полная версия

Иосиф Антонович Циммерманн
Чужбина

Рядом с окопом, в котором находился ефрейтор Шмидт разорвался танковый снаряд. Летели в воздух бутылки с горючей смесью. Небо вспыхнуло ярким огнем. Миллионы звезд посыпались из глаз Давида. Невыносимо острая боль пронзила сознание. Все исчезло. Растворилось. Стало тихо и темно.

Историки потом напишут, что, несмотря на численный перевес, фашистам не удалось в этом направлении прорвать стойкую оборону красноармейцев. Так и не сумев взять населенный пункт, немцы обошли его с тыла. Еще два дня советские бойцы сражались в окружении. Только когда закончились боеприпасы, красноармейцы пошли на прорыв. Из нескольких тысяч бойцов в живых осталась лишь сотня…

Зов последней косули

С высоты орлиного полета в этот момент можно было видеть, как покрытую толстым слоем снега мугалжарскую равнину витиеватой трещиной разорвала низина русла реки Елек⁵⁴. То там, то здесь по берегам высвечивались яркие желтые песчаные обрывы, а вот известняковые кручи, наоборот, практически сливались с бескрайним снежным ковром казахстанской степи.

На исходе ясной и безветренной ночи легкий налет из маленьких кристалликов, похожий на иней, покрыл стволы прибрежных ив. Изморозь, словно ватой обволокла ветви деревьев и чернотала, круглые прутики камыша, длинные сухие листья рогозы, над которыми красовались обычно темно-бурые, но сейчас покрытые подобием белого мха початки. Мороз последних дней еще больше выбелил и так от природы цвета седины метелки тростника. На прибрежных кустарниках как пушистые гирлянды свисали остатки бабьего лета – паутинки в изморози.

Все было непорочно бело и таинственно. Лишь местами виднелись темные мокрые лужайки незамерзшей поверхности реки: видимо, из-под земли били очень сильные родники.

В какой-то момент у прибрежной заросли мелькнула серая тень. Оставляя за собой глубокие следы копыт, бурое грациозное животное с коротким белым хвостом приблизилось к кромке блестящего льда. Посмотрело в одну, потом в другую сторону. Оглянулось назад. Охотник улыбнулся краем губ, он-то знал, что косули видят лишь ушами и носом, а зрение у них никудышное. Опасности самец косули не почуял и, нагнувшись, стал пить. Судя по успевшим отрасти за зиму небольшим, широко расставленным с двойным разветвлением рогам, быку, или, как их еще называют – дикому козлу, уже было больше двух лет. По негласному закону, нельзя их трогать, если они моложе этого возраста: трофейные рога недостаточно красивы и рельефны – в них еще отсутствует правильный сгиб внутрь, придающий им вид, напоминающий форму струнного инструмента лиры. Да и мясо у молодого животного не ахти.

Охотника и дичь разделяли сейчас примерно сто кары⁵⁵. Мужчина даже перестал дышать. Мускулы тела натянулись как стальные струны, а прицельный глаз видел, кажется, и лучше, и дальше. В душе и теле разгоралось присущее случаю убийственное желание: не упустить и обязательно попасть. Подняв мушку на уровень спины зверя, охотник полузамерзшим пальцем постарался плавно нажать на курок.

Тишину разорвал выстрел. Самец косули свалился как подкошенный, успев в предсмертии издать низкий свистящий рев, предупреждающий сородичей об опасности. Охотник ожидал, что сиюминутно стадо из нескольких самок и молодняка, обычно сопровождающих козла и наверняка скрывающихся сейчас в зарослях, бросятся врассыпную. Но это не произошло. Лишь с прибрежных ив, сбивая с ветвей облака белой изморози с громким карканьем взлетела черная стая воронья.

В тот же момент яркий луч выглянувшего над противоположным берегом солнца буквально ослепил стрелявшего. Мгновением позже охотник не то что прицелиться, но даже самого крупного зверя не смог бы разглядеть. Темные линии очертаний вмиг исчезли, растворились в одном заполняющем все белом свете.

