Ги де Мопассан
Милый друг
Он пробормотал только:
– Я изменил свое решение.
Когда они приехали, госпожа Вальтер была одна в своем маленьком будуаре стиля Людовика XVI, избранном ею для своих интимных приемов. Вся в черном, с напудренными волосами, она была очаровательна. Издали она казалась старой, вблизи – молодой; это был пленительный обман зрения.
– Вы в трауре? – спросила Мадлена.
Она ответила печально:
– И да и нет. Я никого не потеряла из своих близких. Но я достигла того возраста, когда носят траур по своей жизни. Сегодня я надела его впервые, чтобы освятить его. Отныне я буду носить его в своем сердце.
Дю Руа подумал: «Надолго ли хватит этого решения?»
Обед был несколько унылый. Только Сюзанна болтала без умолку. Роза казалась чем-то озабоченной. Все поздравляли журналиста.
Вечером, болтая, все разбрелись по залам и по оранжерее. Дю Руа шел сзади с хозяйкой дома; она держала его за руку.
– Слушайте, – сказала она тихо. – Я ни о чем не буду с вами больше говорить, никогда… Только приходите ко мне, Жорж. Вы видите, я не говорю вам больше «ты». Но я не могу жить без вас, не могу. Это невероятная пытка. Я вас чувствую, я храню ваш образ в своих глазах, в сердце, в теле, день и ночь. Вы как будто напоили меня какой-то отравой, которая подтачивает меня. Я не могу. Нет. Не могу. Я согласна быть для вас только старой женщиной. Сегодня я сделала свои волосы седыми, чтобы показать вам это. Только приходите к нам, приходите хоть иногда, как друг.
Она взяла его руку и крепко сжимала ее, вонзая в нее свои ногти.
Он ответил спокойно:
– Это решено. Незачем повторять это. Вы же видите, я пришел сегодня, как только получил ваше письмо.
Вальтер, который шел впереди со своими двумя дочерьми и Мадленой, остановился у «Иисуса, шествующего по водам» и поджидал Дю Руа.
– Представьте себе, – сказал он, смеясь, – вчера я застал жену перед этой картиной на коленях, как в часовне. Она здесь молилась. Вот я смеялся!
Госпожа Вальтер ответила твердым голосом, в котором дрожало скрытое волнение:
– Этот Христос спасет мою душу. Он дает мне силу и бодрость каждый раз, как я смотрю на него.
И, указывая на Бога, стоящего на воде, она прошептала:
– Как он прекрасен! Как они боятся и как они любят его, эти люди! Посмотрите на его голову, на его глаза, как он прост и сверхъестествен в одно и то же время!
Сюзанна вскричала:
– Он похож на вас, Милый друг! Право, он похож на вас! Если бы у вас были бакенбарды или если бы он был бритым, у вас были бы совершенно одинаковые лица. О, это удивительно!
Она попросила его стать рядом с картиной, и все признали, что действительно у него было большое сходство с Христом.
Все удивились. Вальтер нашел очень странным это. Мадлена, улыбаясь, заявила, что у Христа более мужественный вид.
Госпожа Вальтер стояла неподвижно и напряженным взором смотрела на лицо своего любовника рядом с лицом Христа. Она была теперь так же бела, как были белы ее волосы.
VIII
В продолжение остальной части зимы супруги Дю Руа часто бывали у Вальтеров. Жорж нередко обедал там даже один, так как Мадлена жаловалась на усталость и предпочитала оставаться дома.
Он избрал для своих посещений пятницу, и в этот день госпожа Вальтер уже никого больше не принимала. Этот день принадлежал Милому другу, одному только Милому другу. После обеда играли в карты, кормили китайских рыбок, жили и развлекались по-семейному. Часто где-нибудь за дверью, за кустом в оранжерее, в темном углу госпожа Вальтер внезапно бросалась в объятия молодого человека и, изо всех сил прижимая его к груди, шептала:
– Я люблю тебя!.. Люблю тебя… Люблю до смерти.
