Ги де Мопассан
Милый друг
– Черт бы побрал это тринадцатое число! Оно всегда мне приносит неудачу. Я, наверно, умру тринадцатого.
Один из сотрудников кончил работу и тоже вынул из шкафа свое бильбоке; это был очень маленький человечек, похожий на ребенка, несмотря на свои тридцать пять лет; вошло еще несколько журналистов, каждый из них взял свою игрушку.
Вскоре их оказалось шесть человек; стоя рядом, спиной к стене, одинаковыми правильными движениями они подбрасывали в воздух шары, красные, желтые или черные, в зависимости от сорта дерева. Началось состязание, и два заведующих отделами, еще не окончившие работу, встали, чтобы судить играющих.
Форестье выбил на одиннадцать ударов больше других. Человек, похожий на ребенка, проиграл; он звонком вызвал рассыльного и сказал ему:
– Девять бокалов пива.
Затем, в ожидании прохладительного, все снова принялись за игру.
Дюруа выпил бокал пива со своими новыми коллегами, потом опросил Форестье:
– Что мне делать?
Тот ответил:
– На сегодня у меня нет для тебя никаких поручений. Если хочешь, можешь идти.
– А наша… наша статья… пойдет сегодня вечером?
– Да, не беспокойся о ней! Я сам буду править корректуру. Приготовь на завтра продолжение и приходи сюда в три часа, как сегодня.
Дюруа пожал руки всем этим людям, имена которых ему были неизвестны, и спустился по прекрасной лестнице, радостный и оживленный.
IV
Жорж Дюруа спал плохо: так волновало его желание увидеть напечатанной свою статью. Как только рассвело, он встал и вышел на улицу гораздо раньше, чем газетчики начинают бегать от киоска к киоску.
Тогда он направился к вокзалу Сен-Лазар, зная, что «Ви Франсез» появится там раньше, чем в его квартале. Но было еще слишком рано, и он стал бродить по тротуару.
Он видел, как пришла продавщица и открыла свою застекленную будку, потом заметил человека, несущего на голове огромную кипу газет. Он устремился к нему, но то были «Фигаро», «Жиль Блас», «Ле Галуа», «Эвенма» и несколько других утренних газет. «Ви Франсез» среди них не было.
Им овладел страх. Что, если «Воспоминания африканского стрелка» отложены до завтра? Что, если случайно в последнюю минуту статья не понравилась старику Вальтеру?
Вернувшись к киоску, он увидел, что его газета уже продается, хотя он не заметил, как ее пронесли мимо него. Он устремился вперед, бросил три су, развернул газету и пробежал заголовки первой страницы. Нет! Сердце его забилось. Он перевернул страницу и с сильным волнением прочитал под одним из столбцов напечатанную жирным шрифтом подпись: «Жорж Дюруа». Появилось! Какая радость!
Он пошел, ни о чем не думая, с газетой в руке, в шляпе, сдвинутой набок, готовый остановить каждого проходящего и сказать ему: «Купите эту газету, купите эту газету – в ней напечатана моя статья». Ему хотелось кричать во все горло, как кричат газетчики по вечерам на бульварах: «Читайте “Ви Франсез”, читайте статью Жоржа Дюруа “Воспоминания африканского стрелка”. И вдруг ему захотелось самому прочесть свою статью, прочесть ее где-нибудь в общественном месте, в кафе, на виду у всех. Он стал искать такой ресторан, где были бы уже посетители. Ему пришлось долго бродить. Наконец он зашел в какой-то кабачок, где было уже довольно много народу, сел за столик и потребовал: «Рому!» Он мог бы спросить и абсенту, так как совершенно забыл о том, что еще так рано. Затем он крикнул:
– Гарсон! Дайте мне «Ви Франсез»!
Подбежал лакей в белом фартуке:
– У нас нет такой газеты, сударь, мы получаем только «Раппель», «Сьекль», «Лантем» и «Пти Паризьен».
Сердитым, негодующим тоном Дюруа сказал ему:
– Что у вас за учреждение!.. В таком случае купите мне ее.