“До чего же роковым может стать маленький ход минутной стрелки”, – философски подумал Баймухамбет Шукенов, поднимаясь из своего скрада⁵⁶ над песчаным обрывом.

Первым делом он поправил было сдвинутый на макушку рыжий лисий малахай и стряхнул с груди и локтей прилипшую за долгое время ожидания к белому, из овечьей шкуры полушубку, смесь снега и песка. Мужчина туже затянул из прочной дубленой кожи, украшенный орнаментом и металлической бляхой ремень и громко посетовал на грязные пятна на коленях светлых шаровар с клиньями из овчины между ног. Закинув ружье через плечо, охотник стал спускаться в низину реки, то и дело ловко тормозя ногами в байпаках⁵⁷ и умело удерживая равновесие на крутом склоне.

Обегая родниковые проталины с их непрочным по краям льдом, Баймухамбет приблизился к животному. Стройный самец косули бездыханно лежал в снегу и бисерные капли крови веером усыпали его белое смертное ложе. Охотник присел, поглаживая короткий темный с буроватым оттенком мех спины жертвы. Вниз по бокам живота цвет шкуры становился серым с кремовым оттенком и почти белым на брюхе. Баймухамбет слегка прикоснулся к широким ушам, густо поросших волосами, потрогал покрытые многочисленными бугристыми наростами рога и бережно накрыл своей ладонью все еще раскрытые во всю ширь агатовые глаза косули, обрамленные густыми и длинными ресницами. При этом он шепотом просил прощение у повелителя живых существ за им содеянное и обещал использовать этот дар природы по назначению.

В заключение молитвы, омыв лицо сухими ладонями, мужчина, засунул большой и указательный пальцы руки себе в рот и как соловей-разбойник громко свистнул. Над песчаным обрывом, где он недавно караулил свою дичь, взлетел оседланный гнедой жеребец. Он был бурого цвета. Но обилие черных волос, особенно на голове, шее и верхних частях ног, придавало окрасу животного насыщенный эффект гари. От резких движений над ним развивалась смолистая грива. В утреннем морозе из ноздрей клубами валил пар.

– Не конь, а огонь! – восхищенно воскликнул хозяин.

Следом за жеребцом у обрыва появились фигуры двух всадников. Они спешились и по отвесному склону, едва поспевая за гнедым своего бая, стали спускаться к реке.

– Боран⁵⁸, – громко позвал к себе собственноручно выращенного и обученного коня Шукенов.

Наблюдая, как его конь, не страшась увесистого спуска, впереди слуг спешит к своему хозяину, сердце владельца здешних земель ликовало. Почему-то в памяти невольно всплыла история прошлой весны, когда жеребец по ветру учуял течку кобылы и сломя голову умчался в ее поисках. Животный инстинкт самца оказался сильнее привязанности к хозяину, да так, что Борана удалось настичь лишь через добрые сто верст.

– Скалолаз! – усевшись в седло с гордостью, не знающей границ, за своего воспитанника, бай Шукенов гладил по гриве еще больше взбодренного коня.

Слуги подняли и закинули на холку байского скакуна тело самца косули.

Три всадника рысцой поскакали в западном направлении.

Уже через несколько минут Баймухамбет почувствовал, что он продрог и на него вдруг навалилась нелепая усталость. Обычно так бывает после удачной охоты, когда вслед за изнуряющим напряжением в ожидании дичи, истратив на это все свои силы и энергию, тело расслабляется и становится как тюфяк.

Бай знал уже наперед, что дома его ждет очередной скандал с молодой супругой. Абыз, дочь великого султана Арынгазиева, владыки земель Актобе, одного из богатейших и влиятельных из табынского рода казахского младшего жуза, каждый раз, когда он возвращался с охоты, устраивала ему скандал.

Оно и понятно. Недавно она родила ему сына, и ей, естественно, хотелось, чтобы супруг вместо ночной охоты, на которую он зимой уезжал, считай, каждые три дня, чаще оставался бы рядом с ней.