Но он каждый раз холодно отталкивал ее и говорил сухим тоном:
– Если вы приметесь за прежнее, я больше не буду приходить сюда.
В конце марта вдруг пошли слухи о свадьбе двух сестер. Роза выходила будто бы за графа де Латур-Ивелена, Сюзанна – за маркиза де Казоля. Эти два человека стали своими в доме Вальтера, им выказывалось особое расположение, отдавалось явное предпочтение перед другими.
Между Жоржем и Сюзанной установились непринужденные братские отношения; они болтали целыми часами, смеялись над всем и, казалось, очень нравились друг другу.
Они ни разу не возобновляли разговора о возможности замужества молодой девушки или о являвшихся претендентах на ее руку.
Как-то раз патрон затащил Дю Руа к себе завтракать. После завтрака госпожу Вальтер вызвали для переговоров с каким-то поставщиком, и Жорж сказал Сюзанне:
– Идемте кормить красных рыбок.
Они взяли по большому куску хлебного мякиша и пошли в оранжерею.
Вдоль всего мраморного водоема были положены подушки, чтобы можно было стать на колени возле бассейна и быть ближе к плавающим рыбкам. Молодые люди взяли по подушке, опустились на них друг возле друга и, нагнувшись к воде, стали бросать в нее хлебные шарики, которые они скатывали между пальцами. Заметив их, рыбы стали подплывать, двигая хвостами, помахивая плавниками, ворочая своими большими выпуклыми глазами; они переворачивались, ныряли, пытаясь поймать круглые шарики, опускавшиеся на дно, потом снова выплывали, прося новой подачки.
Они забавно двигали ртом, стремительно бросались вперед, всеми своими движениями напоминая странных маленьких чудовищ; кроваво-красными пятнами они выделялись на золотом песке дна, мелькали, словно огненные языки в прозрачной воде, а останавливаясь, показывали голубую кайму своей чешуи.
Жорж и Сюзанна видели в воде свои опрокинутые отражения и улыбались им.
Вдруг он тихо сказал:
– Нехорошо, Сюзанна, что у вас есть секреты от меня.
Она спросила:
– А что такое, Милый друг?
– Вы разве не помните, что вы обещали мне на этом самом месте в вечер бала?
– Нет.
– Советоваться со мной каждый раз, как будут просить вашей руки.
– Ну?
– Ну, ее просили.
– Кто же?
– Вы это сами знаете.
– Нет, клянусь вам.
– Вы прекрасно знаете. Этот фат маркиз де Казоль.
– Прежде всего, он не фат.
– Возможно. Но он глуп, разорен игрой, истощен кутежами. Нечего сказать, славная партия для вас, такой красивой, свежей и умной!
Она ответила, улыбаясь:
– Что вы имеете против него?
– Я? Ничего.
– Как – ничего? Он вовсе не такой, каким вы его изображаете.
– Полноте. Он дурак и интриган.
Она перестала смотреть в воду и повернулась к нему.
– Послушайте, что с вами?
Он произнес таким тоном, как будто у него вырвали из сердца тайну:
– Со мной?.. Со мной?.. Я ревную вас.
Она не особенно удивилась:
– Вы?
– Да, я.
– Вот тебе раз! Почему же это?
– Потому что я люблю вас, и вы прекрасно это знаете. Злая!
Тогда она сказала сурово:
– Вы с ума сошли, Милый друг!
Он продолжал:
– Да, я сумасшедший, я это знаю. Разве я смею признаваться в этом – я, женатый человек, вам, молодой девушке? Я больше чем сумасшедший, я преступник, низкий преступник. У меня нет никакой надежды, и от этой мысли я теряю рассудок. И когда при мне говорят, что вы выйдете замуж, на меня нападает такая безумная ярость, что я готов кого-нибудь убить. Вы должны простить меня, Сюзанна.