Тот побежал и принес ему газету. Дюруа принялся за чтение своей статьи и несколько раз громко повторил: «Отлично!.. Отлично!..» – чтобы привлечь внимание соседей и возбудить в них желание узнать, что такое напечатано в этой газете. Затем, уходя, он оставил ее на столе. Заметив это, хозяин окликнул его:
– Сударь! Сударь! Вы забыли вашу газету!
Дюруа ответил ему:
– Я уже прочел ее и потому оставляю вам. Между прочим, сегодня в ней напечатана очень интересная статья.
Он не сказал, какая именно статья, но, уходя, видел, как один из посетителей взял «Ви Франсез» со столика, где он ее оставил.
Выйдя на улицу, он подумал: «Чем бы мне теперь заняться?» И решил отправиться в свою канцелярию, получить месячное жалованье и заявить об уходе. Он заранее трепетал от восторга при мысли о том, как удивятся и вытаращат глаза его начальник и сослуживцы. Особенно восхищала его мысль об изумлении начальника.
Он шел медленно, чтобы не прийти раньше половины десятого, так как касса открывалась только в десять часов.
Канцелярия, выходившая в узкий двор, напротив других контор, занимала большое темное помещение, в котором зимою целый день горел газ. Здесь сидели восемь служащих, а в углу за ширмой помещался помощник начальника.
Дюруа сперва пошел получить свои сто восемнадцать франков двадцать пять сантимов, лежавших в желтом конверте, хранившемся в ящике у кассира; потом с видом победителя прошел в большую рабочую комнату, в которой провел столько дней.
Как только он вошел, помощник начальника Потель сказал ему:
– А! Это вы, господин Дюруа! Начальник уже несколько раз требовал вас. Вы ведь знаете, что он не разрешает болеть два дня подряд без медицинского свидетельства.
Дюруа, стоявший посреди комнаты, подготовляя эффект своего заявления, ответил громким голосом:
– Мне, положим, наплевать на это!
Служащие были поражены, испуганная физиономия Потеля выглянула из-за ширмы, за которой он сидел, как в ящике.
Он прятался там от сквозняков, так как страдал ревматизмом. Он только проделал в бумаге две дырочки, чтобы иметь возможность следить за своими подчиненными.
Настала такая тишина, что можно было расслышать полет мухи. Наконец помощник начальника нерешительно спросил:
– Что вы сказали?
– Я сказал, что мне наплевать. Я пришел сегодня только для того, чтобы заявить об уходе. Я поступил сотрудником в редакцию «Ви Франсез» с жалованьем в пятьсот франков, не считая построчного гонорара. Сегодня там уже напечатана моя статья.
Ему хотелось продлить эту приятную минуту, но он не мог удержаться, чтобы не высказать всего сразу.
Эффект, впрочем, был полный. Все замерли на месте.
Дюруа сказал:
– Я пойду заявить об этом господину Пертюи, а потом вернусь сюда, чтобы попрощаться с вами.
И он отправился к начальнику, который, увидев его, сразу начал кричать:
– А! Вот и вы… Вы знаете, что я не разрешаю…
Подчиненный прервал его:
– Вам, право, незачем так орать…
Господин Пертюи, человек толстый и красный, как петушиный гребень, задохнулся от изумления.
Дюруа продолжал:
– Мне надоела ваша лавочка… С сегодняшнего дня я начал работать как журналист. Мне предложили прекрасное место… Имею честь кланяться.
И вышел. Он был отмщен.
Он действительно вернулся, чтобы пожать руки своим бывшим сослуживцам, которые едва осмеливались с ним говорить, боясь скомпрометировать себя, так как они через открытую дверь слышали его разговор с начальником.
Наконец Дюруа очутился на улице со своим жалованьем в кармане. Он плотно позавтракал в знакомом ему хорошем ресторане с умеренными ценами, опять купил номер «Ви Франсез» и оставил его на столике, за которым сидел. Затем зашел в несколько магазинов и накупил всяких пустяков только для того, чтобы иметь возможность приказать доставить их себе на квартиру и назвать свое имя: «Жорж Дюруа». При этом он добавлял: «Сотрудник “Ви Франсез”».
