Ги де Мопассан
Милый друг
Но, забавляясь всеми этими шалостями, он не переставал думать о семидесяти тысячах франков, которые ему предстояло выиграть, и вдруг, слегка коснувшись пальцем головы своей подруги, он прервал ее болтовню:
– Слушай, моя кошечка. Я даю тебе поручение к твоему мужу. Скажи ему от моего имени, чтобы он завтра же купил на десять тысяч франков марокканских акций, которые стоят теперь по семьдесят два франка; я обещаю ему, что меньше чем через три месяца он выиграет на этом деле от шестидесяти до восьмидесяти тысяч франков. Скажи ему, чтобы он никому об этом не говорил. Передай ему также от моего имени, что экспедиция в Танжер решена и что марокканский заем будет гарантирован французским правительством. Только смотри никому не проболтайся. Я доверяю тебе государственную тайну.
Она серьезно слушала его. Потом прошептала:
– Спасибо. Я передам это моему мужу сегодня же вечером; ты можешь на него положиться; он не проболтается. Это человек надежный, его опасаться нечего.
Она покончила с каштанами, скомкала пакет и бросила его в камин. Потом сказала:
– Идем в постель. – И, не вставая, начала расстегивать жилет Жоржа.
Вдруг она остановилась и, двумя пальцами вытянув из петли длинный волос, рассмеялась:
– Смотри-ка… Ты принес волос Мадлены. Вот верный муж!
Потом, сделавшись серьезной, она начала внимательно рассматривать на ладони едва заметный тонкий волос, найденный ею, и прошептала:
– Но это волос не Мадлены. Он темный.
Он улыбнулся:
– Это, вероятно, волос горничной.
Но она продолжала рассматривать жилет с внимательностью сыщика и нашла другой волос, обмотанный вокруг пуговицы; затем третий; и, побледнев, слегка дрожа, воскликнула:
– О, ты спал с женщиной, которая обмотала тебе свои волосы вокруг пуговиц!
Он удивился, забормотал:
– Да нет же, ты с ума сошла…
Потом вдруг он вспомнил, понял все, сначала смутился, потом начал, смеясь, отрицать, в глубине души польщенный тем, что она подозревает его в успехах у женщин.
Она продолжала искать и все находила волосы, которые разматывала быстрым движением и бросала на ковер.
Инстинктом опытной женщины она угадала, в чем дело, и бормотала, взбешенная, раздраженная, готовая расплакаться:
– Она тебя любит, эта женщина. Она хотела, чтобы ты унес частицу ее… Ах, предатель!
Вдруг она пронзительно вскрикнула с дикой радостью:
– О! О! Это старуха! Вот седой волос! А! Так ты теперь возишься со старухами! Разве они тебе платят?.. Скажи, разве они тебе платят?.. А! Так ты взялся за старух! В таком случае я тебе больше не нужна. Оставайся с нею…
Она вскочила, схватила лиф, брошенный на стул, и начала быстро одеваться.
Он хотел ее удержать, пристыженно бормоча:
– Да нет же, Кло… Как это глупо… Я не знаю, откуда это… Послушай… Останься… Ну же… Останься…
Она повторила:
– Люби свою старуху, люби ее… Закажи себе кольцо из ее волос, из ее седых волос… У тебя их достаточно для этого…
Она быстро, порывисто оделась, надела шляпу и накинула вуаль, а когда он хотел ее схватить, она со всего размаху дала ему пощечину. Пока он стоял ошеломленный, она открыла дверь и исчезла.
Как только он остался один, его охватила бешеная злоба против этой старой карги Вальтер! Теперь уж он с ней расправится! И как следует!
Он обмыл водой свою покрасневшую щеку. Потом тоже вышел, обдумывая, как бы ему отомстить. На этот раз он не простит. Ну нет!
Он вышел на бульвар и, прогуливаясь, остановился перед ювелирным магазином, чтобы посмотреть на хронометр, который ему давно хотелось купить и который стоил тысячу восемьсот франков.