Он замолчал. Рыбы, которым они больше не бросали хлеба, замерли неподвижно, выстроившись почти в прямую линию, как английские солдаты[40], и смотрели на склоненные лица этих двоих людей, переставших ими заниматься.
Молодая девушка ответила полупечальным-полувеселым тоном:
– Жаль, что вы женаты. Что делать? Этому не поможешь. Дело кончено!
Он стремительно повернулся к ней и спросил, почти касаясь своим лицом ее лица:
– Если бы я был свободен, вы вышли бы за меня замуж?
Она ответила искренне:
– Да, Милый друг, я вышла бы за вас замуж; вы мне нравитесь больше всех.
Он поднялся и прошептал:
– Благодарю… благодарю вас… Я умоляю вас, не давайте никому слова. Подождите еще немного. Я умоляю вас! Обещаете ли вы мне это?
Слегка смущенная, не понимая его намерений, она ответила:
– Да, обещаю.
Дю Руа бросил в воду весь кусок хлеба, который был у него в руке, и убежал не простившись, словно окончательно потеряв голову.
Все рыбы жадно набросились на этот ком мякиша, не смятый пальцами и потому плававший на поверхности воды, и стали рвать его на части своими прожорливыми ртами. Они утащили его на другой конец бассейна, волновались и кружились под ним, образовав как бы подвижную гроздь, живой, вертящийся цветок, брошенный венчиком в воду.
Сюзанна, удивленная, встревоженная, поднялась и медленно пошла назад. Журналиста уже не было.
Он вернулся домой очень спокойный и спросил Мадлену, которая писала письма:
– Ты пойдешь в пятницу обедать к Вальтерам? Я иду.
Она неуверенно ответила:
– Нет. Мне немного нездоровится. Я лучше останусь дома.
Он сказал:
– Как хочешь. Никто тебя не заставляет.
Он снова взял шляпу и сейчас же ушел.
Он давно наблюдал за нею, выслеживал ее, знал каждый ее шаг. Долгожданный час наконец настал. Он понял, что означал ее тон, когда она сказала: «Я лучше останусь дома».
В течение следующих нескольких дней он был с нею любезен. Он даже казался веселым, что в последнее время не было ему свойственно.
Она заметила:
– Ты опять становишься милым.
В пятницу он оделся рано, так как ему, по его словам, надо было до визита к патрону зайти еще в несколько мест. Около шести часов он поцеловал жену и отправился на площадь Нотр-Дам-де-Лорет, где нанял экипаж. Он сказал кучеру:
– Вы остановитесь против дома семнадцать на улице Фонтен и будете стоять там, пока я не прикажу вам ехать дальше. Потом отвезете меня в ресторан «Cos-Fаisаn» на улице Лафайет.
Карета медленно тронулась, и Дю Руа опустил занавески. Он остановился против своего подъезда и не спускал глаз с дверей. После десятиминутного ожидания он увидел, как из дома вышла Мадлена и направилась к внешним бульварам. Как только она отошла на значительное расстояние, он высунул голову в окно и крикнул:
– Поезжайте!
Экипаж двинулся в путь и привез его к известному в этом квартале солидному ресторану, называвшемуся «Cos-Fаisаn». Жорж вошел в общий зал и сел обедать, он ел не спеша и время от времени смотрел на часы. В половине восьмого, выпив кофе и две рюмки коньяку, медленно выкурив хорошую сигару, он вышел, подозвал другой экипаж, проезжавший мимо порожняком, и велел ехать на улицу Ларошфуко.
Он указал кучеру, где остановиться, и, ни о чем не спрашивая привратника, поднялся на четвертый этаж. Когда горничная открыла ему дверь, он спросил:
– Дома господин Гибер де Лорм?
– Да, сударь.
Его провели в гостиную, где ему пришлось немного подождать. Затем к нему вышел человек высокого роста, в орденах, с военной выправкой; волосы у него были седые, хотя он был еще молод.