Потом, указав улицу и номер дома, он не забывал предупредить:
– Вы оставите покупки у привратника.
А поскольку у него еще было время, он зашел в литографию, где моментально, в присутствии заказчика, изготовляли визитные карточки, и велел немедленно сделать себе сотню их, обозначив под фамилией свое новое звание.
Потом он отправился в редакцию.
Форестье принял его высокомерно, как принимают подчиненных:
– А! Вот и ты… Отлично. У меня есть для тебя несколько поручений. Обожди минут десять. Я сперва кончу мою работу.
И он продолжал начатое письмо.
На другом конце большого стола маленький человечек, очень бледный, очень жирный, лысый, одутловатый, с совершенно белым блестящим черепом, писал, уткнув нос в бумагу вследствие сильной близорукости.
Форестье спросил его:
– Скажи-ка, Сен-Потен, в котором часу ты пойдешь интервьюировать наших клиентов?
– В четыре.
– Ты возьмешь с собою Дюруа, молодого человека, стоящего перед тобой, и откроешь ему тайны нашей профессии.
– Хорошо.
Потом, обратившись к Дюруа, Форестье прибавил:
– Ты принес продолжение статьи об Алжире? Начало имело большой успех.
Дюруа смущенно пробормотал:
– Нет. Я думал, что у меня найдется время после обеда… У меня было столько дел, что я никак не мог…
Форестье пожал плечами с недовольным видом:
– Если ты не будешь аккуратен, ты рискуешь своим будущим. Старик Вальтер рассчитывал на твою статью. Я скажу ему, что она будет завтра… Если ты думаешь, что тебе будут платить за безделье, то ты ошибаешься.
После некоторого молчания он прибавил:
– Надо ковать железо, пока оно горячо, черт возьми!
Сен-Потен поднялся.
– Я готов, – сказал он.
Тогда Форестье, развалившись в своем кресле и приняв почти торжественную позу, чтобы дать надлежащие распоряжения, обратился к Дюруа:
– Так вот. У нас в Париже уже два дня находятся китайский генерал Ли Ченгфу, остановившийся в «Континентале», и раджа Тапосаиб Рамадерао Пали, остановившийся в гостинице «Бристоль». Вам надо с ними поговорить.
Потом он обратился к Сен-Потену:
– Не забудь главных пунктов, на которые я тебе указывал. Спроси у раджи и у генерала, что они думают о маневрах Англии на Дальнем Востоке, о ее колониальной и захватнической политике, есть ли у них надежды на вмешательство Европы вообще и Франции в частности.
Он помолчал, потом прибавил в сторону:
– Нашим читателям чрезвычайно интересно будет знать, что думают в Китае и Индии по поводу вопросов, так сильно волнующих сейчас общественное мнение.
Затем он добавил, обращаясь к Дюруа:
– Следи за тем, как это делает Сен-Потен – он великолепный репортер, – и старайся научиться выпытывать у человека все в течение пяти минут.
После этого он опять с важным видом взялся за перо с явно выраженным намерением установить известные границы и указать надлежащее место своему старому товарищу и новому сослуживцу.
Как только они вышли за дверь, Сен-Потен засмеялся и сказал Дюруа:
– Вот фокусник! Даже перед нами он ломается. Он, кажется, нас принял за своих читателей.
Они вышли на бульвар, и репортер спросил:
– Выпьем чего-нибудь?
– С удовольствием. Очень жарко.
Они вошли в кафе и попросили прохладительного. Сен-Потен начал болтать. Он говорил о газете и обо всех ее сотрудниках с поразительным обилием подробностей:
– Патрон? Настоящий еврей! Вы знаете, еврея не переделаешь. Что за раса!
И он стал приводить целый ряд примеров его скупости, столь свойственной сынам Израиля, рассказывать о его грошовой экономии и мелком торгашестве, об унизительных сделках, о всех его приемах, изобличающих жадного ростовщика.