Вдруг сердце его затрепетало от радости при мысли: «Если я выиграю семьдесят тысяч, я могу его купить». И он стал мечтать о том, что он сделает, имея эти семьдесят тысяч.
Прежде всего он сделается депутатом. Затем купит хронометр, потом будет играть на бирже, потом… потом еще…
Ему не хотелось идти в редакцию; он предпочитал сначала поговорить с Мадленой, а потом уже увидеться с Вальтером и взяться за статью; и он пошел по направлению к дому.
Дойдя до улицы Друо, он вдруг остановился; он забыл справиться о здоровье графа де Водрека, который жил на Шоссе д’Антен. Он медленно пошел назад, погруженный в сладостные грезы о тысяче приятных вещей, о близком богатстве, а также об этом негодяе Лароше и о старой карге Вальтер.
Гнев Клотильды его, впрочем, мало беспокоил: он знал, что она быстро прощала.
Он спросил у привратника дома, в котором жил граф де Водрек:
– А как здоровье господина де Водрека? Я слышал, что последние дни он чувствует себя плохо.
Человек ответил:
– Граф очень болен, сударь. Полагают, что он не переживет эту ночь. Подагра повлияла на сердце.
Дю Руа был так поражен, что совсем растерялся. Водрек умирает! В голове его пронесся целый рой смутных и тревожных мыслей, в которых он не смел сам себе признаться.
Он пробормотал:
– Благодарю, я еще зайду… – не отдавая себе отчета в том, что он говорит.
Потом он вскочил в фиакр и приказал везти себя домой. Жена его была дома. Он вбежал, запыхавшись, в ее комнату и сейчас же сообщил ей:
– Ты еще не знаешь? Водрек умирает!
Она сидела и читала какое-то письмо. Подняв на него глаза, она три раза подряд спросила:
– Как? Что ты сказал?.. Что ты сказал?.. Что ты сказал?..
– Я говорю тебе, что Водрек умирает от припадка подагры, повлиявшей на сердце. – Потом прибавил: – Что ты думаешь делать?
Она поднялась бледная, лицо ее нервно подергивалось. Потом вдруг зарыдала, закрыв лицо руками. И стояла так, сотрясаемая рыданиями, подавленная горем.
Внезапно она овладела собой, отерла глаза:
– Я поеду… я поеду к нему… Не беспокойся обо мне… Я не знаю, когда вернусь… Не жди меня…
Он ответил:
– Хорошо, поезжай.
Они пожали друг другу руки, и она вышла так стремительно, что забыла захватить перчатки.
Жорж пообедал один и принялся писать статью. Он написал ее, в точности следуя указаниям министра, давая понять читателям, что экспедиция в Марокко не состоится. Затем он отнес статью в редакцию, поболтал несколько минут с патроном и направился домой, покуривая, в радостном настроении.
Жена его еще не возвращалась. Он лег и заснул.
Мадлена вернулась около полуночи. Жорж, разбуженный ее приходом, сел на постели.
Он спросил:
– Ну что?
Он никогда не видел ее такой бледной и взволнованной. Она прошептала:
– Он умер.
– А! И… ничего тебе не сказал?
– Ничего. Он был уже без сознания, когда я пришла.
Жорж задумался. На губах его вертелись вопросы, которых он не осмеливался задать.
– Ложись, – сказал он.
Она быстро разделась и легла рядом с ним.
Он спросил:
– Был ли кто-нибудь из родственников при его кончине?
– Только один племянник.
– А! Он часто видался с этим племянником?
– Никогда. Они не встречались в течение десяти лет.
– Были ли у него другие родственники?
– Нет… не думаю.
– Значит… этот племянник получит наследство?
– Не знаю.
– Водрек был очень богат?
– Да, очень богат.
– Не знаешь приблизительно, какое у него было состояние?
– Точно не знаю. Один или два миллиона.
Он замолчал. Она потушила свечу. И они продолжали лежать рядом в тишине ночи без сна, молча, погрузившись каждый в свои мысли.