Дю Руа поклонился ему и сказал:
– Как я и предвидел, господин комиссар, жена моя обедает со своим любовником в меблированной квартире, нанятой ими на улице Мартир.
Чиновник поклонился:
– Я к вашим услугам.
Жорж спросил:
– Мы располагаем временем до девяти часов, не правда ли? Позже вы не имеете права входить в частную квартиру, чтобы установить там факт прелюбодеяния?
– До семи часов – зимой и до девяти – начиная с тридцать первого марта. Сегодня пятое апреля, у нас, следовательно, есть время до девяти часов.
– Так вот, господин комиссар, меня ждет внизу экипаж. Мы можем захватить с собой и агентов, которые будут вас сопровождать, а потом мы подождем немного у дверей. Чем позже мы войдем, тем больше у нас шансов застигнуть их на месте преступления.
– Как вам угодно.
Комиссар вышел, затем вернулся, надев пальто, которое скрыло его трехцветный шарф. Он посторонился, чтобы пропустить вперед Дю Руа. Но журналист, погруженный в свои мысли, отказался выйти первым и повторял:
– После вас… после вас…
Комиссар сказал:
– Проходите, пожалуйста, я у себя дома.
Тогда Жорж поклонился и переступил порог. Они отправились сначала в комиссариат, где их ждали трое переодетых агентов: они были предупреждены, что понадобятся в этот вечер. Один из них сел на козлы рядом с кучером, двое других поместились в карете, которая направилась на улицу Мартир. Дю Руа сказал:
– У меня есть план квартиры. Она на третьем этаже. Сначала будет маленькая прихожая, потом столовая, потом спальня. Все три комнаты сообщаются. Там всего один выход, бежать невозможно. Поблизости живет слесарь, он будет в вашем распоряжении.
Когда они подъехали к указанному дому, было только четверть девятого, и они молча ждали больше двадцати минут. Увидев, что сейчас пробьет три четверти девятого, Жорж сказал:
– Теперь пойдемте.
Они поднялись по лестнице, не обращая внимания на привратника, который их, впрочем, и не заметил. Один из агентов остался у подъезда, чтобы следить за выходящими. Четверо мужчин остановились на площадке третьего этажа; Дю Руа приложил ухо к двери, потом заглянул в замочную скважину. Он ничего не услышал и не увидел. Он позвонил.
Комиссар сказал агентам:
– Останьтесь здесь и будьте готовы на случай, если вас позовут.
Они стали ждать. Через несколько минут Жорж позвонил снова несколько раз подряд. В квартире послышался шум, потом раздались легкие шаги. Кто-то шел на разведку. Тогда журналист громко постучал согнутым пальцем в деревянную дверь.
Чей-то голос, женский голос, который, видимо, пытались изменить, спросил:
– Кто там?
Комиссар ответил:
– Именем закона, отворите.
Голос повторил:
– Кто вы такой?
– Полицейский комиссар. Отворите, или я прикажу взломать дверь.
Голос спросил опять:
– Что вам надо?
Дю Руа сказал:
– Это я. Не пытайтесь ускользнуть от нас. Это будет бесполезно.
Легкие шаги, шаги босых ног, удалились и через несколько секунд послышались снова.
Жорж сказал:
– Если вы не откроете, мы выломаем двери.
Он сжимал медную ручку и медленно давил плечом на дверь. Ответа не было. Тогда он вдруг толкнул дверь так стремительно и с такой силой, что старый замок этого меблированного дома не выдержал. Вырванные винты отлетели, и молодой человек чуть не упал на Мадлену, которая стояла в прихожей в одной рубашке и нижней юбке с распущенными волосами, босая, со свечой в руке. Он крикнул:
– Это она, мы их поймали! – И бросился в квартиру.
Комиссар снял шляпу и последовал за ним. Молодая женщина, растерянная, шла сзади и освещала им путь.
Они прошли через столовую; со стола еще не было убрано, и на нем видны были остатки обеда: пустые бутылки из-под шампанского, начатый горшочек с паштетом, остов курицы и недоеденные куски хлеба. На буфете стояли тарелки с грудой раковин от съеденных устриц.