– И при всем том добрый малый, который ни во что не верит и вертит всеми. Его газета, официозная, католическая, либеральная, республиканская, орлеанистская, пирог с начинкой или мелочная лавочка, служит ему только для поддержки его биржевых операций и всевозможных предприятий. В этом отношении он молодец, зарабатывает миллионы, основывая общества, не имеющие ни гроша капитала…
Он продолжал, называя Дюруа «дорогим другом»:
– А иногда у этого скряги бывают бальзаковские словечки. Представьте себе такой случай. На днях я сидел у него в кабинете, там был старый хрен Норбер и этот Дон Кихот, Риваль; вдруг входит Монтелен, наш управляющий, со своим известным всему Парижу сафьяновым портфелем под мышкой. Вальтер поднимает голову и спрашивает: «Что нового?» Монтелен наивно отвечает: «Я только что уплатил пятнадцать тысяч франков, наш долг за бумагу». Патрон подскочил, буквально подскочил на месте: «Что вы сказали?» – «Что я заплатил господину Прива». – «Да вы с ума сошли!» – «Почему?» – «Почему… почему… почему…» Он снял очки, протер их. Потом улыбнулся той особенной улыбкой, которая всегда пробегает по его толстым щекам, когда он собирается сказать что-нибудь хитрое или крепкое, и насмешливым, убежденным тоном произнес: «Почему? Потому, что на этом деле мы могли получить скидку в четыре или пять тысяч франков!» Монтелен, удивленный, возразил: «Господин издатель, но ведь все счета были правильны – проверены мною и приняты вами». Тогда патрон, уже серьезно, заметил: «Нельзя быть таким наивным, как вы. Знайте, Монтелен, надо всегда задерживать выплату и потом заключать полюбовные сделки».
И, покачав головой с видом знатока, Сен-Потен прибавил:
– Ну? Не по-бальзаковски ли это?
Дюруа никогда не читал Бальзака, но убежденно ответил:
– Да, черт возьми.
Потом репортер назвал госпожу Вальтер толстой индюшкой, Норбера де Варенна – старым неудачником, сказал, что Риваль подражает Ферваку[7]. Наконец дошел до Форестье:
– Ну, этому просто повезло, нашел такую жену – и все тут.
Дюруа спросил:
– А что представляет собою его жена?
Сен-Потен ответил, потирая руки:
– О, это женщина ловкая, тонкая штучка. Любовница старого жуира Водрека, графа де Водрека; он дал ей приданое и выдал замуж…
Дюруа вдруг почувствовал озноб, какую-то нервную дрожь, потребность выругать этого болтуна, дать ему пощечину. Но он лишь остановил его вопросом:
– Это ваше настоящее имя – Сен-Потен?
Тот простодушно ответил:
– Нет, меня зовут Тома. Это в редакции меня прозвали Сен-Потеном.
Дюруа заплатил за напитки и сказал:
– Кажется, уже поздно, а нам надо еще посетить этих двух вельмож.
Сен-Потен расхохотался:
– Как вы еще наивны! Так вы в самом деле думаете, что я пойду спрашивать у этого китайца и индуса, что они думают об Англии? Я лучше их знаю, что они должны думать для читателей «Ви Франсез». Я уже проинтервьюировал пятьсот таких китайцев, персов, индусов, чилийцев, японцев и так далее. На мой взгляд, все они говорят одно и то же. Мне только надо взять мою статью о последнем из них и переписать ее слово в слово. Изменить надо только заголовок, имя, титул, возраст, свиту. О, тут уж ошибиться нельзя, а то меня сейчас же уличит «Фигаро» или «Ле Галуа». Но на этот счет я в пять минут получу самые верные сведения от швейцаров отелей «Бристоль» и «Континенталь». Мы пройдемся туда пешком, покурим по дороге. А потом можно будет потребовать в редакции пять франков за извозчика. Вот, дорогой мой, как делают дела люди практичные.
Дюруа спросил:
– При таких условиях быть репортером, должно быть, выгодно?
Журналист таинственно ответил:
– Да, но выгоднее всего хроника, это всегда замаскированная реклама.
