Ги де Мопассан
Милый друг
Х
В маленькой квартирке на Константинопольской улице царил мрак, потому что Дю Руа и Клотильда де Марель, встретившись у дверей, быстро вошли, и она сказала, не дав ему времени открыть ставни:
– Итак, ты женишься на Сюзанне Вальтер?
Он кротко подтвердил это и прибавил:
– Ты разве не знала?
Она продолжала, стоя перед ним возмущенная, негодующая:
– Ты женишься на Сюзанне Вальтер? Это уже слишком! Три месяца ты любезничаешь со мной, чтобы скрыть от меня это. Все это знают, кроме меня. Я узнала об этом от мужа!
Дю Руа рассмеялся, хотя чувствовал себя все же несколько смущенным, и, положив шляпу на край камина, сел в кресло.
Она посмотрела ему прямо в глаза и сказала раздраженным, тихим голосом:
– С тех пор как ты разошелся с женой, ты подготавливал эту штуку, а меня сохранял в качестве временной заместительницы? Какой же ты подлец!
Он спросил:
– Почему? Жена меня обманывала. Я ее накрыл, получил развод и женюсь на другой – чего проще?
Она прошептала, вся дрожа:
– О! Какой ты хитрый и опасный негодяй!
Он продолжал смеяться:
– Черт возьми! Болваны и ничтожества всегда остаются в дураках!
Но она не оставляла своей мысли:
– Как это я не раскусила тебя с самого начала? Но нет, я не могла думать, что ты такой подлец.
Он с достоинством возразил:
– Я прошу тебя думать о том, что ты говоришь.
Она возмутилась этим замечанием:
– Как? Ты хочешь, чтоб я надевала перчатки, разговаривая с тобой? Ты ведешь себя со мной как последний подлец с самого начала и хочешь еще, чтобы я тебе этого не говорила? Ты обманываешь всех кругом, всех эксплуатируешь, повсюду берешь все, что можно – наслаждения и деньги, – и хочешь, чтобы я с тобой обращалась как с честным человеком?
Он вскочил, и губы его дрожали.
– Замолчи, или я тебя выгоню отсюда.
Она прошептала:
– Выгонишь? Выгонишь отсюда? Ты выгонишь меня отсюда… ты?.. ты?..
Она не в состоянии была продолжать – так душил ее гнев, – и вдруг плотина прорвалась и вся ее ярость вырвалась наружу:
– Ты выгонишь меня отсюда! Так ты забыл, что я с самого первого дня платила за эту квартиру? Да! Ты время от времени брал ее на свой счет. Но кто ее нанял? Я. Кто сохранил? Я. И ты хочешь выгнать меня отсюда? Замолчи, негодяй! Ты думаешь, что я не знаю, как ты украл у Мадлены половину наследства Водрека? Думаешь, что я не знаю, как ты спал с Сюзанной, чтобы принудить ее выйти за тебя замуж?
Он схватил ее за плечи и начал трясти:
– Не смей говорить о ней! Я тебе запрещаю!
Она крикнула:
– Ты спал с ней, я знаю!
Он выслушал бы все, что угодно, но эта ложь выводила его из себя. Истины, которые она бросала ему в лицо, вызывали в нем дрожь негодования, но эта клевета на молодую девушку, его будущую жену, возбудила в нем бешеное желание ее ударить.
Он повторил:
– Замолчи… Берегись… Замолчи…
И он тряс ее, как трясут ветку, чтобы с нее упали плоды. Она прокричала во все горло, растрепанная, с безумными глазами:
– Ты спал с ней!
Он выпустил ее и дал ей такую пощечину, что она упала, отлетев к стене. Но она обернулась к нему и, поднявшись на руках, прокричала еще раз:
– Ты спал с ней!
Он бросился на нее и, подмяв под себя, стал бить ее так, как бьют мужчину.
Она вдруг замолчала и начала стонать под ударами. Она больше не двигалась. Уткнув лицо в пол, она испускала жалобные крики.
Он перестал ее бить и выпрямился. Потом сделал несколько шагов по комнате, чтобы прийти в себя. Что-то надумав, он прошел в спальню, наполнил таз холодной водой и окунул в него голову. Затем вымыл руки и пошел посмотреть, что она делает, тщательно вытирая себе пальцы.
Она не двигалась. Она все еще лежала на полу и тихо плакала.
Он спросил:
– Ты скоро перестанешь хныкать?
Она не ответила. Тогда он остановился посреди комнаты, немного смущенный и сконфуженный перед этим распростертым на полу телом.