В спальне был такой беспорядок, точно там только что происходила борьба. На стуле было брошено женское платье, брюки свесились с ручки кресла. Четыре башмака, два больших и два маленьких, валялись у кровати, опрокинувшись набок.
Это была типичная спальня меблированной квартиры с вульгарной мебелью; отвратительная, тошнотворная атмосфера – атмосфера гостиницы – стояла в ней. Она пропитывала все – занавески, тюфяки, стены, стулья. Это был запах всех тех людей, которые спали или жили здесь, одни день, другие полгода, причем каждый оставлял в этом принадлежавшем всем жилище свой специфический человеческий запах, и этот запах, смешавшись с запахами прежних жильцов, превратился в конце концов в какое-то зловоние, приторное и невыносимое, одинаковое во всех местах подобного рода.
Тарелка с пирожными, бутылка шартреза, две недопитые рюмки в беспорядке стояли на камине. Фигурка бронзовых часов была прикрыта большой мужской шляпой.
Комиссар обратился к Мадлене и, смотря ей прямо в глаза, спросил:
– Вы – госпожа Клара-Мадлена Дю Руа, законная жена публициста Проспера-Жоржа Дю Руа, здесь присутствующего?
Она произнесла сдавленным голосом:
– Да.
– Что вы делаете здесь?
Она не ответила. Комиссар повторил:
– Что вы делаете здесь? Я застал вас вне дома, почти раздетую, в меблированной квартире. Зачем вы пришли сюда?
Он подождал немного. Так как она продолжала молчать, он сказал:
– Раз вы не хотите давать объяснений, я буду вынужден сам приступить к расследованию.
В постели под одеялом виднелась человеческая фигура.
Комиссар подошел и сказал:
– Милостивый государь!
Лежавший не двигался. Он, по-видимому, лежал лицом к стене и прятал голову под подушкой.
Блюститель закона дотронулся до того, что, по всей вероятности, было плечом, и повторил:
– Милостивый государь, прошу вас, не заставляйте меня прибегать к насилию.
Но закутанное в одеяло тело продолжало лежать неподвижно, как мертвое.
Дю Руа стремительно подошел к нему, схватил одеяло, стянул его, вырвал подушку и открыл мертвенно-бледное лицо Ларош-Матье. Он нагнулся к нему и, весь трясясь от желания схватить его за горло и задушить, крикнул, стиснув зубы:
– Имейте, по крайней мере, мужество отвечать за свою низость!
Комиссар спросил:
– Кто вы?
Растерявшийся любовник молчал.
Комиссар сказал:
– Я – полицейский комиссар и требую, чтобы вы назвали себя.
Жорж, дрожа от животного гнева, крикнул:
– Да отвечайте же, трус, или я назову ваше имя.
Тогда лежавший в постели человек пробормотал:
– Господин комиссар, вы не должны позволять этому человеку оскорблять меня. С кем я имею дело, с вами или с ним? Кому я должен отвечать, вам или ему?
Казалось, что у него совершенно пересохло во рту.
Комиссар ответил:
– Вы имеете дело со мной, только со мной. Я вас спрашиваю, кто вы?
Тот молчал. Он натянул одеяло до подбородка и бросал на всех растерянные взгляды. Его маленькие закрученные усы казались совершенно черными на бледном лице.
Комиссар сказал:
– Так вы не хотите отвечать? Тогда я принужден буду арестовать вас. Во всяком случае, вставайте. Я начну вас допрашивать, когда вы будете одеты.
Тело задвигалось в постели, и голова прошептала:
– Но я не могу в вашем присутствии.
Блюститель закона спросил:
– Почему?
Тот прошептал:
– Потому… потому что… я совсем голый.
Дю Руа презрительно расхохотался, поднял валявшуюся на полу рубашку, бросил ее на кровать и крикнул:
– Ну… подымайтесь… Если вы могли раздеваться при моей жене, я думаю, вы можете одеться при мне.