Ему не хотелось спать. Ничтожными казались ему теперь семьдесят тысяч франков, обещанные госпожой Вальтер. Вдруг ему показалось, что Мадлена плачет. Чтобы убедиться в этом, он спросил:
– Ты спишь?
– Нет.
Голос ее дрожал, в нем слышались слезы. Он продолжал:
– Я забыл тебе сказать, что твой министр нас ловко надул.
– Как так?
И он пространно, со всеми подробностями рассказал ей комбинацию, подготовляемую Ларошем и Вальтером. Когда он закончил, она спросила:
– Как ты об этом узнал?
Он ответил:
– Позволь мне не говорить тебе этого. У тебя есть свои способы добывать сведения, которых я не касаюсь. У меня есть свои, которые я тоже желаю сохранять в тайне. Во всяком случае, за точность моих сведений я ручаюсь.
Тогда она прошептала:
– Да, это возможно… Я подозревала, что они что-то делают помимо нас…
Жоржу не хотелось спать; он пододвинулся к жене и нежно поцеловал ее в ухо. Она резко оттолкнула его:
– Прошу тебя, оставь меня в покое. Я совершенно не расположена дурачиться.
Он покорно повернулся к стене, закрыл глаза и вскоре заснул.
VI
Церковь была обтянута черным, и у дверей ее большой щит с короной возвещал прохожим о том, что хоронят дворянина. Обряд только что кончился, и присутствующие медленно расходились, проходя мимо гроба. Племянник графа де Водрека пожимал всем руки и отвечал на поклоны.
Жорж Дю Руа с женой вышли из церкви и направились домой. Оба молчали, погруженные в свои мысли.
Наконец Жорж произнес, как бы говоря сам с собой:
– Однако это странно!
Мадлена спросила:
– Что странно, мой друг?
– Что Водрек нам ничего не оставил.
Она внезапно покраснела; казалось, легкая розовая вуаль покрыла ее бледную кожу, поднявшись от шеи к лицу. Она сказала:
– Почему он должен был нам что-нибудь оставить? У него не было для этого никаких оснований.
Немного помолчав, она прибавила:
– Может быть, у какого-нибудь нотариуса хранится завещание. Пока еще мы ничего не знаем.
Он подумал, потом тихо сказал:
– Да, это возможно; ведь, в конце концов, он был наш лучший друг, как твой, так и мой. Он обедал у нас два раза в неделю, приходил в любой час. У нас он чувствовал себя как дома, совсем как дома. Он любил тебя как отец; у него не было семьи, не было детей, братьев, сестер – никого, кроме этого племянника, да и с тем он не был близок. Да, по всей вероятности, существует завещание. Я не говорю о крупной сумме, достаточно хоть какого-нибудь пустяка, который доказал бы, что он подумал о нас, что он любил нас, ценил нашу привязанность. Какой-нибудь знак дружбы мы, во всяком случае, заслужили.
Она ответила с задумчивым и равнодушным видом:
– Возможно, конечно, что есть завещание.
Когда они вернулись домой, слуга подал Мадлене письмо. Она прочла его и передала мужу.
«Контора нотариуса Ламанера,
улица Вож, 17
Милостивая государыня!
Имею честь просить Вас пожаловать ко мне в контору между двумя и четырьмя часами во вторник, среду или четверг по касающемуся Вас делу.
Примите и проч.
Ламанер».
Теперь покраснел Жорж.
– Должно быть, это то самое. Странно, что он приглашает тебя, а не меня, законного главу семейства.
Сначала она ничего не ответила, потом, после короткого раздумья, сказала:
– Хочешь, пойдем туда сейчас же?
– Хорошо, пойдем.
Позавтракав, они отправились к нотариусу.
Когда они вошли в контору Ламанера, старший клерк встал с подчеркнутой почтительностью и проводил их к своему патрону.
Нотариус был маленьким, совершенно круглым человечком. Голова его напоминала шар, привинченный к другому шару, который покоился на двух ногах, таких маленьких и таких коротких, что они тоже немного походили на шары.