Грех даже подумать, что бай увлекался охотой, дабы избежать лишнего общения с опостылевшей ему женой. Наоборот, он охотничьими трофеями хотел ей больше понравиться, доказать свою силу и достоинство. В очередной раз бросая к ногам супруги подстреленное им животное, Баймухамбет тем самым клялся ей в своей любви. И ничего, что прекрасная Абыз его укоряла. Супруг-то видел, как женушка охотно копошится в своих сундуках, переполненных мехами и кожей. Да не в обиду будет сказано, как и всем женщинам, ей нравились красивые вещи.

Абыз знала о безграничной любви своего Баймухамбета, именно поэтому она была ненасытна его близостью и тяжело переживала их разлуку.

Заставить мужа сидеть дома она, несомненно, могла бы уже в силу своего высокого рода и тем более, что земли, на которых сейчас жил род Шукеновых, принадлежали именно ей. Благодатные пастбища вдоль родниковой реки Елек были приданым Абыз. Но любящая супруга никогда не позволила бы себе этим воспользоваться. Она даже мысленно боялась унизить супруга из менее богатого рода. Разве что осмеливалась, чисто по женски, укоризненно глядя Баймухамбету в глаза, с укором сказать:

– Тебе что, дома мяса не хватает?

А за косуль она его особенно ругала:

– Мало того что станицы новороссов в последнее время без спросу, как многочисленные шарики козьего помета, обильно покрывающие берега нашей реки, вытесняют отсюда пугливых косуль, так еще и ты последних добиваешь. Если так будет продолжаться, то они вообще скоро исчезнут и тогда реку Елек переименовывать придется.

Охотник погладил мех лежащей перед ним на седле туши косули и мысленно прикинул, как ему в этот раз придется оправдываться:

– Мне, действительно, некуда было деваться. Я ждал лисицу, на худой конец степного зайца, а тут прямо в дуло полез этот самец. Зато у тебя теперь будут лучшие в округе замшевые сапожки из шкуры елика с берега реки Елек. И все потому, что я люблю тебя и ты моя навсегда единственная жена.

Эти радостные мысли, кажется, согрели его. Вскоре на возвышенности, вблизи каменного кладбища, показалось несколько серых юрт и две полуземлянки из сланца.

У входа в одну из них, что побольше и длиннее, его поджидала Абыз в высоком белом тюрбане на голове. Она почти на ходу схватилась за уздечку и остановила коня мужа. Баймухамбет внутренне был готов к дискуссии и, соскочив с коня, подошел вплотную и нежно положил обе руки на плечи супруги. Он сразу заметил, что она чем-то озабочена, но не успел спросить о причине ее беспокойства, как супруга кивнула головой в сторону дверей:

– Пошли в дом, тебя там ждут!

Знал бы бай, что черные вороны, которых он на заре спугнул своим выстрелом, уже накаркали им беду.

– Кого это в столь ранний час принесло?

– Двое посыльных из Актобе: русский офицер и его переводчик.

В натопленной комнате возле казана копошились две служанки. У входа, где обычно сидит прислуга, сейчас пили чай незваные гости. Низкорослый казах, одетый в пехотную шинель из грубого серо-коричневого сукна и без знаков различия, сразу же вскочил, с подобострастной льстивостью приветствуя хозяина дома. Представился он сыном семьи Кусенгалиевых. В его треснутом пенсне и до блеска начищенных плоских медных пуговицах сейчас отражался свет керосиновых ламп жилища. Русский офицер, явно нижнего ранга, как бы извиняясь за столь раннее и вероломное вторжение, сначала судорожно отставил в сторону чашку, но, видимо, вспомнив о цели своего визита и осознав свою значимость в данный момент, лишь слегка приподнялся и небрежно кивнул головой. Он снова удобно сел и продолжил прихлебывать чай.

– Уважаемый мырза⁵⁹, – сообщил переводчик, – нам приказано вам лично передать указ русского министерства.