Потом он повернулся к нему спиной и отошел к камину.
К Мадлене вернулось ее хладнокровие, и, видя, что все погибло, она была готова на любую дерзость. Глаза ее горели огнем напускной, вызывающей смелости; она свернула кусок бумаги и зажгла, как для приема, все десять свечей в дешевых канделябрах, стоявших по углам камина. Потом она прислонилась к доске камина, приблизила к потухающему огню свою босую ногу, причем юбка ее, которая едва на ней держалась, слегка приподнялась, достала из розовой коробки папиросу, зажгла ее и закурила.
Ожидая, пока ее соучастник оденется, комиссар подошел к ней.
Она дерзко спросила:
– Что, часто вы занимаетесь этим ремеслом?
Он серьезно ответил:
– Могло быть реже, сударыня.
Она презрительно улыбнулась:
– Очень рада за вас, некрасивое занятие.
Она делала вид, что совсем не замечает, не видит своего мужа.
Господин, лежавший в постели, тем временем поднялся и стал теперь одеваться. Он надел брюки, ботинки и, застегивая жилет, подошел к ним.
Блюститель закона обратился к нему:
– Ну, скажете ли вы мне теперь, кто вы?
Тот не ответил. Комиссар сказал:
– В таком случае я вынужден буду вас арестовать.
Тогда человек внезапно вскричал:
– Не трогайте меня, моя личность неприкосновенна!
Дю Руа бросился к нему, словно желая его раздавить, и прошипел ему прямо в лицо:
– Мы вас застали на месте преступления… на месте преступления… Я могу вас арестовать, если захочу… да, я могу. – Потом с дрожью в голосе он сказал: – Это Ларош-Матье, министр иностранных дел.
Полицейский комиссар отступил, пораженный, и пробормотал:
– В самом деле, сударь, скажете ли вы мне, наконец, кто вы такой?
Тот наконец собрался с духом и громко сказал:
– На этот раз этот негодяй не солгал. Я действительно Ларош-Матье, министр.
Потом, указывая рукой на грудь Жоржа, где виднелось, точно огонек, маленькое красное пятнышко, он сказал:
– И этот подлец носит на своем фраке орден Почетного легиона, который я ему дал.
Дю Руа побледнел, как мертвец. Быстрым движением он вырвал из петлицы коротенькую красную ленточку и бросил ее в камин.
– Вот цена орденам, которые даются такими мерзавцами, как вы.
Они стояли друг против друга, взбешенные, стиснув зубы, сжав кулаки: один – худой, с распушенными усами, другой – толстый, с закрученными усами.
Комиссар быстро стал между ними и, разнимая их, сказал:
– Господа, вы забываетесь, держите себя с достоинством.
Они замолчали и отвернулись друг от друга. Мадлена стояла неподвижно и продолжала курить, улыбаясь.
Полицейский чиновник сказал:
– Господин министр, я застал вас наедине с госпожой Дю Руа, здесь присутствующей; вы были в постели, она почти нагая. Ваша одежда перемешана и разбросана по комнате. Все это является доказательством факта прелюбодеяния. Вы не можете отрицать очевидности. Что вы имеете возразить?
Ларош-Матье пробормотал:
– Я ничего не имею сказать. Исполняйте свой долг.
Комиссар обратился к Мадлене:
– Признаетесь ли вы, что этот господин ваш любовник?
Она ответила вызывающе:
– Я не отрицаю, он мой любовник.
– Достаточно.
Затем комиссар сделал несколько заметок относительно расположения комнат и состояния квартиры. Когда он закончил писать, министр, который тем временем уже оделся и ждал с пальто и шляпой в руках, спросил его:
– Я вам еще нужен? Что я должен еще сделать? Могу я удалиться?