Он поклонился, указал на кресла и сказал, обращаясь к Мадлене:
– Милостивая государыня, я вас пригласил, чтобы ознакомить вас с завещанием графа де Водрека, касающимся вас.
Жорж не мог удержаться, чтобы не прошептать:
– Я догадывался об этом.
Нотариус добавил:
– Я вам сообщу сейчас содержание этого документа, весьма, впрочем, краткого.
Он достал из лежавшей перед ним папки завещание и прочел его:
«Я, нижеподписавшийся Поль-Эмиль-Сиприен-Гонтран граф де Водрек, в здравом уме и твердой памяти сим выражаю свою последнюю волю.
Так как смерть может постигнуть нас каждую минуту, то, в предвидении ее прихода, я считаю благоразумным написать свое завещание, которое будет храниться у нотариуса Ламанера.
Не имея прямых наследников, я оставляю все свое имущество, состоящее из процентных бумаг на шестьсот тысяч франков и из недвижимости ценностью приблизительно в пятьсот тысяч франков, госпоже Кларе-Мадлене Дю Руа, не ставя ей никаких условий и не требуя никаких обязательств с ее стороны.
Прошу ее принять этот дар от умершего друга в знак преданности и глубокой, почтительной привязанности».
Нотариус сказал:
– Вот и все. Завещание это помечено августом этого года и написано взамен другого документа такого же содержания, составленного два года тому назад на имя Клары-Мадлены Форестье. У меня хранится и первое завещание, которое в случае протеста со стороны родственников может служить доказательством того, что воля графа де Водрека была неизменна.
Мадлена, очень бледная, сидела, не поднимая глаз. Жорж нервно крутил усы. После нескольких минут молчания нотариус добавил:
– Само собою разумеется, сударь, что ваша жена не может принять этот дар без вашего согласия.
Дю Руа встал и сухо ответил:
– Я должен это обдумать.
Нотариус с улыбкой поклонился и любезно сказал:
– Я понимаю, сударь, щепетильность, которая заставляет вас колебаться. Я должен прибавить, что племянник графа де Водрека, ознакомившись сегодня утром с последней волей своего дяди, выразил готовность ей подчиниться, если ему будут предоставлены сто тысяч франков. По моему мнению, завещание это неоспоримо, но процесс наделал бы много шуму, которого вам, может быть, удобнее было бы избежать. В обществе часто возникают неблагожелательные толки. Во всяком случае, попрошу вас дать мне ответ по всем пунктам до субботы, если возможно.
Жорж поклонился:
– Хорошо, сударь.
Потом он церемонно раскланялся, пропустил вперед жену, которая за все это время не произнесла ни одного слова, и вышел с таким суровым видом, что нотариус перестал улыбаться.
Как только они вернулись домой, Дю Руа резко захлопнул дверь, бросил шляпу на постель и крикнул:
– Ты была любовницей Водрека?
Мадлена, снимавшая вуаль, вздрогнула и обернулась к нему:
– Я? О!
– Да, ты. Никто не оставляет всего своего состояния женщине, если она не…
Она начала дрожать, и ей не удавалось вытянуть булавок, которыми была прикреплена прозрачная ткань.
После минутного размышления она пролепетала взволнованным голосом:
– Что с тобой?.. Что с тобой?.. Ты сходишь с ума… Ты… ты… Разве ты сам… только что… разве ты не… не надеялся… что он тебе что-нибудь оставит?
Жорж стоял около нее и следил за всеми проявлениями ее волнения, как следователь, который старается уловить малейшие промахи подсудимого. Он сказал, делая ударение на каждом слове:
– Да… Он мог оставить что-нибудь мне… мне, твоему мужу… мне, своему другу… Понимаешь… но, не тебе, своей подруге… не тебе, моей жене. В этом огромная, существенная разница с точки зрения приличий… и общественного мнения.