Прислуга помогла баю снять полушубок и байпаки. Абыз было предложила супругу надеть маси – тонкие кожаные сапожки. Но Баймухамбет отказался и в войлочных чулках до колен взобрался на невысокие, занимающие все оставшееся пространство комнаты и покрытые дорогим ковром нары. Он прошел в правый угол дома и заглянул в бесик⁶⁰, сплетенный из прутьев таволги и сейчас наполовину накрытый по традиции семью вещами: чапаном; полушубком, сшитым из бараньей шкуры; меховой шубой; уздечкой; камчой и специальной колыбельной накидкой. Заглянув в колыбель своего спящего первенца и наклонившись над ней, хозяин дома со словами “Әлди-әлди⁶¹” поцеловал младенца в лобик. Почему-то поправил одну из многочисленных висящих на стене сабель и лишь потом уселся во главе низкого столика, подвернув ноги калачиком.

Его поведение могло показаться надменным. Он вроде не замечал и не слышал послов. На скулах русского офицера начали судорожно дрожать мышцы.

Абыз преподнесла супругу пиалу с чаем. Она-то хорошо понимала, что за всем этим бай скрывает свои растерянность и переживание, оценивает ситуацию и возможные шаги, в конечном счете – готовит свой ответ.

Баймухамбет еще раз внимательно с ног до головы осмотрел бедный, явно с чужого плеча полувоенный наряд переводчика, смачно отхлебнул глоток очень душистого чая и спросил:

– Что ты сказал?

Желая заручиться поддержкой, переводчик посмотрел в сторону офицера и, вновь обернувшись к баю, скрепя зубами раздраженно повторил:

– Нам приказано вам лично передать указ русского министерства.

– Я думаю, что ты не забыл традиции нашего народа: за хорошую новость тебе сүйінші⁶² полагается, а вот за плохую и головы лишить могут.

– А я-то что? – растерянно пробормотал Кусенгалиев. – Я всего лишь переводчик.

В этот момент отворились двери полуземлянки, и в комнату вошли родственники бая. Оказывается, Абыз послала за ними гонцов. Она сочла это необходимым. Не так уж часто, во всяком случае женщина не могла припомнить, чтобы в их краях появлялись русские офицеры.

Баймухамбет был удивлен неожиданному визиту родных, но быстро нашелся. Посмотрев в сторону супруги он благодарно кивнул.

Два родных брата Баймухамбета, зимовавших со своими семьями и скотом недалеко вверх по течению реки, привычно заняли места по правую сторону от бая.

Дядя хозяина дома, бай Азамат, занимая со своими сыновьями место у левой стены вместо приветствия ворчал:

– Надеюсь, что встреча действительно очень важная, а то я впервые в жизни прервал утренний намаз, и мы десять верст гнали галопом лошадей.

– Сейчас это узнаем, – хозяин одним глотком опустошил пиалу и обратился к царским посланникам, – чует мое сердце, что ваша новость не из хороших. Говорите, раз уже пришли!

Кусенгалиев перевел на русский. Офицер встал, оправился и неторопливо достал из полевой сумки свиток с огромной сургучной печатью. Демонстративно, чтобы видели все собравшиеся, сорвал ее, развернул документ и стал читать:

– На основании высочайшего указа Его Императорского Величества о крестьянском землевладении, повелеваем, – офицер остановился, давая переводчику возможность довести важность послания до байской семьи на казахском языке и лишь потом продолжил. – Учитывая, что основным видом хозяйствования казахского и киргизского населения является скотоводство и они ведут кочевой образ жизни, все плодородные земли вблизи рек и водоемов передать в переселенческий фонд и за счет этих земель обеспечить освободившихся от крепостничества крестьян наделами.

Кусенгалиев перевел. В комнате ненадолго повисла тишина.

– Это как понимать? – до бая начинала доходить трагичность ситуации. – Вы хотите на нашем кыстау поселить русских переселенцев?

– Это царский указ, – промямлил переводчик, – мы всего лишь глашатаи.

– Здесь наши земли! – вскакивая с места яростно выкрикнул младший брат бая. – Мы их не отдадим!

– Это же грабеж, – возмущался дядя Азамат.