Они встали и пошли по бульвару по направлению к церкви Мадлен. Сен-Потен неожиданно сказал своему спутнику:
– Знаете что, если у вас есть какие-нибудь дела, вы мне не нужны.
Дюруа пожал ему руку и ушел.
Мысль о том, что ему надо вечером писать статью, мучила его, и он начал ее обдумывать. Он шел, пытаясь собрать свои мысли, наблюдения, чужие мнения, разные случаи, и дошел таким образом до конца авеню Елисейских Полей, где изредка попадались гуляющие. Париж был пуст в эти жаркие дни.
Пообедав в маленьком ресторанчике на площади Этуаль, около Триумфальной арки, он медленным шагом вернулся домой по внешним бульварам и сел за стол, чтобы работать.
Но как только он увидел перед собою большой белый лист бумаги, весь собранный им материал вылетел у него из головы: казалось, самый мозг его испарился. Он старался поймать обрывки воспоминаний, закрепить их, но они ускользали, едва он успевал ухватиться за них, или же являлись в хаотическом состоянии, и он не знал, как выразить их, какую придать им форму, с чего начать.
Просидев целый час и испортив пять страниц вступительными фразами, не имеющими между собой никакой связи, он подумал: «Я еще недостаточно набил руку в этом деле. Надо взять еще один урок». И, представив себе возможность провести еще одно утро за работой с госпожой Форестье, представив себе долгое, интимное, сердечное и такое сладостное свидание наедине с ней, он весь затрепетал. Почти боясь теперь взяться за работу и вдруг оказаться способным выполнить ее самостоятельно, он поспешно лег спать.
На другое утро он встал поздно, отдаляя заранее предвкушаемое удовольствие предстоящего визита. Было больше десяти часов, когда он позвонил у дверей своего друга.
Слуга сказал:
– Господин Форестье работает.
Дюруа в голову не приходила мысль о том, что муж может оказаться дома. Однако он настойчиво сказал:
– Скажите, что это я, по спешному делу.
Через пять минут его ввели в кабинет, где он провел накануне такое чудесное утро.
Место, где он вчера сидел, было занято теперь Форестье; в халате, в туфлях, в маленькой английской шапочке он сидел и писал, а жена его, в том же пеньюаре, стояла, облокотившись на камин, и диктовала, с папиросой в зубах.
Дюруа, остановившись у порога, пробормотал:
– Простите, я вам помешал.
Приятель его, сердито подняв голову, проворчал:
– Что тебе еще надо! Говори скорей? Нам некогда.
Тот, сконфуженный, пролепетал:
– Нет, ничего, извини.
Форестье рассердился:
– К делу, черт возьми! Не теряй даром времени. Не для того же ты ворвался сюда, чтобы поздороваться с нами.
Тогда Дюруа, сильно смущенный, решился:
– Нет… вот… дело в том, что… мне опять не удается написать статью… а ты был… а вы были так… так… так милы в прошлый раз, что… что я надеялся… что я осмелился прийти…
Форестье оборвал его:
– Ты смеешься над нами, в конце концов! Так ты думаешь, что я буду за тебя работать, а тебе останется только получать деньги в конце месяца? Нет! Право, это недурно!
Молодая женщина продолжала курить, не говоря ни слова, и все время улыбалась неопределенной улыбкой, прикрывавшей ее насмешливую мысль.
Дюруа, краснея, пролепетал:
– Извините меня… я надеялся… я думал… – Потом вдруг отчетливо выговорил: – Приношу вам тысячу извинений, сударыня, и еще раз горячо благодарю за прелестную статью, которую вы за меня написали вчера.
Затем он поклонился и сказал Шарлю:
– В три часа я буду в редакции. – И вышел.
Быстрыми шагами он пошел домой, ворча: «Хорошо, я сейчас напишу эту статью сам, они увидят…»
Возбужденный гневом, он сел писать сейчас же, как только вошел в комнату.
Он продолжал развивать приключение, начатое госпожой Форестье, нагромождая подробности, заимствованные из фельетонов, невероятные случайности и напыщенные описания, – все это неуклюжим слогом школьника и жаргоном унтер-офицера. Заметка, представлявшая какой-то дикий хаос, была написана, и он понес ее в редакцию «Ви Франсез», твердо уверенный в успехе.