Потом он внезапно на что-то решился и схватил с камина свою шляпу.
– Прощай. Ключ отдай привратнику, когда будешь уходить. Я не могу ждать, когда ты соизволишь подняться.
Он вышел, закрыл дверь, зашел к привратнику и сказал ему:
– Дама осталась в квартире. Она вскоре уйдет. Скажете хозяину, что с первого октября я отказываюсь от квартиры. Сейчас у нас шестнадцатое августа, значит, я еще не пропустил срока.
И он ушел торопливым шагом, так как ему нужно было побывать в нескольких местах и сделать последние покупки для подарков невесте.
Свадьба была назначена на 20 октября, сразу после возобновления парламентской сессии. Венчание должно было состояться в церкви Мадлен. Об этой свадьбе болтали много, но никто не знал правды. Ходили разные слухи. Втихомолку передавали, что было похищение, но никто не знал ничего наверняка.
По словам слуг, госпожа Вальтер, которая перестала разговаривать со своим будущим зятем, отравилась от злости в тот вечер, когда был решен этот брак, отправив в полночь свою дочь в монастырь.
Ее принесли в спальню полумертвую. Она, конечно, никогда уже не оправится. Она выглядела теперь старухой, волосы у нее совсем побелели; она сделалась очень благочестивой и причащалась каждое воскресенье.
В первых числах сентября «Ви Франсез» известила своих читателей, что барон Дю Руа де Кантель сделался главным ее редактором, а господин Вальтер сохранил за собой только звание издателя.
Тотчас же в газету была приглашена целая армия известных хроникеров, фельетонистов, политических редакторов, театральных и художественных критиков, которых за большие деньги переманили из крупных газет, из старых могущественных газет с установившейся репутацией.
Теперь уже старые журналисты, серьезные и уважаемые, не пожимали больше плечами, говоря о «Ви Франсез». Ее быстрый и всесторонний успех изгладил недоверие, с которым солидные писатели относились к ней вначале.
Свадьба главного редактора этой газеты являлась, что называется, настоящим событием в парижской жизни, потому что в последнее время Жорж Дю Руа и Вальтер возбуждали всеобщее любопытство. Все те люди, о которых упоминают в газетах, собирались непременно присутствовать на торжестве.
Произошло это событие в ясный осенний день.
С восьми часов утра все служители церкви Мадлен были заняты тем, что расстилали на ступеньках входа, обращенного к улице Руаяль, широкий красный ковер; прохожие останавливались, и таким образом парижское население было оповещено о том, что сегодня здесь состоится грандиозное торжество.
Служащие, шедшие в свои конторы, скромные работницы, приказчики магазинов останавливались, смотрели и задумывались о богатых людях, которые тратят столько денег на то, чтобы жениться.
Около десяти часов начали собираться любопытные. Они стояли по нескольку минут в надежде, что, может быть, обряд начнется сейчас же, потом расходились.
В одиннадцать часов наряд полиции прибыл к церкви и почти тотчас же начал разгонять толпу, так как кучки собирались ежеминутно.
Вскоре появились первые приглашенные, те, которые хотели занять ближние места, чтобы лучше видеть. Они уселись с краю, около главного придела.
Постепенно начали прибывать и другие гости – дамы, шумевшие шелковыми платьями, серьезного вида мужчины, почти все лысые, двигавшиеся приличной светской походкой, более важные, чем когда-либо.
Церковь медленно наполнялась; солнечные лучи вливались в огромную открытую дверь, освещая первые ряды приглашенных. На клиросе, казавшемся несколько темным, алтарь с восковыми свечами бросал желтоватый свет, жалкий и бледный рядом с ярким светом, проникавшим в большую дверь.
Знакомые подходили друг к другу, обменивались приветствиями, собирались группами. Литераторы, настроенные менее благоговейно, чем светские люди, вполголоса болтали. Мужчины разглядывали женщин.
Норбер де Варенн, искавший кого-то из своих знакомых, увидел в средних рядах стульев Жака Риваля и подошел к нему.
– Итак, – сказал он, – будущее принадлежит пройдохам!
Тот, не будучи завистливым, ответил:
– Тем лучше для него, его карьера сделана.
И они стали называть имена присутствующих.
Риваль спросил:
– Не знаете ли вы, что стало с его женой?