Офицер потребовал, чтобы Кусенгалиев ему перевел, что говорят казахи.

– Возмущаются, – пожал плечами переводчик и от себя снисходительно добавил, – дикий народ, им буква закона ничего не значит.

Неожиданно бай встал и быстро подошел к переводчику. Схватил его за грудки, да так, что у того слетело и повисло на прикрепленной к одежде веревочке пенсне, и прямо смотря тому в глаза со змеиным шипеньем на чистом русском произнес:

– Если ты еще раз откроешь свой поганый рот, то я тебе лично голову оторву. Знай свое место, прихвостень!

Лицо Кусенгалиева стало белее снега. Он скукожился и, казалось, что даже мгновенно потерял в росте. От страха у него подогнулись коленки. Переводчик был в шоке. Откуда было ему знать, что дед бая по материнской линии, местный проповедник ислама Мендыкулов не только сам слыл ученым человеком, но и дал хорошее образование всем своим детям и внукам. В том числе обучал их и русскому языку.

Офицер наблюдал за сценой без малейшего признака сочувствия или интереса. Он чертовски устал от ночной скачки. Его сейчас больше волновало, где он сможет выспаться? Казахи, как известно, народ гостеприимный, но по опыту последних дней понял, что ему и в этом доме не накроют сытного обеда и не постелют мягкие курпешки.

“Оно и понятно, – рассуждал про себя служащий, – неблагодарная у меня миссия – сообщать местным жителям о том, что их исконные земли переходят в собственность русских переселенцев. Благо, я не какой-нибудь там киргиз, а то давно бы за такие новости не сносить мне головы”.

Баймухамбет повернулся к офицеру и выхватил из его рук свиток. Он сам стал громко читать царское уведомление, в котором роду Шукеновых предписывалось переселиться в степи Шубар-Кудука.

– Ойбай! – раздались испуганные женские крики.

– Ит олген жер⁶³! – Абыз озадаченно прикрыла рот рукою. – Барса келмес⁶⁴!

От криков проснулся и расплакался в колыбели младенец.

– Султаны Арынгазиевы уже откочевали на территорию Уральской волости, – русский офицер знал, какое влияние на кочевников имеет упоминание фамилии влиятельных владык из Актобе, – и вам советовали не противиться.

С неверием вся семья взглянула на переводчика.

– И что, так без боя и сдались? – спросил его Баймухамбет.

– В гарнизон дополнительно прибыло две сотни оренбургских казаков и рота стрелков, – Кусенгалиев развел руками.

– Я же вам говорил, что врут землемеры, – обратился дядя Азамат к собравшимся родственникам, – никакой железной дороги здесь строить не будут. Царские казначеи подсчитывали, сколько наших владений тут можно отобрать…

***

Пришла весна. Род Шукеновых надеялся, что русские власти про них забыли. Они, как обычно, со всем скотом откочевали в глубь степи и расположились на летнем пастбище вблизи родников речушки Уш карасу. Но байскую семью и там нашли.

В один из майских дней с запада к их аулу приблизился кавалерийский взвод казаков. На сборы отвели сутки. Потом, правда, еще одни добавили. Собирать-то было что зажиточному роду Шукеновых. Под присмотром казаков семья погрузила на арбы с огромными колесами запряженные бактрианами⁶⁵ свои юрты и домашнюю утварь, собрали и пригнали в низину многоголовые отары, стада и табуны. Совершив молитвенный обряд, огромный караван изгнанников широким фронтом двинулся в путь.

Через двадцать верст они достигли реки Елек и переправились через нее, затем, поднявшись на высокий берег, резко повернули на юг. По правую сторону от них остались дома их зимника и большое кладбище карасайцев. Казаки не позволили каравану здесь задержаться. Лишь только бай с супругой смогли проститься с усопшими предками. Баймухамбет, сидя на корточках, читал суры из Корана. Двое кавалеристов с высоты оседланных коней с интересом наблюдали, как Абыз засовывала между камнями надгробий горсти монет, завязанные в белые лоскутки ткани.