Первым, кого он встретил, был Сен-Потен, который, крепко пожав ему руку с видом сообщника, спросил его:
– Читали мою беседу с китайцем и с индусом? Забавно? Весь Париж смеялся. А я не видел даже кончика их носа.
Дюруа, который еще ничего не читал, сейчас же взял газету и стал пробегать глазами длинную статью, озаглавленную «Индия и Китай», а репортер указывал ему и подчеркивал наиболее интересные места.
Пришел Форестье, запыхавшийся, с деловым и озабоченным видом:
– Вот хорошо, вы мне оба нужны.
Он указал им ряд политических сведений, которые они должны были раздобыть в этот же вечер. Дюруа протянул ему свою статью.
– Вот продолжение статьи об Алжире.
– Отлично, дай, я передам ее патрону.
На этом разговор кончился.
Сен-Потен увлек за собой нового коллегу и, когда они вышли в коридор, спросил его:
– Были вы уже в кассе?
– Нет. Зачем?
– Зачем? А чтобы получить деньги. Знаете, всегда нужно забирать жалованье за месяц вперед. Мало ли что может случиться…
– Что ж… Я ничего не имею против.
– Я вас познакомлю с кассиром. Он препятствовать не будет. Здесь платят хорошо.
И Дюруа получил свои двести франков да еще двадцать восемь франков за вчерашнюю статью; вместе с тем, что осталось от жалованья, полученного на старой службе, у него оказалось в кармане триста сорок франков. Никогда еще он не держал в руках такой суммы, и ему казалось, что богатству его не будет конца.
Потом Сен-Потен повел его в редакции четырех или пяти конкурирующих газет, надеясь, что другие уже раздобыли сведения, которые ему поручили узнать, и что он сумеет их выведать с помощью своего хитрого длинного языка.
Вечером Дюруа нечего было делать, и он вздумал снова пойти в «Фоли-Берже». Набравшись смелости, он подошел к контролю:
– Я Жорж Дюруа, сотрудник «Ви Франсез». На днях я был здесь с господином Форестье, и он обещал устроить мне даровой вход. Не знаю, не забыл ли он.
Просмотрели список, и его имени там не оказалось. Однако контролер очень любезно сказал:
– Во всяком случае, войдите и обратитесь лично к управляющему; разумеется, он вам не откажет.
Он вошел и почти сейчас же встретил Рашель, женщину, которую он увел с собой в первый вечер.
Она подошла к нему:
– Здравствуй, котик, как поживаешь?
– Хорошо, а ты?
– Я недурно. Знаешь, я тебя два раза видела во сне за это время.
Дюруа, польщенный, улыбнулся:
– Ну-ну, и что же это значит?
– Это значит, что ты мне понравился, дурачок, и что мы повторим, когда тебе будет угодно.
– Сегодня, если хочешь.
– Да, я хочу.
– Хорошо, но вот что…
Он колебался, немного смущенный тем, что собирался сказать.
– Дело в том, что сегодня у меня нет денег; я был в клубе и все спустил там.
Она заглянула ему в глаза, чувствуя ложь инстинктом опытной проститутки, привыкшей к хитростям и к торгашеству мужчин. Она сказала:
– Лгунишка! Не очень-то мило с твоей стороны.
Он смущенно улыбнулся:
– Хочешь десять франков – все, что у меня осталось?
С бескорыстием куртизанки, удовлетворяющей свой каприз, она прошептала:
– Все равно, милый. Я хочу только тебя.
И, устремив влюбленный взгляд на усы молодого человека, она нежно оперлась на его руку и сказала:
– Выпьем сначала гренадину, потом погуляем немножко. Мне хотелось бы пройти с тобой в Оперу, чтобы показать тебя. Мы пораньше пойдем домой, не правда ли?
До позднего часа он спал у этой женщины. Когда он вышел на улицу, был уже день, и тотчас ему пришла в голову мысль купить номер «Ви Франсез». Дрожащими руками он его развернул: его статьи не было; он стоял на тротуаре и тревожным взглядом пробегал газетные столбцы, все еще надеясь найти то, что искал.
