно покачала головой. Она хотела что-то сказать, но чабан не дал ей этого сделать.
– Какого шайтана вы тогда здесь расселись? На кого отару оставили? Вот немцы безрогие, хотите, чтобы опять волки баранов погрызли?
Даже отрешенная Катрин с ужасом взглянула на Саркена и, пытаясь вспомнить, когда такое было, медленно протянула:
– Нам сказали прийти, мы и пришли.
– Кто вам сказал? Я?
– Фрида! – одновременно произнесли немки. Кажется, что они уже стали догадываться, куда клонит чабан.
– С каких это пор она у нас начальником стала? – орал Саркен, явно входя в раж.
Артем Матвеевич, поддавшись на разыгрываемый чабаном спектакль, почувствовав свою вину, за нарушение графика работы немок, отвернулся в сторону и сделал вид, что разглядывает трещины на мазанных стенах комнатушки.
Пользуясь ситуацией, Саркен стал жестами показывать, чтобы Амалия и Катрин немедленно скрылись с глаз. При этом он лишь губами артикулировал:
– Уходите!
По дороге в юрту Амалия на ходу весело произнесла:
– Саркен-то у нас еще тот артист!
– Ага, – подтвердила Катрин, – а ты посмотри, какой мерзавец этот Федотенко. Он ведь даже не признался, что сам меня вызвал. Lüsterner Eber80!
Амалия неожиданно остановилась и стала вслух рассуждать:
– Слушай, нам нельзя сейчас идти в юрту. Саркен специально про кошары намекнул. А вдруг этот пьяный вздумает проверить, работаем мы или нет.
– Ты права, – поддержала ее Катрин, и обе женщины повернули в сторону кошар.
Уже в пути Амалия поймала себя на мысли, что никому не поручила присматривать за Коленькой. Но затрагивать эту тему она не стала, понимая, как Катрин тяжело переносит потерю дочери. “Ну заплачет, так кто-нибудь и укачает!” – успокаивала себя мать.
Женщины вошли в кошару через боковую дверь, из свежеструганых досок. Этот вход был изобретением той же Катрин. Раньше ведь как было: чтобы войти или выйти из овчарни, приходилось открывать тяжелые огромные ворота. Очень неудобно. Вот Катрин и предложила – первое с боку кошары окно расширить до размеров двери, раму для которой она заказала на пилораме.
В кошаре было намного теплее, чем снаружи. Амалия на ощупь нашла керосиновую лампу и зажгла ее. Мягкий свет коптилки отбил у темноты кусочек пространства возле входа. Переволновавшаяся за вечер, Катрин устало направилась в сторону наваленных в углу опилок. Откинув по сторонам лежащие поверх их поленья, которые она тайно вывезла с пилорамы для топки печи в юрте, немка постелила на опилки свой ватник и, изможденная, прилегла. Сон тут же овладел женщиной. Она периодически громко и тяжело сопела, а иногда и всхлипывала. Видимо, ей снилась Росвита.
Амалия собрала разбросанные поленья и сложила их “колодцем” недалеко от спящей подруги. Присела, смотря в потолок и о чем-то мечтая. Тепло кошары, мягкий свет керосинки и негромкий свист ветра, чьи порывы врывались в помещение сквозь небольшие щели ворот, создавали чуть ли не магическую атмосферу. На мгновение ей даже показалось, что она должна быть счастлива. Счастлива, несмотря на то что находится на этой чужой земле, среди чужого народа, с чуждыми для нее языком и нравами.
Она почему-то подумала о Саркене. Сегодня этот неказистый с виду, хромой казах стал в ее глазах настоящим былинным героем. Он совершил подвиг ради нее: вызволил ее и Катрин от, казалось, неминуемых приставаний распутника Федотенко. У нее на сердце стало по-особому тепло, и женщина с облегчением вздохнула.
Тут же, как бы опомнившись, Амалия застыдилась своих мыслей о постороннем мужчине и стала заставлять себя думать только о Давиде: “Мой бы не стал церемониться, не посмотрел бы, что начальник. Сразу бы дал между глаз. Мой… Господи, Давидушка, жив ли ты? Если да, то найди нас обязательно. А если нет, то оберегай оттуда меня и Коленьку”. Амалия приложила руки к глазам и тихо заплакала.
Неожиданно в ближайшем отсеке кошары послышалось слабое блеяние. Амалия вздрогнула.
– Вот паразитка! – мгновенно высохли ее слезы. – Овца овцой, а все понимает и чувствует. Прям как человек.