– Че это она там делает? – поинтересовался один из казаков.

– Это у них такой обычай. Называется садака – типа подаяний нищим.

– На кладбище?

– Да. Это когда благотворительность завернута в достоинство. У киргизов даже самые нуждающиеся не станут открыто и прилюдно клянчить милостыню. Зато знают, где, не стесняясь чужих глаз, можно найти помощь.

– На обратном пути нам стоит здесь на привал остановиться, – заговорщически подмигнул один другому.

Завершив свой молебен бай Шукенов поднялся с корточек и повернувшись в сторону реки раскинул на высоте плеч руки и громко, как заклинание, прокричал:

– Кеш менi, асыраушым, қасиетті Елегiм, айыпқа бұйырма ! Мен оралам, мiндеттi түрде, оралам! Сенiн жагалауынды мыңдаған ан-құсқа толтырамын, Ант етемін⁶⁶!

После церемонии у кладбища Баймухамбет помог супруге взобраться на верблюда, к горбу которого за ручку был подвешен бесик с их, на днях рожденным, уже вторым сыном Кадырбеком, и лишь потом сам вскочил на своего Борана.

В это время по протоптанной вдоль реки дороге с севера стали подъезжать телеги со стройматериалом и рабочими. Правду говорили землемеры: здесь скоро появится маленькая станция железной дороги Оренбург – Ташкент, которую царский канцелярист запишет как Аккемир, а берущую в этих местах свое начало реку Елек неправильным словом – Илек.

Род Шукеновых с их многочисленными тысячеголовыми отарами овец, стадами рогатого скота и табунами лошадей почти неделю добирался в полупустынную степь Шубар-Кудука, где жалких и редких кустиков горькой полыни едва хватало, чтобы прокормить разве что сотню непривередливых верблюдов. На новом месте в первый же год Шукеновы потеряли большую часть своего богатства – без корма дох скот.

Конечно, не все казахи безропотно повиновались выселению. Из глубин бескрайних степей некоторые батыры то и дело делали вылазки и нападали на власть имущих и переселенцев. Логичным было ожидать, что царские чиновники именно поэтому вскоре запретили казахам кочевать. Отобрали практически все юрты – главное жилье чабанов и кочевников. Как следствие – был страшный мор: и животных, и людей.

А потом свершилась революция и гражданская война. Старейшины рода Шукеновых отказались воевать. И не потому, что они признали новую советскую власть, и не потому, что они простили царскому самодержавию все то горе и страдания, которые оно им причинило. Нет! Просто роду Шукеновых терять уже было нечего. Не хватало ни сил и ни средств бежать в Китай, как это сделало множество других казахов. Они бы не пережили этот многотысячный километровый марш. Оставалось жить и дружить с большевиками, петь их песни и по полной пользоваться тем, что предлагала новая власть. Белобородые старцы и тут здраво решили не бороться против идеи коллективизации.

У бывшего богатого бая Баймухамбета Шукенова, удачно и выгодно взявшего в жены дочь одного из султанов Амангазиева, из всех богатств осталось лишь самое святое – три сына: Мурат, Кадырбек и Данда. Последний родился уже в изгнании. Будущее своих детей отец теперь видел в образовании. Он не только заставил мальчиков ходить в русскую школу, но еще и дома организовал для них дополнительные занятия. Благо, обе присланные после революции в аул учительницы квартировали в его доме. Денег с женщин аксакал не брал, даже вдобавок кормил их бесплатно. После сытного обеда оба преподавателя охотно занимались с тремя подростками…

Выполняя планы мясозаготовок, новая власть отобрала у жителей округи и гнала скот на железнодорожную станцию Шубар-Кудука. Там их резали и разделывали туши. Погрузив в вагоны, отправляли свежее мясо в Москву и Ленинград.

Можно смело сказать, что казахским мальчикам приходилось резать животных еще до того, как они начинали ходить. Если в доме нет мужчины, а на обед обязательно нужно мясо, взрослые казашки брали в свою руку ладошку пусть даже грудного, но мальчика и, зажав его младенческими пальчиками рукоять ножа, отсекали голову курице или перерезали шею барашку.