Мадлена тоже пристально смотрела на него, пытливым и странным взором смотрела ему в глаза, словно стараясь что-то прочесть в них, словно желая раскрыть в них ту таинственную сущность человека, в которую мы никогда не можем проникнуть, которая лишь иногда обнаруживает себя на одно короткое мгновение в минуты беспечности, небрежности или самозабвения, приоткрывающие дверь в неведомые глубины души. Медленно и раздельно она сказала:
– Однако мне кажется, что если бы… что могли бы найти, по меньшей мере, столь же странным, если бы он завещал все свое состояние… тебе.
Он резко спросил:
– Почему это?
Она ответила:
– Потому что… – Она запнулась, потом продолжала: – Потому что ты мой муж… потому что, в конце концов, ты познакомился с ним очень недавно, потому что я его старый друг – я, а не ты, – потому что первое его завещание, написанное еще при жизни Форестье, было оставлено в мою пользу.
Жорж начал большими шагами ходить по комнате. Он заявил:
– Ты не можешь принять этого наследства.
Она равнодушно ответила:
– Прекрасно; тогда незачем ждать субботы, мы можем сейчас же известить об этом Ламанера.
Он остановился перед ней. И снова они простояли несколько мгновений, пронизывая друг друга взглядом, стараясь проникнуть в самые сокровенные тайники души, добраться до самой сути оголенной мысли. При помощи этого горячего и немого допроса каждый из них пытался обнажить совесть другого; это была скрытая борьба двоих людей, которые, живя вместе, не знают, подозревают, подстерегают друг друга, друг за другом следят, хотя все же ни один из них не может проникнуть на илистое дно души другого.
И вдруг тихим голосом он бросил ей прямо в лицо:
– Ну признайся же, что ты была любовницей Водрека.
Она пожала плечами:
– Что за глупости!.. Водрек был очень привязан ко мне, очень, но не больше… никогда.
Он топнул ногой:
– Ты лжешь! Это невозможно.
Она ответила спокойно:
– А между тем это так.
Он снова начал ходить по комнате, потом опять остановился.
– Так объясни мне, почему он оставил все свое состояние именно тебе…
Она ответила безучастно и небрежно:
– Это очень просто. Как ты недавно сказал, у него не было друзей, кроме нас или, вернее, кроме меня; он ведь знал меня еще ребенком. Мать моя была компаньонкой у его родственников. Он постоянно бывал у нас; у него не было прямых наследников, и он подумал обо мне. Возможно, что он любил меня немного. Но какая женщина не была так любима? Быть может, эта тайная, скрытая любовь подсказала ему мое имя, когда он взялся за перо, чтобы высказать свою последнюю волю. Почему бы нет? Он каждый понедельник приносил мне цветы. Тебя это нисколько не удивляло. А ведь тебе он не приносил цветов, не правда ли? Теперь он отдает мне свое состояние по той же причине и еще потому, что ему некому его оставить. Напротив, было бы очень странно, если бы он оставил его тебе. С какой стати? Что ты ему?
Она говорила так естественно и непринужденно, что Жорж начал колебаться.
Он сказал:
– Все равно мы не можем принять этого наследства при данных условиях. Это произведет неприятное впечатление. У всех зародятся подозрения, начнутся сплетни, надо мной будут смеяться. Сослуживцы и без того уже очень склонны завидовать мне и нападать на меня. Я должен больше, чем кто-либо другой, заботиться о своей чести и дорожить своей репутацией. Я не могу допустить и позволить, чтобы моя жена приняла такого рода дар от человека, которого в обществе и так уже считали ее любовником. Форестье, быть может, согласился бы на это, но я – нет, ни за что.
Она кротко ответила:
– Хорошо, мой друг, откажемся: одним миллионом будет у нас меньше. Вот и все.
Он снова начал ходить по комнате, размышляя вслух, не обращаясь прямо к жене, но предназначая свои слова именно для нее:
– Да! Одним миллионом… Что же делать!.. Он не понимал, составляя свое завещание, какую бестактность, какое преступление против приличий он совершает. Он не видел, в какое ложное, в какое смешное положение он меня ставит. В жизни все зависит от оттенков. Стоило ему завещать половину мне – и все было бы улажено.
Он сел, положил ногу на ногу и стал крутить усы, как он обычно делал в минуты досады, беспокойства и затруднений.