Ярочка Марийка была любимицей бригадирши. Во время окота погибла ее мать, да и у самого ягненка, видимо, остановилось сердечко, и он перестал дышать. Амалия лично делала ей массаж и искусственное дыхание, уже тогда заметив светло коричневое крестообразное пятно на лбу совершенно белой овечки. Агнца удалось спасти и как многих других сироток вырастить на молоке из бутылки. Но почему-то именно этот ягненок особо полюбился бригадирше. Может быть, из-за божьего знака, а может, за ее кроткий и послушный характер. Амалия даже имя ей дала, а Марийка в свою очередь воспринимала немку за свою маму и чувствовала ее запах за версту. Вот и сейчас, подросшая за лето ярочка тупо билась головой об деревянное ограждение, требуя пустить ее к маме. Неохотно встав, Амалия подошла к перегородке. Пытаясь успокоить животное, женская рука стала нежно гладить голову Марийки. Горячие, сухие губы овечки все еще лихорадочно просили и искали соску. Задрав голову, она ухватилась за палец бригадирши и стала жадно его сосать. Амалии было щекотно, и она тихо рассмеялась…
После нескольких рюмок самогонки Артему Матвеевичу стало скучно и одиноко. Саркен не стал пить с ним за компанию и, прислонившись спиной к тюкам шерсти, дремал. Стараясь не разбудить чабана,Федотенко поднялся с нар и направился к выходу.
– Вы куда? – прервал свой чуткий сон хозяин саманки.
– По нужде, – бросил в ответ директор.
Федотенко облегчился, но возвращаться в мазанку не собирался. Желание развлечься все еще не покидало его. Быстрой походкой он направился прямиком в сторону кошар…
Тем временем Саркен стал убирать дастархан и готовиться ко сну. Начальнику он постелил на нарах, а себе бросил тулуп на полу у печки. Федотенко подозрительно долго не возвращался. Недобрая догадка заставила чабана одеться и выйти на поиски директора. Лошадь начальника спокойно лежала у стены мазанки, а его самого нигде не было видно…
Взволнованный чабан непривычно быстро дохромал до женской юрты. Внутри было мирно и спокойно. Все спали. Пустели лишь две кровати, на одной из которых лежал одинокий ребенок. Это насторожило юношу.
– Как бы Федотенко в кошару не поплелся, – испуганно подумал Саркен, догадываясь, что женщины сейчас находятся именно там…
Тем временем, освещенные слабым огнем керосиновой лампы окна первой кошары предательски облегчили Артему Матвеевичу поиск женщин. В одном из окон он даже смог разглядеть склонившуюся над ягненком Амалию.
Волна похоти жаром обдала его тело и сладкой истомой заполонила разум. Сломя голову Федотенко ворвался в кошару, до смерти напугав выпрямившуюся и замершую от ужаса молодую немку.
– Ждешь? – слащаво пробасил директор, приближаясь с распростертыми руками к Амалии. – Я могу тебя согреть и приласкать.
Женщина осталась стоять как вкопанная и только инстинктивно сложила руки крестом на груди.
– Не… не надо, – сквозь горловой спазм с трудом только и смогла произнести она.
– Надо, бабонька, надо! – ласковым шепотом успокаивал ее Артем Матвеевич.
Он приблизился к Амалии вплотную и уже успел схватить ее в охапку. Неизвестно, как в женщине проснулась гибкость и прыткость, но Амалии удалось увильнуть, она бросилась наружу в спасительно отворенную дверь кошары.
Раздразненный директор ринулся вслед за беглянкой.
За углом перед воротами Федотенко настиг Амалию и со всей силы кулаком ударил ее по спине. Женщина потеряла равновесие и, споткнувшись, по инерции сделав еще пару шагов, пластом упала на землю. Мужчина подбежал и с разгону навалился на горемыку. Дикий крик Амалии разорвал округу…
Напуганная ором Марийка помчалась прочь от изгороди в глубь кошары по спинам спящих овец. За секунду все стадо тревожно и истошно заблеяло.
Катрин вскочила с опилок. Осмотрелась по сторонам и, не увидев внутри Амалии, схватив в руку первое попавшееся полено, выбежала из кошары. За углом раздавались звуки борьбы. Женщина смело помчалась на шум. В свете луны было видно, как Федотенко копошится на Амалии, держа ее одной рукой за горло, а другой пытаясь задрать ей подол платья.
– А ну отпусти ее! – проорала Катрин и замахнулась на него поленом.
Разъяренный директор обернулся и, увидев Катрин, прорычал:
– Пошла вон, сучка! Или хочешь быть следующей? Могу тебе новую дочку сделать.
– Мне не нужна новая, – грубо ответила Катрин и со всего размаху ударила Федотенко поленом по голове, – тем более от тебя, мразь!
Мужчина бесчувственно завалился на бок.
Омерзительный поступок Федотенко и осознание того, что во многом именно из-за него не удалось спасти Росвиту, вызвали в Катрин нечеловеческую ярость, и она в состоянии аффекта замахнулась поленом второй раз. Но ударить насильника ей помешали. Это был подоспевший Саркен, который выхватил у нее полено и спокойно произнес:
– Остановись!
Катрин тут же пришла в себя. Она стояла, тяжело дыша. Ее взгляд блуждал между лежавшим на земле Федотенко, Амалией и Саркеном.
Чабан поспешил помочь Амалии встать на ноги.
– Ты как? – сочувственно спросил он.
В порыве ужаса и отчаяния она молча бросилась ему на шею. Ее неимоверно трясло.
– Ну все, все обошлось, – успокаивал Саркен Амалию, крепко прижимая ее к себе.