Подросших братьев Шукеновых одними из первых привлекли к работе на привокзальной мясобойне. Со своим ремеслом они справлялись отлично. Трудились на совесть, хотя и понимали, что их усилия напрасны и скорее всего сойдут на нет.

– Какие-то безголовые эти городские! – щурясь на весеннем солнце, удивлялся Данда. – Они никогда так не довезут мясо до столицы. Разве что эшелон червей доедет.

Скользя по залитым кровью полу товарного вагона, он с братьями грузил свежие части туш говядины, прикрывая их сухой соломой.

– У нас даже дети знают, что мясо без обработки за сутки испортиться может, – нервничал Данда.

– Руби! – всучил Мурат своему братишке топор в руки. – И помалкивай! Наше дело тут маленькое.

– А я не буду молчать! —проорал двадцатитрехлетний парень. – Это же просто вредительство получается. Пойду и растолкую начальству.

И, воткнув топор между ребер коровьей туши, Данда побежал в сторону управления.

– Кто здесь главный? – спросил парень, заходя в небольшое помещение при вокзале.

– Че хотел? – неохотно подал голос из-за одного стола сгорбленный над бумагами пожилой мужчина.

– Да дело тут такое. Вот мы мясо грузим, а оно ведь до Москвы не доедет… пропадет.

– Че, самый умный что ли? – уже раздраженно поинтересовался тот же голос.

– Да не дурак вроде! Я школу с отличием закончил. Просто мы – животноводы. Наша семья раньше тысячеголовые отары и стада имела. Если сейчас это мясо не просушить, то в Москву приедут черви.

– Ладно, пошел отсюда, – отмахнулся делопроизводитель, – не мешай мне работать.

– Подожди, подожди, – вдруг раздался за спиной Данды незнакомый голос.

Он обернулся и увидел высокого поджаристого партийного работника, о чем свидетельствовала черная кожаная куртка, а на голове буденовка с большой красной звездой.

– Товарищ комиссар, – привстал за столом пожилой работник, – ведь он сопляк еще, чтобы нам указывать.

– Ну-ка, садись, – партработник, не обращая внимание на слова делопроизводителя, ногой пододвинул Данде табуретку, – рассказывай.

Взбодренный тем, что это кого-то заинтересовало, Данда коротко пояснил что надо делать, чтобы мясо в теплое время года дольше хранилось: либо обильно посыпать солью, либо дать стечь крови и уже на сильном ветру и солнце несколько дней просушивать и провяливать его.

– Но, как я понимаю, в таких количествах соль нам не найти, да и время на сушку этой массы туш тоже нет, – был убежден молодой казах. Он посмотрел в глаза комиссара и добавил: – Остается один выход – отправлять скот живьем. Корм и воду в ограниченных количествах можно сразу погрузить в вагоны или уже по пути найти.

Маловероятно, что его слова дошли до местного начальства. Но, видимо, и сами поставщики поняли свою ошибку. За несколько дней в пути мясо действительно часто приходило в негодность, не успевая достичь пункта назначения. И вскоре было принято решение, отправлять скот живым. Ну а выскочка Данда стал сопровождать эти эшелоны, выполняя нелегкую работу охранника, кормильца и поильца скота. Сам виноват – никто же его за язык не тянул.

Остальные два брата Шукеновых остались без работы.

Кадырбек не пожелал возвращаться в малолюдный аул. Ритм и динамика будней небольшого железнодорожного разъезда прельщали его больше, чем размеренная жизнь в степной глухомани. Он пошел в путейцы и поступил в Оренбургскую школу фабрично-заводского ученичества по специальности железнодорожный мастер.

Один только Мурат вернулся в отчий дом.

***

Газетные страницы пестрели сообщениями о победе Советского Союза над Финляндией, а последний бай рода Шукеновых, почувствовав, что пришло время уходить, собрал вокруг себя самых близких родных и домочадцев.