Мадлена взяла вышивание, которым она изредка занималась, и, выбирая мотки, сказала:
– Мне остается только молчать. Решать должен ты.
Он долго не отвечал, потом сказал нерешительно:
– Общество никогда не поймет, почему Водрек сделал тебя своей единственной наследницей, не поймет также и того, как я мог это допустить. Принять, таким образом, это наследство – значит признать преступную связь с твоей стороны и позорную снисходительность с моей… Понимаешь, как будет истолкован факт принятия нами наследства? Следовало бы найти какую-нибудь уловку, какую-нибудь искусную выдумку, чтобы выйти из положения. Следовало бы, например, распространить слух о том, что он разделил свое состояние между нами, оставив половину мне, а половину тебе.
Она заметила:
– Я не представляю себе, как можно это сделать, раз существует формальное завещание.
Он ответил:
– О, это очень просто! Ты могла бы передать мне половину наследства путем дарственной записи. У нас нет детей, следовательно, это вполне возможно. Таким образом, мы положили бы конец всем сплетням.
Она возразила несколько нетерпеливо:
– Я не понимаю, как бы мы этим могли положить конец сплетням, раз существует документ, подписанный Водреком.
Он рассердился:
– Что же заставляет нас показывать завещание или вывешивать его на стену? Это просто глупо с твоей стороны. Мы скажем, что граф де Водрек оставил нам обоим свое состояние в равных долях… Вот и все… Ты не можешь ведь принять это наследство без моего разрешения. Я даю его тебе только при условии, если ты согласишься на раздел, который избавит меня от всеобщих насмешек.
Она снова посмотрела на него пронизывающим взглядом.
– Как хочешь. Я согласна.
Тогда он встал и снова начал ходить по комнате. Казалось, что он опять начал колебаться; теперь он избегал проницательного взгляда жены.
Он сказал:
– Нет… положительно нет… пожалуй, лучше совсем отказаться… это будет достойнее… приличнее… чище… Однако и так тоже не будет места никаким предположениям, абсолютно никаким. Самые щепетильные люди смогут лишь с уважением снять перед нами шляпу.
Он остановился перед Мадленой.
– Так вот, дорогая моя, если хочешь, я пойду один к Ламанеру, посоветуюсь с ним и объясню ему, в чем дело. Я поделюсь с ним своими сомнениями и скажу, что мы решились на этот раздел из приличия, чтобы избежать всяких толков. Совершенно очевидно, что с того момента, как я принимаю половину этого наследства, никто больше не вправе улыбаться по этому поводу. Это значит объявить во всеуслышание: «Моя жена принимает это наследство потому, что его принимаю и я, ее муж, законный судья того, что она может делать, не компрометируя себя». Иначе это вызвало бы скандал.
Мадлена прошептала только:
– Делай как хочешь.
Он продолжал пространно развивать свою мысль:
– Да, этот раздел делает все ясным как день. Мы получаем наследство от друга, который не хотел делать различия между нами, не хотел сказать этим завещанием: я отдаю предпочтение тому или другому из них после моей смерти, как я это делал при жизни. Конечно, он любил больше жену, но, оставляя свое состояние и тому и другому, он хотел подчеркнуть, что предпочтение это было чисто платоническим. И будь уверена, если бы он подумал об этом, он так бы и сделал. Это не пришло ему в голову, он не предвидел последствий. Как ты только это совершенно верно сказала, он каждую неделю приносил тебе цветы, именно тебе, он захотел оставить тебе свой последний знак памяти, не отдавая себе отчета…
Она перебила его с оттенком раздражения в голосе:
– Это решено. Я поняла, и все эти объяснения излишни. Иди сейчас же к нотариусу.
Покраснев, он пробормотал:
– Ты права. Я иду.
Он взял шляпу, потом, уходя, прибавил:
– Я постараюсь покончить с племянником на пятидесяти тысячах франков. Хорошо?
Она ответила высокомерно:
– Нет. Дай ему сто тысяч франков, как он просит. Возьми их из моей доли, если хочешь.