Дю Руа повернулся к нему и, нагло улыбаясь, сказал:
– Помилуйте, зачем! Мы закончили. Вы можете снова лечь в постель, милостивый государь. Мы оставим вас одних. – И, коснувшись пальцем рукава полицейского чиновника, прибавил: – Идемте, господин комиссар, нам здесь больше нечего делать.
Комиссар, несколько удивленный, последовал за ним; но на пороге комнаты Жорж остановился, чтобы пропустить его вперед. Тот церемонно отказывался.
Дю Руа настаивал:
– Пройдите же.
Комиссар ответил:
– После вас.
Тогда журналист поклонился и с иронической вежливостью сказал:
– Теперь ваша очередь, господин комиссар. Здесь я почти что у себя дома.
Потом, со скромным видом, он осторожно закрыл за собой дверь.
Час спустя Жорж Дю Руа входил в редакцию «Ви Франсез».
Вальтер был уже там; он продолжал руководить своей газетой и тщательно за ней следить, так как она получила огромное распространение и сильно поддерживала всё разраставшиеся операции банка.
Издатель поднял голову и сказал:
– А, это вы! У вас какой-то странный вид! Почему вы не пришли к нам обедать? Откуда вы?
Молодой человек, уверенный в том, что его слова произведут впечатление, объявил, делая ударение на каждом слове:
– Я только что свалил министра иностранных дел.
Вальтер думал, что он шутит.
– Свалили министра? Как это?
– Я изменю состав кабинета. Вот и все. Давно уже пора убрать этого негодяя.
Старик, пораженный, решил, что его сотрудник пьян. Он прошептал:
– Что вы говорите? Вы сошли с ума!
– Нисколько. Я только что застал свою жену с Ларош-Матье. Полицейский комиссар установил факт прелюбодеяния. Песенка министра спета.
Вальтер, ошеломленный, совсем поднял очки на лоб и спросил:
– Вы не смеетесь надо мной?
– Ничуть. Я даже напишу сейчас об этом в хронике.
– Но чего же вы хотите?
– Раздавить этого мошенника, этого негодяя, этого преступника, вредного для общества.
Жорж положил свою шляпу на кресло и прибавил:
– Пусть берегутся те, кто станет мне на пути. Я никогда не прощаю.
Издатель все еще не мог понять, в чем дело. Он пробормотал:
– А… ваша жена?
– Завтра я начинаю дело о разводе. Я ее отошлю к покойному Форестье.
– Вы хотите разводиться?
– Конечно. Я был смешон. Но мне приходилось притворяться дураком, чтобы уличить их. Это сделано. Теперь я хозяин положения.
Вальтер не мог прийти в себя. Он смотрел на Дю Руа испуганными глазами и думал: «Черт возьми! С этим плутом надо ладить».
Жорж продолжал:
– Теперь я свободен… У меня есть кое-какое состояние. Я выставлю свою кандидатуру на новых выборах в октябре у себя на родине: там меня знают. Я не мог занять видного положения и заставить себя уважать с этой женщиной, которая казалась всем подозрительной. Она меня провела, как дурака, пленила и забрала в свои сети. Но как только я ее раскусил, я стал следить за ней, негодяйкой.
Он расхохотался и сказал:
– Бедный Форестье, вот кто был рогоносцем… ничего не подозревающим, спокойным, доверчивым рогоносцем. Ну теперь я освободился от нароста, который он мне оставил в наследство. Теперь у меня руки развязаны. Теперь я далеко пойду.
Он сидел верхом на стуле и повторял как во сне:
– Да! Я далеко пойду.
Старик Вальтер продолжал смотреть на него широко открытыми глазами и думал: «Да, он пойдет далеко, этот плут».
Жорж встал.
– Я напишу статью. Надо это сделать осторожно. Но для министра она будет ужасной, знайте это. Этот человек уже на дне моря, ничто не вытащит его оттуда. У «Ви Франсез» нет больше оснований щадить его.
Старик колебался несколько мгновений, потом сказал:
– Пишите, поделом им, пусть не занимаются такими делами.