Он велел поставить во дворе юрту и постелить ему там мягкие курпешки. Его жизненный круг замыкался, а жизнь настоящего казаха всегда начиналась в правой части юрты, и на ней же должна была завершиться. Здесь уже находился и деревянный атағаш, приспособление, на котором усопшего несут в последний путь. Его еще называют бесик.

“Тал бесіктен жер бесікке – от колыбели до земляной колыбели”, – говорят в народе, указывая на человеческую жизнь: от бесика, в котором тебя убаюкивали, до бесика, в котором понесут в могилу.

Ближе всего к его изголовью сейчас сидел, по-казахски поджав под себя ноги, его первенец Мурат. Хорошее образование, которое отец сумел дать своим детям, не было напрасным трудом – старший сын стал председателем сельского совета. За его спиной сейчас стояла жена Жамиля, кроткая и любящая супруга. Ее лицо было покрыто печалью. И приближающаяся кончина свекра тут ни при чем. Эту печаль она носила с момента рождения своего сына Саркена, у которого одна нога оказалась короче другой. Пусть Аллах даст ей силы с достоинством перенести эту беду!

В юрте сейчас находилась и семья среднего сына.

– Знаешь, Кадырбек, – хриплым голосом обратился к нему отец, – тебе больше всего повезло. Волею всевышнего ты единственный потомок нашего великого рода табын, кто смог вернуться на родину предков, на берег реки Елек.

– Аке, она сейчас называется Илек, – поправил отца Кадырбек.

Дипломированный мастер железнодорожных путей по распределению действительно направлен был работать начальником станции Аккемир, где их род до столыпинских реформ владел зимником.

Баймухамбет мысленно поблагодарил небеса за это и за то, что они подарили среднему сыну прекрасную жену, робкую и скромную красавицу Зауреш. Она все время ходила с опущенными глазами. Свекру порой казалось, что невестка не ходит по дому, а бесшумно парит над землей. Ее отличало невероятное уважение к родителям и супругу и безоговорочная и примерная покорность пред ними.

Старика смущало лишь одно, и он постоянно задавался вопросом: как такая безупречная невестка могла родить ему такую внучку, как Алтын?

Даже в тот момент, когда вся семья в слезах склонилась над умирающим, маленькая, черноглазая с круглым и от загара почти угольного цвета лицом, щеки которого были сейчас покрыты серыми разводами засохших соплей, умудрилась раз пять влететь в юрту, оббежать смертный одр дедушки и с визгом и криком снова умчаться на улицу, где она по двору гонялась за курами и ягнятами. И как только взрослые не пытались ее успокоить, но все их старания были напрасными. Пятилетний ребенок не хотел никого слушаться.

Когда Алтуша в очередной раз ворвалась в юрту и все домочадцы хором зашикали на нее, умирающий Баймухамбет почему-то вдруг улыбнулся. В этот момент он признался сам себе, что хотел бы еще пожить. Ему показалось, что внучка всем своим поведением осознанно хотела показать дедушке, как же хороша жизнь, какой яркой и веселой она может быть и что это неправильно ее сейчас покидать. Он взглянул на родственников, застывших с опущенными глазами, наполненными слезами, и понимал, что они уже с ним распрощались. И лишь Алтуша, может быть, неосознанно противилась этому исходу. И дед понял, что не хочет уходить. Его охватило желание обеими руками и на ходу подхватить пробегающую рядом внучку и, подкидывая ее под купол юрты, смеяться и смеяться…

– Будь милостив Аллах к ней! – с верой попросил умирающий…

Реже всего в доме родителей гостил младший сын.

– Служба не позволяет, – всегда разводил руками Данда.

Уехав однажды сопровождать эшелон со скотом в Москву, он стал охранником поездов дальнего следования, а затем поступил в военное училище и по распределению попал в части НКВД. С тех пор вся его жизнь оказалась под шифром секретности. Он интересовался делами родственников, но никогда не рассказывал о своих. И как ни странным показалось им желание Данды жениться на русской и на много старше его женщине, никто не осмелился что-то сказать. Анастасию приняли в семью молча. Их брак остался бездетным.