Пристыженный, он прошептал:
– Нет, мы разделим пополам. Если мы дадим по пятидесяти тысяч каждый, у нас еще останется ровно миллион. – Потом прибавил: – До скорого свидания, моя маленькая Мад.
И он отправился к нотариусу, которому сообщил комбинацию, придуманную, по его словам, женой.
На другой день они составили дарственную запись на пятьсот тысяч франков, которые Мадлена Дю Руа передавала своему мужу.
Когда они вышли из конторы, была прекрасная погода, и Жорж предложил жене пройтись по бульвару. Он был любезен, заботлив, внимателен, нежен. Он смеялся и был в превосходном настроении; она же шла задумчивая и немного суровая.
Был довольно холодный осенний день. Прохожие шли быстро, словно торопясь куда-то. Дю Руа подвел жену к магазину, в котором он так часто любовался соблазнявшим его хронометром.
– Я куплю тебе какую-нибудь вещицу, – сказал он.
Она ответила безучастно:
– Как хочешь.
Они вошли в магазин. Он спросил:
– Что ты хочешь иметь – ожерелье, браслет или серьги?
Вид золотых вещей и драгоценных камней рассеял ее напускную холодность, и она начала рассматривать витрины, полные драгоценностей, загоревшимися и любопытными глазами.
– Вот красивый браслет, – сказала она, внезапно охваченная желанием приобрести эту вещь.
Это была причудливой формы цепь, каждое кольцо которой было украшено каким-нибудь драгоценным камнем.
Жорж спросил:
– Сколько стоит этот браслет?
Ювелир ответил:
– Три тысячи франков.
– Уступите за две тысячи пятьсот – и я возьму его.
Подумав, тот сказал:
– Нет, это невозможно.
Дю Руа предложил:
– Вот что, я возьму еще этот хронометр за полторы тысячи франков, всего будет четыре тысячи. Я уплачу их наличными. Согласны? Если нет, я пойду в другой магазин.
После некоторого колебания ювелир согласился:
– Пусть будет по-вашему.
Журналист дал свой адрес и сказал:
– Прикажите вырезать на хронометре мои инициалы: Ж. Р. К., а сверху баронскую корону.
Мадлена, удивленная, улыбнулась. И, выходя из магазина, она взяла его под руку не без некоторой нежности. Она признавала, что, право, он ловкий и сильный человек. Теперь, когда у него есть деньги, ему нужен титул. Это вполне правильно.
Продавец поклонился им:
– Можете на меня положиться, господин барон, в четверг все будет готово.
Они проходили мимо театра «Водевиль». Там давали новую пьесу.
– Хочешь, пойдем сегодня вечером в театр, – сказал он. – Попытаемся достать ложу.
Они нашли ложу и взяли ее. Он предложил:
– Не пообедать ли нам в ресторане?
– Отлично, с удовольствием.
Он был счастлив, чувствовал себя неограниченным властелином и старался еще что-нибудь придумать.
– Не зайти ли нам за госпожой де Марель, чтобы пригласить ее провести с нами вечер? Мне говорили, что муж ее здесь. Я буду очень рад его повидать.
Они пошли к ней. Жорж боялся первой встречи со своей любовницей и был даже рад, что жена с ним: таким путем можно было избежать всяких объяснений.
Но Клотильда, по-видимому, все забыла и сама уговорила мужа принять приглашение.
За обедом было весело, и вечер они провели очаровательно.
Жорж и Мадлена поздно вернулись домой. Газ был потушен. Журналист освещал путь, зажигая время от времени восковые спички.
На площадке второго этажа он чиркнул спичкой, и при свете внезапно вспыхнувшего огня в зеркале отразились две фигуры, выступившие из мрака лестницы.
Они походили на призраки, явившиеся неизвестно откуда и готовые исчезнуть в темноте ночи.
Дю Руа высоко поднял руку со спичкой, чтобы ярче осветить отражавшиеся в зеркале фигуры, и с торжествующим смехом произнес:
– Вот идут миллионеры!