Какая-то тяжесть внезапно легла ему на сердце; он был утомлен ночью любви, и эта неприятность, присоединявшаяся к его усталости, показалась ему большим несчастьем. Он поднялся к себе и заснул на постели одетый. Через несколько часов он отправился в редакцию и зашел к Вальтеру.
– Сегодня утром я был очень удивлен, что вторая моя статья об Алжире не напечатана.
Издатель поднял голову и сухо сказал:
– Я передал ее вашему другу Форестье и просил его просмотреть; он нашел ее неудовлетворительной, вам придется переделать ее.
Дюруа, взбешенный, вышел, не сказав ни слова, быстро вошел в кабинет своего друга и спросил:
– Почему ты не поместил сегодня моей статьи?
Журналист курил, развалившись в кресле; положив ноги на стол, он каблуками пачкал начатую статью. Спокойно, слабым голосом, точно доносившимся из глубины какой-то ямы, он проговорил тоном человека, которому все это надоело:
– Патрон нашел, что она не годится, и поручил мне передать ее тебе для исправления. Вот она, возьми.
И он указал пальцем на листы, лежавшие под пресс-папье. Дюруа, совсем уничтоженный, не знал, что сказать, и положил листы в карман. Форестье продолжал:
– Сегодня ты сперва отправишься в префектуру…
И он указал ему ряд деловых визитов и сведений, которые ему нужно было собрать. Дюруа вышел молча, не найдя едкого слова, которого искал.
На другой день он снова принес свою статью. Ему опять вернули ее. Переделав ее в третий раз и снова получив обратно, он понял, что только рука Форестье может оказать ему поддержку в его карьере.
Он больше не заговаривал о «Воспоминаниях африканского стрелка», решил быть уступчивым и хитрым, раз это необходимо, а пока, в ожидании лучшего, старательно исполнял свои обязанности репортера.
Он познакомился с кулисами театра и политики, с кулуарами и передними государственных мужей и палаты депутатов, с важными лицами чиновников особых поручений и с нахмуренными физиономиями заспанных швейцаров.
У него установились постоянные сношения с министрами, с привратниками, с генералами, полицейскими агентами, князьями, сутенерами, куртизанками, послами, епископами, с посредниками, с мошенниками крупного полета, с людьми из общества, с шулерами, с извозчиками, с лакеями из кафе и со многими другими; он стал равнодушным и небескорыстным приятелем всех этих людей – приятелем из расчета; все они были одинаковы в его глазах, он мерил всех одной меркой, всех оценивал с одной и той же точки зрения, так как сталкивался с ними ежедневно во все часы дня, непосредственно переходя от одного к другому и с каждым говоря об одном и том же – о делах, касающихся его профессии. Сам он сравнивал себя с человеком, который перепробовал одно за другим всевозможные вина и теперь уже не отличает больше Шато-Марго от Аржантейля.
В короткий срок он стал замечательным репортером, уверенным в своих сведениях, хитрым, проворным, тонким, – настоящим кладом для газеты, как говорил старик Вальтер, знавший толк в сотрудниках.
Однако он получал только по десять сантимов за строчку и двести франков жалованья, а жизнь на бульварах, в кафе и в ресторанах стоит дорого, и потому у него никогда не бывало денег и он приходил в отчаяние от своей бедности.
«Тут кроется какой-то секрет, который необходимо разгадать», – думал он, видя, что у некоторых его коллег карманы набиты золотом, и не понимая, какие тайные средства употребляют они, чтобы добиться такого благоденствия. И он с завистью рисовал себе какие-то неизвестные и подозрительные способы, какие-то услуги, оказанные кому-то, целую сеть общепринятой и дозволенной контрабанды. Значит, ему необходимо было открыть эту тайну, вступить в этот молчаливый союз, втиснуться в круг товарищей, нажившихся без него.
И часто по вечерам, следя из окна за проходящими поездами, он думал о том, какие способы можно было бы для этого изобрести.