Поэт улыбнулся:
– И да и нет. Как мне сообщали, она живет очень уединенно в Монмартрском квартале. Но… тут есть одно «но»… С некоторых пор в «Ля Плюм» попадаются политические статьи, страшно похожие на статьи Форестье и Дю Руа. Их подписывает некий Жан Ледоль, молодой человек, красивый, умный, из той же породы, что наш друг Жорж; он познакомился теперь с его бывшей женой. Из этого я заключаю, что она всегда любила начинающих и будет любить их до смерти. К тому же она богата. Водрек и Ларош-Матье недаром были завсегдатаями в ее доме.
Риваль заявил:
– Она недурна, эта маленькая Мадлена. Очень тонкая штучка! Должно быть, она очаровательна при ближайшем знакомстве… Но объясните мне, каким образом Дю Руа венчается в церкви после официального развода?
Норбер де Варенн ответил:
– Он венчается в церкви потому, что в глазах церкви первый его брак не был браком.
– Как так?
– Из равнодушия к этим вещам или из экономии наш Милый друг нашел, что для брака с Мадленой достаточно одной мэрии. Он, следовательно, обошелся без духовного благословения, так что по законам нашей святой матери-церкви его брак был простым сожительством. Таким образом, он предстает сегодня перед нею холостым, и к его услугам будут все ее торжественные церемонии, которые недешево обойдутся старику Вальтеру.
Шум прибывавшей толпы все разрастался под сводами. Некоторые разговаривали почти вслух. Гости указывали друг другу на знаменитостей, которые рисовались, довольные тем, что на них смотрят: они тщательно сохраняли раз навсегда усвоенную манеру держаться перед публикой, привыкнув показывать себя таким образом на всех празднествах и считая себя необходимым их украшением, художественной редкостью.
Риваль продолжал:
– Скажите, мой друг, вы ведь часто бываете у патрона, правда ли, что госпожа Вальтер с Дю Руа никогда больше не разговаривает?
– Никогда. Она ни за что не хотела выдать за него дочь. Но он, кажется, держал отца в руках, открыв какие-то трупы – трупы, похороненные в Марокко. Словом, он угрожал ужаснейшими разоблачениями. Вальтер вспомнил о примере Ларош-Матье и тотчас уступил. Но мать, упрямая, как все женщины, поклялась, что никогда не скажет ни слова своему зятю. Они ужасно смешны, когда видишь их вместе. У нее вид статуи Мщения, а у него – очень смущенный, хотя он и умеет собой владеть, это бесспорно.
Литературные собратья приходили и здоровались с ними. Слышались обрывки разговоров на политические темы. Глухой, похожий на отдаленный шум прибоя гул толпы, собравшейся перед церковью, врывался в дверь вместе с лучами солнца, подымался к сводам, покрывая более сдержанный говор избранной публики, собравшейся в храме.
Вдруг швейцар три раза ударил по деревянному полу своей алебардой. Все присутствующие обернулись, послышался длительный шелест платьев и движение стульев. И в дверях, освещенная солнечными лучами, показалась молодая женщина под руку с отцом.
У нее был все тот же вид куклы – очаровательной белокурой куклы с флёрдоранжем в волосах.
На несколько мгновений она задержалась на пороге, потом вошла в церковь, и сразу же раздались мощные звуки органа, возвестившие своим металлическим голосом появление невесты.
Она шла с опущенною головою, но нисколько не смущенная, слегка взволнованная, милая, очаровательная, игрушечная невеста. Женщины улыбались и перешептывались при виде нее. Мужчины шептали: «Восхитительна, очаровательна!» Вальтер шел с преувеличенной важностью, бледный, с внушительными очками на носу.
Позади них шли четыре подруги невесты, все в розовом, все хорошенькие, образуя свиту этой кукольной королевы. Четыре шафера, отлично подобранные, выступали так, словно их учил балетмейстер.
Госпожа Вальтер следовала за ними под руку с отцом другого своего зятя, маркизом де Латур-Ивеленом, семидесятидвухлетним стариком. Она не шла, а еле тащилась, готовая при каждом движении потерять сознание. Чувствовалось, что ноги ее прилипали к полу, отказывались служить, что сердце ее билось в груди, точно зверь, готовый выпрыгнуть.
Она похудела. Ее седые волосы делали ее лицо еще более бледным и осунувшимся.
Она смотрела прямо перед собою, чтобы никого не видеть, чтобы не отрываться, быть может, от терзавших ее мыслей.
Потом появился Жорж Дю Руа с какой-то пожилой дамой, которой никто не знал.
Он высоко держал голову и тоже смотрел прямо перед собой неподвижным, твердым взглядом из-под слегка сдвинутых бровей. Усы его как будто сердито вздымались над губой. Все нашли, что он очень красив. У него была гордая осанка, тонкая талия, стройные ноги. На нем отлично сидел фрак, украшенный, точно каплей крови, пунцовой ленточкой ордена Почетного легиона.
Затем шли родные: Роза с сенатором Рисоленом. Она вышла замуж полтора месяца тому назад. Граф де Латур-Ивелен вел под руку виконтессу де Персемюр.
В конце шла пестрая процессия знакомых и друзей Дю Руа, которых он представил своей новой родне; это были люди, известные в парижском смешанном обществе, люди, быстро делающиеся близкими друзьями, а в случае надобности и отдаленными родственниками разбогатевших выскочек, – опустившиеся, разорившиеся дворяне с сомнительной репутацией, иногда женатые, что хуже всего. Это были господин де Бальвинь, маркиз де Банжолен, граф и графиня де Равенель, герцог де Раморано, князь Кравалов, шевалье Вальреали; потом приглашенные Вальтером – князь де Герш, герцог и герцогиня де Ферасин, красавица маркиза де Дюн. Родственники госпожи Вальтер выделялись своим приличным провинциальным видом в этой толпе.
Огромный орган все пел, и его блестящие трубы издавали громкие тройные звуки, несшие к небу горести и радости людей.
Главные двери закрыли, и вдруг стало темно, точно солнце изгнали из церкви.
Жорж, коленопреклоненный, стоял на клиросе перед освещенным алтарем рядом со своей невестой. Новый епископ Танжерский, с посохом в руке и митрой на голове, вышел из ризницы, чтобы соединить их во имя Всевышнего.
Он задал обычные вопросы, обменял кольца, произнес слова, связывающие как цепи, и обратился к новобрачным с христианским напутствием. Он долго, высокопарным слогом, говорил о верности. Это был полный, высокий мужчина, один из тех красивых прелатов, которым брюшко придает величественный вид.
Послышались рыдания, заставившие некоторых обернуться. Госпожа Вальтер плакала, закрыв лицо руками.
Ей пришлось уступить. Что она могла сделать? Но с того дня, как она выгнала из своей комнаты вернувшуюся дочь, отказавшись ее поцеловать, с того дня, когда она сказала тихо Дю Руа, церемонно поклонившемуся ей: «Вы самое низкое существо, какое я когда-либо знала, не говорите со мной никогда, я не буду вам отвечать!»– с этого дня она испытывала невыносимые, не утихавшие муки. Она возненавидела Сюзанну острою ненавистью, в которой исступленная страсть смешивалась со жгучей ревностью – ревностью матери и любовницы, тайной, жестокой и мучительной, как открытая рана.
И вот теперь епископ венчает их – ее дочь и ее любовника, – венчает в церкви в присутствии двух тысяч человек у нее на глазах! И она ничего не может сказать! Не может этому помешать! Не может крикнуть: «Он принадлежит мне! Этот человек – мой любовник. Этот союз, который вы благословляете, позорен!»
Некоторые женщины, растроганные, прошептали:
– Как взволнована бедная мать!
Епископ ораторствовал:
– Вы принадлежите к избранникам земли, к самым богатым, к самым уважаемым людям. Ваш талант, милостивый государь, вознес вас выше других: вы пишете, поучаете, наставляете, указываете путь народу, вам предстоит прекрасное поле деятельности, вы можете подать пример…
Дю Руа слушал, опьяненный гордостью. Прелат римской церкви говорил ему это. А за спиной он чувствовал толпу, толпу знаменитостей, пришедших сюда ради него. Ему казалось, что какая-то неведомая сила толкает, приподнимает его. Он становился одним из земных властелинов, он, сын бедных крестьян из деревни Кантеле.
И вдруг отец и мать предстали пред ним в их убогом кабачке, на вершине холма, возвышающегося над большой руанской долиной; он увидел, как они подают напитки местным крестьянам. Он послал им пять тысяч франков, получив наследство графа де Водрека. Теперь он пошлет им пятьдесят тысяч, и они купят себе маленькое имение. Они будут довольны, счастливы.
Епископ окончил свою речь. Священник, облаченный в парчовую епитрахиль, вошел в алтарь. И орган снова начал прославлять новобрачных.
Иногда он издавал протяжные громкие звуки, несшиеся как волны, такие звонкие и мощные, что казалось, они прорвутся сейчас сквозь крышу и вознесутся к голубому небу; эти дрожащие звуки наполняли всю церковь, заставляя трепетать душу и тело. Потом вдруг они затихали, и нежная легкая мелодия носилась в воздухе, лаская ухо, точно легкое дуновение; это были грациозные мотивы, порхавшие как птички; и вдруг эта кокетливая музыка снова расширялась, становилась грандиозной по звуку и по силе, будто песчинка разрасталась в целый мир.
Затем раздались человеческие голоса и вознеслись над склоненными головами. Это пели Вори и Ландек из Оперы. Ладан распространял свое тонкое благоухание, на алтаре совершалось Божественное жертвоприношение; Бог-Отец по призыву своего жреца нисходил на землю, чтобы освятить торжество барона Жоржа Дю Руа.
Милый друг, стоя на коленях рядом с Сюзанной, склонил голову. В эту минуту он чувствовал себя почти верующим, почти религиозным, преисполненным благодарности к Божеству, которое ему так покровительствовало, так милостиво отнеслось к нему. И, не зная точно, к кому он обращается, он благодарил его за успех.
Когда служба окончилась, он встал и, подав жене руку, прошел в ризницу. Тогда потянулась нескончаемая процессия поздравляющих. Жорж, обезумевший от радости, чувствовал себя королем, которого приветствует народ. Он пожимал руки, бормотал незначащие слова, раскланивался, отвечал на поздравления: «Благодарю вас».
Вдруг он увидал госпожу де Марель. И воспоминание о всех поцелуях, которые он ей подарил и которые она ему вернула, воспоминание о всех их ласках, о всех шалостях, о звуке ее голоса, о вкусе ее губ вдруг зажгло в его крови внезапное желание снова обладать ею. Она была красива, изящна; у нее был все тот же задорный вид и живые глаза. Жорж подумал: «Все же какая она очаровательная любовница!»
Она подошла к нему, слегка смущаясь, слегка волнуясь, и протянула ему руку. Он взял ее и задержал в своей. Тогда он ощутил робкий призыв ее пальцев, нежное пожатие, прощающее и вновь призывающее. И он пожал эту маленькую ручку, точно говоря: «Я люблю тебя по-прежнему. Я твой».
Их глаза встретились, блестящие, улыбающиеся, влюбленные. Она прошептала своим милым голосом:
– До скорого свидания, сударь.
Он весело ответил:
– До скорого свидания, сударыня.
И она отошла.
Другие лица проталкивались к ним. Толпа текла перед ним точно река. Наконец она поредела. Последние поздравляющие вышли из ризницы. Жорж взял Сюзанну под руку, чтобы выйти из церкви.
Церковь была полна народу, потому что каждый вернулся на свое место, чтобы посмотреть, как они пройдут вместе. Он шел медленно, спокойно, с высоко поднятой головой, устремив взгляд на просвет выхода, озаренный солнцем. Он чувствовал, что по телу его пробегает трепет, холодный трепет – ощущение безмерного счастья. Он никого не видел. Он думал только о себе.
Подойдя к порогу, он увидел собравшуюся толпу, темную, шумящую толпу, пришедшую сюда ради него, ради Жоржа Дю Руа. Весь Париж смотрел на него и завидовал ему.
Потом, подняв глаза, он заметил там, за площадью Согласия, палату депутатов. И ему показалось, что от дверей церкви Мадлен он прыгнет сейчас к дверям Бурбонского дворца[41].
Он медленно спускался по ступенькам высокой паперти между двумя рядами зрителей. Но он не видел их. Его мысли возвращались теперь назад, и перед его глазами, ослепленными ярким солнцем, носился образ госпожи де Марель, поправляющей перед зеркалом завитки волос на висках, всегда развивавшиеся у нее в постели.
Комментарии
К работе над «Милым другом» Мопассан приступил, вероятно, уже в 1883 г., когда появились в печати некоторые рассказы и очерки с первоначальной разработкой сюжетных положений или эпизодов, вошедших впоследствии в роман.
«Милый друг» печатался фельетонами в «Жиль Блас» с 8 апреля по 30 мая 1885 г. и был издан Аваром отдельной книгой еще до окончания печатания в газете, около 15 мая (согласно записи в дневнике Ф. Тассара от 22 мая 1885 г.).
Успех «Милого друга» был велик. Уже 12 сентября 1885 г. Авар извещал автора о выходе 37-го издания; позднее, 4 апреля 1887 г., он указывал, что вышло 51-е издание. Бойкой продаже романа немало содействовала рекламная кампания в газетах, умело проведенная Аваром.
